«Мы живём в перевёрнутом мире...»

***

Шёл Иисус под тяжестью креста

На место казни, всё простив Иуде,

Пётр трижды отрекался от Христа –

слаб человек, а значит, слабы люди.

Слаб не простивший – ибо не любил,

порабощённый собственной гордыней,

воистину, не ведая, творил,

пытаясь превратить любовь в рабыню.

Слаб человек без веры и любви.

Жестокосердью слабости подвластны.

В храм, возведённый на чужой крови,

душе незрелой заходить опасно.

Как было б просто, если б каждый мог

жить, не таясь и не скрывая лица.

Но каждый ублажает свой порок,

надеясь от него освободиться.

Надежды искорёженной души,

стремленья к идеалу и паденья,

и рабский труд за жалкие гроши,

и, как обычно, позднее прозренье.

Но даже тех, кто млеет в царстве грёз,

настигнут неизбежно мыслей стрелы,

а между ними – старенький вопрос:

кто виноват, и что же завтра делать?

Как дальше жить? А так вот и живём –

то предаём, то окропляем плаху,

то душу за червонцы продаём,

то отдаём последнюю рубаху.

То ползаем в пыли, в грязи, ногах,

а то с размаху – по лицу, не глядя,

и самых близких втаптываем в прах.

А как же Бог? – скажите Бога ради.

Слаб человек, распятый изнутри,

тяжёлый крест нести ему придётся.

А Иисус воскреснет до зари,

ведь каждому по вере воздаётся.

***

Я снова бросаюсь в просинь,

но только не вниз, а вверх,

в раскрытую настежь осень.

Я – белая птица – стерх!

Рождённый в широком поле,

крещённый водой небес.

Я с самого детства понял,

что значит нести свой крест.

Кто к небу душой причастен,

того озаряет свет.

Родиться крылатым – счастье,

которому равных нет.

Крыло моё – цвета вьюги,

а кровь горячей огня,

пернатым на жарком юге

вовек не понять меня.

свирепые ветры норда

не рвут им когтями грудь,

и севера профиль гордый

не их провожает в путь.

Послушный инстинкту предков,

я вновь покидаю Русь,

роняю перо монеткой

и верую, что вернусь.

Торопит меня в дорогу

курлыканье журавлят.

Взлетаем, прощайте! «С Богом!» –

с земли чей-то шепчет взгляд.

***

Здравствуй, вечер с глазами русалки!

Вот опять мы с тобою одни.

Ты принёс мне лесные фиалки

и надежду на лучшие дни.

Ты – молчун, всё молчишь да рисуешь

не для суетной славы мирской

акварельно прозрачные струи

и опаловый дым над водой.

Я смотрю на расплывчатость линий,

на серебряный контур пруда,

на скульптурную готику лилий

и на то, как впадает вода

в разноцветное облако мая.

По воздушным сосудам небес

разливается кровь голубая

жёлто-розовой наперерез.

Скоро зримые образы станут

обесцвеченной тенью красот.

Ночь-цыганка искусным обманом

в свои сети меня завлечёт.

Погружаясь в прозрачную темень,

в полудрёме, во сне, наяву

я утрачу понятие «время»

и по лунной реке уплыву.

И душа на волне восхищенья

отделится от плоти земной,

побывает в садах вдохновенья,

а под утро вернётся домой.

***

Я его не ценила по младости лет

даже попросту не замечала.

я храню на лице и в душе его след,

власть его без конца и начала.

Я пыталась его обогнать, а потом

поняла – торопиться не стоит,

всё идёт, как и должно, своим чередом

а играть в догонялки – пустое.

Кто там – тень или дух за зеркальной чертой?

мой ли облик в стекле отразился?

я и там, я и тут. Что случилось со мной?

Отчего же он исказился.

Вдох и выдох, меж ними короткая жизнь,

ворох глупых обид и ошибок,

я беззвучно шептала, постой, оглянись,

я бежала, упала, ушиблась.

А когда поднялась, ощутила тепло

и его безграничную милость.

Время, ты это я, а кривое стекло,

разделявшее нас, растворилось.

***

Все дороги стекаются к храму,

но у каждого собственный путь,

торжество воцарения хама

не получится перешагнуть.

Мы живём в перевёрнутом мире,

где свирепствует царь-чистоган,

укрываемся в тесной квартире

и скулим от полученных ран.

А потом от бессилья и боли

начинаем других убивать.

растворяем себя в алкоголе,

чтоб не видеть, не слышать, не знать.

Может, следует сердцу смириться?

Всё как данность принять, как закон,

но с безумием как согласиться

лицемера, занявшего трон?

***                         

Опустилась из тумана

На холодные кусты

Хлопотунья в платье странном

Из оранжевой листвы.

Кожа цвета алебастра,

Пламя синее в глазах,

Фиолетовые астры

В жёлто-красных волосах.

И давай швырять монеты

На дорогу, на траву…

Много золота и света,

И лазури к Покрову.

Но, однако, очень скоро

Поседеет небосвод,

И листвы опавшей ворох

В мерзлый ком зима сметёт.

***

В ненастное многоголосье,

слезинки мешая со льдом,

брела одинокая осень

в оранжево-сером пальто.

В её златолиственных косах,

вплетающих охру и медь,

дождей разноцветная россыпь

не переставала звенеть.

Когда пианист поднебесный

по клавишам бить начинал,

чтоб дождь в монотонную песню

осенний пейзаж погружал,

тряхнув золотыми кудрями,

дождю подставляя лицо,

овеянная ветрами,

украшенная венцом,

промокшая вплоть до сорочки,

присев на седеющий луг,

она всё просила  отсрочки,

пощады просила от  вьюг.