Он появился в нашем доме где-то в середине девяностых. Россия вот уже несколько лет как освободилась сама от себя, добровольно отказавшись от трети своих территорий, а наша некогда советская автономия неожиданно превратилась в суверенную президентскую республику. Мальчик был рослым и красивым. Черноволосый, чернобровый, с яркими выразительными глазами. Поначалу он просто стоял возле своего подъезда, изучая проходящих мимо каким-то странным, пристальным, но, впрочем, открытым и доброжелательным взором, и весело говорил: «Здрасьте!» Больше он не говорил ничего, как и не реагировал на встречные реплики или вопросы. Вскоре эта необычность поведения выяснилась: мальчик был ненормальным. Родители его бежали из Средней Азии и теперь жили втроём у старенькой инвалидной родственницы в небольшой «двушке» в сорок квадратных метров. И выглядели даже весьма счастливыми, может быть, уже просто потому, что после всего пережитого – там, – остались целы и невредимы. В нашем доме их жалели. Мальчик, как стало известно, звали его Олег, быстро осваивался. Вслед за приветствием неизменно спрашивал – «куда идёшь?» А после ответа – «На работу» – обязательно прибавлял – «Зачем?» Некоторые начинали объяснять, что было вообще-то бесполезно, другие просто отмахивались: «Сам не знаю». Последнее являлось чистейшей правдой: именно тогда людям перестали платить зарплаты. И пенсии. Как сейчас помню то необычное и страшное время. Грязь, разруха, отчаяние, малиновые пиджаки, первые иномарки, дамы в мехах и драгоценностях, с синими кругами вокруг глаз. Ядовитые грибы киосков, набитых палёным алкоголем, шоколадом, книгами, презервативами, табаком, антиквариатом – ещё, ещё, нет пределов для фантазии!.. И вдруг множество стариков. Они продавали на каждом шагу книжки, поношенные вещи, бродили по скверам и парками в поисках пустых бутылок… Никогда не забуду: ледяной троллейбус, заиндевевший, со слезящимися глазами дед в завязанной на подбородке шапке-ушанке, с клюкой и авоськой.
– Много насобирал?
– Какой там, – он махнул рукой, – пять бутылок… А ведь сколько обойти надо… – Обвёл окружающих беспомощным взглядом.
Что же это? Ведь всё происходило на наших глазах?.. Всё действительно происходило на наших глазах, и не хотелось верить в происходящее. Великая держава предала и продала всех и вся. Шли беспощадные бандитские разборки. Тут наше ханство (часто так и зовём) находилось на передовых позициях. Убивали везде. Убивали средь бела дня. В квартирах, в подъездах, на улицах; из пистолетов с глушителями и автоматными очередями… В воздухе пахло смертью и тлением… Уже вовсю полыхала Чечня…
Определённые сдвиги, только не удивляйтесь, в лучшую сторону, наблюдались и в жизни Олега. Например, у него появилась машина: кто-то подарил ему санки-ледянки. Он грузил их камнями и всяким хламом и с неким утробным рычанием, долженствующим означать видимо шум двигателя, волочил целыми днями за собой вокруг дома. Местные мальчишки над ним смеялись и его дразнили. Он переносил насмешки спокойно, при виде обидчиков лишь ускоряя шаг и усиливая рычание до третей скорости. Мой сосед по лестничной площадке, чудак и пьяница, коего все от мала до велика, несмотря на его пенсионный возраст, звали Борькой, утверждал, на полном серьёзе, что мальчишка был в прошлой жизни шофёром. Попал в аварию и погиб. И вследствие, понятно, старого увечья, родился вновь головой тронутый.
Так наступил декабрь. В парке перед домом традиционно поставили новогоднюю ёлку. Она произвела на Олега ошеломляющее впечатление. Часами, не замечая холода, он мог неподвижно стоять и смотреть зачарованно на её сверкающие разноцветные огни. Домой его уводили почти силой. Но и дома он сразу прилипал к окну, выходящему в парк, отказываясь от еды и переставая спать. В конце концов его увезли куда-то в деревню (это стало повторяться каждый год), а вернулся он оттуда уже весной. Ещё больше вытянувшийся и возмужавший. В разговорнике его появились новые слова: «Ёлка будет?» – «Будет». – «Когда?» – «Зимой».
Прошло несколько лет. Страна вступила в новое тысячелетие.
Государство возглавил новый, молодой, президент. Нечто похожее на надежду забрезжило над печальными пространствами России… Утихали криминальные войны. Худо-бедно людям начали платить зарплаты и пенсии… Многим не суждено было дожить до сих светлых времён. Не дожил сосед Борька – отравился вместе с друзьями поддельной водкой. Незадолго до смерти он философствовал, повторяя, видимо, услышанное по телевизору, что Россия ещё поднимется с колен и покажет всему миру новый путь развития, основанный на духовности и любви. Возможно, сейчас бы ему показалось – вот, сбываются его пророчества… Спокойней стало и в нашем ханстве, вернее – байстве, – по менталитету, уровню культуры и образованности людей, занявших все руководящие посты в республике. В главном хозяйстве баев, когда-то университетском городе, начинались грандиозные строительства… Бесконечные праздники, мероприятия, очень хочется – общероссийского масштаба; конференции, симпозиумы, олимпиады, универсиады… И уже совсем близко – третья столица России, Новогодняя столица России, Спортивная столица России… Какая ещё? Исторический центр города, сохранившийся почти без изменений даже в советское время, перестал существовать. На месте изысканных тихих улочек и старинных особняков девятнадцатого века вырастали сияющие «Нью-Васюки» – шикарные, помпезные и безвкусные новоделы. В скверы, в леса вокруг города вгрызались коттеджные посёлки, спортивные, развлекательные центры. Парк перед нашим домом неожиданно уменьшился вдвое. Оказалось, тут просто необходима очередная торговая площадка! Деревья, издавна облюбованные колонией грачей, были безжалостно вырублены. В гнёздах сидели птенцы. Грачи кричали и бросались на людей. Я подумал тогда, что скоро конец света. А ещё, как и многие-многие, – почему Москва так трепетно относится к вчерашней автономии, не желая видеть откровенную показуху, развёрнутую перед ней? Даже не пытается признать очевидный всем факт: всё здесь – гигантский, продолжающий надуваться, радужный, но всего лишь только мыльный пузырь, который обязательно лопнет, когда придёт срок, и забрызгает мутной пеной, в числе прочих, и пока ещё с а м у – столицу России.
Похоже, не тревожил себя подобными размышлениями один наш Олег. Именно – наш, – как звали его уже все в доме. И любили. Он превратился в молодого красивого мужчину. Ледянку за собой больше не таскал. Чинно гулял вокруг дома с тутошними бабками. Женщинам помогал нести сумки. Зимой с совковой лопатой бросал снег вместе с дворником, правда, из-за некоторого нарушения координации движений, получалось у него это неважно. С мужчинами при встрече с далёким замахом хлопал приветственно по ладони и осведомлялся: «Как дела?» А весной, пока ещё не сошёл снег, и осенью вёл со всеми неизменный диалог: «Ёлка будет?» – «Будет». – «Когда?» – «Зимой». Так она и пришла, та тяжёлая для меня зима 2005/06 года. Это было как обвал. Внезапная болезнь и смерть близких мне людей. Предательство тех, кому всегда доверял… Много, много всего. Я тогда боялся, что не выдержу и умру. Что будет тогда с теми, оставшимися, кто меня ещё любит и мне верит? Спасла меня злоба, даже не злость. Отчаянная, упрямая, спортивная злоба – не умереть, наперекор обстоятельствам; наперекор всему выстоять, победить… Так я остался жить. И всё закончилось. Успокоилось. Перегорело. Ушло.
Как-то вечером в конце марта, опустошённый, выжженный изнутри, я возвращался домой. Небо было синим. И всё вокруг было синим. И неповторимый запах весны, какой бывает только в марте. И я дышал, и не мог надышаться этой удивительной, ни с чем не сравнимой весенней свежестью. У подъезда стоял Олег. Он, вероятно, сегодня вернулся из деревни. Увидев меня, заулыбался, двинулся мне навстречу, далеко отведя руку, ударил мне по ладони, крепко пожал её:
– Как дела?
– Нормально.
– Ёлка будет?
И вот тут что-то произошло со мной.
– Будет.
Я притянул, обнял его. Конечно, будет. Пусть умирают близкие, пусть предают друзья, пусть мир рушится и огонь пожирает Вселенные. Но ёлка будет, будет, обязательно будет. И мы дойдём, дождёмся, увидим… И будем наряжать её в новом чудесном декабре.
Я вошёл в подъезд. Мне вдруг стало необыкновенно легко, как не было, может быть, никогда в жизни. И я подумал, что давно ничего не пишу. Не могу или не хочу…
Лифт поднимал меня на верхний этаж.
Сейчас, сейчас, когда совсем стемнеет… Дома, я сяду, как раньше, за письменный стол, включу настольную лампу, возьму ручку и чистый лист бумаги… И напишу, вот, уже… Да, я напишу то, что не успел договорить, не сказал, одну фразу, несколько слов…
Мир, я люблю тебя.
Комментарии пока отсутствуют ...
