Публикуется в авторской редакции

 

Продолжение. Начало в №147

 

Книга первая

Зимний поход

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВСЕ ПУТИ ВЕДУТ В ОРЕНБУРГ

 

– Ваше превосходительство, вам письмо! – адъютант, молодой румяный подпоручик, протянул генерал-майору Василию Алексеевичу Перовскому конверт из дорогой бумаги заклеенный сургучными печатями.

«Мой дорогой друг, по получению этого прошу Тебя немедленно прибыть ко мне в Зимний. Николай».

«Государь вызывает! Что-то очень важное и, очевидно, очень срочное? Что? Зачем гадать? Надо ехать!» – Перовский встал из-за письменного стола.

– Подпоручик, распорядитесь, чтобы мне заложили карету! Не медлить! -приказал Василий Алексеевич адъютанту и принялся облачаться в парадный мундир. «Неожиданно начинается сегодняшний день 5 мая 1833 года!» – думал он.

Экипаж под громкий цокот копыт мягко качался на рессорах на булыжной мостовой. Генерал– майор Перовский ехал в Зимний дворец.

В феврале 1833 года Василию Алексеевичу исполнилось 38 лет. В восемнадцать лет, в чине прапорщика, он сражался против французов на Бородинском поле. В 1814 году был причислен к Гвардейскому главному штабу. Состоял в лейб-гвардии Егерском, а затем в лейб-гвардии Измайловском полках. В 1818 году был назначен адъютантом к великому князю Константину Павловичу.

Сразу же после восхождения на престол Николая Первого, стал флигель-адъютантом.

В 1828 году, во время войны с турками, отличился при взятии Анапы. В боях под Варной получил тяжёлое ранение в грудь, которое вынудило Перовского уйти со строевой службы. С 1829 года Василий Алексеевич являлся директором канцелярии Главного морского штаба.

Император его принял незамедлительно. Николай Первый был ровесником Перовского. Высокий, стройный, лёгкий в движениях и необыкновенно элегантный. На государе прекрасно сидел синий гусарский доломан, расшитый золотыми шнурами.

Синие, немного навыкате, глаза Николая Первого смотрели ясно и очень серьёзно.

– Очень рад тебя видеть. Василий Алексеевич! Очень рад! – искренне произнёс император и крепко пожал руку Перовского.

– Это большая честь и счастье находиться рядом с вами, видеть вас и слышать вас, ваше величество! – красиво щёлкнул каблуками сапог генерал-майор.

– Слушай, Перовский, а тебе не надоело сидеть в Главном морском штабе? Не хотелось ли тебе увидеть бескрайние степи и подышать их дивным воздухом?

 «Сейчас государь мне предложит куда-то ехать. И надолго!» – сразу же понял Перовский.

– Ваше величество, если вы мне прикажете, то я с удовольствием буду не только смотреть на степь, но и делать всё, что вы пожелаете! – генерал– майор смотрел прямо в глаза императора.

– Я в тебе никогда не сомневался, Василий Алексеевич! – почему-то рассмеялся Николай Первый. – У нас, честно скажу, очень тревожная и сложная обстановка на азиатской границе. Я хочу назначить тебя военным губернатором Оренбургского края и командиром Отдельного Оренбургского корпуса. Мне там нужен настоящий патриот, который радеет за наше отечество.

– Когда я могу отправиться в Оренбург? – вытянулся по стойке смирно Перовский.

– Как можно быстрее! Ты ведь знаешь, что после скоропостижной смерти военного губернатора генерала Сухтелена П.П. этот сложный край остался без хозяина. Как прибудешь на место, оцени обстановку и пошли мне записку об неотложных мерах, которые надо там принять! С Богом, Василий Алексеевич! – император обнял Перовского.

Оренбургские татары, которые составляли бОльшую часть населения города встретили молодого губернатора с почётом и уважением. Их бывший мурза Тимашёв предложил для жилья Перовскому свой большой трёхэтажный дом с мезонином, расположенный на улице Николаевской. Вообще все жители с восторгом приняли нового губернатора. Молодой, высокий, красавец генерал, участник Бородинского сражения, герой русско-турецкой войны сразу же привлёк их внимание своей энергичной деятельностью и желанием улучшить жизнь горожан.

Только начальник 28-й пехотной дивизии престарелый генерал-лейтенант Жемчужников отнёсся к новому губернатору, как к мальчишке:

– Пусть приезжает и представится мне, как положено! Я к нему не поеду! – сказал он своему другу – командиру бригады генерал-майору Стерлиху.

– Он приезжий! Пусть представляется! – согласился тот, – хотя ходят слухи, что Перовский в большом фаворе у императора. Это же бывший его адъютант, когда государь был ещё цесаревичем. Говорят, что Николай Первый обращается к нему только на «ты» в знак их прекрасных отношений.

– Всё равно! Я мальчишке, который ещё и чином младше, представляться не поеду! – упёрся Жемчужников.

– Я – военный губернатор, назначенный государем! Первое лицо на территории Оренбургского края! Они должны представиться мне! Так положено! – резко высказался по этому поводу сам Перовский.

Конфликт был исчерпан тем, что сначала Жемчужников, а затем и Стерлих подали прошения об отставке.

Перовского неприятно поразило, что налёты грабительских шаек киргизов и кирзиз-кайсаков ( так раньше в России называли казахов) на русские селения, прилегающие к пограничной линии, в Оренбургском крае были обыкновенным явлением. Ведь степнякам покровительствовал сам хивинский хан, который имел десятую часть от награбленного ими. Русских людей продавали на невольничьих рынках Хивы, как скот.

– Живём в 19 веке, а у нас до сих пор набеги кочевников! – возмутился Перовский и написал обширную докладную записку императору о необходимости создания новой пограничной линии с азиатской территорией.

Николай Первый немедленно выделил необходимые деньги на её строительство.

В кратчайшие сроки на пограничной линии Императорское – Наследницкое – Михайловское – Николаевское – Константиновское были сооружены мощные укрепления. Между ними построены редуты, где располагалась кордонная стража из числа оренбургских казаков и башкирского войска. А между редутами – на расстоянии 5 -10 вёрст друг от друга – скрытые пикеты в замаскированных землянках, в которых находились 10-15 казаков, которые вели круглосуточное наблюдение за неприятелем.

Такая система охраны границы уже не позволяла киргизам и киргиз-кайсакам свободно нападать на русские поселения.

С первых дней своего губернаторства Перовский начал заниматься благоустройством Оренбурга. Современный Постоялый Двор, который получил название Караван Сарая, здание Благородного собрания, дом Казённой палаты, Александровские казармы были построены в годы его губернаторства. Также по его инициативе был разбит красивейший городской сад для гуляний, которым гордились все жители Оренбурга. В 1838 году город стал прирастать Новой Слободкой.

 

– Ну что, поручик, поколобродим сегодня? А? – подмигнул Сергею Кольчевскому его закадычный друг и однополчанин подпоручик Александр Епифанцев.

– А почему бы и нет?! – с восторгом согласился Сергей.

Офицеры лейб-гвардии Егерского полка облачились в парадные мундиры и на извозчике направились в Летний сад Петербурга. Сегодня ведь был Духов день: первый понедельник после Троицы. По установившейся традиции купчихи приводили сюда своих дочерей на выданьи, якобы на гулянья. На самом деле это была демонстрация красоты и нарядов невест. Сюда же, как на смотрины, слетались и женихи. В Духов день, в Летнем саду Северной столицы, завязывались знакомства, многие из которых заканчивались затем браками.

– Сергей, смотри! Смотри! – Епифанцев толкнул друга локтем в бок, – вон красавица прохаживается под охраной матери и ещё, наверное, любимой тётушки. Пудов шесть будет! А может и больше! Мордочка, как у настоящей хрюшки! У моего отца есть свинья, ну очень похожая на неё! Ха-ха-ха, – Александр поднёс кулак к губам, чтобы никто не видел, как он весело смеётся.

Кольчевский ехидно усмехнулся и отдал честь совсем юной худющей купеческой дочери в платье цвета беж с чепцом на маленькой головке. Та остановилась и, открыв рот, смотрела на молодого красивого офицера.

– Она сейчас упадёт в обморок! – едва сдержал гомерический смех Епифанцев.

– Не приведи, Господь! Нас тогда обвинят в убийстве! – прошептал Сергей.

У девушки от волнения на лице появились красные пятна. Конечно двое офицеров в парадных мундирах лейб-гвардии Егерского полка выгодно отличались от гражданских женихов в шляпах– цилиндрах, с тростями или зонтами в руках.

Кольчевский – невысокий, широкоплечий, с серыми глазами, правильным носом и волевым губами сражал девушек своим мужественным видом. Епифанцев, стройный, тоже небольшого роста, с широкими чёрными бровями и тонкими изящными усиками, чуточку курносый приводил купчих в необычайное волнение. Особенно это было заметно, когда Александр оделял их взглядом своих наглых тёмных глаз.

Все встречающиеся им по пути женщины только и смотрели на двух красивых офицеров.

– Что-то я начинаю чувствовать себя неловко! Даже мороз пробирает! – прошептал Сергей.

– А меня в жар уже бросило! Ха-ха-ха! Может познакомимся, а поручик? Примем приглашение посетить купеческий дом. Отведаем разносолов. А? Как ты думаешь? – вдруг предложил Епифанцев.

– Не знаю, – пожал плечами Кольчевский. «Странно как-то, – думал он, – я до сих пор не увидел ни одной нормально сложенной девушки. Или толстые, жутко раскормленные или тощие, недокормленные. Почему?»

– Ты знаешь, Сергей, а я, пожалуй, посмотрю, как живут наши купцы. Никогда не видел! Это для меня чуждый мир. Но в жизни надо всё увидеть и всё попробовать. Как ты считаешь? А? – продолжал вслух рассуждать Александр.

Кольчевский не ответил. Он увидел её! Девушке было лет восемнадцать -девятнадцать. В длинном платье стального цвета, с вышивкой и тугим стоячим воротником почти до самого подбородка. На голове светлая шляпка с лентой собранной на боку в форме розы. Но не это поразило Сергея. А глаза! Они были зелёными, цвета изумруда! «Жгучая брюнетка, а глаза зелёные! Как такое может быть?» – недоумевал Кольчевский.

Да и статью своей девушка произвела на молодого офицера сильное впечатление: среднего роста, не худая, но и не толстая. Именно такие ему всегда нравились. А ещё у незнакомки до пояса свисала толстая коса…

– Друг, я подойду вон к той брюнетке, – предупредил Сергей Епифанцева и приблизился к девушке, которую сопровождала женщина лет сорока в тёмном длинном платье и капоре.

– Сударыни, добрый день! Прошу прощения за то, что вас беспокою! Разрешите представиться: Егерского лейб-гвардии полка поручик Кольчевский! – он нагнулся и поцеловал руку сначала женщине, сопровождающей красавицу, а затем и девушке.

– Очень приятно, поручик! Екатерина Албасова. А это моя маменька – Надежда Степановна. Вы сегодня свободны от службы, господин поручик? – она обожгла Кольчевского взглядом своих глаз изумрудного цвета.

– Вы знаете, получилось так! Да и день сегодня выдался на удивление солнечный и тёплый, – улыбнулся Сергей.

– Так значит вы пришли прогуляться? А уж думала, что на невест поглядеть? – с сарказмом засмеялась Екатерина.

Кольчевский почувствовал, как его лицо стало краснеть. Он хотел что-то ответить, но не стушевался …

– Катя, ну разве так можно? – одёрнула Надежда Степановна свою дочь.

– А почему нет, маменька? Смотрите сколько здесь прохаживается молодых, не очень молодых, мужчин с зонтами и тростями! Все они только и смотрят на девушек! Да как смотрят?! Оценивающе!

Лицо Надежды Степановны стало красным.

– Уверяю вас, Екатерина, что мы с другом не из их числа! – справившись со своим смущением, уверенно произнёс Кольчевский.

– Да, конечно! Разве могут двое офицеров гвардейского Егерского полка бродить здесь, высматривая себе невест? Конечно же нет! Скажите, поручик, а вы тоже сражались под Варной, когда ваш полк геройски стоял против турок? – девушка пристально смотрела в глаза Сергею.

– Я...я….я ? Нет…. Я поступил в полк в 1830 году, а эти события произошли в 1828 году. А вы, откуда это знаете? – Кольчевский вновь смутился.

– Вы знаете, господин поручик, я обожаю историю, особенно военную. От античной эпохи и до самых дней, когда я была совсем девочкой. Тогда под Варной егеря выстояли потому, что «удача сопутствовала храбрым». Так ведь говорил великий Александр Македонский?

– Да, совершенно так….. Так именно так… – повторял Кольчевский. «Какие у неё знания истории? Просто невероятно!»

Он прошёл с Екатериной и её матерью до широкой аллеи, затем они повернули в какую-то боковую…

Эти тридцать минут перевернули всю его душу. Такой разносторонне развитой девушки он ещё никогда не встречал. Екатерина знала французский, немецкие языки, латынь. Наизусть цитировала отрывки из поэм Пушкина…

– Прошу прощения, я должен покинуть вас! Мне надо быть на службе, – Кольчевский неожиданно остановился.

– Поручик, а вы не сообщили нам свои имя? – Екатерина жгла его своими глазами.

– Сергей. Кольчевский Сергей! – щёлкнул он каблуками.

– Маменька, а пусть Сергей к нам приходит в гости? В воскресенье. Вы сможете или у вас служба? – совершенно неожиданно предложила девушка.

– Да! Да! Серёжа, приходите к нам в гости! Вся наша семья вам будет очень рада! – улыбнулась Надежда Степановна.

– В воскресенье? – Кольчевский задумался, – я свободен. Благодарю за приглашение. Я обязательно буду! Разрешите откланяться?

Албасовы владели вторым этажом в большом особняке на Литейном проспекте. Кольчевский прибыл к обеду с огромным букетом свежих белых роз.

В гостиной он представился отцу Екатерины. Широкоплечий мужчина лет сорока пяти, седой, стриженный под скобку, с аккуратной бородой, крепко, до боли, стиснул его ладонь своими крепкими толстыми пальцами:

– Албасов Валерьян Петрович, купец первой гильдии. Очень приятно видеть вас, господин офицер в наших апартаментах! А это мои чадушки! Катеньку, старшенькую, вы уже знаете. А это сын Пётр. Шестнадцать лет. В этом году пойдёт в университет. А это младшенькая дочь – Настюша. Ей в прошлом месяце исполнилось уже двенадцать. Тоже очень умный ребёнок. Вообще, господин офицер, мои дети – это моя гордость! Я стараюсь дать им самое лучшее образование.

Пётр, ушастый с прыщавым лицом, крепко пожал руку гостю :

– Очень приятно, господин поручик! – произнёс он почти торжественно.

Настя сделала книксен:

– Я никогда так близко не видела офицеров! А можно я потрогаю вашу саблю? А?

Все засмеялись…

А потом Албасов пригласил Сергея в большую столовую. Здесь, у светлого высокого окна, был накрыт маленький столик: печёный окорок, холодная телятина, солёные грибочки, икра, копчёная сёмга, хлеб, масло, водка в графине.

– Я сам из тобольских. Приехал в Питер попробовать…. Как пойдут дела-то, – хозяин разлил по рюмкам водку, – хорошая, господин офицер, на анисовых семенах настояна. Давайте, выпьем! – Албасов одним махом опрокинул содержимое толстой рюмки в горло.

– Хороша! – похвалил Сергей.

– Сами делаем! – в голубых глазах хозяина засветилось удовлетворение. Получилось! Получилось у меня в Питере! По Рыночному переулку лавку имею, на Сенной улице тоже. Купил каменные лавки на Никольском рынке, на Литовском. Крупяной завод и мукомольная мельница на Ижоре близ Тихвина дают основную прибыль. Начал заниматься винной торговлей. А вы значит служите? Из дворян?

– Да, из потомственных дворян. Мой покойный отец ушёл в отставку в чине подполковника. Дед был полковником. Прадед тоже служил Отечеству. Мама живёт в Вятском губернии. У нас там имение, – рассказал Кольчевский, не забывая выпивать и закусывать.

– Да, вы люди благородные! А я вот хочу, чтобы дети мои были грамотными. Вот нанимаю самых известных в городе учителей, чтобы занимались с ними. – Валерьян Петрович поднял указательный палец правой руки вверх.

А потом был обед: душистый суп-бульон с темьяном, рагу из барашка, жаркое из гуся с острой подливой, красная капуста фаршированная икрою… На десерт прислуга подала имбирный пирог, творожный пирог, сливки и замороженное желе…

 

Кольчевский теперь раз в неделю встречался с Екатериной. Они бывали в театре, совершали прогулки по Северной столице в экипаже. Ему хотелось видеть её каждый день… Поэтому Сергей писал, почти ежедневно, ей письма, на которые Екатерина ему тотчас отвечала.

В январе, в одно из воскресений, Кольчевского пригласили на обед к Албасовым, но он заступил дежурным по лейб гвардии Егерскому полку. Можно было, конечно, поменяться с кем-нибудь из офицеров… Но Сергей не стал делать этого.

На улице стоял сильный мороз. В дежурной комнате из больших окон без портьер тянуло холодом. В дверь постучали. В помещение вошёл дневальный солдат с охапкой берёзовых поленьев. Он раскрыл чугунную дверь печи и подбросил туда дрова. Затем, чтобы не мешать Кольчевскому, на цыпочках вышел из дежурной комнаты. Сергей писал письмо Екатерине. Исписал уже два листа, но до конца было ещё далеко. «Никогда не предполагал, что у меня есть способности излагать мысли на бумаге,» – подумалось ему.

С плаца печально и почти нежно зазвучали звуки вечерней зари, исполняемой штаб-трубачём Иваненко.

 «Я уже не мыслю дальнейшую мою жизнь без тебя, – Кольчевский макнул перо в чернильницу. – Ты – счастье, данное мне самим Богом».

Через неделю Сергей с разрешения командира батальона подполковника Линдфорса приехал с Екатериной к нему на квартиру.

Линдфорс напоил их прекрасным чаем. Было видно, что девушка очаровала подполковника, героя русско-турецкой войны 1828-1929 годов. Екатерина наизусть прочитала поэму Пушкина «Полтава», чем его потрясла до слёз.

– Боже, какое вы чудесное создание! – сказал Фёдор Фёдорович, прощаясь с ней.

– Спасибо за чай! Мне было очень приятно беседовать с офицером – героем войны с Турцией, – Екатерина, как своего отца, поцеловала подполковника в щёку.

– Удачной дороги вам, Катенька! А ты, Серёжа, как проводишь свою даму, зайди ко мне!

– Слушаюсь! – лихо ответил Кольчевский.

 Через два часа Сергей снова был у Линдфорса.

– Поручик, а зачем ты привёз ко мне домой эту купецкую дочь? – на грубом лице подполковника появились красные пятна.

– Как зачем? Это моя невеста! Я же попросил вашего разрешения, Фёдор Фёдорович, – Кольчевский с ужасом наблюдал, как высокий Линдфорс нервно ходит по комнате.

– Совершенно верно, я разрешил! Но я же не думал, что она купецкая дочь! – подполковник вновь специально употребил это уничижительное, выдуманное им, слово «купецкая».

– Ну и что, Фёдор Фёдорович! Она же не купчиха! Катенька – очень образованная девушка. Не думаю, что у нас в России много таких! Вы сами видели! – Кольчевский тоже стал нервничать.

– Сергей, ты и вправду хочешь на ней жениться? – Линдфорс принялся сморкаться в салфетку.

– Конечно! Поэтому я, как и полагается, привёз Катеньку к вам, моему командиру, в гости…

– Ты – офицер– гвардеец и не имеешь права жениться на купецкой дочке! Разве ты этого не знал, Сергей?

– Фёдор Фёдорович, Катя из купеческой семьи! Но она же не купчиха…

– Слушай, поручик, хочешь жениться – пожалуйста! Но я тогда тебе руки не подам! Ни один офицер полка тебе руки не подаст! Ты что это не знал?

– Господин подполковник, но Катя же….

– Слушайте, поручик Кольчевский, если вы женитесь на купецкой дочери, то у вас остаются два выхода из этой неприятной ситуации. Первый – подать прошение об отставке. Второй – подать прошение о переводе в другой, разумеется не гвардейский полк, который расквартирован в такой дыре, что и названия её мало кто знает. Вам понятно?

– Так точно, господин подполковник! Разрешите идти? – вытянулся Кольчевский, отдавая честь.

– Да! – сухо бросил Линдорфс.

После свадьбы Сергей перевёлся в Отдельный Оренбургский корпус. Он переживал, что его супруга будет страдать в этой глуши. Но произошло наоборот: Екатерине понравился Оренбург.

 Была весна и однажды, когда они вдвоём гуляли по городскому крепостному валу, откуда открывался великолепный вид на окрестности, Катя сказала:

– Серёженька, мне так здесь нравится! Ты чувствуешь аромат цветущей степи? Этого запаха нет в Питере! А солнце и синее небо! Какой простор, любимый!

 

– Ту-ту-ту-ту! Та-а-а-а! – трубач играл подъём.

Дневальный зажигал масляные лампы, расположенные по углам казармы. Молодые солдаты ловко прыгали на пол с верхних нар, старые, кряхтя, сползали с нижних. Надрывный кашель, раздражённые проклятия… Это было очередное утро в Александровских казармах Оренбургского гарнизона.

– Живее! Живее! На плац! – громким голосом отдавал команды унтер-офицер Антанас Позняк высокий, сухощавый, тридцати трёхлетний мужчина, тщательно выбритый с маленькими усиками под прямым носом.

– Господин унтер-офицер, у меня опять брюхо прихватило, – перед ним появился рядовой Комаришкин, служивший в гарнизоне чуть больше года.

 Маленького росточка, с впалыми бледными щеками он держался за живот двумя руками и тихо постанывал.

– Иди к фельдшеру! Не медли! Затем доложишь! – приказал Позняк.

– Слушаюсь, господин унтер-офицер! – Комаришкин, согнувшись, побрёл к выходу.

Казарма первого батальона опустела.

Антанас Позняк родился в 1806 году в Виленской губернии. Принадлежал он к древнему и благородному литовскому роду. Его родители, всегда испытывавшие материальные затруднения, изо всех сил старались дать приличное воспитание ему и его трём братьям. В раннем детстве он уже получил приличное домашнее образование. Когда же Антанасу исполнилось десять лет, то его отдали на учёбу в Крожскую гимназию, в Ковенской губернии.

Оставалось всего несколько месяцев до окончания полного гимназического курса, когда у нескольких воспитанников были найдены стихотворения, призывающие к свержению императора России. Специально созданная комиссия долго расследовала это преступление против государя и раскрыла, что в стенах Крожской гимназии действовало тайное общество «Чёрные братья». На допросе молодой Антанас честно сказал, что знал наизусть всего одно крамольное стихотворение, но в деятельности заговорщиков никогда не участвовал.

В 1823 году, когда Позняку едва исполнилось семнадцать лет, он предстал перед военно-полевым судом и был приговорён с двумя товарищами из старшего класса к смертной казни. Пятеро гимназистов, которым было всего пятнадцать – шестнадцать лет, получили каторжные работы, с последующей ссылкой.

В марте 1824 года им заменили смертную казнь на пожизненное заключение с содержанием в Бобруйской тюрьме, закованными в цепи.

А ещё через год Позняку вышло «помилование»: лишение всех прав состояния и ссылка рядовым в Отдельный Оренбургский корпус. По этапу, к месту назначения, Антанас шёл, закованным в тяжёлые пудовые цепи, которые причиняли ему тяжёлые физические мучения.

В батальоне ему запретили всякую переписку с родными. Для того, чтобы как-то выжить, с разрешения своего начальства, Позняк в свободное от службы время учил детей писать и читать за 10 копеек в месяц. Через три года Антанасу, по неизвестным ему причинам, запретили этим заниматься. Материальное положение его было очень трудным. Кроме этого служба в батальоне была не из лёгких. Зимой ему приходилось стоять в караулах в тонкой солдатской шинели на морозе в 30 градусов. Но Господь его хранил! Позняк никогда и ничем не болел, Выполнял все приказы начальства. Унтер-офицер обращался к нему: «Эй ты, безмозглый полячишко!». Старые солдаты выгоняли в караульном помещении с тёплых нар на холодный земляной пол: «Эй, фармазон, залежался ты тута, на полатях! Иди прочь!»

По службе Позняк старался быть всегда исполнительным. Желая улучшить отношения с товарищами, он просил фельдфебеля, чтобы тот назначал его вместо старых солдат на дальние и опасные караульные посты. Это привлекло внимание всех солдат и Антанаса стали уважать. Теперь его угощали после мороза горячими щами, не оскорбляли, а звали Антоном.

Через двенадцать лет службы в Отдельном Оренбургском корпусе Позняк был произведён в унтер-офицеры.

При выходе из казармы Антанас столкнулся с крепышом в тулупе и казачьей папахе.

– Здравствуй, добрый человек! Я ищу Антона Позняка. Случаем не знаешь такого? А? – незнакомец смотрел на него своими глазами василькового цвета.

– Я – Позняк! А зачем ты меня спрашиваешь?

– Дак, из штаба меня к тебе послал барин. С письмом. – Крепыш сунул Антанасу четверть листа бумаги.

 «Фёдора Валуева поместить казарме с условиями унтер-офицера. Поставить на котловое довольствие. Штабс-капитан Никифоров».

– Ты кто? Солдат или казак? – не понял Позняк.

– Не-е-е! Я из Хивы сбёг. Из плену. Дошёл до Новоалександровского укрепления, что на Каспии. Знаешь? А там начальник упросил меня помочь. Я согласился. Как не помочь? Мы же – русские! Меня и привезли сюда в Оренбург. Доставили в штаб к штабс-капитану Никифорову. А он меня к тебе послал: «Устраивайся, страдалец. Отдыхай, а утром явишься на собеседование. Говорить будем долго». Ты понял, Антон?

– Да! – коротко ответил Позняк, хотя ничего не понял.

 Но это было не самым главным. Нужно было выполнить приказ штабс-капитана Никифорова: разместить Валуева.

– Твои вещи где? – спросил унтер-офицер.

– Тута! – Фёдор ткнул указательным пальцем в увесистую котомку, за своими плечами.

– Хорошо! Пойдём!

 

Большой караван с брусковым и полосовым железом уральских заводов пришёл в Оренбург в августе 1839 года. На одном из верблюдов приехал Пашка Логвин: пятнадцатилетний мальчишка сбежавший из дому для того, чтобы увидеть мир. Купец Афанасий Мартьянов, хозяин каравана, поначалу гнал мальца, но тот куда-то прятался, а потом снова появлялся на виду. В конце концов Мартьянов махнул на него рукой.

В караване было тридцать пять верблюдов и двенадцать погонщиков, в основном башкиры.

Пашка, рыжий, вихрастый, голубоглазый, курносый с круглым лицом, засыпанным крупными веснушками всю дорогу никому не давал покоя – спрашивал:

– Слышь, дядя Улмас, а в Оренбурге, сказывают, есть Меновой Двор. Так, сказывают, что он самый большой на земле! Врут, наверное, а дядя Улмас.

– Не знаю… Может врут…. Однако думаю, что больше нет нигде. Я не видел, – после долгого молчания ответил самый старый погонщик Улмас.

Никто, даже он сам, не знал сколько ему лет. Маленького роста, худой, с редкой седой бородёнкой, в лисьем малахае и трёх, а то и четырёх ватных халатах, надетый один поверх другого.

– Дядя Улмас, а как это – самый большой? – не отставал Пашка.

– Приедем…. Тогда и увидишь! – равнодушно отвечал старик.

– Эх, дядя Улмас! Дядя Улмас! Всю жизнь караваны водишь, а рассказать ничего не можешь! – Логвин от досады плюнул с верблюда на землю.

– Не делай так больше! Примета плохой! Очень плохой! – погрозил Пашке палкой молодой погонщик, Таш.

Он тоже был башкиром и только второй год ходил с караванами.

– Таш, а почему примета плохая? А Таш? – не унимался Логвин.

– Чёрный человек тебя заберёт! Там, в Оренбурге! Ха-ха-ха! – засмеялся башкир, показывая свои мелкие жёлтые зубы.

– Врёшь ты, Таш! Как человек может быть чёрным? От копоти только! Как у нас на заводах. Работают у доменных печей и чернеют от сажи, а потом водицей рожи смоют и вновь белые.

Не-е-е-е! Есть люди чёрные, чёрные! Их в бане мой, не мой – не помогай! Рожа чёрный, руки– чёрный! Глаза только блестят. Ух и страшно! – покачал головой Таш.

И вот наконец Пашка увидел тот самый Меновой Двор, о котором столько слышал.

Четыре огромных каменных корпуса, как горы, возвышались над степью в нескольких верстах от крепостных стен Оренбурга. В Меновом Дворе было двое ворот. Российские, обращённые к городу и киргизские, смотревшие в степь. От них начинался путь в Азию: Хиву, Бухару и далёкую Персию.

Караван остановился у башни, в которой располагалась таможня. Пока купец Мартьянов показывал товар, подписывал какие-то бумаги, Пашка соскользнул с верблюда и прошмыгнул в ворота.

Шум, крики людей, мычание коров, блеяние овец, оглушили мальчишку. Людей было столько, что невозможно было протиснуться. Пашка нагнулся и, расталкивая всех руками, пошёл вглубь. Сначала шли русские лавки, где продавали и меняли, хлеб, ситец, железо, деревянную и металлическую посуду. Бородатые толстые купцы вели разговоры с людьми в бараньих шапках, тюрбанах и тюбетейках. А в середине этого строения располагался Азиатский дворик. Чего здесь только не было! Ковры, кошмы, шерстяные войлока из верблюжьей шерсти, пёстрые шёлковые ткани, халаты, сушёные фрукты и аппетитные на вид сладости, которых Логвин не только никогда не видел, но и не слышал о них. А лица у продавцов были смуглые, а у одного, торговавшего кашемировыми платками в белоснежном тюрбане, оно отдавало даже синевой.

Пашка дважды прошёлся перед лавкой, где продавалась высокие горки красных, зелёных, синих, голубых трубочек, кубиков и лепёшек. От них исходил такой вкусный запах, что у него даже голова закружилась.

– Дядь, а дядь, а это чё такое? – он ткнул указательным пальцем на прилавок.

– Ето восточный сладость, увяжаемый! – улыбаясь, охотно ответил худой мужчина со смуглым лицом, в тюрбане, – ето рахат-лукум, ето щербет, лавашак, нуга, сохан, баслюг… Что ти будешь кюшать, увяжаемый?

– Надо подумать! – важно произнёс Пашка и полез в карман штанов, где у него были припрятаны несколько медных монет. «Чё же купить? А? Может этой, как её? А нуги? А может быть всего понемногу?» – Логвин с трудом оторвал свой взгляд от прилавка и вдруг увидел высокого человека. Он был полностью чёрным! Уши, шея, грудь, лицо… Только блестели белки глаз…

– Свят! Свят! – Пашка забыв о своих медяках, принялся мелко и быстро креститься.

 Высокой чёрный человек, одетый в длинный халат и рыжего цвета сапоги, шёл прямо к нему. «Господи, спаси!» – Логвин, как заяц, прыгнул в толпу и побежал к выходу из Азиатского дворика.

 

 

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

ГОСУДАРСТВО-ХИЩНИК

 

Первые упоминания о государстве Хорезм относятся к 7 веку до Р.Х. Через эту страну проходил Великий шёлковый путь.

В 712 уже нашей эры это мощное государство, где процветала культура и наука, был завоёван арабами, которые учинили жестокую расправу над местной аристократией и учёными.

В 10 веке начинался новый расцвет Хорезма. Развивавались ремёсла, увеличивался объём торговли с другими странами. В Хорезме жили работали известные учёные того времени: Мухаммад ибн Муса аль Хорезм, Ибн Ирак, Абу Рейхан аль Бируни. Великий врач Востока Абу Али ибн Сина (Авиценна) переехал из Бухары в Хорезм.

При хорезмшахе Ала ад-Дин Текеше (1172 -1200) Хорезм превратился в огромную среднеазиатскую империю.

В 1218 году Чингисхан направил посольство с предложением о союзе. Хорезмшах Ала ад-Дин Мухаммед 2 отказался идти на эту сделку.

Весной 1219 года Чингисхан отправил многочисленное войско в 200 тысяч человек в Хорезм. Под натиском монголов пала столица Ургенч и все крупные города этого государства. Они были разрушены до основания.

В 1505 году то, то что оставалось от некогда великого Хорезма было завоёвано кочевыми узбекскими племенами.

В 1598 году Амударья повернула своё русло и ушла от Ургенча. Столицу перенесли в город Хиву.

К 17 веку территория Хорезма состояла из хивинского оазиса, который имел площадь около 54246 квадратных вёрст ( 61734 квадратных километров) с окружающей его солончаковой степью и пустыней, где кочевали племена киргизов и туркменов. По приблизительным подсчётам, произведённым в начале 19 века, в этом государстве проживали 700 тысяч человек.

После завоевания Хорезма кочевыми племенами узбеков добрые нравы, гостеприимство, прямодушие и честность, которыми ранее славились жители этой страны, исчезли. Хорезм превратился в разбойничий притон. Все бродяги окружающих пустынь находили здесь радушный приём. Воцарились жестокие нравы. Образование и культура упали до примитивного уровня. Сократился объём торговли. Ремёсла не получали должного развития.

Получилось так, что Хорезм занимал важное стратегическое положение, ведь только через него лежал сквозной путь из Западной Европы, России в Индию и Афганистан. Этот оазис в центре безводных степей и пустынь невозможно было обойти.

Изолированные от всего мира хорезмшахи, а также жители этой страны имели самое смутное представление об окружающем мире и своём месте в нём.

«…Ко всем азиатским странам и землям ключ и врата!» – так охарактеризовал это место Пётр Первый.

В России Хорезм всегда называли Хивинским ханством, очевидно по названию оазиса, а его правителей – ханами.

Ходили слухи, что хивинцы в целях безопасности ещё больше изолировали себя от внешнего мира: они построили плотину и пустили весь сток реки Амударьи в Аральское море. Произошло это якобы в конце 17 века. Амударья с тех пор уже не впадала в Каспийское море. Но многие знатоки утверждали, что изменение курса Амударьи произошло в результате сильного землетрясения.

В 1714 году в Москве, а затем и в Петербурге появился некий Хаджи Нефес, который, по его утверждениям, являлся одним из благородных людей туркменского племени. Он искал встречи с самим Петром Первым для того, чтобы сделать тому очень важное предложение.

Через посредников, Хадже Нефесу удалось быть принятым государем российским. Знатный туркмен сообщил императору, что по берегам реки Аму находятся золотоносные пески и предложил Петру Первому взять эти области в своё владение. Хаджи Нефес клятвенно заверил российского государя, что туркмены ему в этом окажут большое содействие. Также он рассказал, что можно срыть плотину, построенную хивинцами на реке Аму и пустить её течение в Каспийское море. А в месте, где Амударья ранее впадала в Каспий, необходимо построить крепость и поместить в ней гарнизон в 1000 человек.

Пётр Первый сразу же решил найти следы прежнего впадения Амударьи, с целью восстановления её прежнего течения. Он увидел выгоды для государства: добыча золота и доставка его в Россию, а также открытие нового торгового пути с Индией.

Князь Бекович был назначен во главе экспедиции для исследования Амударьи.

Весной 1715 года она, из Астрахани, на судах, направилась вдоль восточного берега Каспия на поиски прежнего места впадения Амударьи.

В Красноводском заливе Бекович нашёл бывшее устье этой реки. Эта находка дала князю уверенность в том, что он сможет обнаружить и плотину, если будет продвигаться по суше.

Бекович спешно вернулся в Россию и предоставил Петру Первому описание восточного побережья Каспийского моря, а самое главное – новость о том, что существует старое устье Амударьи.

Государь велел князю немедленно возвращаться и вручил ему инструкцию, которую он подписал лично.

В этом документе, в частности, полковнику Бековичу предписывалось:

– На месте, где раньше Амударья впадала в Каспийское море, построить крепость с гарнизоном в 1000 человек.

– Ехать Послом к хану хивинскому вдоль Амударьи, стараясь отыскать плотину. В случае её обнаружения, оную разрушить, для возвращения реки в старое русло.

– Хана хивинского склонить к верности и подданству, обещая наследие владений и российскую гвардию для его личной охраны.

– Просить у хана хивинского судов и на них отправить купцов по Амударье в Индию, наказав им, чтобы дошли они по воде сколько будет возможно. Затем продолжить путешествие в Индию по суше, составляя описание местности.

– … С обывателями земель тех обходиться ласково и без тягости.

 

В сентябре 1716 года Бекович с Пензенским, Крутоярским, Руддеровым полками на ста судах вышел из Астрахани.

Эта экспедиция пристала к мысу Тук-Карагай, где была заложена крепость Туй-Карагайская. Гарнизоном в ней Бекович оставил Пензенский полк.

В 120 верстах от Тук-Карагая, на берегу залива Александр-Бай (названным так в честь Бековича) была построена другая крепость: Александро-Баевская. Для её защиты был оставлен гарнизон из трёх рот.

На месте бывшего впадения Амударьи в Каспийское море, на берегу Красноводского залива, была заложена крепость, защищать которую остались полки Крутоярский и Руддеров.

Ещё находясь в Астрахани, Бекович трижды посылал вестников к хану хивинскому с уведомлением о том, что летом к нему будет русское посольство. Бекович просил хана, чтобы тот обезопасил им путь к Хиве от киргиз-кайсаков.

Ответа Бекович не дождался. Оставалось неизвестным добрались гонцы к хану или нет.

В июле 1717 года отряд, состоявший из эскадрона драгун, двух пехотных рот на лошадях, нескольких артиллерийских орудий, 500 ногайских татар, 500 гребенских казаков, 500 яицких казаков, а также 200 купцов со своими караванами вышел в море на судах до Гурьева. Возглавлял его лично полковник князь Бекович.

В Гурьеве сошли на берег и двинулись по суше. После двух дней пути добрались до реки Эмба, через которую переправились на плотах. А через месяц, преодолев солончаковую степь и пустыню, страдая от солнца, выжигавшее всё живое, и недостатка пресной воды дошли до города Ургенч. До Хивы оставалось всего 100 вёрст… Но здесь их встретило войско в 24 000 всадников, состоявшее из узбеков, туркмен, киргиз-кайсаков, которым командовал хивинский хан Ширгази.

После трёх дней непрерывных боёв азиатская армия потерпела сокрушительное поражение и разбежалась. В Хиве были уверены, что русские вот-вот вступят в город. Тогда Ширгази хан пошёл на самый подлый обман.

 К Бековичу были посланы переговорщики. Они убедили князя в том, что стычка с русскими произошла от незнания с кем имеют дело и для чего те находятся в их землях. Якобы только совсем недавно калмыцкий хан, лучший друг правителя Хивы, объяснил тому, что князь Бекович направлен Послом к Ширгази самим императором России. Хан Хивинский хочет исправить досадную ошибку и готов принять знатнейших людей отряда, для ведения переговоров о торжественном приёме русского посольства в Хиве.

Следуя мудрому совету одного из своих близких соратников, Бекович настоял, чтобы хивинские посланцы прибыли в расположение русских.

Четыре дня шли бесплодные переговоры между представителями хана и князем Бековичем. Хан ежедневно посылал своих послов, через которых уверял русских в своём миролюбии. В конце концов было решено, что Бекович в сопровождении 500 яицких казаков направится в хивинский лагерь.

Как только русские достигли его, то немедленно были окружены неприятелем, превосходившим их по количеству во много раз. Хивинцы вынудили Бековича отдать приказ майору Франкенбергу, который остался за начальника в русском лагере о том, чтобы тот разделил отряд на части и развёл их на квартиры, указанные хивинцами.

Майор сильно сомневался выполнять данный приказ или нет, но затем решил всё-таки разделить отряд на части и развести их по квартирам.

Как только это было сделано, хивинцы, превосходившие русских в числе, уничтожили отряд по частям.

Князь Бекович был обезглавлен.

Хан Ширгази отправил голову русского полковника в «подарок, бухарскому хану с хвастливым заявлением, что все кяфиры, ступившие на хивинскую землю были перебиты.

Хан бухарский ужаснулся и приказал отвезти обратно Ширгази этот«подарок».

Пётр Первый пришёл в ярость, когда узнал о судьбе князя Бековича и его отряда. Отомстить же не было никакой возможности. Россия воевала со Швецией.

В 1731 году для переговоров с хивинским ханом был отправлен полковник Герценберг, но того вместе с сопровождавшими его людьми даже не впустили в столицу. Сначала всех их ограбили, а затем выгнали прочь.

Хивинцы после подлой расправы над князем Бековичем и его отрядом подчёркнуто враждебно относились к России.

 

Киргизские, киргиз-кайсакские, туркменские банды, которые отдавали десятую часть добычи покровительствовавшим им хивинским ханам, продолжали грабить русские караваны.. Немногим русским купцам удавалось достичь Бухары. А вот хивинские караваны беспрепятственно доходили до Астрахани и Оренбурга, а потом возвращались назад. Русские власти не чинили им никаких препятствий.

Хивинские ханы давали убежище всем беглым российским преступникам и дезертирам.

В 1817 году военным губернатором Оренбурга стал генерал Пётр Кириллович Эссен. С первых же дней пребывания на этом посту он пытался установить дружелюбные отношения с Мухаммад Рахим -ханом Первым. Через караванбаши, которые приходили со своими караванами в Оренбург, Эссен послал правителю Хивы несколько писем. Ни на одно из них ответа генерал так и никогда не получил.

Тем временем, еженедельно, на русские поселения, расположенные на пограничной линии, нападали шайки киргизов и киргиз-кайсаков. Они уводили в плен детей, женщин, молодых мужчин. Стариков, как правило, убивали за ненадобностью. Совершали набеги и на рыбаков на Восточном берегу Каспийского моря.

Русскими людьми, как скотом, торговали на рынках Хивы…

В 1819 году генерал Эссен Пётр Кириллович получил от императора Александра Первого письмо. В нём государь выражал своё беспокойство отсутствием нормальных торговых отношений с Хивинским ханством. Александр Первый предлагал военному губернатору Оренбурга подобрать из офицеров или гражданских лиц молодого способного человека в небольшом чине для отправки его в Хиву, но не с дипломатической миссией, а якобы для установления правильных пограничных сношений между двумя странами. Во время встречи с ханом этот чиновник должен передать тому следующие предложения государя:

– Российский император искренне желает благосостояния своих соседей и, в то же время, готов им изъявлять всякую приязнь, не желая другого с их стороны, как взаимного дружелюбия.

– Если взаимное дружелюбие будет единожды прочно установлено, то очевидно, что польза обоих народов требует всеми возможными мерами, способствовать свободным торговым отношениям, тщательно отстраняя от оных всё то, что может служить им во вред.

– Подобное взаимное положение, кажется будет полезнее, нежели существующее, столь часто подверженное неприятным происшествиям ко вреду обоюдных поданных.

– Российское правительство готово принять предложения, которые хивинский хан найдёт нужным сделать для пользы своего народа, если они будут безвредны России и других сопредельных народов.

Эссен прочитав эти предложения императора, глубоко вздохнул: «Как далеки от действительности все чиновники, находящиеся в Петербурге! Предложения хивинскому хану, я уверен, есть идея Карла Васильевича Нессельроде – управляющего иностранной коллегией, – которую он внушил государю. Но этот придворный, опытный дворцовый интриган, ровным счётом ничего не знает о Средней Азии. Все познания Нессельроде о Востоке – это книга сказок «Тысяча и одна ночь», которую читала ему в детстве няня».

Губернатор вызвал секретаря и продиктовал тому текст письма Александру Первому:

«Ваше величество, сообщаю Вам, что за время моего губернаторства хивинский хан не удосужился ответить ни на одно моё письмо, которых я послал ему великое множество, используя оказию: с начальниками хивинских торговых караванов.

В прошлом году я направил к хивинскому хану нарочного – 4-го Башкирского кантона (кантон – это административная единица в составе башкирского войска. Примечание автора.) поручика Абдул– Насара– Субкангулова, магометанина по вероисповеданию, с письмом, в котором я сообщал, что киргизами, подданными хана, были полностью разграблены два русских каравана, направлявшихся в Бухару. Люди, находившиеся с караваном, пропали без вести.

Поручик был задержан хивинскими властями, помещён в тюрьму, где над ним издевались и угрожали лишить его жизни. В конце концов Абдул – Насар – Субкангулов был выдворен за пределы Хивы. Ему было объявлено, что он не имеет права впредь возвращаться. Для российских же властей поручик привёз устное предупреждение хивинского хана, что любой иностранец, появившейся на территории Хивы, будет отдан в рабство или лишён жизни.

Ваше величество, всё изложенное мною наглядно показывают, что хивинское ханство является государством-хищником. А с хищниками надо обращаться только с позиции силы. Другого отношения они не понимают….»

Затем Эссен принялся диктовать послание графу Нессельроде:

«Ваше сиятельство, несмотря на то, что правительство хивинское ведёт с Россией торговлю, оно действует по отношению к нам, как коварный хищник. Подстрекает киргизов и киргиз-кайсаков к пленению людей наших, покупает их и делает рабами, содержа в тяжкой неволе. По моим данным в настоящее время более 500 российских поданных находятся в плену на территории хивинского ханства.

Я думаю, что переговоры с хивинским ханом следует проводить с позиции силы. Негоже великой России показывать слабость коварному и хищному соседу….»

Письма Эссена сыграли свою роль: Александр Первый отказался от идеи посылать в Хиву российского представителя.

 

Со следующего года из государственной казны выделялись несколько тысяч рублей на выкуп русских пленников у хивинского хана. Победительница Наполеона великая и могучая Россия была унижена Хивой – маленьким феодальным государством.

Ещё большее унижение пришлось испытать самому императору Александру Первому, когда он в ходе своей большой поездки по стране в 1825, году прибыл в Оренбург.

Накануне его визита в этот город, одна вдова казачьего офицера, узнав о приезде государя, взяла своих двоих малолетних детей и приехала в Оренбург для того, чтобы увидеть самодержца российского.

Все постоялые дворы, комнаты в домах горожан были уже заняты. Большое количество людей из Оренбургского края и соседних губерний съехались сюда для того, чтобы лично лицезреть императора России. Вдове пришлось с детьми и прислугой заночевать в тарантасе за городом, на берегу Урала. Ночью они подверглись нападению шайки киргизов, которые похитили вдову и скрылись. Погоню организовали слишком поздно. Разбойники переплыли Урал и скрылись в степях.

Император, узнав об этом случае, был очень огорчён. Он приказал взять её детей на попечение, а похищенную женщину немедленно выкупить за его счёт.

Когда генерал Перовский вступил в должность губернатора, ничего не изменилось: шайки киргизов и киргиз-кайсаков нападали на поселения пограничной полосы и уводили русских людей в Хиву на продажу, грабили караваны наших купцов. Возмущению Василия Алексеевича не было предела. Он постоянно посылал в Петербург письма с предложением решить хивинскую проблему военным путём не только высшим сановникам, но и самому императору Николаю Первому. Ответом ему было молчание. Казалось, что никого не интересовало, что в Хиве в плену страдают российские поданные, что империя теряет огромные деньги от набегов бандитских шаек на наши караваны…

В начале 1839 года Перовский выехал в Санкт– Петербург, чтобы решить лично с императором вопрос о военном походе на хивинского хищника.

Василий Алексеевич очень хорошо знал Николая Первого. Ведь в 1817 году цесаревич выбрал именно его, молодого офицера, участника Отечественной войны сопровождать того в ознакомительной поездке по России и Европе. С 1817 года Перовский являлся адъютантом будущего императора. «Думаю, что мне удастся убедить государя в военном походе на Хиву, который необходимо осуществить в самое ближайшее время. Медлить больше нельзя!»

В Петербурге его ждала неожиданная оттепель. Таял снег на Невском проспекте. Полозья кареты со скрежетом скользили по голой брусчатке. С крыш капала почти весенняя капель. Серое небо, сырость… В голове занозой сидела мысль: «Надо решать с Хивой! Срочно решать!»

На следующий день Перовский с утра поехал к военному министру генералу графу Чернышёву А.И.

– Его сиятельство уже третий день, как хворают, – сообщил Перовскому адъютант министра капитан с рыбьим лицом.

– Что за болезнь приключилась с его превосходительством? – с досадой в голосе поинтересовался Василий Алексеевич.

– Его сиятельство простыли. Вы же сами видите, ваше превосходительство, какие у нас, здесь в Питере погоды стоят! Холодно, затем оттепель, промозглость. Вот они и заболели…

– Ясно! – вздохнул Перовский и направился к выходу. «Я не могу ждать, когда поправится Чернышёв! Надо ехать к нему домой! Ведь министр почему-то упорно не хочет посылать военную экспедицию в Хиву. Только после разговора с ним я могу ехать к императору».

В город, со стороны Финского залива, начинал заползать плотный туман. В воздухе стояла холодная морось.

– Малая Мойка 10! – приказал Перовский кучеру.

Чернышёв принял сразу.

– Вы уж извините, Василий Алексеевич, захворал что-то я, – сильно хрипя, сказал военный министр и указал на кресло:

– Вот, садитесь! Я за свой стол, пожалуй…

Перовский не видел Чернышёва шесть лет. «Сдал граф! Сдал! Сгорбился. Волосы все уже седые. В глазах не видно прежнего блеска. Но держится молодцом. Одет в мундир, несмотря на болезнь. Мог бы в халате меня принять. Или вообще не принять».

– Я прошу прощения, Александр Иванович, что я нанёс вам неожиданный визит в то время, как вы больны. Дело в том, что у меня дело, которое уже не терпит больше никаких отлагательств. Я о военном походе на Хиву, противником которого вы являетесь. – Перовский замолчал…

– Да, Василий Алексеевич, я – противник этой затеи! Регулярно получал ваши письма. Думал. Докладывал государю… Нам сейчас, дорогой мой, не до Хивы! С Кавказом надо решить! А там ни конца, ни края не видно! Деньги огромные на содержание армии там требуются огромные. А вы со своей Хивой! Сдалась она сейчас нам! Не во время, Василий Алексеевич!

В дверь постучали, а затем слуга вошёл в кабинет с шипящим самоваром.

– Давайте чайку с вами выпьем. Побеседуем! Расскажите мне, как вы там управляетесь с Оренбургским краем, который в два раза больше, чем Франция, – улыбнулся хозяин.

– Давайте! – согласился Перовский.

Чаепитие длилось до обеда. Чернышёв неторопливо, по стариковски, расспрашивал о жизни народов, проживающих на территории края, о шайках киргизов, которые живут за счёт разбоев и похищений людей…

– Вот видите, Александр Иванович, какие подлости делают хивинцы нашей державе! Решать этот вопрос надо военным путём и безотлагательно! – Перовский встал из-за стола.

– Я понимаю, понимаю… Но Кавказ. Там ведь тоже надо решать… – вновь упёрся военный министр. – Отобедаете со мной, Василий Алексеевич?

– Благодарю вас, Александр Иванович! Не до этого! Буду просить, чтобы меня принял император по вопросу Хивы. Нельзя больше медлить! Нельзя! Разрешите откланяться!

– Не думаю, что государь согласится… Не думаю… Не время ещё. Простите, что вас не провожаю. Горло, знаете, побаливает. – Чёрнышёв протянул руку Перовскому.

 Когда Василий Алексеевич вернулся в свой петербургский дом, внутри у него всё кипело от злости. « Не время! Не время! А то что государство российское терпит убытки, что люди наши в плену в Хиве томятся – это как?! Как это?! Да ещё и хан хивинский глумится над нами! Обидно!» – он схватил кочергу, одним движением завязал её в узел и швырнул в горящий камин. «Вот так! Вот так надо с хищниками подлыми!»

В течение недели попасть на аудиенцию к императору ему так и не удалось! Ему: Перовскому – губернатору Оренбургского края! Тогда Василий Алексеевич пошёл на хитрость. Он узнал, что в ближайшую субботу государь будет на балу у обер-егер-мейстера Д.Л. Нарышкина в его доме на набережной Фонтанки.

Перовский приехал к десяти часам вечера. Дом Нарышкина светился огнём тысяч свечей. Окна освещались плошками с горящим маслом. У парадной лестницы в высоких светильниках горели свечи. Стояли лакеи в ливреях.

Императора ещё не было. Николай Первый появился около одиннадцати часов. На нём был серый мундир с серебряными пуговицами и нитями офицера лейб-гвардии сапёрного батальона, шефом которого он являлся.

Улучив подходящий момент, когда государь на мгновение остался один, Василий Алексеевич приблизился к нему.

– Перовский?! А что ты делаешь в Петербурге? – с удивлением спросил Николай Первый, подавая ему руку.

– Ваше величество я прибыл в столицу просить о том, чтобы вы меня приняли и выслушали по вопросу...

– О Хиве, хочешь говорить? – перебил Перовского император.

– О ней, ваше величество! Невозможно больше терпеть этого…

– Завтра, в девять часов жду тебя! – оборвал его государь, – а сейчас иди веселись! Оторвись от своих мыслей!

– Благодарю вас, ваше величество! – Василий Алексеевич стал во фронт и сделал лёгкий поклон головой.

 Ночью Перовскому не спалось, он расхаживал по кабинету. Снимал и надевал золотой наконечник на указательный палец левой руки, который скрывал отсутствие одной его фаланги. Это была «память» о Бородинском сражении, когда он совсем ещё юношей сражался против французов. «Надо убедить! Убедить государя в срочной необходимости похода на Хиву!» – он сел за стол и, выбрав самое острое перо, аккуратно обмакнул его в чернильнице. «Нужно вновь изложить мои предложения на бумаге. Вдруг у императора будет совсем мало времени для столь серьёзной беседы?» – подумал он и начал писать.

К утру Перовский закончил, привёл себя в порядок, облачился в парадный мундир и приказал заложить карету.

 

Оттепель сменилась морозцем, шёл снег. В тени тусклых фонарей почти бесшумно проезжали мимо возки, дровни, гружённые берёзовыми поленьями, кибитки. Дворники скребли тротуары широкими деревянными лопатами…

– Ваше превосходительство, государь у себя! Уже осведомлялся о вас, – сообщил молодой флигель-адъютант Строганов в новом мундире с императорскими вензелями на эполетах.

 Перовский кинул взгляд на огромные напольные часы. «Девять без двенадцати минут. Я не опоздал! Император, наверное, освободился и хотел бы начать беседу прямо сейчас!».

– Прекрасно, доложите государю, что я уже прибыл!

В просторном кабинете свет свечей из канделябров и люстры падал на Николая Первого, стоящего у высокого окна, завешенного тяжёлой портьерой. На императоре был вчерашний мундир офицера лейб-гвардии сапёрного батальона.

– Заходи, Перовский! Заходи, друг моей юности! Не надо доклада! – государь подошёл к нему и крепко обнял. – Рассказывай, как ты там управляешься с Оренбургским краем?

– Хива со своей политикой коварного хищника не даёт краю развиваться, ваше величество. Я отправлял письма Чернышёву, Нессельроде… ответа нет.

– И мне присылал письма. Толковые, правильные… – Николай Первый поднял плечи вверх, посмотрел на люстру и отошёл к окну.

Яркий свет множества свечей падал на него. Император был прямой, как сосна, красивые черты лица, открытый лоб, маленький рот, тонко очерченный подбородок. «Не меняется государь!» – почему-то с восторгом подумал Перовский.

– Ты здесь, в Петербурге, с Чернышёвым говорил о Хиве?

– Да, ваше величество, говорил. Пытался его убедить, но ничего не получилось, – признался Василий Алексеевич. – У меня, ваше величество, от обиды за наше отечество грудь ломит! Великая Россия ничего не может сделать с этим коварным хищником. Мне доносят, что хан хивинский хулит и вас, и государство наше! Аллакули только и требует, чтобы киргизы, киргиз-кайсаки и туркмены грабили наши караваны, следующие в Бухару с подношением ему десятой части от стоимости товаров и пленников. Нам невозможно установить торговлю с Индией, которая была бы очень выгодна для казны российской. Сколько можно ещё терпеть эту невыносимую муку-унижение? Ваше величество в случае военной экспедиции в Хиву, прошу вашего разрешения возглавить её. Всю ответственность за её результат я беру на себя!

– Да, Перовский, дурное впечатление произвели на меня твои слова. У самого от гнева в груди жарко стало. Военная экспедиция в Хиву – сиё дело нелегкое и очень затратное. Я не вижу другой возможности, как создать комитет в составе трёх человек: Нессельроде, Чернышёва и тебя, конечно. Комитет сей должен рассмотреть внимательно все стороны военного похода в Хиву и подать мне предложения. Я сегодня же сообщу о моём решении Нессельроде и Чернышёву. Положимся на Господа! Всё, Перовский, иди! – император подошёл к Василию Алексеевичу и крепко обнял его на прощание.

 

12 марта 1839 года на последнем заседании комитета, всеми его участниками, был подписан окончательный документ, в котором предусматривалось:

1. Организовать военный поход в Хиву, под предлогом учёной экспедиции для изучения Аральского моря и его побережья.

2. Всю подготовку к этому походу держать в строжайшей тайне.

3. В случае удачи похода и взятия Хивы, сместить хана хивинского и заменить его на султана кайсацкого.

4. Освободить всех наших пленников и дать торговле российской полную свободу.

5. Снабдить отряд артиллерийскими орудиями и боеприпасами из местных (оренбургских) складов.

6. На военный поход в Хиву выделить 1698000 рублей ассигнациями и 12 000 червонцев золотом.

7. Начальником экспедиции назначить генерал-адъютанта Перовского В.А. , дав ему права главнокомандующего.

 8. Произвести данный поход не позднее весны 1840 года.

 

17 марта 1839 года император Николай Первый утвердил данный документ, и Перовский спешно выехал в Оренбург.

 

Продолжение следует.

 

Художник: Владимир Лаповка

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование