1.
Выйдя из лифта, Сергей поправил на плече ремень сумки и нажал кнопку звонка. Его ждали, послышался радостный голос дочери, лязгнул засов, железная дверь распахнулась, и первым, что ощутил он, едва переступив порог, были мягкие и тёплые губы жены, которая ткнулась ему в щёку и тотчас отступила в сторону, давая дорогу Галочке, трёхлетней малышке, метнувшейся к отцу на руки. Сергей подбросил её вверх, поймал, и она крепко обняла его за шею.
– Мы с мамой твой любимый пирог с капустой испекли!
– Какая ты молодец! А я, как из лифта вышел, сразу почувствовал такой родной запах. Выходит, ты меня ждала?
Дарья взяла сумку и унесла в ванную, чтобы освободить её от грязной и пропотевшей одежды. Сергей с дочерью на руках пошёл за ней следом.
– Ну, и как вы тут без меня жили? – сказал он, поставив малышку на стиральную машину.
– Болели, – вздохнула жена. – Дня два, как перестала кашлять. Пойдём, Галочка, папе нужно с дороги помыться.
Сергей разделся, глянул на себя в зеркало, в котором отразились загорелые до кирпичного цвета лицо, шея и руки ниже локтей, плеснул из флакона в воду шампунь, взбил пену и залёз в ванну. В меру горячая вода приятно обволакивала уставшее от тяжёлой, почти без отдыха, двухнедельной работы тело. В бытовке не было душа, по утрам строители, поливая друг друга из кружки, кое-как умывались, пили чай с жёсткими бутербродами и шли на объект. Сергей работал бетонщиком, нужда погнала его в Москву на заработки, и он по две недели, а то и по месяцу, не бывал дома. Сначала кочующий образ жизни его угнетал, но со временем Сергей с ним свыкся, тем более, что в Москве он зарабатывал до двух тысяч рублей в день, а возле дома за такие же деньги ему пришлось бы вкалывать полмесяца.
– Даша! – крикнул Сергей, намыливая вехотку. – Есть работа!
Пока жена тёрла ему спину, Сергей исхитрился проверить, всё ли у неё на месте, раскраснелся и задышал так часто, будто забежал на свой этаж с мешком картошки в руках. Дарья, посмеиваясь, отстранялась от мужа, грубоватые приставания её смущали, она мазнула его по лицу намыленной вехоткой и отступила к двери, за которой захныкала дочка.
– Скоро Виктор с Натальей придут. Иду, Галочка, сейчас!
– Нельзя было без них, хотя бы сегодня, обойтись? – поморщился Сергей. – Завели моду, каждый раз приходить в день моего приезда.
– А ты хочешь, чтобы я брата на порог не пускала? – обиделась Дарья и, громко стукнув щеколдой двери, вышла из ванной.
Сергей ополоснулся под душем, утёрся полотенцем и, надев трусы, пошёл на балкон. Солнце уже скатилось за крышу соседнего дома, от бетонной стены несло сухим жаром, он взял сигарету и закурил, заметив, что пачка, которую оставил, уезжая на вахту, почти полной, опустела наполовину. «Без меня покуривает, – подумал Сергей. – А ведь обещала, что завяжет».
Он на дух не переносил курящих женщин сызмала, после того, как его тётка во хмелю завалилась с сигаретой в постель, сожгла дом и сгорела в нём сама. Пока они с Дарьей женихались да невестились, Сергей смотрел на сигарету в её губах снисходительно, покуривала она и до беременности, а когда понесла, с табаком было покончено, но, как оказалось, не навсегда. Это открытие испортило ему настроение, он вошёл в зал. Нажал кнопку, чтобы включить телевизор, но тот не работал.
– Даша, что с телеком?
– Не знаю, – откликнулась из кухни жена. – Приходил мастер, копался два часа, но так и не наладил.
Телевизор был обязательным условием полноценного отдыха после вахты. Сергей, вернувшись из Москвы, днями пролёживал перед ним на диване, переключая-перелистывая пультом телепрограммы одну за другой.
– Что мастер сказал?
– А ничего. Вызов был бесплатный, так он штук десять сигарет взял и ушёл, – жена заглянула в гостиную. – Ты куда собрался?
– В магазин, за сигаретами, – сказал Сергей, застёгивая босоножки. – Что ещё купить?
– Сейчас напишу, – заторопилась Дарья. – Надо купить шампанское, конфеты и всякие мелочи.
Пока жена писала записку, Сергей из толстой пачки тысячерублёвок отсчитал три штуки и положил в бумажник. Вспомнил, что не взял сигареты и, сняв обувь, прошёл на балкон, где было уже шумно. Сергей посмотрел вниз и увидел, как его сосед с первого этажа, положив на траву большой букет орхидей, готовится вступить в рукопашную с молодым мужиком, а из зарешеченного окна вопит соседка:
– Только посмей тронуть! Теперь он – мой муж, а ты проваливай в свою Сирию!
– Да тут самая настоящая война! – удивился Сергей. – Они же всегда в обнимку ходили, и вдруг такое.
– Это у них с весны началось, – сказала Дарья. – Она задумала газон устроить под окнами, пригласила специалиста…
– А тот пришёлся по нраву этой богатой говорящей корове! – догадался Сергей. – Как это она променяла араба на русского мужика? Абдель к ней с орхидеями явился, а она его гонит, да ещё и ментовкой грозит.
Под натиском свирепого араба соперник дрогнул, подбежал к своей машине и ударил по газам – только его и видели. Абдель поднял с земли орхидеи и устремился к окну, но неверная дама сердца захлопнула перед его носом створку.
– Иди, куда собрался, – сказала Дарья. – Концерт только начался, надоест ещё смотреть и слушать.
Выйдя из лифта, Сергей на первом этаже столкнулся с Абделем, который ломился в железную дверь.
– Привет Абдель! – весело сказал Сергей. – Что, ключи потерял?
Сосед повернулся, и Сергей поразился его виду: обычно всегда весёлое и улыбчивое лицо было искажено страдальческой гримасой, в больших, похожих на чёрные сливы глазах поблёскивали слёзы.
– Я ей отомщу! – взвизгнул он и стал колотить в дверь ногами, выкрикивая то мольбы, то угрозы. В ответ на домогательства пылкого араба из квартиры раздалась такая грязная ругань, что Сергей поспешил выйти на улицу.
«Попробуй отомсти такой кобре, – подумал он, направляясь к торговому центру. – Она, кого хошь, сама загрызёт или натравит бандитов. Абдель – не чеченец и не цыган, свистнуть на помощь ему некого. А ведь какая любовь была!»
2.
«Сладкая парочка» появилась в доме года два назад. Целый месяц на первом этаже шла перестройка: из двух «трёшек» бригада таджиков сварганила шестикомнатные апартаменты с дубовым паркетом, подвесными потолками, евроокнами, финской сауной, железными решётками и бронированной дверью, в которую сейчас колотился всеми конечностями несчастный Абдель.
С арабом Сергей сошёлся по случаю. Тот привёз шкаф и пытался один втащить его в квартиру. Сосед помог соседу, дорогая вещь без царапин была установлена в зале, хозяин достал из буфета початую бутылку «Абсолюта» и, нацелившись на фужеры, сказал:
– Как наливать? По-немецки или по-русски?
– Конечно, по-нашему.
Они чокнулись, выпили, но закусить не успели. Откуда-то из глубины квартиры вынырнула хозяйка и свирепо глянула на Сергея.
– Ты зачем сюда бомжа приволок?
– Это не бомж, дорогая, это наш сосед, – переполошился Абдель. – Он помог внести в квартиру шкаф.
– Много ты понимаешь! Отдай ему бутылку – пусть допивает, и запри за ним дверь.
Вот таким противным образом закончился для Сергея первый и последний визит к соседям. Абдель, охая и вздыхая, закрыл за ним двери, и с той поры начал здороваться и угощать Сергея всем, что при встрече было у него в руках. А он порожним не ходил, всегда что-нибудь да нёс в дом, причём в количествах, которые явно превышали потребности двух человек.
Сергей как-то, приехав с большими деньгами с вахты, зазвал Абделя к себе в гости, чем ввёл Дарью в большое смущение.
– Чем мне его угощать? – забеспокоилась она. – Я приготовила антрекот из свиного мяса? А ведь он – мусульманин?
Сергей был уже на лёгкой поддаче и отмахнулся:
– Не будет есть, и не надо. Пусть налегает на винегрет, салат, блины… Голодным не останется.
Опасения хозяйки не оправдались, Абдель свинину не отверг, как и водку, и всё остальное, что находилось на столе. Ел он очень аккуратно, и на это обратила внимание жена Дарьиного брата Наталья, которая всегда толкала своего Виктора в бок, когда тот начинал чавкать и ронять мимо стола крошки. Наталья была педагогиней, обладала язвительным нравом и клещом вцеплялась в заинтересовавшего её человека. Абдель стал для неё экзотической новостью, и она не замедлила запустить в чужестранца свои цепкие коготки.
Другим было тоже любопытно узнать про араба всю подноготную, и они подбадривали Наталью красноречивыми взглядами. Абдель на вопросы отвечал охотно и многословно, впрочем, никакого секрета в его обрусении не было. Он был, если не жертвой, то экзотическим плодом государственного перетряса, случившегося в СССР, куда приехал получать военное образование в наш город, где находилось единственное в мире училище, готовившее специалистов по обеспечению войск горючим. Сирийцам, не в пример кубинцам и ангольцам, их правительство платило по тысяче двести долларов в месяц, и в нашем городе среди дам определённого разбора они были нарасхват. Не избежал своей участи и Абдель.
– И где ты познакомился со своей? – деловито осведомилась Наталья.
– С Леночкой? – задумался на мгновение Абдель. – В ресторане. Она работала буфетчицей, а я туда частенько заходил.
– Влюбился, значит? – подвела первую черту под расследованием Наталья. – И чем же она тебя так прельстила?
– Не знаю, – развёл руками Абдель. – Когда мы остаёмся одни, то я чувствую, что нахожусь рядом с раем, который обещал Аллах всем правоверным.
– Вон как! – скептически вымолвила Наталья и повернулась к мужу. – Завидуй, умник: люди в раю живут, а я с тобой в однушке, маюсь с ребёнком!
Абдель понял, что разговор за столом может принять нездоровое направление, и с улыбкой вынул из кармана японский магнитофонный проигрыватель.
– Счас он тебе, дуре, танец живота включит, – буркнул обиженный супругой Виктор. – Иди, покрути своей кормой, да не запнись ногой за ногу.
– А вот и пойду! – вспыхнула Наталья. – Включай, Абдель, на всю катушку!
– Я бы не хотел стать причиной ссоры, – осторожно произнёс гость. – Мне русская музыка нравится не меньше своей.
– Включай, – сказал Сергей. – А на них не обращай внимания. Они уже забыли, о чём повздорили.
Абдель включил магнитофон, который оказался на удивление голосистым, и комнату наполнили звуки мелодичного восточного танца.
– Это и есть танец живота? – сказала Дарья.
– Танец живота можно исполнять подо что угодно, – широко заулыбался Абдель. – Ведь это собственно не танец, а объяснение в любви.
– Ах, так! – вскочила со стула Наталья. – Хочешь, Витюшенька, я тебе объяснюсь в любви?
– Валяй! – махнул рукой муж. – И Дарью с собой прихвати, а мы пока остограмимся.
Пока женщины что-то там танцевали под сладкую и тягучую, как сахарный сироп, мелодию восточных базаров и гаремов, Сергей, Виктор и Абдель освободили стаканчики от водки и, прихватив сигареты, вышли на балкон.
Был конец октября, и с десяток вишен и берёзок во дворе роняли своё золотое убранство на порыжевшую траву вытоптанных газонов. Небо над разлившимся на несколько километров водохранилищем было тускло-голубым, и высокий правый берег, занятый садами, был тоже заметно жёлт, и над ним клубилась тёмная и тяжёлая от переполнившего её мокрого снега громадная туча.
– Быть на днях зиме, – заметил Виктор, поёживаясь от набегавшего невесть откуда ветерка. – А у тебя, Абдель, в Сирии, наверно, жарко? Не скучаешь зимой по теплу?
– Что ему скучать? У него супруга – огонь, возле такой не замёрзнешь, – сказал Сергей. – Такой как она, в Сирии не сыскать. Правду я говорю, сосед?
– Моя Леночка лучше всех, – убеждённо объявил Абдель.
– А ты её в Сирию возил, отцу с матерью показывал? – спросил Виктор.
– Показывал.
– Ну, и что? – оживился Сергей.
– Требуют, чтобы сначала я женился на своей, на арабке.
– Вот красота! – восхитился Виктор. – Мне бы такое счастье. Глядишь, меня первая жена от Наташки обороняла бы.
– И как твоя, Абдель, Елена глядит на такую перспективу? – сказал Сергей.
– Разве я могу ей об этом сказать? – ужаснулся пылкий араб. – Она ревнива до ужаса.
– Наши бабы такие, – хохотнул Виктор. – Наши бабы сами не прочь завести себе гарем из мужиков. Они все сейчас, до старух, оштанились, и теперь, поди, разгляди, что у них там под штанами – женское место или уже мужицкое отросло до колен.
– Это что там за умник разговорился! – раздавшийся снизу язвительный голос был хорошо знаком Абделю и Сергею, который вытолкал Виктора в зал и плотно закрыл двери. Испуганный араб был уже в прихожей и пытался, не простившись, покинуть квартиру.
– Кто вас так напугал? – спросила Наталья.
– Его кобра пасть разинула! – зло сказал Виктор.
– Кто ей позволил здесь командовать? – Наталья направилась к балкону. – Я ей сейчас объясню, кто она такая!
Дарья перегородила ей путь, расставив в стороны руки.
– Я здесь, Наташа, хозяйка! Ты наорёшь на неё и уйдёшь, а мне с ней встречаться, здороваться.
– Выпустите меня отсюда! – раздался из прихожей плачущий голос Абделя. – Она сейчас сюда явится и устроит разгром.
Сергей поспешил открыть гостю дверь, тот выглянул на лестничную площадку, затем на цыпочках подошёл к перилам, заглянул вниз и стал, стараясь не шуметь, спускаться на свой первый этаж. Вскоре оттуда донеслись звуки потасовки, затем хлопнула дверь и воцарилась тишина.
– Как там? – сказала Дарья.
– Араба изъяли из обращения и посадили на привязь, – весело доложил Сергей. – Ну, а теперь продолжим наши забавы.
– Продолжим! – охотно согласилась Наталья. – Тем более твой гость так торопился, что свою сладкую музыку нам оставил.
– Хорошего помаленьку, – сказала Дарья. – У нас есть и своя песня, правда, Серёжа?
– Есть, и не одна.
– А мне, что ни говорите, а этого Абделя стало жалко, – вздохнула Наталья. – Пропадёт ни за что мужик.
– Чего же ты не спешишь к нему? – съехидничал Виктор. – Сбегай хоть под окошко, проскули ему про свою жалость.
– Да ты никак ревнуешь? – повысила голос Наталья. – Он своей кобре каждый день орхидеи носит, а ты мне даже метёлки полыни не подарил.
Виктор явно хотел выругаться, но сдержался и, сунув сигарету в зубы, вышел на балкон.
– Испортила всю нашу малину эта, с первого этажа, – Сергей поделился с шурином огоньком. – Абдель в ней души не чает, на днях один из своих магазинов на неё записал, но сколько волка не корми, он всегда о лесе мечтает.
– А этой-то о чём мечтать?
– О той штуке, что промеж ног у чужих мужиков крутится.
3.
День перевалил за половину и стал ещё жарче, но Сергей за пять лет московской вахты притерпелся и к зною, и к холоду. На последнем объекте ко всему прочему добавился ещё и едкий ядовитый дым от автомобилей с двенадцатирядного шоссе, под которым строители сооружали подземный переход. За две последние недели Сергей надышался этой гадости до першения в горле и, выйдя из-за дома, с наслаждением ощутил, как его окатило ветром с водохранилища и живой тишиной городской окраины, в которой явственно прослушивались и шум листвы, и поскрипывание ветвей статной и дебелой берёзы, и звон кузнечиков, и посвистывание синичек в рябиновых кустах.
В магазин он направился не напрямую, а через двор, чтобы поздороваться с мужиками, которые с утра до ночи играли, рассевшись вокруг врытого в землю стола на скамейках, в картёжного «козла», громко шумели, незлобно переругивались, а между картами, не прячась, пили купленный на хате ворованный спирт и ворчали, что после сорока пяти лет работу не найти, но как-то и чем-то все жили, ходили голосовать, и половина из них была стойкими сторонниками президента Путина.
В свой каждый приезд Сергей ставил дворовому сообществу литр магазинной водки, три пары пива и закусон, чтобы народ его не забывал и допускал в свой круг на равных, как своего.
– Ну что я говорил! – воскликнул, увидев Сергея, природный лодырь Толян. – Недаром у меня сегодня левая рука чесалась. Я и своей бабе сказал, что сёдни забухаю. Говорю, Серёга-москвич явится, так оно и случилось.
– Как же я мог мимо своих пройти, – сказал Сергей и положил на стол полутысячную бумажку.
Толян её цапнул и потрусил в сторону магазина.
– Какой шустрый, – покачал головой Павел, небольшого роста, но плотно сбитый мужик. – Зря ты, Сергей, столько дал, двухсот бы вполне хватило. А то мужики перепьются, и завтра к тебе явятся за опохмелкой.
Сергей поморщился: пятисотку зря выкинул, хватило бы и двухсот рублей, но не удержался от дешёвого куража. А этой братве всегда мало, схавают пятисотку и не поперхнутся.
– Ну, дал и дал, он своим деньгам хозяин, – сказал ветхий дедок, который, несмотря на возраст, вёл активный образ жизни, то есть играл в «козла», пил наравне с молодыми и поглядывал ястребом на пригожих баб. – Ты нашему приезжему олигарху расскажи, как тебе сегодня сам Путин приснился.
– Какой же я, дядя Костя, олигарх? – удивился Сергей. – Я – работяга.
– Не скажи, – засмеялся дедок. – Ты и есть, по сравнению со мной, самый настоящий олигарх. Сколько в месяц зарабатываешь?
– По-разному.
– Да скажи, здесь все свои.
– Ну, в прошлый раз чуть поболее пятидесяти тысяч вышло, но это с переработкой.
– Вот! Что и требовалось доказать! – удовлетворённо сказал дед Костя. – А теперь ты, Паша, скажи, какая разница в России между богатым и бедным.
– В пятнадцать раз.
– Ага! У меня пенсия три тыщи, ты, Сергей, получил пятьдесят. Выходит, ты богаче меня в семнадцать раз. Да ты по сравнению со мной не только олигарх, а целый Абрамович, Вексельберг и Авен, вместе взятые!
– Какой я олигарх? – улыбнулся Сергей. – Своим горбом зарабатываю.
– Только поэтому ты и сидишь со мной рядом, – авторитетно заявил дед Костя. – Любого другого я бы послал подальше, будь это сам Путин. Он сегодня, наверно, многим приснился, как Паше. С чего бы это?
– Мне такое счастье не выпало, – сказал Сергей. – Я в вагоне спал без задних ног.
– Я его тоже не ждал, – усмехнулся Павел. – Еду на велосипеде, во сне, конечно, и вижу – Путин идёт навстречу…
– Как, один? – встрял дед Костя. – А где охрана?
– Не было охраны… Как было, так и говорю. Я притормозил, слез с велика, положил его на траву, жду, что дальше будет. Путин остановился и говорит: «Не надоело на велосипеде ездить?.. Хочешь, я тебе с машиной помогу?» Я замялся, а он подошёл к нашему столу, где мужики в «козла» играли, положил на стол пачку тысячерублёвок: «Отдыхайте, ребята, только не напивайтесь до поросячьего визгу». Вот, собственно, и весь сон.
– Нет, не всё! – хихикнул дед Костя. – Он, наверно, сегодня проснулся и укорил себя за излишнюю щедрость к тебе. Не жирно ли будет каждому встречному обещать машину, да ещё бесплатно. Свистнул про это своему главному гаврику, а тот доложил, что Сергей с вахты едет домой. Вот ему и сунули полтыщи, чтобы он отдал тебе на пропой, и ты забыл про обещание президента насчёт машины.
– Ты думаешь, что он о каждом помнит? – скептически произнёс Павел. – Ему бы, дай Бог, запомнить, как министров зовут.
– Они у него одни и те же десять лет, запомнил, – сказал дед Костя и облизнул сухие губы: он страсть как любил расшевелить кого-нибудь на разговор о политике.
– Гуляйте, мужики, – напомнил о себе Сергей. – А я пошёл в магазин.
– Будешь в Москве, Владимир Владимировичу кланяйся. Скажи, что помним его и желаем ему царствовать и править многие лета, на сколько России хватит, – проникновенно произнёс дед Костя. – Политика у него правильная, я всегда за него и его партию голосую.
Политическая дискуссия Сергея не интересовала. И он поспешил отойти от стола, за которым мужики, ошалев от безделья и «козла», каждый день спорили до хрипоты, пока кто-нибудь не предлагал охладиться пивком или скинуться на что-нибудь существенное, на тот же разведённый водой из-под крана спирт, которым торговали в пяти из двенадцати подъездов девятиэтажного дома.
К магазину Сергей пошёл вокруг заросшего ивовыми кустами, камышом и осокой котлована, который вырыли под фундамент, но дома так и не выстроили. За два десятка лет здесь образовался пруд, и в нем бултыхались лягушки, присаживались волжские чайки, и даже была кое-какая рыбёшка, которую на удочки-самоделки пыталась поймать ребятня. Сергей постоял возле них, поинтересовался клёвом и, обойдя пруд, выбрался на его глинистый и сыпучий берег.
«Хорошо-то как! – подумал он, присаживаясь на тёплый травяной бугорок. – Хорошо!.. А вот Абделю совсем худо. И что он прикипел к этой драной курице? Что у неё за приманка спрятана между вислым брюхом и жирной кормой? Денег у них – куры не клюют, детей нет. Зачем живут, для кого? Или только тем, чтобы с утра до вечера имитировать размножение? Она его, судя по всему, окончательно забраковала и хочет выставить вон. А он плачет. Это ужасно, когда мужик плачет».
Это недолгое размышление огорчило Сергея, он не мог не понимать, что его жизнь мало чем отличается от жизни других людей, что он явился на этот свет непонятно зачем и получил от природы единственное утешение – возможность заниматься с Дарьей имитацией размножения две недели в месяц, а остальные две недели отдавать себя рабскому труду, чтобы иметь возможность заниматься тем, что составляет основной смысл его существования, в своей квартире, в своей кровати, со своей и только ему принадлежащей женщиной.
Бывший учитель истории, он считал себя жертвой доступного высшего образования в стране, где правят не разум, не добродетель, а низменные инстинкты двуногих особей, занятых пожиранием друг друга. «Ладно, – говорил он самому себе, – сильные сожрут слабых, а что потом?»
Ответ подсказывала жизнь: народ это такая самовоспроизводящаяся биомасса, что сожрать его весь до конца не удастся никому. В его толще, как в наземе перегорает всё, что есть в человеке наносного и проходящего. «Я уже три года не брал в руки книгу и превосходно себя чувствую. У меня на книжной полке стоят тома Фукидида, Плутарха, Светония, Момзена, Ключевского и других выдающихся историков, а мне нет до них никакого дела, они меня не кормят, и пошли они куда подальше. А вот лопата, которой я ворочаю бетон, моя кормилица и поилица, благодаря ей, я могу сидеть сейчас на травяном бугорке, поплевывать на всё, что ниже меня ростом, потому что в заднем кармане штанов пошевеливаются несколько тысяч честно заработанных рублей, которые я могу истратить по своей прихоти».
Мысль о том, что он на сегодняшний день богат, рассеяла чуть не охватившее его целиком плохое настроение, он привстал на бугорке, потянулся, поднявшись на цыпочки, и, весело посвистывая, направился к магазину. Из него он вышел с двумя сумками с продуктами и ближайшим путём, по тропинке между зарослей полыни и бурьяна, направился домой. Зайдя в подъезд, Сергей покосился на дверь квартиры, в которую колотился влюблённый араб. На ней было что-то написано не по-русски, а витиеватой арабской вязью. Что это было: угроза или мольба, Сергей разгадать не мог, но было ясно, что примирение не состоялось.
– Что, отоварился? – дед Костя был уже заметно навеселе и в руке держал литровую пластмассовую бутылку с разведённым спиртом. – А мы решили продолжить. Пойдём!
– Ты Абделя не видел, дед? – сказал Сергей.
– Видел, – осклабился старик. – Сейчас только. Висит на окне, а эта курва сталкивает его вниз. Чую, вот-вот менты приедут.
– Ему ничего не будет: он гражданин Сирии.
– Наши менты дипломатию не знают, мигом карманы у него вывернут, а он без «зелени» не ходит.
Сергей заглянул в щель своего почтового ящика, там что-то белело. Он вынул конверт и присвистнул: письмо было от одноклассницы, о которой он вспоминал только тогда, когда ему на глаза попадался полулитровый графинчик из жёлтого стекла, подаренный Ниной Кулишкиной на день Советской Армии, когда они учились в седьмом классе.
Письмо было коротким:
«Здравствуй Серёженька. Мне осталось жить совсем недолго. И на прощание я должна сказать тебе, что я всегда, как только себя помню, люблю только тебя. Желаю тебе большого личного счастья и крепкого здоровья. Для себя я прошу совсем немного: вспоминай меня, Серёженька, хоть изредка, как мы сидели в школе за одной партой, катались на коньках на замёрзшей старице. Прощай, мой любимый и ненаглядный Серёженька!..»
– На тебе лица нет, – сказала, открыв двери, Дарья. – Если ты расстроился, что я пригласила свою родню, то успокойся, они не идут на свадьбу к Натальиной племяннице.
Сергей отдал ей полученное письмо и прошёл с сумками на кухню. Открыл холодильник, взял бутылку пива и, откупорив, сделал большой глоток.
«Вот это новость! – подумал он. – Значит, Нина всю жизнь меня любила, а я об этом и не догадывался. И что мне теперь делать с этим открытием?»
Сергей наклонился и, распахнув дверцы кухонного стола, стал разглядывать стоявшую там посуду.
– Ты что ищешь? – сказала Дарья, и в её голосе были слышны ревнивые нотки.
– Стеклянный графинчик. Ты его, часом, не выкинула?
– С какой это стати! Храню в зале, в серванте, на самом видном месте как память твоего детства. Но до сегодня никакой Нины я не знала. И как это она удосужилась о тебе вспомнить?
– Только не говори глупостей, – сказал Сергей и, пройдя в зал, распахнул дверцы серванта. Графинчик в окружении хрусталя выделялся тусклой желтизной и грубоватой обработкой стекла, но Сергей обрадовался ему, как нечаянно обретённой давней потере.
– Вот оно – цело и невредимо твоё сокровище! – усмехнулась Дарья. – На самом видном месте, а ты его и не замечал.
– Надо было его протереть, он запылился, – сказал Сергей.
– Я на днях, перед твоим приездом, всю посуду почистила и твой графинчик не обошла стороной.
Сергей взял графинчик, посмотрел на свет и поставил обратно на полку.
– А я, убей, не помню, что подарил Нине на Восьмое марта. Я и её плохо помню, уже лет десять как не видел и ничего о ней не слышал.
– Она тебя не забыла, раз такое жаркое письмо сочинила, – небрежно произнесла Дарья.
– Не надо ревнивых глупостей, – Сергей крепко её обнял и повлёк к дивану. – У нас все двери закрыты? Чайник выключен?
– Погоди, – она высвободилась из его объятий. – Взгляну на Галочку.
Услышав, что в ванной зашумела вода, Сергей мигом освободился от штанов и рубахи, затем и от трусов и, встав перед зеркалом, очень себе понравился. Вошла в распахнутом халатике жена и начала застилать диван чистой простынею. Обнажённая грудь и низ живота, которые он успел ухватить воспалённым взглядом, отразились в его мозгу ослепительными искрами, и Сергей, взмыкивая, подхватил Дарью на руки и вместе с ней упал на диван, который похотливо заскрипел, заохал, заповизгивал, будто одобрял и всячески поддерживал производимую на нём работу.
Однако люди несправедливы не только друг к другу, но и к ублажающим их вещам. Дождавшись, когда диван охнул под Дарьей в последний раз, Сергей свалился на бок и сказал:
– Пора это заслуженное лежбище заменить на новый спальный гарнитур.
– А меня нисколько не смущает его музыкальное сопровождение, даже в чём-то нравится, – рассмеялась жена и прильнула к своему суженному горячим боком.
Сергей уловил в её словах призыв, и не замедлил на него откликнуться.
4.
Он проснулся на рассвете от звука медного колокольчика, которым школьная техничка подгоняла его и Нину на урок. Странно было, что колокольчик прозвучал всего только один раз: «Дзинь!» Но и этого хватило, чтобы Сергей метнулся на диване и очумело захлопал глазами.
Вечером у дочки поднялась температура, она раскапризничалась, и Дарья легла спать вместе с ней. Сергей, оставшись один, проскучал без телевизора до полуночи. Пытался читать, но три года московской вахты отучили его от этой интеллектуальной забавы.
«В самом прямом смысле я уже стал рабочей лошадью, которая тянет свой воз и ни о чём не спрашивает», – подвёл неутешительный итог Сергей, ставя на полку более чем толстенный однотомник Плутарха. Он ещё по институтской привычке покупал книги по истории, надеясь в глубине души, что бетонная каторга для него когда-нибудь закончится, и ему удастся завершить диссертацию и устроиться на преподавательскую работу.
– Ах, чёрт! – воскликнул Сергей, окончательно опамятавшись. – Это же графинчик!
Он метнулся к серванту, распахнул дверцы и отыскал взглядом графинчик, но тот был цел. Сергей протянул к нему руку взял и повернулся к окну.
– Дзинь! – раздался уже знакомый ему звук, и графинчик, распавшись на множество осколков, осыпался стеклянным дождём к его босым ногам. Некоторое время Сергей с недоумением разглядывал оставшуюся у него в руке верхнюю часть кувшинного горлышка, затем положил осколок на стол и вышел на балкон.
Было свежо, с Волги тянуло прохладой, листья деревьев и трава влажно поблёскивали от случившегося ночью небольшого дождика, но Сергей всего этого не видел и не ощущал, поражённый пронзившей его догадкой, что с Ниной случилось непоправимое, что скорее всего она скончалась, а лопнувший в его руках и рассыпавшийся на стеклянные брызги графинчик, есть вещий знак о случившемся, за десятки километров от его дома, печальном событии.
Сергей заглянул в комнату к жене, чтобы поделиться с ней своей догадкой, но Дарья так сладко и безмятежно спала, что он удержался и не стал её будить, а взял в туалете веник и совок, тщательно подобрал осколки стекла с пола, затем написал записку жене, оделся и вышел из дома.
Возле подъезда стояло несколько автомашин, и, когда за ним хлопнула железная дверь, за ветровым стеклом «Фольксвагена» нарисовалась физиономия Абделя. Сергей подошёл к соседу и принял от него предложенную ему сигарету. Они закурили, некоторое время молчали, затем Сергей осторожно произнёс:
– На семейном фронте без перемен?
– Война, Серёжа, война, – печально вздохнул араб. – А ты куда так рано собрался? На рынок, деньги тратить?
– В другую сторону, – вздохнул Сергей и поделился с соседом своей заботой.
– Сколько туда километров? – сказал Абдель.
– Около пятидесяти.
– Садись, довезу. Моя дорогая супруга будет спать до обеда. Потом начнёт краситься, причёсываться, так что время у меня есть.
– За бензин я плачу! – заявил Сергей. – Подруливай к заправке.
– Я ещё ночью заправился, – сказал Абдель, заводя машину.
Утреннее шоссе было пустым, и через час они добрались до посёлка консервного завода, который, судя по дыму над трубой котельной, ещё находил в себе силы трепыхаться в стихии российского рынка и выпускать сгущённое молоко.
Возле завода стояли несколько двухэтажных жилых домов, от которых начиналась основная поселковая застройка, несколько улиц насыпных, рубленных, и кое-где кирпичных домов, больница, школа и административное здание с выгоревшим от солнца российским флагом, с несколькими по овалу небольшой площади магазинами, ларьками и прилавками для уличной торговли.
– Если ты забыл про подарок, то самое время его купить, – сказал Абдель, останавливаясь возле магазина.
– Подарок? На похороны?
– Зачем на похороны? Подарки нужны живым.
– Ты прав, сосед, – спохватился Сергей. – Надо обрадовать тётку чем-нибудь сладеньким.
– Кто такая тётка? – заинтересовался Абдель. – Я не понимаю.
– Сестра моей матери, зовут её тётя Шура. Мои родители умерли, она теперь одна живёт в их доме. Своих детей у неё нет.
Магазин ни чем не отличался от городских, и Сергей не поскупился: купил и хлеба, и сахара, и масла, и колбасы и любимые тёткой конфеты-подушечки с повидловой начинкой, а также кусок душистого мыла и пачку стирального порошка. Он знал, что в доме, хоть шаром покати, пусто. Тётка питалась хлебом и сладкой водой, изредка молоком, которым угощала её соседка, в магазине не бывала, но не из-за бедности, она получала пенсию, однако её почти не тратила, а складывала в большой самодельный сундук, который запирала на висячий замок, и ключ от него носила, повесив на толстый шпагат на шее.
– Ну вот – я и приехал, – сказал Сергей, когда машина поравнялась с бревенчатой избой, перед которой был палисадник с буйной разросшейся малиной и тремя яблонями, и от дороги к воротам вела узкая заросшая тропинка. Вид у домовладения был неуютный, заброшенный, но Сергею он таким не показался: здесь началась и прошла до поступления в институт его жизнь, которую он всегда вспоминал с сожалением и нежностью.
– Я в дом не пойду, – мельком взглянув на часы, сказал Абдель. – Мне надо ехать и сторожить квартиру, из которой меня выгнали, как собаку. Я не знаю, что я сделаю, но у меня другого выбора нет, как убить или себя, или её.
– Что такого страшного произошло? – попытался ободрить соседа Сергей. – Вот увидишь, приедешь, а она тебя ждёт – не дождётся. Знаешь, как у нас говорят: стерпится – слюбится.
– Нет, не стерпится! – замотал головой Абдель. – Знаешь, что эта кобра, как ты её назвал, сказала?.. Она мне сказала, что я не мужик!
– Много ли чего говорится за жизнь? Всё проходит, и это пройдёт.
– Нет, не пройдёт, – в глазах Абделя блеснули слёзы. – Это – смерть, моя или её.
«Вот беда, – глядя вслед «Фольксвагену», подумал Сергей. – Кажется, у нашего араба зашли шарики за ролики».
Скрипнув калиткой, он заглянул во двор. Тётка, склонившись, подметала голиком полусгнившие доски настила и что-то бормотала себе под нос.
– Тётя Шура, встречай гостя! – Сергей поставил на крыльцо сумку с гостинцами. – Как живёшь – можешь? Как здоровье?
Тётка равнодушно глянула на племянника и пожаловалась:
– Собаки все грядки повытоптали. Ты бы пострелял их из ружья. А то ведь, неровён час, загрызут. После войны такое бывало. Уйдёт человек, а найдут от него только половину ноги в валенках.
– Да неужто такое было? – удивился Сергей.
– Думаешь, вру? – обиделась тётка. – Я из ума выжила только наполовину: всё, что до перестройки этой окаянной было, помню, а сейчас спроси, что вчера делала, и не скажу. А тебя по какому случаю сюда принесло?
– Тебя хотел увидеть, – уклонился от ответа Сергей. – Вот подарки кое-какие привёз.
– А у меня пусто в доме, – вздохнула тётка. – Сейчас никому нет веры. Вор на воре сидит и вором погоняет. Мне уже третий месяц пенсию не несут. Денег ни копейки…
За воротами послышались шаги, затем часто забрякало кольцо калитки.
– Акимовна, ты дома?
– А где мне быть? Дома, дома…
Во двор, прихрамывая, вошла старуха с бидончиком в руке.
– Неси банку, Акимовна, я тебе парного молочка налью.
– Где её, банку, взять, – захныкала тётя Шура. – У меня ведь ничего нет.
– А на колышке, что висит? Али не видишь?
Сергей снял с колышка литровую банку и поставил на верхнюю ступеньку крыльца. Соседка наполнила её до краёв молоком и закрыла бидончик крышкой.
– Тётя Поля, – сказал Сергей. – А вы, как живёте, какие новости?
– Я-то живу, хотя и зажилась, а вот молодые мрут. Позавчера у Кулишкиных дочка скончалась. Да ты её, поди, знаешь, чай, вместе в школу ходили. Нинкой звали.
– Как померла? – оторопел Сергей.
– Все от одного и того же помирают, от смерти, – соседка перекрестилась. – А так, сказывают, у неё рак легких был.
У Сергея запершило в горле, на глаза навернулись слёзы, и он отвернулся. Полученное от Нины прощальное письмо он не воспринял всерьёз, даже не раз подумал с усмешкой, что одноклассница блажит, хочет вовлечь его в какую-то игру, чтобы потом выставить на посмешище. Однако став свидетелем самоубийства графинчика, Сергей почти поверил, что с Ниной случилась беда, но в дороге опять начал подумывать о том, что стал жертвой глупой шутки, пока тёткина соседка не разуверила его в этом сообщением о смерти одноклассницы.
Тётя Шура тоже встряла в разговор:
– Какая Нина померла?
– Кулишкиных, у нас на задах живут.
– Вот беда отцу с матерью. Не дай Бог, пережить родное дитя, – сказала тётка и тут же переключилась на своё. – Мне, Поля, три месяца пенсию не приносили. Совсем нет денег, не на что жить…
– Как не приносили? – всплеснула руками соседка. – Два дня назад при мне ты получила всё до копеечки с июньской добавкой.
– А мы сейчас узнаем, есть у тебя деньги или нет, – Сергей, протянув руку, снял с шеи тётки шпагат с ключом. – Пойдём, тётя Поля, пересчитаем её наличность комиссионно, чтобы соблюсти порядок, как при ревизии.
В доме, кроме одного окна, ставни никогда не открывались, и Сергей включил свет. Тётка жила на кухне, в горницу не заходила, на полу было пыльно, и от порога к сундуку отпечатались следы.
– Что мы имеем? – сказал Сергей. – А то, что кто-то недавно подходил к сундуку. Пройдём и мы.
Сундук был наполнен пожелтевшим постельным бельем и старой одеждой, поверх которой лежала вязаная женская сумка. Сергей удивился её тяжести.
– Да тут целый пуд казны!
Он положил её на стол и раскрыл. Сумка была под завязку наполнена мелочью, а сверху лежал пакет с бумажными деньгами.
– Золото с серебром считать не будем, бумажки пересчитаем. Сначала я, а потом, тётя Поля, ты.
Денег было у пенсионерки много; не меньше чем десять своих пенсий тётя Шура ухитрилась не истратить и прожить. Вид денег её не взволновал, она смотрела на свою казну тусклым взглядом, без всякой алчности, и то и дело напоминала:
– У меня ведь весь день во рту крошки не было. Да и гостя надо кормить.
– Что будем делать с этой богачкой? – сказал Сергей. – Она ведь себя голодом уморит. Может ты, тётя Поля, будешь ей молоко да хлеб приносить? Я заплачу вперёд.
– Ох, не люблю я с чужими деньгами связываться, – сказала соседка. – Ты, Серёжа, у неё единственный племянник, вот и распорядись сам. А я в стороне побуду.
– Хорошо, – Сергей покосился на тёткины деньги, вздохнул и, бросив сумку в сундук, запер крышку на замок. – Вот тебе, тётя Поля, из моих тысяча, пока на молоко хватит?
– Хватит, хватит! – соседка взяла деньги и сунула их в карман фартука.
– Я после вахты приеду сюда и окончательно всё решу. А теперь надо вас попотчевать сладеньким. Разбирайте сумку, а я пока пройдусь по соседям.
– Ступай, ступай, – сказала тётя Поля. – А я тем временем молодой картошки накопаю и тебя попотчую, с укропом и сметанкой.
5.
По улице, подняв за собой клубы горячей пыли, проехал «МАЗ» с цистерной, в которой бултыхалось и расплёскивалось через неплотно закрытую крышку молоко утренней дойки. Сергей подождал, пока рассеется пыль и переулком прошёл на зады, но не к дому Нины, а на берег старицы, которая осталась от проложившей себе новое русло Суры, успев краем глаза заметить, что возле подворья Кулишкиных стоят несколько легковушек и грузовик с наклонённым на кабину восьмиконечным крестом.
На топком берегу от воды тянуло прохладой, играла, плескаясь, рыба, которую побеспокоили бросившие с лодки невод мужики, время от времени напоминая пареньку, стоявшему по колено в воде, чтобы тот держал верёвку покрепче и не упустил снасть из рук.
– Курить не оставили, – отвечал паренёк. – А у меня уши опухли. Вот брошу верёвку и утоплю невод.
– Терпи, Витька! – крикнул из лодки мужик. – Я тебе бражки налью и своего самосаду насыплю. А пока стрельни у прохожего, что наверху стоит, если уже так невмоготу.
– Ты чей будешь? – сказал Сергей, подавая подростку сигарету, которую тот сразу умело засмолил.
– Мы – беженцы, из Таджикистана. А ты на похороны приехал?
– На похороны, – сказал Сергей. – Крепче держи верёвку, а то потеряешь.
– Не в первый раз невожу, – солидно произнёс паренёк. – Дай ещё пару сигарет.
– На этот осокорь, – сказал Сергей, отдавая сигареты, – я, бывало, пацаном лазил, чтобы заглянуть, что там наверху в гнезде, нам говорили, что его когда-то свили орлы.
– Заглядывал я в него, – небрежно проронил паренёк. – Нашёл две пустые бутылки из-под водки.
Громадный осокорь был почти наполовину мёртв, с ближней к реке стороны ствола и с веток отпала кора, они высохли, но другой частью своего могучего туловища дерево ещё жило, зеленели молодые побеги, шумела листва раскидистой кроны, в которой, как шалаш разбойников, пряталось старое орлиное гнездо. Сколько себя помнил Сергей, столько же он помнил и этот старый осокорь. Рядом с ним он купался в старице, укрывался под его ветками от непогоды и устраивал засаду против воображаемых врагов: поднимался, на сколько хватало духу, по дереву вверх и, замирая от страха высоты, жадно всматривался во все стороны, обозревая границы доступного ему мира, ещё не догадываясь, что скоро они рухнут, и перед ним откроется бесконечность человеческой жизни, ничем не ограниченная, даже смертью, даль его бессмертной души.
Сергей схватился за толстый нижний сук, подтянулся, встал на него ногами и нашёл вырезанное крупными и неровными буквами имя одноклассницы: «Нина».
Нет, это вырезал не он, а Генка Полев, который заглядывался на Нину Кулишкину с первого класса, не одни подошвы истёр, следуя за ней буквально по пятам, но она была к нему равнодушна. После школы, перед армией, Генка засылал к Кулишкиным сватов, но без малейшего успеха. С тем он и ушёл в армию и сгинул без вести в Чечне, не найдя на земле ни покоя, ни счастья.
Возле дома Кулишкиных стали собираться люди, и Сергей, испытывая самые тягостные чувства, подошёл к открытым настежь воротам, через которые направился к тесовому навесу, где на двух табуретках стоял оббитый крепом гроб, и на скамьях возле него сидели близкие родственники покойной.
«Надо бы перекреститься» – подумал Сергей и пошевелил рукой, но она вдруг отяжелела и отказалась ему подчиниться. Мать Нины посмотрела в его сторону, и Сергею удалось глянуть мимо её воспалённых глаз и, сжав зубы, повернуться к гробу.
Покойная Нина ошеломила его своим видом: она лежала в гробу, как живая, на её лице не было даже намёка на присутствие смерти, и была одета в белое подвенечное платье, на ногах были лакированные туфли, голова, покоившаяся на кружевной подушке, покрыта прозрачной фатой, и на безымянном пальце правой руки отсвечивало золотое обручальное кольцо.
Он хотел развернуться и отойти в сторону, как почувствовал обращённые на себя требовательные взгляды родни. От него ждали, чтобы он проявил свою причастность к происходящему более явным образом, чем присутствие. Сергей переступил с ноги на ногу и, поборов внутреннее сопротивление, поцеловал ледяной лоб покойницы и перекрестился.
– Присядь, Серёженька, посиди с ней на прощание рядышком, как в школе за одной партой сиживал, – сказала Нинина мама. Глаза у неё были сухи, взгляд строг и придирчив.
Сергей послушно опустился на скамью и вдруг, совершенно неожиданно для всех громко всхлипнул и заплакал, размазывая по щекам крупные слёзы. Кто-то вложил в его руку носовой платок, он утёр лицо и прислушался. Ему показалось, что за спиной шепчутся и даже похихикивают по поводу проявленной им слабости. Он повернул голову и понял, что ошибся: пьяненький мужик забрёл на похороны с явным намерением остограмиться и теперь искал, к чему бы прислониться, чтобы не свалиться с ног посреди двора. Но ему не дал этого сделать молодой здоровый парень, который подхватил алкаша за шиворот грязного пиджака и вытолкал на улицу.
Двор наполнялся людьми, гроб с покойной окружили приехавшие из города родственники. Сергей воспользовался этим, встал со скамьи и, ни на кого не глядя, отошёл в сторону. Случившийся с ним нервный припадок прошёл. Недавно пролитые слёзы уже казались ему блажью слабонервного хлюпика.
«Я не Нину жалел и оплакивал, а себя, – вынес он нелицеприятную оценку своей несдержанности. – Хорошо, что я знаю это один, а другие восприняли моё невольное притворство как искреннее горе и сочувствие несчастным родителям».
Кто-то робко коснулся его плеча, Сергей повернул голову и встретился взглядом со своей учительницей в начальных классах школы.
– Какое горе, – прошептала она. – За этот год уже с третьей своей девочкой прихожу прощаться.
– А вы как, Лидия Александровна, поживаете? Как здоровье?
– Жива, как видишь. Но зачем молодые мрут?
Сергей сочувственно вздохнул и промолчал.
– А я знаю почему, – промокнув платочком слёзы, сказала учительница. – Это мы, старики, виноваты, а педагоги больше всех.
– В чём же вы виноваты? – удивился Сергей.
– В том, что учили вас только добру, вежливой уступчивости друг другу, внушали, что превыше всего в мире – правда, совесть, честь, благородство в поступках, словом, учили быть людьми. А сегодняшняя жизнь устроена для нелюдей. Революция в семнадцатом загнала их в подполье, но не вывела подчистую, вот они там и отсиделись, а теперь повылезали. Или ты со мной не согласен?.. Кстати, как ты сам-то, Серёжа? Ты, вроде, собирался защитить кандидатскую?
Вопрос учительницы Сергея смутил, ему не хотелось признаваться, что его жизнь пошла совсем по-другому, чем он задумывал, но Лидия Александровна поняла его состояние и спросила о семье.
– У меня дочурка, жена с ней сидит, а я езжу в Москву, на вахту.
– Вот и правильно делаешь. Достаток в семье – первое дело, а история… Сейчас она нужна тем, кто хочет над ней поизголяться.
– С кандидатской я сам крепко промахнулся, – признался Сергей. – Взял Бухарина, а тут столько про него всякого открылось, что он мне сразу разонравился.
Возле гроба с покойной началась обычная суета: четверо мужиков взяли его на полотенца, за ними пристроились родные, и скорбная процессия двинулась к воротам, рядом с которыми стоял, с распахнутыми бортами кузова, старенький «газон». Лидия Александровна поспешила пристроиться поближе к гробу, который возле машины поставили на две табуретки, затем взяли на руки и погрузили в кузов.
«Ужели, кроме меня, из нашего класса никого нет? – оглядывая собравшихся, подумал Сергей. – Наверно, все поразъехались».
– Ну как, заводить? – сказал шофёр, встав на подножку кабины.
И вдруг совершенно неожиданно раздалась похоронная музыка. Но заиграл не обычный на похоронах духовой оркестр, а высокий с испитым лицом мужик на немецком аккордеоне. Похоронный марш, в столь необычном исполнении, внёс в торжество смерти свою более убедительную окраску, чем привычное русскому уху дребезжание и уханье оркестровой меди. В аккордеоне было больше душевности и затрагивающей самые сокровенные человеческие чувства интимности. Он исторгал сочувствие к постигшему близких и родных умершего человека несчастью, и самодовольное оркестровое звучание непоколебимого торжества смерти в нём напрочь отсутствовало, отчего похороны лишались пугающей человека безнадёжности бытия, которое охватывает каждого из нас при виде отверстой для погребения могилы.
Музыка поторопила мужиков, они закрыли борта «газона», в кузове которого, кроме гроба, поместился крест, венки, с десяток лопат и табуретки. Мотор пыхнул вонючим дымком, и процессия тронулась по переулку между огородов на кладбище. Сергей, не обнаружив одноклассников, пошёл вместе со всеми, не понимая, зачем всё-таки он ни свет, ни заря сбежал из дому, примчался в деревню и явился на похороны почти забытой им девчонки, с которой учился в одном классе, и если бы не стеклянный графинчик, то забыл бы уже давно и бесповоротно.
От странного для похорон настроения ему помог избавиться аккордеонист, который вновь заиграл траурный марш, и Сергей почувствовал, что у него к глазам неудержимо подступают слёзы, и в уме вертится недоуменный вопрос: «Неужели и в моём календаре есть день и час, когда меня понесут на кладбище, я не смогу избегнуть этого ни при каких обстоятельствах?»
Между огородами и кладбищем было небольшое поле, заросшее буйно цветущим разнотравьем, и когда траурное рыдание аккордеона оборвалось, стало слышным для всех согласованное попискивание, потрескивание, поскрипывание бесчисленных трудников, населяющих этот цветочно-травяной дом, над которым клубился зной июньского полдня. Сергей отмахнулся от пчелы, но та и не думала от него отставать, зудела и кружила вокруг, пока не села на ворот рубахи, где захотела попользоваться его сладким потом, но он сильно хлопнул себя по загривку, и помятая пчела ужалила своего обидчика в шею. Почувствовав сильное жжение, Сергей остановился и втянул голову в плечи.
– Наши пчёлы чужих не любят, – сказал кто-то.
– Разве он чужой? – учительница не оставила Сергея в беде. – Наклони голову, я гляну, что там такое.
Лидия Александровна, несмотря на возраст, была ещё достаточно востроглаза, чтобы увидеть и выцарапать застрявшее в коже пчелиное жало.
– Вот и бесплатно пчелиным ядом полечился, – улыбнулся Сергей. – Кажется, пчела меня ужалила первый раз в жизни.
На краю кладбища грузовик остановился неподалёку от выкопанной могилы, с него сняли гроб, поставили на табуретки, аккордеонист заиграл полонез Огинского, и началось последнее прощание с покойной. Сергей, чтобы не подходить к гробу, спрятался за спины мужиков, закурил, но мать Нины высмотрела его и там и так пристально на него глянула, что он, бросив сигарету, поспешил к гробу, зажмурившись, прикоснулся губами к обручальному кольцу и отошёл от могилы.
«Пора смываться, – затягиваясь сигаретным дымом, подумал Сергей. – Поминки я не вынесу. Они ещё не определили меня в женихи к покойной, но, кажется, уже близки к этому».
Он выглянул из-за машины. Похороны завершались, несколько мужиков заваливали могилу глиной, а остальные кучковались возле Нининой матери. Сергей, пригнув голову, добежал до кустов и, прячась за ними, покинул кладбище.
6.
– Ты что-то скоро вернулся? – удивилась тётя Поля. – Не погулялось?
– Голова закружилась, – пробормотал Сергей первое, что пришло ему на ум. – Как автобусы ходят в город, часто?
– Кто их знает, – сказала соседка. – По правде говоря, я автобусов давно не видела, а бегают, толи от нас, толи мимо нас, маршрутки. Этого добра на шоссейке полно. Недавно мою соседку сшибли, когда та вздумала перейти дорогу.
– Кого, говоришь, сшибли? – оживилась тётя Шура.
– Гоношиловых бабушку. И что её понесло за шоссейку, ума не приложу.
– Как что? Судьба. – сказал Сергей. – Я сейчас насмотрелся, как она нашим братом, людьми, распоряжается.
– И как же? – заинтересовалась тётя Поля.
– А вот так! – Сергей взял из поленницы полено. – Как ты этим поленом: схватишь первое попавшееся, сунешь в печку, оно там пыхнет разок, другой и выплеснется в печную трубу дымом.
– Я никакой такой судьбы не знаю, и ведать не ведаю. А для Бога человек вовсе не полено, как ты говоришь, наш Бог людей жалеет, они для него не поленья, а дети, без Бога мы все стали бы сиротами.
Сергей хотел ей возразить, но не нашёлся, чем ответить.
– Уже полдня прошло, а у меня во рту маковой росинки не побывало, – пожаловалась тётя Шура. – Вы, наверно, оба сюда явились, чтобы заморить меня голодом.
– Прямо беда с тобой! – всплеснула руками тётя Поля. – Часу не прошло, как ты угостилась литром молока и краюшкой хлеба.
– Погоди, погоди! Куда годить-то? – заворочалась на скамейке тётя Шура. – Мочи нет годить. Из дома так и прёт курятиной. Что её кипятить зря, разварится в кисель.
– Я её только что в кастрюлю положила, – сказала тётя Поля. – Возьми конфетку, пососи, голод и отступит. Он, негодник, совсем тебя измаял. И всё это от того, что ешь по-разбойничьи.
– Как это по-разбойничьи? – рассмеялся Сергей. – Из чугунного котла, или с ножа?
– Они ели один раз в день, обычно вечером, набивали брюхо, пока трескаться не начнёт, а твоя тётя ест не каждый день, и не потому, что есть нечего, а стала забывать про это занятие. Сейчас вот спохватилась, курятину почуяла. Погоди, Акимовна, пусть, хоть чуток, поварится.
– Что же вы не угостились тем, что я купил? – сказал Сергей.
– Как же, угостились, и сыром, и колбаской, но, как видишь, память у нас стала девичьей на старости лет.
Тётя Шура заметно разволновалась, встала на ноги и сердито сказала:
– Вы меня одними обещанками кормите! А я курятину хочу!
– У вас тут обиды начались, – заторопился Сергей. – А мне надо домой. Тётя Шура, не хулигань тут, а я на неделе приеду и постараюсь уладить твои дела.
Тётка молча смотрела мимо него, в какую-то только ей одной ведомую бесконечность, и он почувствовал, как на него дохнуло тем же мраком и холодом, что и на кладбище.
«Ну и денёк! – подумал он, выйдя за ворота, из-за которых опять раздалось ворчливое брюзжание тётки, жалующейся на голод. – Не дай Бог, дожить до такого маразма».
Улица была пуста, знойный полдень заставил всех спрятаться в тень, но не он один был причиной безлюдья. Почти каждый второй или третий дом стоял заколоченным. Консервзавод резко сократил производство, и многие уехали из посёлка совсем в более хлебные и добычливые места, а здесь остались пенсионеры и те, кто не решился сдвинуться с места.
«Мне грех жаловаться на жизнь, – невесело думал Сергей. – У меня есть квартира, пусть она не моя, а досталась нам с Дашей от её родителей, но её нам хватит на всю жизнь, да ещё дочери останется. Успел я и образование получить. Вот ещё годок, другой поезжу на вахту, а там подыщу себе работу в городе, конечно, не учителем, но я пока ещё молод, с высшим образованием. Почему бы и не найтись для меня где-нибудь местечку возле власти? Конечно, для этого надо в партию вступить. А что?.. Пойду завтра и вступлю в «Единую Россию».
На остановке возле магазина было всего несколько человек. Сергей от нечего делать занялся разглядыванием двух местных барышень, которые отчаянно кокетничали с джигитами, подъехавшими к ним на иномарке. Поломавшись, аборигенки сели в машину и направились, наверно, на шашлыки.
«Рисковые ребята, – подумал Сергей. – Эти дамы могут наградить таким букетом, что они будут всю жизнь работать на лекарства и проклинать негостеприимную Россию».
Вскоре возле остановки затормозила «Газель», Сергей сел рядом с водителем и вполне благополучно добрался до города, а затем на трамвае и до своего дома. Было жарко, он заглянул в магазин, купил три бутылки пива и, попивая из горлышка прохладную пенистую жидкость, подошёл к своему подъезду.
Железная дверь хлопнула, и на крыльце показался Абдель. Он был белее мела и трясся как в лихорадке.
– А я, как видишь, приехал, – сказал Сергей. – Бери пиво, охладись.
Но араб прошёл мимо него к машине, открыл багажник, достал оттуда канистру и явно намерился облить себя бензином.
– Эй, Абдель, ты что делаешь?
– Я ей отомщу! – в безысходной тоске свистящим шёпотом выдохнул араб, и в руке у него вспыхнула зажигалка.
– Абдель! Не делай этого. Она не стоит тебя, – Сергей начал приближаться к нему, чтобы помешать совершиться самоубийству.
– Не подходи! – взвизгнул Абдель и, опрокинув на себя канистру, взорвался огненным шаром, рухнул на землю и, воя от нестерпимой боли, забился в корчах.
Хлопнула входная железная дверь подъезда, и это подтолкнуло Сергея к действию. Он оглянулся и увидел, что на крыльце стоит Лена, сожительница араба, и держит в одной руке чемодан, а в другой – мужское кожаное пальто. Сергей подскочил к ней, вырвал кожан и, подбежав к похожему на пылающую головню Абделю, накинул на него широкое пальто и, не обращая внимания на свои ожоги, сбил с пострадавшего пламя. Абдель был жив, но его лицо превратилось в сплошную рану. Сергей оглянулся: на крыльце стоял чемодан, и никого рядом с ним не было. Он поднял голову и закричал, что есть силы, чтобы кто-нибудь вызвал «скорую помощь».
– Что случилось? – раздалось вразнобой из нескольких распахнутых окон.
– Абдель облил себя бензином и поджёгся зажигалкой!
Сергей с недоумением смотрел на лежавшее перед ним кожаное пальто, из-под которого выглядывали голова и ноги искалеченного огнём соседа, и никак не мог поверить, что всё это произошло на его глазах. В какие-то считанные секунды живой человек превратился в сноп пламени, а затем в пышущую жаром головешку.
– Этого не может быть, – произнёс он, наклоняясь над пострадавшим.
В ответ он услышал булькающий хрип, Абдель сбросил с себя кожан, начал подниматься на колени, но силы его оставили, и он рухнул на раскалённый огнём и солнцем уличный асфальт.
Сергей, едва сдержал слёзы и отвернулся. Весть о самосожжении араба уже разнеслась по всему дому, и почти из каждого окна выглядывали люди, обсуждая случившееся.
– А где евоная баба? – сказал дед Костя, явившийся вместе с другими картёжниками поглазеть на араба. – Вот беда! А я хотел перехватить у него сотню, другую…
– Говорил тебе, старый, чтобы шёл, – буркнул Толян. – А ты заладил, что успеется. Вот и не успели.
– Пошли к столу, – поторопил их Павел. – Сейчас Рамиль пиво притащит.
Компания, не оглядываясь, отправилась во двор, чтобы продолжить мять и мусолить грязные карты, лакать из одного на всех стакана водку и пиво. Никому не хотелось долго находиться с местом, где только что побывала смерть. Прохожие мельком глядели на обгоревшего человека и шли по своим делам, обитатели квартир отлипли от подоконников и балконов и вернулись к просмотру телесериала, а к подъезду подъехала «скорая помощь».
– Вот это клиент! – сказал врач, осмотрев Абделя. – Милицию вызвали?
– А как туда звонить? – растерянно сказал Сергей.
– Зачем вы лезете не в своё дело? – удивился врач. – Вот, кстати, и милиция легка на помине.
Помятый милицейский уазик остановился рядом с ними.
– Что, готов? – капитан приоткрыл дверцу.
– Не повезло тебе, Акимов, – жив. Вот и свидетель, – сказал врач и направился к «санитарке».
Домой Сергей попал только поздно вечером. Его сначала допросили на месте происшествия, затем увезли в милицию, где часа два продержали в тесном и душном коридоре, пока капитан наконец не допросил его по всей форме и отпустил на все четыре стороны, спросив, где он будет в ближайшие дни.
– Дома, – ответил измученный и злой, как бобик, свидетель. – А потом уеду на вахту в Москву.
Сумка с двумя бутылками пива была у него в руках и, выйдя из райотдела, Сергей спрятался в кустах и с наслаждением осушил одну и, сыто отрыгнув, потопал на остановку, где в ожидании автобуса приложился к последней бутылке, но был крепко схвачен за руку дюжим ментом, который поволок его в райотдел.
– Я только что там был, – пискнул Сергей.
– Я тебя не задержу, – съехидничал мент. – Заплатишь штраф – и гуляй, Вася!
На крыльце Сергей нос к носу столкнулся с капитаном, который его только что допрашивал.
– Ты за что его прихватил? – поинтересовался он у патрульного мента.
– Жрал пиво на остановке.
– Это мой человечек, – объявил капитан. – Я его забираю. Ты не против?
– Зачем против? – удивился мент. – Берите, если ваш.
Ментовские тиски ослабли, и Сергей поспешил за капитаном, чтобы его поблагодарить, но тот отмахнулся от него, как от комара, сел в уазик и уехал.
От недавней трагедии, случившейся возле подъезда, не осталось следов. Сергей остановился рядом с тем местом, где сгорел Абдель, и закурил. С Волги набежал лёгкий ветерок, расшевелил листья рябинок, и они едва слышно зашелестели, будто зашептались между собой о чём-то только им одним ведомом и сокровенном.
«Может быть, они сейчас переговариваются о несчастном арабе, который пытался наложить на себя руки, сожалеют и сочувствуют его горю, которое толкнуло его на самоубийство».
На небе прорезалось мусульманское солнышко – молодой месяц, и рядом с ним алмазно запоблёскивала крохотная звёздочка. Сергей закурил, присел на ступеньку и пожалел уже не араба, а себя, что и ему когда-нибудь придётся испытать то, что не избежать никому.
«Надо не впадать в отчаянье, как бы худо тебе не было, – подумал Сергей. – Абдель пострадал не из-за любви или ревности, а потому что отчаянье ослепило его душу и разум. Это может случиться с каждым».
Сергей задумался и не заметил, как к нему подошли Дарья и Галочка.
– Мы в гостях у дяди Вити и тёти Наташи были, – защебетала дочка. – Ходили на Волгу купаться, катались на «омике».
– Стало быть, вы не знаете, что здесь случилось? – сказал Сергей.
– Не знаю, а что? – удивлённо глянула на него Дарья.
Сергей, чтобы не пугать Галочку, отвёл жену в сторону и шёпотом рассказал про Абделя.
– Какой ужас! – воскликнула Дарья. – Чуяло моё сердце, что добром это между ними не кончится.
– Что «это»?
– Страсти-мордасти. Не надо было ему перед ней так унижаться.
– Как унижаться? – не понял Сергей.
– А так, – вздохнула Дарья. – Мы этого никогда не поймём, и, слава Богу. Но где ты так долго был?
– Вляпался в свидетели. Увезли в милицию, еле вырвался. А что ты меня про мою поездку не спрашиваешь?
Дарья замедлилась с ответом, пока они не зашли в квартиру.
– Я и не предполагала, что ты такой выдумщик.
Сергей понял, что жена подозревает его в нехорошем поступке и обидчиво произнёс:
– Думай, что хочешь. Но Нина Кулишкина скончалась, и сегодня её похоронили.
– Почему вы всё говорите про то, что я не знаю, – требовательно сказала Галочка. – Включите телевизор. Где мои споки-ноки?
– Давно закончились, доченька. Пойдём мыть руки и готовиться ко сну.
Сергей прошёл на кухню, включил чайник и устало опустился на диванчик. «Ну и денёк! – тяжело вздохнул он. – Вроде ничего не делал, а устал, будто десять кубов бетона перелопатил вручную».
