Поэтическое пространство Дианы Кан / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Россия, её реки, её небо органически протекают, проходят, струятся через творческую сущность Д. Кан, преображая её стихи волшебным светом, наполняя их мотивами полноты и счастья:

Степь примеряет вешние ручьи...

Немудрено, что мне опять не спится,

Волжаночки – подруженьки мои,

Уралочки – родимые сестрицы.

Пестравочка, Сакмара, Кондурча,

Криуша, Орь, разбойница-Татьянка

Спросонья недовольствуют, ворча,

Разбужены весною спозаранку.

Простое перечисление названий делается смачно, вкусно, так, будто каждой буквице находится особое место, и, соединённые, они играют особыми переливами российских самоцветов: метафизического свойства, разумеется.

Д. Кан мыслит глобально – пространными пространствами, и высотами вариаций на темы жизни:

Прощай, моя юность!.. Отныне,

Вдогонку слагая стихи,

Молчанью учусь у пустыни,

А пенью у Волги-реки.

Ей сердце вручила навеки

Своё – не за стать, не за прыть.

За то, что строптивые реки

Умеет она приручить.

И пенье – звук – вольготный, раздольный – от разливов Волги, от её гигантского, – сквозь историю и судьбы – течения…

Интересно вспыхивают огни и факелы своеобразной метафизики: связанной с поэтическими метаморфозами, и… чистейшим голосом соловья, у которого… также стоит учиться пению:

Мне в грудь вошла парфянская стрела

И в полнолунье розой расцвела.

И заполошный майский соловей

Запел над розой о любви моей.

Плачь, безутешный соловей, в ночи!

Всей кровью заклинаю: «Не молчи!»

Путь пламенеет роза, чуть дыша,

В груди, как рана алая, свежа.

…странным образом стакнутые роза и рана не дают образа боли, скорее – своеобразного счастья: любви через страдания, или – страдания-любви.

Величественно и печально, сиятельно и униженно: так мешая, чтоб выявить истину – возникает образ русского Слова: которым жив поэт, но и – которое живо поэтом, своеобычно работая в нём:

Золотые отшвырнув оковы,

по миру босое – Боже мой! –

русское заплаканное Слово,

ты идёшь с поникшей головой.

Прекрасна звукопись, предлагаемая Д. Кан: как сочно и звонко перекликаются «с», как округло и пространно разносится богатое, питательное, как духовный хлеб «о»…

Мистическое серебро сказок мерцает, наполняя строки поэта тайной, которую, если и постичь, то… легче не станет: тем не менее:

Ракитов куст. Калинов мост.

Смородина-река.

Здесь так легко рукой до звёзд

достать сквозь облака.

Ведь упомянутый мост соединяет мир живых и мир мёртвых, и именно с такого звёзды делаются ближе…

Вероятно, подлинность звёзд известнее мёртвым – живые видят только игольчатые проколы в ночи, но поэтическое ощущение звёзд у Кан – округло и высоко, словно впрямь возможность полёта проявляется полной мерой…

Конкретика мира, его бесконечные подробности и многочисленные детали вливаются в поэзию Кан органично: занимая в ней только положенные места: никогда ничего лишнего, но уместность всякого предмета велика: его можно – в случае необходимости – взять в руку, коли позволяет предназначение:

Первый тост за бабушку Гугниху

возгласит станичный атаман,

прямо в глотку опрокинув лихо

свой гранёный, словно штык, стакан.

За Гугниху на седом Яике

пьют по первой испокон веков...

Кто не знает бабушки Гугнихи –

тот не из яицких казаков.

О, можно войти в это пиршество, ощутить эмоциональную избыточность красок собственным присутствием.

Чётко обрисовывается особость бытования поэта на земле:

Я подданная русских захолустий.

И тем права пред Богом и людьми.

И приступам провинциальной грусти

моя любовь к Отечеству сродни.

Что ж, ныне захолустье предпочтительней метрополии: воздух не так пропитан деньгами и кривыми амбициями.

Социальность порой бушует огненным расплавом в поэзии поэта, и социальность эта связана с осознанием меры справедливости: меры, постоянно нарушаемой временами, и… группами людей:

И вновь мы устоим, когда, мечи попрятав,

Они вползут в наш дом, рядясь в друзей.

И станут, опоив заморским ядом,

Морить старух и развращать детей.

Допустят наших дунек до Европы –

Пусть пляшут по борделям нагишом.

И переоборудуют под «шопы»

И школу, и завод, и космодром…

Очень русская, хотя и отдающая порой роскошью восточных тканей (когда не самой Византии) поэзия Дианы Кан складывается в манускрипт, всё сложнее, ярче, гуще заполняемый письменами, и манускрипт этот подразумевает дальние пути грядущего: когда, возможно, устав от суеты и сиюминутности, люди снова обратятся к высшей форме выразительности: поэзии.

Образ Канска – высвеченный и высветленный сном – возникает в стихотворении Д. Кан плавно и нежно, словно переливаясь огнями детских воспоминаний:

Не Самара, не Саранск,

Не Москва, не Абакан —

Снится мне ночами Канск,

Что стоит на речке Кан.

Снится Канск, ветрами битый

Так и эдак, там и тут.

Снится Канск незнаменитый,

Ссыльно-каторжный – забытый

В глубине сибирских руд.

Провинция чище: там воздух не столь пропитан деньгами и амбициями.

Чист и поэтический космос Д. Кан: переливающийся лирическими огнями, совмещающий пласты истории и современности, вибрирующий порой гражданскими мотивами, и представляющий портрет души поэта, расшифровавшего собственное «я».

Книга «Звёзды окликая» построена на своеобразных контрастах: полосы радости меняются суммами сквозной печали:

Спой обо мне, обманутая Тоска!..

А я, так и не понята никем,

Вздохнув, запью печаль шампанским Боска

За неимением шато-икем.

Чередование такое, чересполосица логичны, поскольку, черпая из жизни, поэзия создаётся для дальних пределов бытия: но черпать необходимо именно из жизни: той, которая предложена, той, которую необходимо подправить.

Верные вибрации стихов работают на увеличение мировой гармонии: она сообщает сияния – душам…

Душа обязана работать всегда – люди по большей мере не сознают этого: в том числе, не проявляя внимания к поэзии, которая, будучи квинтэссенцией души, способна много важного поведать.

Провинциальный пейзаж – и удалённость от метрополии: с её захлёстами сует и соблазнов – чётко выливаются в милое течение жизни:

Караван-Сарайская – не райская!

Улочка горбата и крива.

Но цветут на ней сирени майские –

Так цветут, что кругом голова!

А неподалёку Растаковская

(Баба Настя так её звала) –

Улица с названьем Казаковская

Муравой-травою поросла.

Ничего, что улочка горбата и крива: сирени сияют густым медовым светом, и жизнь идёт верным курсом, ибо смысл её – в ней самой, и в духовном росте, во взрослении души, что проводится своеобразной метафизикой через поэзию Дианы Кан.

И книга «Звёзды окликая» раскрывается шатровым великолепием поэзии: насыщенной и своеобразной, чья подлинность ощущается практически в каждой строке, пульсации которых непременно отразятся в чуткой душе.