Цикл «Русь опричная» / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Сестра моя английская, прими

несчастного изгнанника страны

неблагодарной столь, что, под рогожей

укрывшись, из мятежного Кремля

пустился в путь далёкий.

И повсюду

ножи они точили на меня,

варили яд, пеньковые верёвки

вязали.

А узнать меня нельзя:

я в скорбном виде, босы мои ноги,

острупилась душа и что над ней

из тела.

Обезлюдевшая Русь

на море-окиян похожа, где

плыву над неким видом водной казни

солёным, чтобы долгим было дело.

Куда меня ты выкинешь, волна?

К сестре неси, к владычице морей,

на остров её чудный, изумрудный,

на остров её, из морей суровых

восставший, на корабль её, послушный

движению руля.

Ко мне навстречу,

сквозь воды моря, грозные армады,

Британия плывёт, со всех бортов

приветствуя…

Подняты паруса…

И море, за волной волна,

на долгий плещет путь,

и каждая так солона,

что, если зачерпнуть, –

бела рука; а водный прах

вдыхаем – солоней

воды самой; на парусах

Владычицы морей

все окаянные ветра

играют, вся – Её

власть над стихиями; пора

признать небытиё

земли родной, себя самих;

и русского уже

нет времени, язык затих,

и мёртвый рай в душе…

Своим ретивым слугам Русь оставил –

пусть рвут её. В последних временах

живём, и тут чего ещё бояться?

Моих ли казней?

Ихних смут каких?

Предала меня страна,

страшно ей

в моей воле быть – жена

каждого

Русь теперь; она тоску

мыкала,

а теперь пьяна, в соку –

дикая.

***

Несмертельная была

рана ей –

помирать, как не жила,

рано ей.

Подсыхает кровь, черно

тлением

душа тронулась – зерно

временем –

ни воскресть, ни умереть –

долгое

над собой его терпеть,

волглое.

***

Предала меня страна,

правого,

не дослушала она

самого

от души чего душе

нежного –

без меня она уже

грешная.

А была бы жития

райского

удостоена – моя,

царская…

Я как тот грек…

Персей!

На волю бога

отпущенный, ларец плывёт. Морскую

я претерпел казнь, я последний хлеб

уже сжевал, я пресною водой

последнею напился, я огарок

коптящий досмотрел – я, когда выйду

на землю, то зеленая трава

под шагом не пригнётся моим, ветер

насквозь меня продует, локон вскинет

у спутницы – о, чудный рыжий локон.

А по Темзе-реке

царские корабли

плыли. Вязнут в песке

вёсла; киль на мели

страх скрипит; и пуста-

гола мачта-сосна

бьёт по небу; бортам

речка Темза тесна.

***

Ал-сафьян сапожок –

вниз по шаткой доске,

каблучок – на песок,

на брусчатку – носок,

с корабля – налегке.

***

Тут живут, пиво пьют,

тут и нам в добрый час

пойла-хмеля нальют,

сколько пинт влезет в нас.

***

И не вспомним-вздохнём,

от каких мы ушли

лютых казней, – живём

без родимой земли.

Боли схлынули с нас –

тут, вдали от неё.

Всякий час – добрый час,

если в кружке питьё.

А живут в том Лондоне людишки

разные: богатством богатеют,

красно солнце светит им не слишком –

всё туманы виснут да желтеют.

***

А бесстыдство здешнего народа –

основанье прав его. Такая

отродясь им дадена свобода,

что живут, её не превышая.

***

Я устал, смешался с этим плебсом,

выучил его язык бесовский,

и не подавился, деля хлеб-соль,

и живу теперь не по-московски.

А эти туманы скроют

все мои боли, всю нищету теперешнюю;

жалок изгнанник-царь:

рвут его страну на куски,

как будто тело его рвут волки лютые.

Расстояния, такие расстояния, что уже не больно,

слухи доходят о мельтешащих там

новых династиях, тёмных людях:

кот из дома – мышам раздолье…

Всё так, как и должно происходить:

казни мои удерживали страну от небытия,

некому теперь ей так крови лить –

обильно и бескорыстно.

Любящий Русь истязает её неимоверно!

Кто в моём праве?

Царь

Ты ж понимаешь – нет на нас суда,

земного точно – нет, а Божий что?

Наверно, оправдает.

Собеседница

Ты считаешь?

Царь

Мы выдержали. На Его страде

работали.

Собеседница

Так Он в долгу у нас?

Страх вошёл мне в кости,

трепет в мою плоть:

в непременной злости

к русскому Господь,

в злости неизменной

Русь к самой себе –

в мирной и военной

корчится судьбе.

***

Пол-Москвы бушует

пламенем-огнём,

лихо озорует

Бог над нашим днём.

***

Чёрная стихия,

божия метель –

бунт народный. И я

тридевять земель

гнул под свою руку,

брал под ал сапог:

хитрую науку

преподал мне Бог –

бунт себе усвоить.

Венчанную власть

распалит, удвоит

низовая страсть.

Царь

А это всё моё! Никто не вправе

мне указать – тут делай, тут не делай,

казни ли, милуй… Как Господь над небом,

так над Россией я… Ты ж отказался

от смерти честной, торного пути

до райских кущ, теперь же рыскай, смысла

пытай у латинЯн своих.

Собеседник

Твоя,

мой Государь, поганства хуже вера!

Афейство исповедуешь!

Царь

Не ври.

Безумье наша вера – я безумен.

Смешон Давид танцующий, и я

смешон – вы не смеялись, вашей веры

для смеха не хватило, и сейчас

ты желчью прыщешь – я смеюсь, и смехом

риторика моя всех побеждает.

Тут новый, крепче прежнего, Израиль,

и я в нём царь. И Бог благословил

распространиться царствию до моря –

и дальше, дальше: Астрахань, Казань,

Ливония – мои! И та земля,

где был Спаситель, где погиб Спаситель,

и остров чудный, где моя сестра

Елизавета правит, бед не знает…

Царь

Что мне осталось? Русская земля

поделена. Довольный малой частью,

наделом вдовьим, я, вдовец Руси,

в том, что осталось, строю монастырь –

нет, делаю страну монастырём,

с уставом строгим, – станет не моей,

но Божьей она вотчиной.

Собеседник

Безумец,

волк, жрущий человеческую плоть,

нам говорит о Боге!

Царь

Кто ещё

так близко чуял, видел? И дыханье

Его трепало волосы мои,

и страхи выдувало из меня,

и жалкие, бессмысленные чувства.

Собеседник

Не тот был ветер – душу из тебя

он выдул, и ты ходишь по стране

тяжёл, силён, но мёртво твое дело,

насквозь мертвО…

Царь

Там было, в слободе,

видение мне… Будущее всё

как на ладони… Ангелы такие,

но в чёрном – тихо пели…

Собеседник

Я не слышал.

А людишки, что со мной,

этот крив,

этот кос – весь сор земной,

плевел нив

скудных – чёрная метель

подняла

прах, ещё их поднял хмель,

догола

проголодь воздвигла их,

похоть тож,

засапожный ловок, лих

острый нож…

***

А людишки, кто со мной, –

все мои,

взяты малою ценой

от земли;

земля русская цвела

сорняком –

нет греха малым-мала

ни на ком.

***

Соль земли – смерть солона,

руку жжёт,

сею – белая волна

свет несёт!

Скоро конец всему миру: я чую грядущего тленья

запах удушливый, сладкий, я умудрён дальним зреньем –

Зверя клыки разглядел, переливы блистающей шерсти,

все мы ему снедь, добыча, он каплет горючей слюнёю,

мерзостной – русла всех рек заполняет… И семенем Зверя

пучит родимую землю: я знаю грядущие всходы!

***

Что ж вы, монахи, миряне, вся братия, слепы? Не ждёте

времени, молите Бога о долгих днях? В своём знанье

нем, одинок я, и вся одинока Россия, которой

первой погибнуть, стоит перед Богом – поёт свои песни,

зла, сокровенна, пьяна!

Так подвывает, как будто уже умирает! Как будто?

***

Я, упредив Страшный суд, забираю под чёрную рясу

веси страны, города, сколько там её люда, народа,

сколько ещё есть Руси до последнего времени-срока.

***

Гойда! Опричное царство стоит перед Богом – град чёрный!

Гойда! Опричное царство для смерти последней готово!

Гойда! Опричное царство – священная русская воля.

Вещий царь по небу ходит,

взгляда мёртвого не сводит

с неоставленной Руси –

её, Господи, спаси.

Старый царь, людьми убитый,

ходит хмурый и несытый –

есть ещё, что взять с земли,

новы сроки подошли.

И над брачною постелью,

и над зыбкой-колыбелью,

и над юностью горячей,

и над мудростию зрячей,

и над силою людской,

и над дряхлостью седой –

власть мертва, дурна, бесцельна,

вечна, злобна, беспредельна.

Судьбы русские две:

есть – в Литве

есть – на Москве;

московская солоней,

московская и длинней.

Вера русская одна,

везде униженА.

Войны русские –

врата не узкие

в царствие войти,

куда и так все пути, –

иди – живот крести.

Русская смерть –

ещё и её терпеть!

Ты отяжелеешь моею кровью,

памятью моей, страна Россия,

понесёшь моё, ты разродишься

выблядком, наследником в недобрый

час – он будет твоей казнью, мукой,

нещечко, доделает с тобою…

***

А станешь ты, Русь, тяжелеть,

от меня носить,

дитятко вымоленное жалеть,

а оно убить

тебя хочет –

что бормочет?!

***

Мама, мама –

широка яма;

глубоко ляжешь,

челюсть подвяжешь,

руки сложишь,

муки умножишь,

мертва, мертва,

а болишь, как жива!

Всё, что они хотели – мой народ,

я сделал: сильных, умных изничтожил.

И вас не пощадил в своих забавах,

людишек моих малых…

Щёлк да щёлк –

мелькают чётки, пишется синодик.

Я – сам в нём первый.

Как же не опальный,

когда запомнен, проклят, изгнан? Долгий

путь русский я проделал до конца –

досюда.

Я послания мои

сую в бутылку и швыряю в море,

где всякий чужой берег – русский берег.

***

Плывут мои слова, и всякий путь

для слова лёгок…

Пустое дело эта наша скука

о Родине… Скучает ли она

по нам в своём пространстве полумира?

Смерть убывает с каждой моей строчкой,

глядишь – и допишусь ещё до самых

высоких до Геркулесовых столбов

словесности российской…

И бессмертье

случается со мною на путях

свободных, где погубленным моим

нет места, дышать нечем – чистый воздух:

разреженный,

холодный,

высоты!

Послесловие

Исхудал моих кровей

царский род,

измельчал в беде своей

мой народ.

Кончилась за мной страна –

тишь да гладь;

Божья ли, моя вина?

благодать?

Художник: Виктор Васнецов