«Время удивляться, не шутя…»

*** 

«Рус…» – читаю нынче на заборе.

Время удивляться, не шутя.

Помнится, писали тут другое,

Три весёлых буквы приплетя.

Нынче вспоминается с улыбкой,

Как в кратчайшем из возможных слов

Ухитрялся допустить ошибку

Некий вольнодумец-острослов.

Нынче все мы вроде вольнодумцы.

И на всё у нас готов ответ.

Скажешь: «Русь» – тебе в лицо смеются,

Словно слова неприличней нет.

Мы не то, чтобы умом не вышли,

Но живём-то, братцы, однова!

От избытку чувств порою пишем

На заборе всякие слова.

Вроде никого не порицая,

«Русский» написать пыталась ты.

Тут же подоспели полицаи,

Извиняюсь, бывшие менты.

Всю Россию превратив в казарму,

Наводя кладбищенский уют,

Хорошо ещё хоть не жандармы

Нам урок грамматики дают!

*** 

Блинный дух и дух былинный

Поизветрились Постом…

Раскалённая калина

Кровянеет под окном.

Раскалилась, словно печка,

Всласть отведавшая дров.

Бабка Настя теплит свечку,

Взгляд серьёзен и суров.

Свежей сдобой тянет сладко.

Скоро Пасха. По ночам

Непоклонистая бабка

Бьёт поклоны куличам.

На муку слегка подует.

Бухнет масла дюжий ком.

И колдует, и волхвует,

И орудует пестом.

На пасхальной на неделе

Не из нашей ли печи

Куличи в трубу летели,

Золотые куличи?

…С бабой Настею не спорьте,

Хоть она добра на вид.

«Масло пЕчива не портит!» –

Баба Настя говорит.

Из печи кулич достанет.

Цыкнет: «Рученьки уйми!»

И, возрадуясь устами,

Опечалится очми.

Ах, как пахнут сладко-сладко

Золотые куличи…

Что ж печалуется бабка,

Пригорюнясь у печи?..

Почему она печальна,

Если с самого утра

Благолепно-величально

Льют елей колокола?..

Не с того ли, что былинный

Дом вот-вот пойдём на слом?..

…Сгустки ягоды калины

Кровянеют под окном.

*** 

 «…Я усталым таким ещё не был…»

С. Есенин

Ты любимым таким ещё не был…

И не будешь! Уж ты мне поверь!

Не с того ли сбежавший с неба,

Ветер воет, как раненый зверь?..

Он не меньше любви был достоин

И в боях за любовь изнемог…

Неотмирный небесный воин,

Ставший пылью земных дорог.

Ветрозвонит январь, ветрозвонит.

С ветром спорить резону нет.

Не склонившись ни разу в поклоне,

Лишь поэтому он – поэт!

Но, лишившись навек покоя,

Так любви страстно жаждал он, 

Что, когда повстречался с луною,

Ей отвесил земной поклон.

…Все мы, все мы любви достойны,

И у каждого – свой кумир...

Не с того ль сотрясают войны

Наш подлунный жестокий мир?..

Не с того ли, мой друг, не с того ли,

Близко родственные ветрам,

Мы так страстно мечтаем о воле,

Что покой только снится нам?..

*** 

Пью за здравие бывших мужей!..

Здравы будьте, мужья мои милые!

Опьяняйтесь свободой своей,

Жизнь любите с удвоенной силою!

Никого и ни в чём не виня,

В женских душах блистательно властвуйте!..

Ну, а что не любили меня –

И за это, мужья, благодарствуйте!

И за это, и даже за то,

Что в своей поэтической удали,

Вы, как видимо, больше никто

Юность с вечностью намертво спутали.

Не ищите такую нигде –

Во хрустальном гробу почивавшую,

Выживавшую в мёртвой воде,

Из трубы на метле вылетавшую.

Убедившую – путь ваш высок!..

Обманувшую всех и минувшую…

… Всех созвавшую на огонёк –

Лёгким дымом в трубу улизнувшую.

*** 

Я запомню себя в заповедном забывчивом мае,

Где никак меня звать, где ещё я никто и ничто,

Где собака не лает, рябина косой не играет,

Где иду я понуро с тетрадью стихов на лито.

А собаки притихли в форштадтских резных палисадах,

И прижухли рябины, грядущую чуя беду…

Говорила мне мама: «Оно тебе, доченька, надо?..»

Не послушала маму, не ведая, что на Голгофу иду.

Говорила мне мама с глухим материнским укором:

«Что стихи? Сущий вздор!.. Ты в торговый бы шла институт…»

Только что я могла, коль докучнее всех ухажёров,

Всюду-всюду меня карауля, стихи начеку – тут как тут?..

Я направо пойду – обжигаюсь молвою досужей.  

А налево сверну – ухажёров назойливых рать…

Ну, а мне-то, а мне-то всего только в жизни и нужно –

То, что вздором считают, в тетрадь поскорей записать.

Пусть мутузят друг друга, отвергнуты мной, ухажёры.

Пусть не сходит с лица моей ласковой мамы укор…

Ну, а мне бы укрыться от всех за высоким форштадтским забором

И нести, и нести, и нести восхитительный вздор!

Отцветут по форштадтским резным палисадам рябины,

Напитаются гроздья голгофскою кровью Христа.

И зажгутся на ветках воскресших созвездий рубины,

Чтоб до первых морозов у смертных горчить на устах.

«Эко я, как рябину, судьбину свою обломала!..

Ведь без вздора теперь не прожить мне ни часу, ни дня…»

Но пока я слова для стихов, как рубины рябин подбирала,

Беспощадное вещее Слово прицельно стреляло в меня.

Нет в помине уже тех форштадтских резных палисадов.

Нету мамы давно… Но всё слышится, словно в бреду,

«Что стихи? Сущий вздор! А оно тебе, доченька, надо?..»…

…Не послушала маму и вот на Голгофу иду.

Сколько можно идти, непутёвая мамина дочка?..

Говорила же мама… Её не послушала я.

…Написала не я золотые заветные строчки –

Это сами они написали и переписали меня.

*** 

Спеша из ниоткуда в никуда,

И увозя с собой чужие жданки,

Встречаются ночные поезда

На Богом позабытом полустанке.

Два фирменных, два скорых, вдаль спешат…

И встретятся ль ещё на свете белом?

Лишь две минутки рядом постоят

Под семафорным бдительным прицелом.

Покуда пассажиры крепко спят,

Наговорившись и напившись чаю,

Ночные поезда стрелой летят,

И время, и пространство побеждая.

Я выйду в тамбур, молча закурю.

И задохнусь от приступа бессилья.

Вот так однажды и любовь мою

И время, и пространство победили!

Прижмусь к стеклу разгорячённым лбом

У сумрачной эпохи на излёте.

И взгляд, что до озноба мне знаком

Поймаю вдруг в окне купе напротив.

Сорвётся с губ непроизвольный вскрик,

Сигналом тепловоза заглушаем…

И тронутся составы в этот миг,

И мы навек друг друга потеряем…

И заметёт мой путь усталый снег

На роковом последнем повороте,

В пространстве русском растворясь навек

У сумрачной эпохи на излёте.

*** 

Медной горы хозяйка!

Где же твоя гора?

Или ты просто зазнайка

И поумнеть пора?

Где твой Данила-мастер?

Каменный где цветок?

Эвон, какие страсти

Бьются тебе в висок!

Жить бы, не беспокоясь,

Не замечать обид…

Где он, твой Каменный пояс?

Что ж он тебя не хранит?

Мерцают твои самоцветы

Тысячи долгих лет…

Чёрт догадал поэтом

Родиться на Божий свет!

И самоцветные фразы

Разбрасывать напоказ…

Светятся хризопразы

Лунных усталых глаз.

Слёзы в каменья отлиты…

Знает о том одна

Чара из чароита,

Выпитая до дна.

Посвящение на книге

Пускай переживают нас

Нас вдохновлявшие мужчины,

Которых видеть без прикрас

Не признавали мы причины.

Какою – Боже мой! – была

Непроходимою я дурой,

Что до небес превознесла

Тебя, мой демон белокурый!

Тебя, ушедший в злую ночь

В обнимку с одичалой вьюгой…

Сумевший вьюгу превозмочь,

Не назовёт её подругой.

…Но разве мог быть не любим

Хотя бы на одно мгновенье –

Лобзаньем пламенным своим

В меня вдохнувший вдохновенье?!..