Окончание. Начало в №146

 

СТУДИЯ. ПРЯМОЕ ВКЛЮЧЕНИЕ. ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

           
– О-о-о! – протяжно стонет ведущая. – О, да-да-да! – Она вся изгибается и страстно оглаживает руками своё стройное, тренированное тело. – Случилось непоправимое: отчаянный, фартовый парень, везунчик Гир де Бир – он больше не с нами. Ах, нет-нет-нет! Скажите, что это неправда! Не хочу, отказываюсь этому верить. Ещё! Ещё! Покажите нам ещё разок, как безжалостный пламень ужасной рыфры пожирает последнего игрока-участника. О-о! А-а-а!! О-о-о-о-о!!! Какая жуткая и наверняка болезненная смерть! Бедняжка Гир. А ведь он казался таким ловким, таким неуязвимым. И я так рассчитывала – да что там! – была абсолютно уверена, что он таки вырвется из огненной стихии Шартамахума. И проникнет в Великую Топь Ганникса. И даже (почему нет?) ступит на землю Финального Острова. В глубине души я надеялась, что именно он, Гир де Бир, станет тем долгожданным героем, который пройдёт все Пять Стихий Шаданакара. Я искренне хотела, нет – страстно желала, чтобы он стал тем, кому суждено одолеть хранителя Большого куша – демона-уицраора, и завладеть, наконец, иридиевой пайзцой. Увы! – Ведущая всхлипывает; зрители видят, как по её золотой полумаске одна за другой скатываются две сверкающие слезинки. – Увы и ещё раз увы. Чуда не случилось. Удача отвернулась от нашего фаворита. Какая потеря! Какое несчастье! Какое горе… – Женщина вдруг замолкает и как бы с некоторым удивлением озирается по сторонам. – Впрочем, что это я раскудахталась? Точно плакальщица на похоронах халифатского улема. Ведь нет худа без добра. Не повезло де Биру – повезёт вам! Верно я говорю? – Она прикладывает ладонь к уху. – Не слышу вас! Ага, вот, теперь слышу. Итак… – Ведущая делает глубокий вдох и пронзительно кричит: – Йе-ехуу!!! Дерзайте, терафозцы!! Кто на новенького?! Большой куш – заветные сто триллионов чмоков – по-прежнему ожидает своего хозяина!!!

Раздаётся низкий вой, за которым следует пулемётная очередь оглушительных хлопков. Ведущая скрывается в разноцветных вспышках фейерверка. Ей на смену из дыма и пламени выскакивает Майкл Кускофф. Он выглядит приятно оживлённым, однако при этом слегка суетлив, словно человек только что переживший сильное душевное потрясение. Тем не менее, голос его, как и всегда, исполнен глубокой уверенности.

– Дорогие мои клиенты и клиентки! Как верно заметила наша бессменная фея, шоу должно продолжаться. Несмотря ни на что. Однако дело тут не в бизнесе. Во всяком случае, не в нём одном. Не секрет, что враждебные голоса, доносящиеся из миров, подвластных Вселенскому Халифату, вопят о безнравственности «Пяти Стихий». Дескать, люди в нашем шоу «гибнут за металл» и прочие банальные пошлости. Но хочу напомнить господам злопыхателям, всем этим постникам и ханжам, а заодно и сочувствующим им из числа клиентов (а есть и такие), одну простую, но при этом абсолютную истину: непререкаемой, базовой ценностью Терафозы и всего Медиа-содружества является что? – Он прикладывает ладонь к уху. – Не слышу! Правильно – свобода. Свобода и полная толерантность. И эти ценности – превыше всего. Даже морали. – Усмехается. – Как сказал один мудрец древности, мораль придумана, чтобы утешить людей незначительных. И вот ещё что. Шоу «Пять стихий», как и участие в нём – всё это результат свободного волеизъявления свободных клиентов Терафозы. Согласны? Снова не слышу вас! – Майкл Кускофф повторяет жест с ухом. – Вот так. Славно. Спасибо за поддержку! И потом, какова альтернатива нашему миропорядку? Что нам, так сказать, предлагается взамен? Возможно, что-нибудь интересненькое? Давайте-ка посмотрим…

Картинка студии сменяется кадрами, по всей видимости, заснятыми в одном из миров, подвластных Вселенскому Халифату. Сначала зрители видят гигантскую городскую площадь, сплошь покрытую задранными к небесам задами молящихся; площадь поистине огромна, границы её теряются в жарком пыльном мареве, задов – миллионы и миллионы; звуковым фоном всему этому служит тоскливое завывание муэдзина. Видеоряд опять меняется, и теперь взорам зрителей предстают бесконечные колонны марширующих фидаитов – чёрные колонны под чёрными знамёнами. «Аллаху акбар!», – через равные промежутки времени свирепо скандируют фидаиты, потрясая оружием.

Снова студия, снова Майкл Кускофф.

– Ну как вам, господа свободные клиенты? Понравилось? Не очень? Хе-хе. Мне, пожалуй, тоже. Да, да, вот так живут подданные Вселенского Халифата. А ещё вам следует знать вот что. Стоит какой планете попасть под железную пяту этой мрачной империи, как Высший Совет муфтиев моментально налагает полный запрет на все радости жизни, на любые желания, любые развлечения. Несчастные подданные Халифата лишены всего! Все праздники, всякое наслаждение, даже самое невинное – под запретом. Искусство – харам, литература, если это не толкование их Великой и Единственной Книги – харам, музыка – тоже харам! И разумеется никакого нейронета. Особую ненависть халифатских улемов вызывают зрелища, подобные нашему замечательному шоу. Поэтому миры, подвластные Халифату, пребывают в вечном мраке, в вечном унынии. А населяющие их люди – в постоянном треморе и мрачном напряжении. Даже сам облик их изменяется под влиянием чёрной заразы, которую халифские улемы именуют своим Учением. Посмотрите! – Снова идут картинки с планет Вселенского Халифата. – Лица их угрюмы, глаза опущены. А как иначе? Ведь единственной целью правоверного халифатчанина может быть только бессмысленная аскеза и всепоглощающая скука. Или вечный газават с Медиа-содружеством. Лишь в этом их смысл, в этом одном – смысл их бессмысленных и безрадостных жизней. Война до конца, до последнего неверного. Но это – для мужчин. Удел халифатских женщин ещё печальней: они не имеют права работать, не имеют права отдыхать, не могут даже выйти из дому без сопровождения мужчины – они не имеют права ни на что! Только рожать и воспитывать новых фидаитов для бесконечного газавата. Жалкие, бесправные свиноматки!

Майкл Кускофф переводит дух. В его руке появляется бокал с красным вином. Он делает большой глоток, закатывает глаза и блаженно причмокивает:

– М-м-м! «Шато ля Логотип» шестилетней выдержки от виноделов Логотипского побережья. Рекомендую. Это лучшее красное. Особенно подходит к мраморной говядине, которую каждый из вас легко приобретёт в сети маркетов «Жир-треск». Какое послевкусие, м-м-м! Да, и вот ещё что я хотел сказать вам напоследок, дорогие мои клиенты. Древняя мудрость гласит: стадо не без паршивой овцы. К чему это я? А вот к чему. Последнее время среди жителей Терафозы и клиентов других планет Медиа-содружества всё чаще стали раздаваться отдельные голоса, пеняющие нам, владельцам и устроителям шоу, а также правительствам Медиа-содружества, что, типа, мы ничего не предпринимаем перед лицом растущей внешней угрозы. Дескать, одна за другой планеты нашего Содружества подпадают под власть Вселенского Халифата, а мы-де, как страусы, прячем головы в песок. И даже напротив. Дескать, политика наших властей в целом, и наше шоу в частности, расслабляюще, едва ли не разлагающе действуют на умы и сердца свободных клиентов. Они призывают нас к дисциплине и мобилизации, к бдительности и – о, боги! – к самоограничению. М-да… Так вот что я вам отвечу, господа паникёры: по мне, так самой эффективной преградой на пути халифатской экспансии служит неизменность нашего образа жизни. Изменив его, нарушив эту стабилизирующую неизменность, мы как раз и сыграем на руку идеологам Вселенского Халифата. Я, Майкл Кускофф, с полной ответственностью заявляю: лучший ответ на любые поползновения халифатских эмиссаров и агитаторов – это шоу «Пять стихий Шаданакара». Да, да и ещё раз да! Поэтому, смотрите нас! Оставайтесь с нами! Участвуйте в нашем…

Кускофф замолкает на полуслове, прикладывает указательный палец к уху и склоняет голову набок.

– Что? То есть, как выжил? Разве такое возможно?! Мы же все видели… Что-что?! Уже в Дуггуре? Не может быть… Но это просто… просто невероятно. Это невозможно, говорю вам, рыфра вас всех забери!!! Реклама! Реклама! Извините, мы вынуждены прерваться на рекламу.

 

 

STAGNUM. INTIUM
                       
Сначала он ничего не видел. Абсолютно ничего – ни малейших проблесков света, никаких намёков на краски. Он очнулся слепым и, кажется, бестелесным. Его наполняла и окружала сплошная тьма, без полутонов или оттенков. После множества ярких, сверкающих всеми возможными цветами видений, непередаваемо жутких и в то же время прекрасных, которые, впрочем, почти невозможно было ни вспомнить, ни связно пересказать, такая темнота действовала даже успокаивающе. Ему смутно грезилось, будто предшествовавшие ей увлекательные кошмары длились целые века, бесчисленное количество раз успел он умереть и воскреснуть, обрести и потерять тысячи жизней, прежде чем фантазмы, так долго и упорно искушавшие его разум, иссякли и сознание погрузилось, наконец, в эту спасительная черноту... Но постепенно мрак, заполняющий всё его существо, начинал отступать и рассеиваться. Зрение возвращалось к нему. Вместе со зрением он обрёл и тело. Правда пошевелиться он пока не мог, хотя и пытался, старательно напрягая мышцы, тараща глаза и двигая бровями. Он лишь чувствовал, что лежит навзничь на чём-то мягком и прохладном. Над ним – неясно, низко или высоко – распростёрлась некая субстанция, расстилалось нечто тёмное с неоднородным синеватым отливом, что-то утыканное разновеликими, но, в массе своей, мелкими мерцающими точками; больше всего это походило на дырявый полог, сквозь который пробиваются слабые лучики солнца… Через некоторое время он уже мог двигать пальцами рук, даже сумел сжать их в кулаки, хотя это и потребовало значительного напряжения воли. Всецело занятый такими физическими манипуляциями и наблюдениями он далеко не сразу осознал, что совершенно не помнит, кто он такой. Когда же эта простая и очевидная мысль пришла ему в голову, он почувствовал страх, его едва не охватила паника. Но он быстро взял себя в руки, обуздал не в меру разыгравшееся воображение и занялся скрупулёзным самоанализом. Кто же он? Где находится? Что произошло? Нужные ответы не всплывали в памяти. Точнее, там теснились тысячи взаимоисключающих ответов. Какой из них верный, он не знал... Напрасно он сосредоточивался, очищал сознание от лишних образов или пытался обнаружить в их беспорядочно-калейдоскопическом мельтешении хоть какие-то ассоциации, малейшие намёки, способные стимулировать возвращение личностной памяти, – никакого результата. Напрасно старался воскресить в себе хотя бы тени имён и событий, отпечатки зрительных или эмоциональных переживаний, могущих натолкнуть на верный след, – таковых неизменно оказывалось слишком, чересчур много... Мутная волна злости опять накатила на него, багровым туманом затопила разум; в бессильной ярости скрипнул он зубами, вскинул кулаки и тут же понял, что в состоянии свободно двигать руками, ногами и корпусом. Вероятно, чрезмерные психические усилия ускорили процесс репродукции двигательных рефлексов. Он медленно приподнялся и сел. Взмахнул руками, согнул ноги в коленях. Замечательно. Тело полностью подчинялось. Только теперь этого ему было уже мало. И даже не удовлетворяло ни в малой степени... Как его имя? Множество, настоящий легион имён промаршировал перед его внутренним взором. Что это за место? Картины бесчисленного количества миров, обжитых его кошмарными двойниками, вновь замелькали в мозгу, увлекая в дурную бесконечность... Он облизал потрескавшиеся губы, набрал в грудь воздуха и попытался крикнуть. Лишь хриплый стон сорвался с губ. Но – о, чудо! – этого оказалось достаточно. Он с несказанным облегчением узнал собственный голос. Узнал и вспомнил, кто он такой. Вспомнил и всё остальное. Знание пришло внезапной вспышкой озарения. Всё сразу и целиком.
Непроглядно-чёрный, пронизанный частыми светящимися дырками полог обернулся небом и стал наливаться мутноватой ещё голубизной. Тотчас, так, словно кто-то вдруг со всей дури врубил на полную мощь гидрокалорифер, пахнуло жаркой сыростью – зародышем тяжёлого влажного зноя, и дуггурские джунгли возникли перед глазами де Бира тоже разом и как бы из ничего – необъятные, однообразно пёстрые, дышащие мириадами диких звуков и ещё более диких запахов. Этажи чудовищной растительности громоздились друг над другом, вырастали один из другого, нависали плотными бесформенными каскадами, закручивались причудливыми тысячекрышными пагодами, глянцевито поблёскивали восковой зеленью в лучах восходящего светила; плотная колоннада могучих стволов поддерживала их снизу и сама, в свою очередь, крепилась густыми переплетениями лиан, контрфорсами кустарников и частоколами высоких грубостебельных злаков.
Немедленно стало трудно дышать.
Де Бир поднялся, некоторое время старательно разминал затёкшие члены, произвёл несколько наклонов и приседаний, понял, что чувствует себя на удивление хорошо – последствия недавнего (или всё-таки давнего?) визита в гнездилище огненных стихиалей чудесным образом исчезли, – потом занялся осмотром снаряжения.
Собственно, снаряжением это можно было назвать с большой натяжкой: в траве, рядом с тем местом, где он только что лежал, валялись брезентовые штаны, такая же роба, грубые башмаки, оплетённая металлическая фляга с водой, вместимостью пинты в полторы, брикет прессованного пеммикана в фольге, пробковый шлем с противомоскитной сеткой, да мачете с грубой деревянной рукояткой и без ножен; широкое лезвие его было иззубрено и покрыто пятнами ржавчины.
Гир де Бир усмехнулся, – впечатляющий набор! В самый раз для покорения дебрей Дуггура. Одевшись и сунув плитку пеммикана в задний карман брезентовых штанов, он прицепил флягу на поясной ремень, за него же заткнул мачете, потом примерил пробковый шлем. Шлем оказался великоват, и де Бир вынужден был набить его жёсткой сухой травой; сетку опускать не стал – во-первых, надобности в ней покуда не имелось, а во-вторых, она была слишком частой и затрудняла видимость.
Прежде, чем отправляться в путь, де Бир поднёс к лицу правую руку и слегка потёр друг о друга пальцы; немедленно по всей кисти распространилось тепло, приятное покалывание и довольно ощутимое жжение. Словно он окунул руку в горячую воду. Де Бир удовлетворённо хмыкнул, но продолжать эксперимент не стал, – устроители Игры не должны ничего заподозрить; Дар Рыфры стоит до поры до времени сохранить в тайне.
Как только открытое пространство осталось позади, он последний раз взглянул на солнце, взмахнул на пробу мачете, проверяя, плотно ли клинок сидит в рукояти, хорошо ли уравновешен, пожал плечами и решительно вступил под сумрачную сень вечнозелёных реликтовых великанов.
Живая стена джунглей поглотила де Бира и сомкнулась за его спиной.
Неполных двое суток предстояло ему продираться сквозь эту непролазную, сочащуюся водой и ядом чащобу. По крайней мере, он рассчитывал именно на такой срок. Точных расстояний и, соответственно, времени, которое потребуется на их преодоление, не знал никто. По его сведениям, до прибрежных мангровых зарослей было не более десяти – двенадцати миль. А дальше... Дальше загадывать не имело смысла. Сначала надо попытаться оставить за спиной хотя бы часть пути. Считалось, что до сей поры никому, ни единому человеку не посчастливилось пройти больше мили. Ибо стихиали Дуггура – хищные эгрегоры и жадные до человечьей крови игвы не оставляли добыче шансов на спасение. Ходили, впрочем, смутные слухи, будто великий исследователь-визионер Дан анд Веер, прежде чем сгинуть как раз в здешних местах, сумел-таки добраться чуть не до границ самой Топи. Где, вероятно, и стал поживой для прожорливых волгр.
Но не одни только бесчисленные плотоядные и кровососущие твари подстерегали неосторожного путника под пологом этого леса. Сама здешняя флора, сами деревья и растения представляли немалую опасность: толстые кишки лиан-зоофагов неожиданно сжимались, свиваясь в замысловатые петли, и норовили расплющить, удушить жертву в своих объятиях; листья всех форм и расцветок, ощерившиеся зазубренными ядовитыми колючками, тянулись к нему с вожделением серийных маньяков; плотный на вид дёрн мог в любой момент расступиться под ногами, увлекая человека в чёрные провалы бездонных водяных ловушек; чудесные нежные цветы источали зловонные миазмы, способные помрачить рассудок и вызвать настолько жуткие галлюцинации, что несчастный начинал в ужасе метаться по лабиринту из неохватных древесных колонн, метаться до тех пор, покуда взбесившееся воображение не загоняло его в какую-нибудь гибельную ловушку или берлогу, туда, где тухли и разлагались останки прошлых незваных пришельцев...
Де Бир двигался на юг. Хотя направление принципиального значения не имело – все пути в Дуггуре вели к Топи. Но инстинкт подсказывал ему, что южный путь предпочтительнее. Почему, он объяснить не мог, да и не пытался – инстинкту следует доверять, вот и всё.
За первый час он успел углубиться в дебри девственного леса не более чем на полмили. Идти было нелегко, каждый шаг давался с трудом: мало того, что ярд за ярдом приходилось брать с боем, прорубать мачете, так ещё и ноги путались в густом сплетении жирного травостоя; стебли и листья большинства злаков имели железы, выделяющие масло с резким своеобразным запахом, так что очень скоро вся – и без того успевшая отсыреть – одежда де Бира буквально пропиталась вонючими маслянистыми выделениями. И это несмотря на то, что грубая прорезиненная ткань её, казалось бы, как раз и предназначалась для отторжения любой влаги.
Очень досаждали муравьи. Древоточцы, слепачи, жнецы, пёсьи, фараоновы, чёрные, рыжие, белые, красные... Мелкие – едва различимые, и крупные – величиной с палец... Этих гадов водилось тут огромное количество, самых различных мастей, размеров, статей и окраски. Они в изобилии населяли все уровни леса, сновали по стволам, листве и соцветиям, постоянно сыпались с лиан, пробирались за шиворот, заползали в рукава и штанины, немедленно принимаясь кусать и жалить, вызывая то продирающую до костей боль, то нестерпимый зуд. Словом, отравляли жизнь, как могли. Поделать с ними ничего было нельзя. Запах пота манил проклятых тварей как цветочный нектар пчёл.
Деревья и кусты сплошь оплетали лианы, покрывали безобразно разросшиеся колонии эпифитов. Даже для вооруженного мачете человека эти упругие тенёта создавали преграду почти непреодолимую. Длинные косматые бороды висячих лишайников, целые коралловые атоллы разных бромелий, колючая бахрома рипсалиса, воздушные корни-пневматофоры как могли сопротивлялись напору де Бира. Липкая паутина лезла в нос и глаза; вскоре появились и москиты...
Он продолжал идти вперёд. Сквозь всё это цветное безумие.
Несколько раз, когда на пути его вставали совсем уж непроходимые гилеевые заросли, де Биру приходилось сворачивать, выискивать и прорубать обходные пути.
Уже дважды де Бир натыкался на купы плотоядных зооморфов. К счастью, он вовремя заметил перистальтические сокращения, омерзительную дрожь вожделения их чешуйчатых щупалец и сумел избежать роковых объятий.
Де Бир удвоил усилия, с яростью врубаясь в зелёную стену, мощными ударами рассекая лианы полуфутовой толщины.
Странно, но ни одной бродячей хищной твари ему пока не встретилось. По крайней мере, крупной. Возможно, в этой путанице ветвей, лиан и листьев таковые и не водились; свободно передвигаться здесь могли разве что змеи да крысы. То и дело попадались гигантские многоножки-сколопендры, двухголовые амфисбены, оставляющие за собой длинный дымящийся след хелидры, свирепые дипсады и гребёнчатые престеры, те самые, чей укус заставляет жертву раздуваться, превращаясь в бесформенный ком плоти. Но на этих обитателей нижних ярусов он не обращал особого внимания. Все они были ядовиты, многие – смертельно, но сейчас, днём, не слишком активны, а потому не опасны. Правда, де Бир не сомневался, что за ним скрытно наблюдают. И не только Устроители Игры. Он, можно сказать, всей кожей ощущал постоянную слежку. Чей-то внимательный и злобный взгляд всё время упирался ему в спину. Словно некий холодный, чуждый каким бы то ни было человеческим чувствам и эмоциям разум стремился проникнуть, внедриться в его сознание. Периодами это отзывалось приступами тупой боли в голове, иногда заставляло идти туда, куда не следовало, пару раз он даже вздрагивал от неожиданности, когда вдруг понимал, что в этот самый момент кто-то с явной брезгливостью норовит покопаться в его мозгах... Напрягая зрение, – слух тут помочь не мог, его окружала настоящая какофония звуков, – он пытался разглядеть своего врага в редких просветах между деревьями. Тщетно. Но чувство, что он, Гир де Бир, дичь, а где-то неподалёку бродит безжалостный, осторожный и очень умный охотник, не оставляло.
Вскоре характер почвы изменился. Дёрн пружинил под ногами из-за обилия мхов и риниофитов, на пути всё чаще стали попадаться озерца открытой воды. Чёрные, с радужными пятнами и разводами, будто нефтяные лужи. Их становилось всё больше; на чёрной глади плавали крупные бледные цветы со странным, тревожным ароматом. Деревья тоже, казалось, увеличились в размерах. Вокруг рос древовидный папоротник невероятной высоты; его огромные разлапистые вайи шелестели в верхних ярусах, образуя плотный зелёный купол, и простирались над самой водой. Гигантские хвощи-каламиты и похожие на мохнатые колонны лепидодендоры опасно щерились во все стороны длинными, смахивающими на шила листьями... И эта влажная духота. Затхлый, до предела насыщенный мутной моросью и запахами гниения воздух... Кажется, в пылающей душегубке Гашшарва и то дышать было куда легче. Но продвигаться вперёд стало чуть проще – лианы отчего-то не жаловали этот вид растительности.
Правда, видимость всё равно ограничивалась несколькими ярдами – часто растущие стволы сильно сужали поле зрения, да и нависающий сверху непроницаемый шатёр ветвей и листвы не способствовал свободному проникновению солнечных лучей.
Де Бир срезал побег похожего на бамбук растения и теперь время от времени тыкал им впереди себя, проверяя надёжность почвы; сверзиться в какую-нибудь скрытую под слоем сфагнума яму у него не было ни малейшего желания. Кроме того, хорошо заострённая палка могла в случае чего послужить копьём или, по крайней мере, средством устрашения.
Ещё через несколько миль ковёр из буро-зелёных мхов стал плотнее, выше и гуще; поверхность земли полностью скрылась под ним; при каждом шаге ноги утопали чуть не до середины голеней. Появились какие-то нелепые образования вроде грибов – с толстыми ноздреватыми клубнями у основания и широкими шляпками грязно-розового цвета; шляпки шевелились и подрагивали самым неприятным образом; по их выпуклой, поблёскивающей тусклым глянцем поверхности ползали не менее отвратительного вида насекомые – с устрашающими жвалами и клешнями. Де Бир тронул один из таких грибов концом импровизированного копья, и тот немедленно лопнул, буквально взорвался с громким хлопком; мириады спор взметнулись в воздух и повисли над землёй облаком серого дыма; вокруг распространился резкий запах падали. Де Бир задержал дыхание и поспешил обойти колонию странных порождений Дуггура. Тем более что над ней взвились и принялись с недоброжелательным жужжанием нарезать круги сотни тех самых жутковатых насекомых, которые копошились до сего момента на мясистых грибных шляпках.   
Между тем день перевалил на вторую половину. Близился вечер. Под многоярусными кронами лесных великанов и без того царил мутный зелёный полумрак, а теперь стало просто ничего не видно. Какие-то тени, абрисы и смутные силуэты. Гир де Бир остановился, закрыл глаза, приспосабливая зрение к почти полному отсутствию света. На какое-то время это ему удалось, помогла былая охотничья сноровка, но очень скоро всё равно пришлось остановиться. Пора делать привал. Идти в такой темноте дальше было бы равносильно самоубийству.
Правильную стоянку разбивать он не намеревался. Да это было и невозможно. Де Бир подыскал подходящее развесистое дерево – настоящего лесного гиганта с зонтичной кроной и странными досковидными рёбрами на высоких поверхностных корнях; рёбра выступали на восемь-десять футов, образуя с осью неохватного ствола острые углы и представляя, таким образом, готовые стены для временного жилища. Оставалось лишь покрыть их крышей. Де Бир нарубил с других, росших поблизости деревьев охапку широких перистых листьев и тщательно замаскировал ими вход в самую глубокую из естественных нищ; получилось вполне приемлемое убежище.
Только теперь он заметил, что, помимо золотисто-жёлтых цветов, собранных в крупные густые метёлки, крону облюбованного им дерева усыпает множество похожих на большие каштаны плодов с частыми колючками. Но де Бир не чувствовал никакой исходящей от них опасности; напротив, вид и запах этих плодов казались ему приятными. Обычно же он никогда не ошибался в подобных вещах, нюх на яды был у него просто поразительный. Де Бир сорвал один из колючих «каштанов», рассёк мачете и втянул носом терпкий пряный аромат, потом лизнул желеобразную мякоть и замер, прислушиваясь к возникшим ощущениям. Да, без сомнения, плоды съедобны. Ну что ж, полезное дополнение к скудному рациону из воды и пеммикана.
Прежде чем расположиться на ночлег, де Бир тщательно натёр открытые участки тела соком из кожуры съеденных плодов. Одежда и без того пропиталась всевозможными растительными выделениями, но лишняя предосторожность не помешает. Возможно, так таящиеся в ночи твари не смогут его учуять. Кроме того, он обратил внимание, что вездесущие муравьи по какой-то причине избегают как раз этих самых, приглянувшихся ему плодов с терпкой мякотью.
Де Бир забрался в убежище и постарался устроиться поудобнее; в ветвях и листве, закрывающих лаз, он оставил пару небольших отверстий, чтобы иметь возможность видеть подходы к дереву; самодельное копьё положил рядом, а мачете устроил на коленях, однако из рук не выпустил.
Странно, но ощущение наблюдающего за ним неусыпного ока притупилось. Де Бир полагал, что к ночи, когда активизируются все возможные силы зла, и слежка станет ещё более заметной. Ничего подобного. Это обстоятельство, вместо того, чтобы обрадовать, отчего-то наполняло его смутной тревогой. Затаившийся противник гораздо опаснее явного. Но не только такие очевидные соображения заставляли де Бира беспокоиться. Опустившаяся на сельву Дуггура ночь вообще не казалась обычной. Поразительная тишина объяла окружающие его девственные заросли. Смолкли голоса мелких животных, пернатые прекратили свои бесконечные переклички; казалось, замерли даже шорохи насекомых.
Несмотря на тревогу, он начал было засыпать, – сказывалась накопившаяся за день усталость, – когда тишину джунглей внезапно разорвал оглушительный утробный рёв. Низкие звуки его ещё не успели раствориться в воздухе, как ему ответил другой, на этот раз – гораздо ближе, чем предыдущий. Тональность второго вопля была иная, более высокая – его издавало существо явно не того же самого вида. Но, главное, оно находилось где-то совсем рядом, судя по всему, слева и позади от укрытия.
Де Бир осторожно поднял и выставил перед собой копьё, в правой руке он продолжал сжимать мачете. Прошло несколько минут – новых воплей не последовало. Может, и на сей раз пронесёт? Бесшумно подавшись вперёд, он ещё пристальнее вгляделся во мрак, царивший за защитным пологом из зелени. Никаких признаков движения. Хотя незадолго перед тем вышла луна, в лесу не стало светлее. Но тени и контуры ближайших деревьев он видел отчётливо.
Едва он подумал, что опасность миновала, как громкий треск в ближайших зарослях убедил его в обратном. Нечто огромное ломилось, не разбирая дороги, через сельву. Пёрло, сокрушая на своем пути деревья и подминая кустарники. Прямиком сюда, к его потаённому укрывищу. Земля содрогалась, стонала под чудовищно тяжёлой поступью.
Де Бир закрыл глаза. Он попытался освободиться от всех мыслей, очистить сознание, слиться в единое целое с джунглями. Попробовал представить себя одним из бездушных созданий Дуггура, неотъемлемой частью его извращённого организма...
Шум продолжался и нарастал. Кроме хруста и треска стали слышны мощные взрыкивания, хриплое натужное дыхание; повеяло животным смрадом. Что-то неведомое надвигалось на него. Беспощадное, свирепое, неимоверно кровожадное и абсолютно бесформенное. Воплощённый ужас.
Де Бир не шевелился. Он выжидал.
Через мгновение оно появилось. Выползло словно туманная гора. Непередаваемо жуткое и немыслимо безобразное. Волна древней ненависти и самой лютой злобы катилась перед этим порождением проклятого семени Гагтунгра. Густое облако гнуса висело над безразмерной тушей, скрадывая её очертания. Без сомнения, это была игва – одна из древних владычиц Дуггура. Существо, не имеющее демонической природы, не смогло бы учуять его запах. Среди здешних обитателей, только игвы да эгрегоры восполняли убыль жизненных сил гаввахом – тонкоматериальными эманациями страха и страдания. А ведь всякая особь, наделённая хотя бы зачатками разума, в обилии выделяет подобные эманации. Как при жизни, так и в нисходящем посмертии...
Де Бир представил, что сознание его пусто, словно гнилой орех, как просветлённый интеллект последователя Шакьямуни, точно разжиженные мозги воинственно-покорного адепта величайшего из Хашимидов или опростившийся дух исихаста-омфалопсихия. Мысли его стали мыслями тростника, лишь слегка колеблемого лёгким ветерком. Чувства его стали чувствами ночного мотылька-бражника, озабоченного исключительно процессами перекрёстного опыления, вольным порханием с тычинок на пестики. А эмоции уподобились переживаниям лещинного скрытоглава, занятого вдумчивым перевариванием полынного жмыха.
Казалось, усилия не пропали даром – игва приостановилась, будто споткнувшись о невидимую преграду или потеряв сигнальные ориентиры, потом и вовсе замерла. Ярдах в сорока от затаившейся жертвы. Некоторое время она стояла, шумно принюхиваясь и поводя из стороны в сторону жутким подобием угловатой башки. Де Бир с облегчением выдохнул – это было ошибкой – чудовище тут же сорвалось с места и ринулось к его укрытию...
...Земля вскипела, вспучилась приливной волной под мощными ударами всех ста сорока восьми конечностей монстра. Настоящая лавина из комьев почвы и остатков растоптанных растений взвилась в воздух и обрушилась вниз, сметая хрупкое лиственное ограждение убежища. Та же лавина наполовину погребла под собой вход в него. Но де Бир не надеялся, что куча земли поможет скрыть его местонахождение или, тем более, сколько-нибудь задержит игву. Он с чувством, близким к отчаянию, огляделся по сторонам. Бежать было некуда. Да и бессмысленно.
Впрочем, охватившее его отчаяние не имело ничего общего со страхом. Просто де Бир был разгневан. Так нелепо попасться! Настолько утратить бдительность!.. Он продолжал крепить ментальные барьеры вокруг своего сознания, не переставая лихорадочно размышлять. Как поступить? Использовать Дар Рыфры? Об этом не могло быть и речи. Тогда миссию можно считать проваленной – он не сможет ничего, абсолютно ничего противопоставить всеобъемлющей мощи уицраора Терафозы. Тогда что же? Неужто он проделал весь этот долгий путь, одолел бесчисленные опасности большинства изнаночных миров Шаданакара для того только, чтобы вот так вот бездарно сгинуть в пасти одной из низших стихиалей Дуггура? Быть пожранным отвратительной бессмысленной тварью? Ну уж нет! Де Бир быстро подавил мгновенный прилив ярости и заставил себя успокоиться. Сейчас не время сетовать на собственную неосторожность. Выход должен быть. Выход есть всегда.
В этот самый момент земляной вал осыпался и в открывшемся проёме показалась шишковатая, вся в роговых, непрерывно пульсирующих наростах морда и устрашающая пасть со здоровенными как бивни клыками; выпученные, смыкающиеся на темени диски глаз мерцали завораживающими бликами; голубые и зелёные искры пробегали по ним, точно электрические разряды в неисправном фотонно-магнитном генераторе.
Де Бир оцепенел. Он не обращал внимания на тягучие сопли ядовитой слюны, висящие на нижней, угрожающе выпяченной челюсти монстра; не чувствовал густой вони напоенного трупным смрадом дыхания. Он видел перед собой только глаза. Громадные опалесцирующие глаза чудовищной стихиали. И ему казалось, будто все тысячи шестигранных омматидий этих фасеточных зенок уставились прямо на него.
На самом деле, игва пока его не видела. Чуяла, конечно. Не могла не чуять. Но не видела. Впрочем, это вопрос времени, всего нескольких коротких минут. Де Бир физически ощущал, как один за другим рушатся, обращаются в ничто защитные барьеры и крепы его разума. Ещё немного и всему конец. Он вжался в шершавый древесный ствол, в последний раз пытаясь прикинуться мельчайшим из убогих автохтонных детищ дуггурской сельвы, всего лишь ничтожным узелком на нитях её гигантской мицелиевой паутины, плотью от плоти здешнего видового многообразия...

Смахивающие на перевёрнутые параболические антенны буркалы не переставая шарили по оборонительным бастионам ментального поля де Бира, прощупывали фортификационный периметр вокруг скопления нервных клеток его серого вещества, выискивали и находили бреши во фланках, эскарпах и равелинах, охраняющих заповедные владения его сознания. Рассеянный, несфокусированный взгляд гнусной твари обладал странной силой: де Биру чудилось, будто диковинная помпа выкачивает из него жизненные силы; представлялось, как некий прожорливый гурман с наслаждением высасывает его волю к сопротивлению, поглощает, словно икру из несчастного беспомощного спамуса. Это даже не походило на грубое вторжение, мгновенный взлом разума чуждой ему, инородной силой. Совсем нет. Скорее, создавалось устойчивое и вполне определённое впечатление, будто кто-то на редкость благожелательный и добродушный с медлительным удовлетворением смакует его интеллект. Неспешно хлюпает через узкую соломинку, пьёт точно густой сироп или питательный молочный коктейль. Оттягивая удовольствие и стараясь тщательно распробовать, абсорбировать всякий нюанс, каждый аспект и неповторимый оттенок вкуса...
Кажется, всё бесполезно... И тут – уже на грани неизбежного поражения – он вспомнил о втором услышанном им ранее вопле, том самом, что раздался позади и слева. Без сомнения, где-то поблизости бродило ещё одно чудовище. И кто знает, нельзя ли его как-нибудь использовать. Во всяком случае, стоило попробовать. Не переставая поддерживать остатки ментальной блокировки, де Бир слегка, совсем чуть-чуть приоткрыл последний уровень защиты, проделал крошечную щель и выдвинул наружу тончайший мысленный зонд. Удача ему улыбнулась – осторожно прощупав окружающее пространство в поисках блуждающих мыслеформ, он почти сразу наткнулся на искомый объект. Нечто не менее огромное, чем пялившаяся на него в настоящий момент игва таилось во мраке ночи. Что же это такое? Де Бир приблизил виртуальный зонд к мозгу неведомой твари, аккуратно запустил его внутрь, проник в субарахноидальное пространство и быстро пронзил все три волокнистые мозговые оболочки. Да, это на самом деле была удача – совсем недалеко, приблизительно в ста футах от него, бродила хищная эгрегора.
Вообще, эгрегоры обычно не враждуют с игвами, предпочитая более слабых соперников. Но сейчас это не имело значения. Мысль де Бира скользнула по невидимой струне, протянувшейся между ним и эгрегорой, и принялась раздражать мозжечок и затылочные доли больших полушарий её примитивного мозга – тварь приметно занервничала; тогда де Бир стал исподволь внедрять в её подсознание чувство голода и лютой ненависти к игве, этой никчёмной горе мяса, которая только и годна на то, чтобы удовлетворить колоссальный аппетит демонической стихиали, притушить снедающее её изнутри пламя всеобъемлющей прожорливости.
Долго стараться не пришлось, приём сработал – алчный разум хищника враз ухватил необходимое. Эгрегора зарычала и пришла в движение. Ещё через мгновение морда игвы дёрнулась, будто получив удар током, и резко отпрянула прочь; визгливо-протяжный, похожий на тоскливые рыдания вой огласил окрестные заросли. Битва началась. Две чудовищные стихиали сцепились друг с другом в смертельной схватке.
Путь был свободен.
И вовремя – де Бир совершенно вымотался. Фактически он находился на грани полной потери сил; дольше поддерживать ментальную защиту он бы не смог.
Как только звуки яростного сражения стали удаляться, де Бир выбрался из оказавшегося не слишком надёжным убежища и бесшумной тенью скользнул вглубь леса.

 

 

СТУДИЯ. ПРЯМОЕ ВКЛЮЧЕНИЕ. ДЕНЬ ПЯТЫЙ

 

– Вот так-так! Вот так-так! Каков наш удалец. Молодчина, Гир! Поднажми, де Бир! Давай-давай, – восхищённо комментирует ведущая; впрочем, её возгласам недостаёт искренности, и они всё более походят на причитания, – мы все держим за тебя кулаки, парень. Вы тоже видите это?! Прямо сейчас последний участник нашего шоу, непобедимый Гир де Бир штурмует хищные джунгли Дуггура. И уже вот-вот проникнет в самое сердце последней Стихии Шаданакара. Никто и никогда за всю историю «Пяти стихий» не забирался столь глубоко. Болото, Великая Топь! Трясина Ганникса! Итоговая, Пятая Стихия! Древняя как антимир субстанция, не являющаяся ни землёй, ни водой… А этому парню всё нипочём! И в огне не горит, и воде не тонет. Не игрок, а какой-то универсальный солдат. Даже игва его не взяла… Что-то будет дальше? Мы увидим это после неминуемой, но совсем коротенькой рекламы. Оставайтесь с нами!

Воспользовавшись паузой, Тина удаляется в грим-уборную и обнаруживает там Майкла Кускоффа; тот развалился в кресле; в одной руке у него объёмистая сумка, в другой початая бутылка виски; он отхлёбывает прямо из горлышка, переводит мутный взгляд на Тину и хихикает:

– А, жёнушка! Шоу должно продолжаться, не так ли?

– Да ты пьян! – возмущается Тина. – Тебе же сейчас выступать.

– К чертям, – бормочет Майкл и надолго приникает к бутылке. – Разве до тебя ещё не дошло? – спрашивает он, переведя дух. – Это конец, фенита.

– Брось, – неуверенно возражает женщина, – Трясины Ганникса ему всё равно не пройти.

– Убеждена? – усмехается Майкл. Он пытается встать с кресла, но шлёпается обратно. – А если?

– Ну и что? – раздражённо пожимает она плечами. – Ни одному клиенту, никому из людей не дано справиться с уицраором, демоном законности Терафозы. Сам знаешь.

– Ты всё еще не поняла, – вяло качает головой Кускофф. – Ни одному клиенту не под силу совершить того, что удалось этому твоему Гиру… Между прочим, ты слышала о фидаитах?

– Фидаиты? – хмурится Тина. – Что ещё за звери?

– Ассасины-смертники, выученики некоего Хасана ас-Сабаха, более известного как «Старец Горы». Проще говоря, элитные диверсанты Вселенского Халифата.

– К чему ты это мне рассказываешь? – недоумевает женщина. – Особенно сейчас? Что мне за дело до каких-то ассасинов-диверсантов?

– Ходят легенды, что лучшие из них – избранные, самые приближенные к Старцу Горы, владеют техникой «загрузки сознания». И могут переселяться из одного тела в другое – менять тела, как перчатки. А своего собственного при этом вообще не имеют. Представляешь? Здорово, да? Ха-ха! Вот перед тобой добропорядочный, всем известный клиент, а на самом деле это лишь обманная оболочка, эдакая куколка. Внутри которой притаился профессиональный отмороженный убийца! И ни сличение отпечатков или радужки глаз, ни даже ДНК-анализ, не способны обнаружить подмены. Понимаешь, о чём я?

– Нет!

Майкл вздыхает и сплёвывает на пол.

– Ну а про спящие ячейки фидаитов ты слышала? Здесь, у нас, на Терафозе.

– Я не интересуюсь политикой, – нетерпеливо отмахивается Тина. – И что это за спящие ячейки? Что с ними не так?

Майкл делает приличный глоток и снова хихикает:

– Говорят, они проснулись.

– Боги! – закатывает глаза женщина. – Ты несёшь какой-то бред.

Майкл заливает в себя остатки виски и, презрительно скривив рот, замечает:

– Иногда мне кажется, у тебя и вместо мозгов – силикон. На Терафозе творится чёрте что, того и гляди вспыхнут волнения, беспорядки… Может начаться резня, понимаешь ты это?!

– Это не моя и не твоя забота! За порядком обязано следить правительство. В конце концов, мы платим налоги.

– Правительство?! Ты имеешь в виду кучку имбецилов во главе с дауном?

– Хватит! – взвизгивает Тина. – Возьми себя в руки, Майкл!

Но тот не унимается и продолжает бормотать:

– Это какое-то сумасшествие, – бубнит он. – Куда мы катимся? Точно весь мир сошёл с ума. Всё одно к одному: сначала этот твой до странности неуязвимый Гир де Бир, теперь ещё, откуда ни возьмись, фидаиты… Полагаешь, это совпадение? Крах шоу, крах Терафозы… Крах всему!

– Повторяю, Майкл, – со стоном восклицает ведущая, – лучше возьми себя в руки и поищи достойный выход из создавшегося положения. С де Биром нужно что-то решать.

– Достойный выход? Хе-хе-хе! Конечно. Всенепременно. Вот именно – выход! Пора на выход.

 – Может его… того? – Тина выразительно чиркает ребром ладони по горлу. – Пока не поздно.

– Дура что ли?! – он с силой швыряет опустевшую бутылку в угол; раздаётся звон, осколки разлетаются по всей грим-уборной. – Да за ним сейчас смотрят тысячи камер с разных планет Содружества. Как-никак, он первый финалист за всю историю «Пяти стихий». И последний, разумеется.

– Что же тогда нам делать?

– Что вам делать, не знаю, – заявляет Майкл. Ему всё-таки удаётся подняться. Он закидывает сумку на плечо и на нетвёрдых ногах направляется к выходу. – Я лично сваливаю.

– Из студии?

– С планеты, идиотка!

 

 

STAGNUM. FINIS

Рассвет второго дня пути застал де Бира на берегу крошечного озерца. С трёх сторон водоём окружали джунгли, а с юга открывалась извилистая, теряющаяся где-то вдали протока. Широкие галечные отмели по обеим её сторонам свидетельствовали, что вода здесь порой значительно прибывает. Видимо, в период дождей.
Последнее обстоятельство не могло не беспокоить де Бира, ибо он отлично знал, – время смены муссонов должно начаться вот-вот, не сегодня-завтра. Путешествовать по затопленной гилее – удовольствие ниже среднего. А ручейки, превратившиеся в бурные потоки, вполне могут стать непреодолимым препятствием.

Вчерашний переход не прошёл даром: у де Бира болели все мышцы. Но трудными, как всегда, оказались лишь первые шаги; постепенно мускулы разработались, пришли в норму.
Прежде чем продолжать путь, де Биру хотелось точнее определить направление. Чтобы оптимизировать усилия и не плутать понапрасну, огибая заведомо непроходимые участки. После коротких поисков он высмотрел гигантскую псевдосумауму, чья крона далеко вздымалась над окружающими деревьями, а ствол – вернее, множество росших из единого корневища стволов – позволяли взобраться на значительную высоту.
Мачете пришлось оставить внизу – держать его в руках при подъёме было невозможно, а укреплённое за поясом оно сковывало движения. И хотя без оружия, даже такого примитивного, де Бир чувствовал себя голым, он воткнул мачете в землю, а сам стал проворно взбираться наверх. Дерево в обилии покрывали эпифитные мхи, лианы и какие-то цветковые растения, что весьма облегчало подъём. Множество тесно, но не вплотную сомкнутых стволов позволяло упираться спиной, стопами и коленями в соседние и таким образом продвигаться вверх, даже при полном отсутствии сучьев. За три четверти часа де Бир добрался до кроны и кое-как примостился в узкой развилке между ветвями; дальше лезть стало опасно – слишком тонкие ветви могли не выдержать его веса.
Осмотревшись, де Бир понял, что находится, вероятно, на расстоянии полутора сотен ярдов от земли. Но и отсюда разглядеть что-либо было трудно – перед ним расстилался сплошной океан зелени. Впрочем, нет. Где-то в пяти-шести милях к югу цвет крон менялся на более тёмный, а сами они становились заметно ниже; скорее всего, именно там начинались мангровые заросли, за которыми чудовищные джунгли Дуггура переходят в бескрайнее болото, в Великую Топь, жуткую Трясину Ганникса. Его путь лежал именно туда, в самое логово прожорливых волгр... Дальше увидеть ничего невозможно. Де Бир понял, что самый лучший способ добраться до мангровы – идти вдоль протоки, держась галечных отмелей. Протока прихотливо извивалась среди зарослей, зато, двигаясь по ней, можно сэкономить время – не придётся прорубаться сквозь гилею. Пройти через джунгли слева или справа от неё, – по крайней мере, на расстоянии мили в ту и другую сторону, – нечего и пробовать: там явственно различались многочисленные розовые и бордовые очаги произрастания зоофагов. Себе дороже. Конечно, несколько таких же зловещих вкраплений виднелись и совсем рядом с протокой, но здесь этих тварей росло гораздо меньше, и размеры их казались не столь впечатляющими.
Де Бир оторвался от созерцания пейзажа и стал спускаться. По дороге вниз он обдумывал, не попробовать ли соорудить плот, и чем ниже он спускался, тем больше эта идея ему нравилась. Действительно, сооружение плота упростило бы задачу. Куда как удобнее и быстрее сплавляться по воде, нежели брести сушей, то и дело рискуя напороться на плотоядную флору. Не говоря уже о фауне. Какое-никакое водное средство передвижения всё одно потребуется, когда он доберётся до болота. Так почему не позаботиться об этом загодя? Правда, с его мачете никаких брёвен не нарубишь. Чтобы повалить хотя бы один крупный ствол, пришлось бы затратить полдня. Но ведь можно сделать его многослойным: скажем, из трёх или четырёх рядов не слишком толстых деревьев; таких, что возьмёт его хилое оружие. Лиан тут больше чем достаточно. Так что с креплением плота проблем не возникнет.
Когда де Бир оказался на земле, он утвердился в этой мысли и немедленно занялся постройкой плавсредства.
Он быстро нарубил и очистил от ветвей порядка сотни деревец толщиной в руку. Нарезав лиан, де Бир принялся плести из нарубленного материала своеобразные циновки, укрепляя их поперечными балками. За пару часов ему удалось связать три неказистых плотика. Де Бир сложил плотики вместе и крепко-накрепко принайтовил друг к другу – получился один довольно толстый плот около десяти футов длины и четырех с половиной – в ширину.
Особенных усилий для того, чтобы вытащить плот на открытую воду, не потребовалось – де Бир предусмотрительно связал его уже на берегу. Как только выяснилось, что вес человека он выдерживает, де Бир оттолкнулся шестом от берега, и хрупкое на вид сооружение неуклюже заскользило по водной глади.
Сначала плот постоянно норовил крутануться вокруг оси, зачерпнуть воду, а то и перевернуться. Но постепенно де Бир приноровился.
Течение в порядком заросшей озёрной протоке оказалось на удивление стремительным, и подталкиваемый шестом плот быстро плыл вперёд, раздвигая или выдирая с корнем стебли водных растений. Первое время де Биру приходилось то и дело останавливаться, чтобы очистить переднюю часть плота от груды налипших и вырванных водорослей, но потом он приспособился – перешёл ближе к корме; нос импровизированного судна, благодаря перемещению центра тяжести, слегка задрался, и оно заскользило над скоплениями водной флоры, почти их не тревожа.
В конце концов де Бир настолько приноровился, что смог размышлять, автоматически действуя шестом. При этом он ни на мгновение не ослаблял визуально-акустический контроль за окружающей обстановкой, оставался предельно собран и сосредоточен, подмечал малейшие изменения во внешнем мире и был равно готов, как к сражению, так и к поспешному бегству, смотря по обстоятельствам.
Мысли де Бира постоянно возвращались к событиям в кальдере Гашшарва. То, что там произошло, вовсе не заставило его увериться в собственной неуязвимости и, как следствие, предсказуемом успехе затеянного им предприятия. Нет, всё обстояло иначе. Напротив, встреча с Рыфрой свидетельствовала, по его мнению, о решающей роли случая в Большой Игре Терафозы. Что, как не голый случай позволил ему обнаружить искомое жерло среди сотен подобных? И разве не простая случайность помогла избежать гибели во время чудовищного катаклизма, потрясшего все слои Шартамахума? Ведь он тысячу раз мог отдать Богу душу, пока метался под огненным ливнем из лавы и раскалённых вулканических бомб. А что говорить о бесконечном множестве затейливых реинкарнаций, пережитых им по воле или прихоти стихиали магмы? О сумасшедшей кадрили разных метемпсихозов и самсар, по сию пору выделывающих безумные антраша на просторах его памяти? Но здесь де Бир чувствовал, что принуждён оставить всякие попытки вернуться мыслью в те – то ли бывшие, то ли никогда не бывшие – вариации собственного бытия. Доступ в подобные каменные мешки и закоулки подсознания следует держать закрытым. До поры до времени. То есть он, конечно, неоднократно пробовал определить границы свободы, оставленной ему в этом вопросе Рыфрой, но всякий раз натыкался на неодолимое препятствие, глухую преграду в виде мысленного блока... Де Бир продолжал верить в свою неизменную удачу. Удачу, которая обязана сопутствовать такому человеку, как он. И которая – надо отдать ей должное – до сей поры никогда его не покидала. Но вера эта, если и не поколебалась окончательно, всё равно уже не была слепа, более не являлась, что называется, изотропной... А если так, до какого предела он готов дойти? Где та черта или оборонительный ров, которые он не сможет переступить в погоне за призраком величия маячившей впереди цели? Насколько глубок сей ров?.. Ах ты! Какая-то чертовщина! Уместны ли вообще сопливые рефлексии, путаное и бесцельное самокопание для того, кто не призван внушать никаких иных чувств, кроме почтительного трепета? Для идеальной машины разрушения, к услугам которой принято прибегать, лишь когда все иные способы испробованы и не дали результатов? Разве он не Гир де Бир, знаменитый, не ведающий поражений, более известный в большинстве окрестных миров как «Сатана» или «Гистург», ultima ratio, argumentum baculinum Милосердия? Неужели забыл он о той заманчиво-лучезарной цели, о том высоком предназначении, что уготованы ему судьбой и пребудут с ним вовеки?.. Уж кто-кто, а он знает точно, что со временем о «великом походе за иридиевой пайзцой» сложат легенды и героические сказания. Каждый этап пути обрастёт невероятными деталями и подробностями. Легионы недоумков станут сочинять чудесные небылицы касательно его происхождения и удивительных обстоятельств появления на свет. Многие народы примутся спорить за право назвать его, Гира де Бира, своим соплеменником. Когорты восторженных борзописцев постараются стяжать сомнительные лавры, наделав кучу лживых монографий и завиральных романов (скажем, «Гистург. Полёт сокола» – чем не название для романа?). Да, несомненно, всё так и будет...
Эти и другие вопросы занимали де Бира, когда утлое судно его со всего маху налетело на подводное препятствие. Плот с пронзительным скрипом накренился, затрещал, а сам кормчий кувырнулся в холодную отрезвляющую стихию.
Вынырнув из-под воды, де Бир подхватил плавающий рядом шест, проверил наличие мачете за поясом и мощными гребками поплыл обратно к плоту. К счастью, тот не унесло течением – он, по всей видимости, крепко сидел на мели.
Де Бир осмотрел плот: в двух местах спереди лиановые крепы оказались порваны, но и только. Он предусмотрительно захватил запас гибких, очищенных от колючек стеблей ротанга, так что заново привязать расшатавшиеся части не составило труда. Сложнее оказалось стащить плот с острого камня, на который он, как выяснилось, нанизался, будто кусок жилистого мяса на шампур. Пришлось несколько раз подныривать и толкать его снизу, пока изрядно размокшая и отяжелевшая древесина не поддалась и не соскочила с гранитной верхушки. За счёт многослойной конструкции ни пробоины, ни течи не образовалось, так что скоро де Бир как ни в чём ни бывало продолжил сплавляться вниз по протоке.
Только оказавшись в относительной безопасности, де Бир вспомнил о многочисленных неприятностях, могущих произойти с ним, пока он бултыхался рядом с плотом: о злопастных мерроу, ядовитых гаммотидах и херсидрах, об отравленных иглах натриксов, о сепсах, чей укус мгновенно разлагает и тело и самые кости, обо всех тех гнусных прожорливых тварях, которыми по слухам кишели здешние воды. Неужто снова банальное везение? Или всё-таки нечто большее? Не успел он так подумать, как внимание его привлекло слабое, но отчётливое волнообразное движение по правому борту. Де Бир всмотрелся, и то, что он сумел различить, невольно вызвало у него холодную дрожь: под водой, совсем рядом с плотом, виднелась огромная тень, в очертаниях которой угадывалось некое гигантское существо веретенообразной формы. Что-то колоссальное двигалось на небольшой глубине параллельно его курсу. Не обгоняя, но и не отставая. Даже приблизительные размеры этого существа определить было невозможно, однако они явно во много раз превосходили размеры его плавсредства. Судя по всему, при желании сей невидимый монстр вполне мог проглотить его вкупе с плотом. Не поперхнувшись, а может, и не заметив, что в пасть ему попала какая-то мелочь.
Де Бир замер на месте с поднятым шестом; он старался не только не шевелиться, но и не дышать. Нечего было даже думать тягаться с такой громадиной. Плот продолжал плыть, увлекаемый течением; де Бир рассчитывал, что безжизненное скопление древесины не вызовет у рыбины (или что там ещё двигалось под водой) пищевого интереса.
Лишённая управления посудина отклонилась от курса, принялась дрейфовать к левому берегу и вскоре уткнулась в скопление кустарника. Де Бир настороженно затаил дыхание – чудовище тоже остановилось, видимо раскидывая своими рыбьими мозгами, обдумывая, не стоит ли всё-таки попробовать на зуб покачивающуюся на поверхности наживку. Несколько долгих минут прошло в напряжённом ожидании; наконец – сильный всплеск, фонтан брызг, и гигантская тень исчезла, будто её и не было. Наверное, монстр был сыт или размеры добычи показались ему чересчур ничтожными. Как бы то ни было, фортуна вновь продемонстрировала де Биру свою заинтересованность в существовании его персоны.
Только теперь де Бир смог перевести дух и расслабиться. Выждав несколько минут, дабы убедиться, что чудовище не вернётся, он осторожно опустил шест в воду, оттолкнулся от грунта и медленно вывел плот обратно на середину протоки. Надо было плыть дальше.
Де Бир очень надеялся, что гигантов, подобных тому, чья тень заставила его только что порядком поволноваться, не может в такой реке водиться слишком много, хотя бы уже из-за её незначительной глубины и малого расстояния между берегами. Скорее всего, монстр случайно заплыл сюда из Великого Болота и теперь благополучно убыл восвояси, в привычную среду обитания. Питая себя такими утешительными надеждами, де Бир принялся энергичнее налегать на шест, стремясь наверстать упущенные время и ярды.
Далеко уплыть не удалось: где-то мили через полторы река делала очередной крутой поворот, а за ним разделялась на два равновеликих рукава.
Де Бир упёрся шестом в илистое дно и остановил плот. Предстояло решить, каким путём двигаться. Левый рукав выглядел менее извилистым, но заметно отклонялся к востоку; зато правый – устремлялся в нужном направлении, на юг, хотя и петлял в подползающих к нему с обеих сторон зарослях, словно вспугнутая песчаная гадюка. Де Бир вспомнил, что, проводя рекогносцировку с вершины псевдосумаумы, не заметил в протоке никаких разветвлений. Конечно, он мог и не увидеть их в безбрежном океане джунглей, тем не менее, данное обстоятельство его раздосадовало. Надо было, по крайней мере, обратить внимание на высоту и цвет крон – по таким приметам всегда возможно определить места, где деревья вплотную подступают к воде.
Теперь же остаётся только гадать, которая из двух водных артерий быстрее, а главное, надёжнее приведёт его к цели.
После недолгого раздумья, де Бир направил плот в левый рукав. Пускай он и забирает слегка на восток – это не главное; самое важное, в нём меньше поворотов – значит, не придётся затрачивать силы на постоянное маневрирование. Что при несовершенстве конструкции и корявых статях его плавучей лохани – обстоятельство отнюдь не ничтожное.
Выбранное де Биром ответвление основной протоки и, правда, почти не петляло. Да и течение в русле усилилось, так что плот пошёл быстрее. Однако через некоторое время как раз последний факт стал его беспокоить. И чем дальше, тем сильнее.
Дело в том, что никаких видимых причин для увеличения скорости течения как будто не имелось. Понятно, если бы ложе потока постепенно понижалось, если бы вода стремилась под уклон. Но уклона не было. А между тем течение становилось всё быстрее и быстрее.
Этому могло быть лишь единственное объяснение. К сожалению, догадка пришла слишком поздно. Только когда ветер донёс до него откуда-то спереди глухой, тяжёлый шум, превращающийся по мере продвижения плота в настоящий рёв, он начал соображать, что его там ждёт. В первые мгновения он ещё надеялся, что это всего лишь шум бурунов, что в реке ниже по течению образовалась быстрина либо небольшие перекаты. Но вот прямо по курсу показалась расцвеченная множеством радуг водяная туча, и де Бир понял – впереди настоящий водопад.
В этом месте воды лесной реки достигали естественной террасы и по всей своей ширине падали отвесно с высоты от двадцати до тридцати футов. Ниже течение вновь замедлялось, а русло делалось глубже, и тёмно-зелёная влага струилась таинственно и молчаливо, пока её не принимало в себя, не впитывало без остатка материнское лоно Великой Топи.
Де Бир попытался причалить к берегу, но у него ничего не выходило – неповоротливый плот, увлекаемый бурным потоком, со всё возрастающей скоростью нёсся прямиком к водопаду. Рёв того уже заглушал все прочие звуки и становился похож на отчаянный вопль раненого зверя. Перед глазами де Бира возникла пенящаяся водная грань; она казалась вознесённой над лежащими внизу джунглями и словно парила над ними. Разъярённая стихия принялась швырять тяжёлый плот из стороны в сторону, будто невесомый лист дерева, с бешенством перекатывалась через него и стремилась разнести на части. Де Биру чудилось, что он варится в огромном ведьмином котле; он понял, что не сможет справиться с плотом и тот придётся бросить на произвол судьбы. В противном случае он рисковал сгинуть в пучине заодно с ним. Надеясь, что ещё не поздно, де Бир прыгнул в воду и поплыл к берегу. Течение немедленно подхватило его и повлекло к линии кипящих бурунов. Спасительная суша виднелась совсем близко, но старания де Бира выгрести против течения приводили лишь к тому, что он удерживался на одном месте; одежда и тяжёлые башмаки мешали, сильно сковывая свободу движений, и тянули на дно; казалось, противоборство с бурлящей стремниной не сулит победы. Де Бир утроил усилия, руки его замелькали столь быстро, что со стороны могло показаться, будто у него их не две, а целая сотня, как у мифического Бриарея. Вот до берега осталось не более ярда, де Бир совершил отчаянный бросок и ухватился за пук густой травы – тот легко отделился от почвы, вырвался и исчез в водовороте пены. Де Бира тут же отнесло прочь на сотню футов. Как раз в этот момент сквозь густой туман брызг несколькими саженями ниже он различил очертания большого дерева, почти горизонтально склонившегося над рекой; лесной исполин с обломанной вершиной низко нависал над потоком, ветви его полоскались в бурлящей влаге. Сразу за ним, в опасной близости, располагались уступы первых порогов, но де Бир не раздумывая отдался на волю течения, и оно в долю секунды домчало его к нужному месту. Шанс имелся только один, – проскочи он мимо дерева, его размозжило бы о камни. Де Бир выпрыгнул из воды и ухватился разом за несколько тонких веток, те затрещали и, не выдержав веса, оторвались, но он успел-таки уцепиться за ствол, и в следующее мгновение уже сидел, тяжело дыша и отплевываясь, наверху.
Оказавшись на берегу, де Бир обнаружил, что утопил не только пробковый шлем и флягу, но и мачете. Однако трагедия состояла не в том, что он лишился своего единственного оружия. Главное, как он теперь сумеет соорудить новый плот? Как преодолеет Болото? На чём доберётся до Финального Острова? Вот в чём вопрос. Или, точнее, целая группа неразрешимых вопросов. Без плота сделать всё это казалось немыслимым. А голыми руками не то что плот, вообще ничего путного не построишь.
Впрочем, тягостные раздумья недолго занимали де Бира. Если удача не вовсе отвернулась от него, то решение найдётся само собой, а уж коли отвернулась – так и целая флотилия плотов не поможет. При всём том, провиденциальная броня, в которую вынужденно облачился де Бир, имела мало общего с бездеятельным фатализмом. Он не собирался сидеть сложа руки. Просто считал необходимым сначала действовать, а уж потом задумываться о последствиях и результатах. И продолжал, несмотря ни на что, ощущать собственное несокрушимое превосходство над любыми противостоящими ему силами.
В результате – вероятно, в награду за верность, – Его Величество Случай вновь улыбнулся де Биру. Едва он прошёл вдоль берега и спустился к подножию скалы, с которой падали и дробились воды разъярённой реки, как увидел удивительную картину: его плот целым и невредимым покачивался на спокойной глади тихой заводи по другую сторону порога. Де Бир обратил взор вверх и подивился, как неказистое и утлое сооружение выдержало такой немыслимый спуск, как уцелело, как не обратилось в щепы среди нагромождения скал, бурунов, водоворотов, пены и злобного клокотания отвесного потока. Он был уверен, что обнаружит разве что отдельные фрагменты плота, а вот подишь ты – тот не только благополучно преодолел водопад, но и почти не пострадал.
Де Бир подобрал среди топляка, в обилии устилающего берег заводи, подходящую жердь, которую можно было использовать вместо утраченного шеста, дотянулся до плота и с нескольких попыток подвёл его к берегу. Прежде чем продолжить плавание, он внимательно проверил, прочно ли затянуты узлы крепёжных лиан, поправил расшатавшиеся стволы и устранил мелкие поломки. Только после этого запрыгнул на плот и отчалил от берега.
Когда он выплыл из заводи и миновал несколько неприятных отмелей, где пришлось сойти в воду и толкать плот перед собой, наступил полдень. Дальше плот продвигался быстрее – русло потока казалось прямым и на этот раз действительно шло слегка под уклон. Часа через три он без приключений добрался до широкой дельты, обильно прорезанной сетью речных рукавов. Здесь начиналась мангрова.
Де Биру – как и многим поколениям до него – не довелось видеть древние, давно исчезнувшие мангровые леса Земли. Собственно, на Земле он вообще никогда не бывал. Но если бы бывал и видел, то неизбежно поразился бы, насколько те канувшие в Лету земные мангры и рестинги похожи на здешние. Отличие имелось только одно: на прародине человечества мангры произрастали в солёной воде, тут же они освоили иную среду обитания – Великую Топь. Лишь немного не доходили они до Трясины Ганникса и до Запретного Острова, но в тех гибельных местах не росло вообще ничего. Ибо именно там находилось жуткое логово самого уицраора Терафозы.
Широкая полоса мангровых зарослей окаймляла весь видимый берег и далеко проникала в эстуарии впадающих в Болото рек, ручьёв и речушек. Здесь жили своей странной жизнью десятки видов причудливых, похожих на кустарники-переростки деревьев и кустарников, смахивающих на недоразвитые деревья. Их замысловатые формы образовывали беспорядочные кружева из хаоса стволов и корневищ, выбрасывали в стороны иглы стрельчатых отростков, закручивались в огромные мотки пряжи, переплетались друг с другом в смертельных объятиях, расползались целыми змеиными выводками – всё это полчище тянуло к де Биру паучьи лапы ходульных и опорных корней, воздушных пневматофор и судорожно искривлённых колючих побегов.
Когда де Биру уже начало казаться, что мангрова собирается поглотить его, включить в систему обмена веществ и усвоить, он заметил на правом, более пологом берегу неширокую прогалину, заворачивающую как раз в сторону Топи. Это было кстати. Прежде чем соваться прямиком в Болото, не мешало осмотреть район дельты, хотя бы приблизительно прикинуть, откуда удобнее начать переправу.
Де Бир сильным ударом шеста развернул плот и причалил к берегу. Точнее, к тому, что с некоторой степенью приближения можно было назвать берегом. Перед ним из-под тонкого слоя мутной воды поднимались на десять-двадцать дюймов и торчали как острия гвоздей дыхательные корни агисиририт и квазибругир; одно неверное движение – и останешься лежать тут, уподобившись дохлому морскому ежу. Дальше почву покрывал липкий ил – ноги вязли в нём, словно в жидком бетоне, а башмаки отрывались с громким чавканьем. Но свернуть в сторону невозможно – там повсюду густые и абсолютно непроходимые сплетения мангровых «ходуль», поверхность которых усеяна скользкими моллюсками. К счастью, ещё дальше берег значительно повышался – де Бир ступил на узкую полосу твёрдой, хрустящей под ногами почвы; её покрывали вспученные коросты и белые выцветы метангидридовой извести, прямо на них разреженно росли низенькие безлистые растеньица с сочными членистыми стеблями.
Но вот впереди замаячили странные зооморфные и андрогинные образования – язык не поворачивался назвать их деревьями. Де Бир испугался было, не набрёл ли он на рощу плотоядных зоофагов. Спастись от этих бродячих убийц, да ещё без мачете, представлялось весьма проблематичным. Даже с учётом крайней медлительности пожирателей животного белка. Но нет. То оказались просто очередные диковинные порождения мангровы – насекомоядные эйцехоры семейства росянковых; их клубневидные корневища вздымались на высоту сорока-восьмидесяти футов, а изогнутые ветви напоминали задранные к небесам руки. Сходство усугублялось слабым, но отчётливым шевелением розеточных соцветий и продолговатых листьев-пальцев – они то и дело сжимались, захватывая прилипших к железистым волоскам насекомых, и расправлялись обратно, выбрасывая непереваренные хитиновые останки.
Всё же Де Бир постарался обойти эйцехоровую рощицу стороной. От греха подальше. Ну как да перепутают сослепу с жужелицей, каким-нибудь калоедом затылкорогим.
Через сотню ярдов он наконец увидел Болото. Сложно передать, какое именно впечатление оно произвело на де Бира, какие чувства вызвало. Однако он явственно ощутил мгновенную дрожь, холодной волной пробежавшую по телу. Самый вид его, которому невозможно было отказать в своеобразном меланхолическом очаровании, действовал на сознание угнетающе. Нечто похожее на отчаяние зарождалось в груди всякого, кто наблюдал эти приземистые, искорёженные недостатком кислорода деревца, это обилие мёртвых растений, сгнивших на корню, эти непроходимые топи, усеянные блюдцами тёмной маслянистой воды.
Болото казалось слишком мрачным и однообразным по сравнению с многоликим хаосом Дуггура.
Де Бир прошёл заросли зубчатой осоки и сабельника, миновал сфагновые мхи с редкими кустиками чахлой флоры и ступил на колеблющуюся словно гигантский батут береговую сплавину – толстый плавающий ковёр из торфа и переплетённых корней; прямо за ней тускло поблёскивало зеркало напоминающей крепкий чайный отвар воды – танин, обильно выделяемый разлагающимися листьями и прочей органикой, придавал ей густую тёмно-коричневую окраску. Несмотря на то, что день клонился к вечеру, в атмосфере по-прежнему чувствовалась влажная духота. Было жарко и смрадно. Гнилостный запах трясины пропитывал всё вокруг, висел над Болотом плотным облаком. Оглушительный хор земноводных тварей сливался с надсадным писком воздушных армий вездесущего гнуса; мириады алчных кровососов роились вокруг де Бира, немилосердно впиваясь во все открытые участки тела. Правда он уже привык и к их писку, и к их укусам, только машинально давя эскадрильи назойливых насекомых, пикирующих на него с бесстрашием камикадзе.
Де Бир заметил, что устье центрального рукава дельты менее других поросло тростником. Значит, удобнее сплавляться именно по нему. Остальные протоки были либо чересчур узки, либо полностью затянуты зыбуном и сплавиной. Направься он по одной из них, наверняка завяз бы как муха в патоке. Казалось, теперь можно возвращаться обратно к плоту. Но де Бир не спешил – оставалась ещё одна проблема. Он не знал и, естественно, не мог знать глубины, которые предстоит пересечь. Более чем вероятно, что шест не везде сгодится, он просто не достанет до дна. Ему нужно весло. Конечно, об этом стоило позаботиться раньше; в заводи под водопадом топляка было навалом. Выбрать там подходящий кусок дерева не составляло труда. Но задним умом всякий крепок. Так что заняться поисками надо хотя бы теперь.
Де Бир вышел на относительно твёрдую почву, поискал вокруг глазами и решительно направился к невысокой молодой фаллакскенафе – её лопатообразные ходульные корни не успели ещё до конца развиться и приобрести твёрдость железа. Недолго думая, он ударил по одному из корней ногой; на голову ему тут же обрушился каскад воды – все растения покрывала обильная роса, тысячи капель её сверкали грудами бриллиантов в лучах низкого уже солнца; самый воздух был так насыщен влагой, что казался прозрачным водянистым туманом. После четвёртого удара корень заскрипел и поддался и наконец с оглушительным треском отломился. Грубое подобие весла было готово.    
Возвращение к плоту не заняло много времени – де Бир шёл по своим же следам. Уже через полчаса, наскоро перекусив остатками размокшего пеммикана, он, с усердием работая то шестом, то веслом, пустился в последнее плавание, в путешествие по неоглядным хлябям Великой Топи, единственную в своём роде экскурсию по достопримечательностям жуткой Трясины Ганникса.

На первый взгляд Болото представлялось мёртвым и безжизненно спокойным. Ни малейшее дуновение ветра не морщило его поверхность; купы высокого тростника и рогоза недвижно замерли в сыром воздухе; белёсый вечерний туман лениво клубился у поверхности воды, смешиваясь с рассеянным светом уходящего дня. Обманчивое впечатление. Он слишком хорошо различал чёрные извивающиеся тени, с ленивой грацией курсирующие в пугающей близости от плота. Наверняка, волгры. Упади он в воду, шансов на спасение окажется не больше, чем у покойника перед кремацией. Де Бир слышал, что пожранные, – вернее, всосанные, – волграми через их пористую кожу, не умирают совсем, но медленно, очень медленно опускаются вместе с монстрами ещё ниже, в страшный Буствич – туда, где всё гниёт, но никогда не сгнивает до конца...
Стало заметно темнее. То тут то там на частых торфяных всхолмиях зажглись, замерцали бледные синеватые огоньки болотного газа. Гниющие, насыщенные метаном недра щедро отдавали его излишек, изобильно напитывали отравой и без того напоенный удушливыми миазмами воздух... Что-то показалось впереди, какое-то неясное уплотнение, похожее на гору чёрного тумана. Де Бир понял, что близок к цели, энергичнее налёг на шест, и вскоре нос плота уткнулся в береговую отмель.
Удивительно, но путь через Финальный или, иначе, Запретный Остров, до самых подступов к логову уицраора запечатлелся в памяти де Бира какими-то контрастными урывками, вспышками, отдельными картинками чёрно-белого комикса. Возможно, виной тому ядовитые испарения Великой Топи... Вот он упорно продирается через прибрежное затресье, преодолевает овраги и бочажины с тухлой застоявшейся водой; упругие плети тростника яростно хлещут по телу, вонючая бурая жижа чавкает вокруг, обдаёт его с ног до головы, залепляя лицо и глаза, попадая даже в рот. Какие-то твари иногда преграждают ему дорогу – жуткие, мохнатые и многоногие, они вслепую стригут воздух громадными клешнями, щёлкают жвалами, выбрасывают струи жгуче-ядовитой слюны, – но тотчас исчезают, стремительно уносятся прочь, зарываются в болотистую почву или замирают в почтительном ужасе, стоит ему лишь приблизиться и обратить к ним своё лицо, вернее, лик безумца, отмеченный печатью лихорадочной одержимости и необоримого могущества... Вот странные существа, смахивающие на чудовищную помесь гидромедуз с гигантскими актиниями, омерзительные в своём извивающемся великолепии, тянут к нему ответвления полипов, упругие канаты щупалец и хватательные нити псевдоподий – он ломится прямо через эти шевелящиеся студенистые груды, наотмашь рубит назойливые отростки острым краем импровизированного весла, не обращая внимания на боль от ожогов и равнодушно ступая по кроваво-склизкому ковру из конвульсивно содрогающихся конечностей всех этих гидрантов и трахиллид... Время от времени сознание его затуманивается, мысли начинают скакать тысячами обезумевших блох, перепрыгивая с одного на другое. И он принуждён останавливаться, замирать на месте, будто потерявшая след гончая. Всякий раз такое продолжается недолго, через мгновение он уже вновь мчится дальше, мчится с одержимостью хищника, преследующего добычу. Хотя в своём непрерывном движении к цели он и забывает порой, что это за цель, куда и зачем он столь упорно стремится, но всё время держит в памяти, что нужно постоянно двигаться вперёд, не останавливаться, бежать, не снижая темпа и не обращая внимания на преграды и препятствия...

...Впрочем, едва туманная низменность, окаймляющая всё побережье Запретного Острова и тянущаяся до самой его сердцевины, осталась позади, закончилось и это странное наваждение, необъяснимые провалы в сознании и памяти; душа его воспрянула, он словно очнулся от тяжкого кошмарного сна, а окружающий физический мир вновь обрёл различимые формы, ясные контуры и чёткие абрисы.
Пейзаж изменился. Теперь, вместо вязких топей и густой грязи, перед ним простиралась пологая, постепенно возвышающаяся каменистая осыпь. Редкие вкрапления мхов и лишайников. Унылая местность, окрашенная в мрачные ртутные цвета; де Бир знал, что прямо за ней должно располагаться широкое и ровное скальное плато; оно венчало Остров подобно гигантской лепёшке навоза, застывшей и обратившейся в пласты чёрного базальта за многие десятки тысячелетий существования Изнанки Миров Терафозы. Его путь лежал именно туда.
Но первое, что бросилось в глаза де Биру, когда он пришёл в себя – это полчища насекомых. Непередаваемо огромные полчища насекомых. Поразительное, невероятное, омерзительное – и в то же время, завораживающее! – зрелище. Бесконечные маршевые колонны, целые организованные армии голенастых муравьёв-бегунков, рыжих жалоносов, полки жуков-стафилин, когорты тучных мертвоедов, эскадроны шустрых вертлявых могильщиков-поисковиков и неторопливые роты солидных могильщиков-погребателей, батальоны кожеедов, самых разных падальщиков, сильфид, смахивающих на допотопные бронепоезда тысяченожек, юрких хищняков, каро- и блитофагов, а равно всяких прочих некрофорусов жутким шелестящим потоком ползли, текли, взбирались, карабкались вверх по склону; поддержку с воздуха осуществляли надрывно и плотоядно жужжащие тучи падальных, мясоедных и навозных мух... Гир де Бир содрогнулся от отвращения и вскочил на первый попавшийся валун.... Бог мой, что за вид! Всё это разномастное воинство сверкало в неверных лучах ночного светила. Будто волшебная мерцающая река – нет, не река! – бескрайний смертоносный поток органической магмы. И этот непонятно откуда извергающийся поток поднимался вопреки всем законам физики снизу вверх, из туманных низин к возвышенностям, с болотистых плоскогорий к единственно-вожделенной вершине. Туда, где чёрный горизонт смыкался с не менее чёрным небом.
Грозный металлический шорох, колдовская музыка смерти сопровождала и подчёркивала роковую неотвратимость течения панцирно-хитиновых орд. Не знающих пощады и не ведающих поражений. Ибо Смерть не признаёт поражений. Так же, как её слуги.
Чуть позже он почувствовал и запах. Приторный, сладковато-тухлый запах гниющих фруктов, разлагающихся животных отбросов, который невозможно ни с чем перепутать...
Де Бир преодолел минутную слабость, спрыгнул с камня и направился вперёд, жутким путём некробий. Каждый шаг его отмечал отвратительный хруст, каждое движение знаменовалось трагическим хором покорных статистов, многоголосым предсмертным писком невольных, отнюдь не подозревающих о его существовании жертв. Но де Бир больше не обращал на это внимания. Он уже знал, что ему предстоит увидеть. Там, наверху. Во владениях Танатоса. В конце скорбного анабазиса в преисподнюю миров Шаданакара...          
Чем выше он поднимался, тем сильнее становился тошнотворный запах; де Бир старался дышать через рот, но это мало помогало. Самый воздух казался липким. Вскоре ему уже чудилось, будто он и сам насквозь пропитался стойким всепроникающим смрадом разлагающейся плоти. Смрадом, который просачивался в поры, постепенно заглушал и перебивал все прочие запахи. Даже острую мускусную вонь биллионолапого воинства.
Футы складывались в ярды, ярды – в мили, минуты сменялись часами, а де Бир упорно взбирался к вершине, прокладывал себе дорогу, утопая – где – по щиколотки, где – и по колено – в отвратительной шевелящейся массе намного опередивших его конкурентов. Во рту пересохло, жаркое дыхание вырывалось из глотки с хриплым шумом, по лицу и всему телу струился горячий пот. Ни дуновения ветерка, ни малейшего тока воздуха. Только густые испарения, зловонные миазмы и непрекращающийся, звенящий в ушах шорох, скрип мириад хитиновых сочленений, попискивание зловещих вестников тлена и погибели. Под ногами – мерцающий мертвенными огоньками Ахерон. Выше – вязкая пульсирующая тьма. Впивающаяся в тело тысячами мелких болезненных укусов. Но ещё хуже тьмы – давящее, засасывающее ощущение разлитой вокруг безнадёжной тоски. Воистину смертной тоски. Проникающей в душу, подчиняющей волю...
Он старался ни о чём не думать, двигаться как механическая кукла, размеренно переставляя ноги шаг за шагом. Но в голове назойливо роились обрывки мыслей, смутных образов, впечатлений. Вспомнились недавние события... Бреющий полёт велг-гарпузий. Нугурт. Лабиринт Каттарама. Выжженные добела пески Шартамахума. Всё это казалось теперь далёким и нереальным... Постепенно он утратил представление о времени. Вместе с тем чувства его странным образом обострились, достигли воистину сверхъестественного напряжения. Он будто слился с наступающими армиями некрофагов, стал с ними единым целым или, скорее, неотъемлемой частицей их дьявольского коллективного разума. У них были общие устремления. Одни задачи. Выслеживать. Загонять. Добивать. Пожирать ещё трепещущую плоть. Ловить пленительные мгновения агонии, наслаждаться судорожными конвульсиями, осязать содрогания умирающих мышц. Высасывать последние, самые вкусные и питательные капли жизни. Лакомиться быстро распадающейся на жиры и углеводы материей... В предвкушении вожделенной поживы рот заполнялся слюной, тягучие струйки её текли по подбородку; зубы сами собой щерились в зверином оскале, глаза наливались кровью, а руки тянулись вперёд, уподобившись гипертрофированным клешням палеозойского эвриптерида...
И вдруг подъём кончился.
Де Бир перевёл дух, осмотрелся. Чёрный камень. Наплывы базальта. Ровная как стол поверхность. Видимость минимальная, в пяти футах уже ничего не разглядеть. Кругом – лениво шевелящиеся слои творожистого тумана. Идеальное укрытие. Отличное место для засады.
Он сделал несколько осторожных шагов вперёд. Потом ещё несколько. Неожиданно туман расступился, плотная молочная субстанция оборвалась, словно отрезанная ножом великана. И в то же мгновение перед де Биром проявились пугающие, зыбкие, напоминающие затянутый облаками горный кряж очертания спящего уицраора.  
Демон был чудовищен в своей громадности. Он казался страшным мороком, наваждением безумца. Безразмерная туша, настолько невообразимая, что уверовать в её существование мог разве только заядлый опиоман. И то, наверное, лишь в самую последнюю минуту, когда спасительный кошмар накрывает его жутким смертным покрывалом из омерзительных иллюзий.
Де Бир подошёл ближе.
Первое впечатление оказалось обманчивым. Уицраор вовсе не спал. Но и не был мёртв, как ему подумалось в самом начале подъёма, едва обоняние обжёг тлетворный дух разложения.
Он задрал голову, всматриваясь в возлежащую на скрещенных лапах морду демонического существа. Вместо одного глаза зиял чёрный гноящийся провал и там, внутри, клубились белые черви; второй глаз – полуприкрытый огромным морщинистым веком – был подёрнут студенистой, похожей на бельмо плёнкой.
Де Бир приблизился ещё, ткнул веслом в зазубренный конец когтя. Единственный уцелевший глаз медленно приоткрылся; сизое глазное яблоко дрогнуло, заворочалось, тускло блеснув жалкими остатками меркнущего разума. Уицраор тщился рассмотреть очередное назойливое создание, приползшее отведать его плоти. Так и не сумев сфокусировать взгляд, монстр вновь устало смежил веки.
Зловоние здесь, в его эпицентре, было непереносимым. От густых волн смрада спирало дыхание, шумело в голове. Де Бира покачивало, буквально бросало из стороны в сторону, «штормило» как пьяного матроса. Перед глазами всё расплывалось, а где-то в глубине эпиталамуса настойчиво и болезненно постукивали маленькие стальные молоточки. Чтобы не упасть, он опёрся на корявое весло. Пространство наполнял низкий гул – вокруг роились смертоносные мушиные эскадрильи, их воздушные армады нависали над плато переливчатым чёрно-зелёным пологом.
Преодолевая головокружение и рвотные позывы, де Бир заставил себя подойти вплотную к неподвижному демону. Странно, но вблизи казалось, будто тело уицраора, вернее, видимые его участки, шевелятся, а мышцы содрогаются в непрерывных мелких конвульсиях. Присмотревшись, де Бир осознал, что это всего лишь обман зрения. Иллюзию создавали облепившие распадающуюся плоть насекомые – эти твари кишели на всей поверхности чешуйчатой кожи, копошились в многочисленных багровых ранах, отвратительным живым ковром покрывали каждый сантиметр необъятного разлагающегося тулова. Неутомимые, не ведающие усталости и не знающие отдыха шестерёнки жизненных циклов. Санитары метагалактики. Последние, непрошенные гости Хозяина Терафозы – они справляли свою бесконечную тризну...
Де Бир понял, что не в состоянии и дальше сопротивляться подкатывающей к горлу тошноте, мучительные спазмы скрутили его и согнули в три погибели, его вырвало; лужа блевотины тут же исчезла под слоем многоногих гурманов, принявших неожиданное угощение за десерт. Де Бир не успел ещё отдышаться, когда услышал над собой странное хриплое шипение; он с содроганием ощутил, как на него сверху что-то сыплется, что-то мелкое, клейкое, противное, на ощупь смахивающее на снежную крупу или мокрый песок; мгновение – и загадочная субстанция уже сплошь облепила ему лицо, плечи и руки; отплевываясь и изрыгая проклятия, он поднял взгляд – демон вновь приоткрыл уцелевшее око и будто бы принюхивался, раздувая ноздри, с натужным хрипом то втягивая, то выталкивая воздух. И с каждым очередным выдохом чёрные провалы его ноздрей извергали настоящий тропический ливень, натуральный водопад из отвратительных белёсых личинок...
Сомнений не оставалось. Уицраор Стэбинг Ваггаг – Верховный Демон Государственности, genius publicus, temporis et loci Терафозы – издыхал.        
Ну что ж, он был очень, невероятно старым. И он гнил заживо. По всей вероятности, процесс сей длился уже многие годы. Или десятки лет. А может, гораздо дольше – столетия. И всё это время, все эти канувшие в небытие века Стэбинг Ваггаг ждал смерти. Наверняка, вожделел её. Как невеста ждёт суженого, как любовник вожделеет скорейшего свидания с предметом своей страсти... И никак не мог дождаться, никак не мог умереть.
На минуту де Бир позабыл о тошноте, головокружении и проклятых личинках. Теперь он с любопытством разглядывал уицраора. Удивительно! Некогда самое могущественное создание этой части Вселенной, создание, чья поступь сокрушала миры, пищевые предпочтения потрясали устои обществ, а процессы метаболизма и дефекации кардинально изменяли ход истории, существо, силой мысли испепелявшее цивилизации, ныне – не более чем колоссальная разлагающаяся туша. Пища для червей. Гумус. Вот она – извечная ирония Творца! Изощрённая насмешка хихикающего Бога. Гримаса коварного Промыслителя. «Raffiniert ist Herrgott, aber boshaft ist Er nicht». Какой глупец это придумал? Еще как boshaft! Еще как!

Взрыв саркастического хохота вырвался из груди де Бира и заставил его опомниться.
Довольно лирики и сантиментов. Пришло время действовать.
Пора выполнить своё предназначение. Завершить эту порядком затянувшуюся миссию.

И самое главное – то, что он собирается предпринять, явится, по существу, актом милосердия. Именно! Настоящим актом милосердия и ничем более.
Де Бир отступил на несколько шагов от лап уицраора, опустил голову, медленно поднял руки перед лицом и замер, сложив ладони.    
Со стороны могло показаться, что он молится или медитирует. Но де Бир не молился. Во всяком случае, в общепринятом смысле этого слова. Просто настал момент использовать Дар Огня, которым наделила его Владычица Гашшарва, Рыфра.
Сначала вроде бы ничего не происходило, но уже через две-три минуты воздух вокруг де Бира сгустился и задрожал, словно пар над раскалённой жаровней, бледные голубые искорки забегали по ладоням, плечам, перекинулись на лицо, голову, а после – и на всё тело; силуэт его обрёл мерцающие зеленоватые контуры, чётко видимые на фоне угольно-чёрного неба, и вот, наконец, налился тёмным кармазином, разбух, как разбухает пиявка, насосавшаяся свиной крови.
Не поднимая головы, де Бир слегка развёл ладони и внезапно между ними материализовался багровый пульсирующий сгусток плазмы, который в свою очередь принялся увеличиваться в размерах и набирать яркость, насыщаясь всё более светлыми тонами спектра.
Как только свечение достигло максимума и стало нестерпимым для глаз, де Бир резким движением выбросил ладони вперёд и вверх, по направлению к уицраору. В ту же секунду, прямо из них, – вернее, с самых кончиков пальцев, – сорвался узкий пучок света, сходный с корпускулярным монохроматическим лучом нейтринного лазера. Раскалённая до предела игла антиматерии вонзилась точно в основание семи горделивых рогов, венчающих чело Зверя; тулово монстра зарделось и принялось стремительно утрачивать привычные формы, таять, подобно чудовищной горе мороженого на солнце... Ещё спустя мгновение последовала ослепительная вспышка оранжевого пламени – и небо скрылось, свернувшись как свиток папируса...

...Мощная звуковая волна стальным молотом ударила по барабанным перепонкам; де Бир едва успел зажать уши ладонями, чуть не потеряв сознание от шока, – окрестности потряс визгливый вой, столь пронзительно-жалобный, будто в родовых муках завопило само Болото, сама Великая Топь Ганникса.
Всё было кончено.  
Отголоски последнего предсмертного крика утонули в ватной атмосфере Запретного Острова, затерялись среди бескрайних пространств равнодушной Трясины, замерли писком умирающего младенца. И развоплощённый дух чудовища отправился прямиком в Уппум – самый нижний из слоёв Возмездия, именуемый иначе «Дождь Вечной Тоски» или ад уицраоров...

Де Бир тяжело опустился на колени, сунул руку в гору смрадного дымящегося пепла – в то место, где по его представлению мог ранее находиться мозг демона, – и нащупал тонкую, но очень твёрдую пластину. Поднёс к глазам. Да, эта она самая, иридиевая пайзца. Искомый артефакт. Пресловутый «Большой куш». Законный приз победителю Великой Забавы Терафозы...
Налетевший с востока порыв свежего ветра шевельнул вершины пепельных холмов, – скоро гряда их перестанет повторять очертания последнего уицраора Медиа-содружества; тонны углей и золы развеются над необъятными просторами Топи, растворятся в её жадных глубинах, превратившись в дарующее жизнь удобрение.
Зловещий кровавый багрянец окрасил края плато. Занимался новый день.

 

 

СТУДИЯ. ПРЯМОЕ ВКЛЮЧЕНИЕ. ДЕНЬ ШЕСТОЙ
                                               
На фоне изумрудно-зелёных драпировок, тяжёлыми погребальными пеленами затянувших всё пространство студии, появляется ведущая. Фигура её неразличима под широкими складками чёрного халата с длинными ложными рукавами; того же траурного цвета никаб плотно укутывает голову и скрывает лицо, так что зрителям видны лишь глаза, испуганными голубыми светляками мерцающие в узкой прорези.
– Хвала Аллаху, владыке миров, о правоверные! – говорит она неожиданно звонким, срывающимся от восторга голосом, в котором с трудом можно узнать обворожительное меццо-сопрано Тины Кускофф, бессменной ведущей шоу «Пять Стихий». – Возрадуйтесь и возвеселитесь! Ибо прямо сейчас перед вами выступит и прольёт спасительный нектар благоуханного красноречия сам Великий Имам Терафозы шейх Хоменейети ибн Джемаль бен Авигдор ал-Мухаррик (да продлит Всевышний дни его за пределы возможного и даже долее!).
Ведущая складывается пополам в глубоком поясном поклоне и, пятясь, выбегает из студии.
В кадре появляется грузнозадый мужчина, он раскидывает в стороны коротенькие толстопалые ручки, словно пытаясь обнять невидимых зрителей; на лице его блуждает ласковая улыбка, но глаза холодны. Свободный шёлковый халат и высокая чалма, смахивающая на перевёрнутый цветочный горшок, приятно гармонируют со студийными драпировками. Впрочем, и одеяние и самый облик его практически не поддаются описанию – они постоянно, ежеминутно меняются. Вот перед вами седобородый старец в тяжёлом белоснежном тюрбане, а уже через мгновение – это брюнет среднего возраста, чья плотная коренастая фигура облачена в полувоенный френч со стоячим воротничком, чело венчает крошечная кипа, а ослепительная улыбка способна вызвать зависть у крокодила. Сейчас вы видите измождённого аскета с редкой клочковатой бородёнкой, который глядит на вас исподлобья, как волк, но через непродолжительное время аввакумо-савонароловский лик превращается в нечто круглое и благообразное, настоящий бородатый бильярдный шар, снабжённый масляными глазками вагонного вора. И так без конца...
После витиеватых славословий в адрес Аллаха и Пророка, он обращается к зрителям:
– Машалла, правоверные. Фасубханалла!           
Затем, пряча усмешку в бороду, Ал-Мухаррик жестом профессионального фокусника достаёт из рукава крохотное бурое зёрнышко, демонстрирует его на раскрытой ладони невидимой аудитории, и бросает через левое плечо. И в ту же секунду – о чудо из чудес! – вымощенный сверхтвёрдым структурированным гранитом пол студии вспучивается жутким уродливым горбом, лопается, а из образовавшегося дымного провала показывается и начинает стремительно расти, увеличиваться в размерах гибкий зелёный побег. Первоначально он нежен и строен, но через мгновение тонкое деревце наливается могучей силой волшебных соков, обрастает тяжёлыми складками коры, раскидывает вокруг себя многочисленные ветви, образующие широкую крону с плотной, поблёскивающей восковым глянцем листвой; с каждой секундой рост удивительного дерева всё ускоряется и ускоряется, листья шелестят, ветви извиваются будто змеи... И вот перед вами уже настоящий исполин высотой под сотню футов и стволом едва ли не в три обхвата.
Пользователи Нейронета видят, как крона вымахавшего на их глазах лесного великана обильно покрывается кистями из мелких бледных цветов, те быстро осыпаются, а на их месте уже вызревают грозди скрюченных тёмно-вишнёвых плодов, похожих на слипшиеся и страдающие гигантизмом стручки гороха.              
Искушённый взор немедленно опознал бы в этом величественном представителе царства покрытосеменных цератонию стручковую, иначе – хлебное древо Иоанна, цареградский карат или, говоря ещё проще, то самое знаменитое рожковое дерево, что некогда прославило ничем не примечательный дотоле оазис Худайбийи. Но зрение бывших свободных клиентов Терафозы ещё не столь искушено, и им остаётся лишь в изумлении пялиться на имама, который приближается к дереву, срывает ближайшую гроздь и с силой выжимает её в большую глиняную пиалу. Густой кровавый сок брызгает на лицо и одежду старца, струится между пальцев-сосисок и тонкой струйкой стекает в пиалу; Ал-Мухаррик подносит пиалу ко рту и начинает жадно пить, шумно глотая и постанывая от удовольствия...
В это время за кадром жизнерадостный и одновременно томный женский голос завлекательно-бодро скандирует:
– Пейте сироп священного рожкового дерева, о мустаджибы! Сироп священного рожкового дерева помогает при ангине, кашле, простуде, хорош для выведения из организма шлаков и токсинов. Сироп священного дерева показан при диарее, отравлениях и нервных расстройствах, понижает уровень холестерина в крови. И самое главное, о мустаджибы Терафозы, этот чудесный сироп совершенно неоценим для борьбы с мужским бессилием. Содержащиеся в нём экстракты способны и у тысячелетней мумии вызвать неудержимые ночные поллюции. Проверено временем! Пейте любимый сироп Печати Пророков, и ваш гарем всегда будет удовлетворён!
Великий имам отбрасывает в сторону пиалу и хлопает в ладоши. Под сенью священного древа материализуется кафедра-минбар с семью крутыми ступенями. На её наклонной столешнице возлежит массивный том в переплёте малинового бархата; светящаяся мертвенной зеленью надпись гласит: «СИЙАСАТ-НАМЕ или ВЕЛИКОЛЕПНАЯ КНИГА ОБ УПРАВЛЕНИИ». Имам взбирается на кафедру, открывает малиновый талмуд и читает, перебирая жемчужные чётки из девяноста девяти шариков:
– К вам обращаюсь, о маловерные! К вам, о сомневающиеся! К вам, о хариджиты! Вы цените удовольствия выше молитвы, ночные развлечения предпочитаете посту, праздное умствование – смиренному покорствованию авторитетам, ставите глумливое веселье на первое место, а религию – на второе; вы оправдываете и прячете своих грешников и не выполняете предписаний, которые Ислам освятил для вашей пользы! Опасайтесь красться по ночам; я казню любого, кого мои муртазеки обнаружат на улице после наступления темноты. Опасайтесь и в мыслях смеяться над святынями; я отрежу язык каждому, кто поднимет для этого голос. Я правлю вами с помощью всемогущего Аллаха и защищаю вас во имя Божьего блага. Я требую от вас только повиновения. Твёрдо помните слова Пророка: Мироздание разделено на две части – дар ал-ислам и дар ал-харб, и единственной целью всякого правоверного является джихад – битва на путях Аллаха во имя обращения дар ал-харб или «территорий войны», населённых покуда неверными, в дар ал-ислам... О! Я вижу, многие крутят головой – пусть же каждый смотрит, чтобы его голова осталась на плечах!
Глаза Ал-Мухаррика загораются свирепым пламенем веры, а голос уподобляется небесному грому.
– Во имя Аллаха милостивого, милосердного, повелеваем: отныне и навеки пятикратный призыв муэдзина по Нейронету обязателен для всех клиентов; ослушавшиеся впервые да будут преданы бичеванию, ослушавшиеся вторично – смерти. Школы и прочие учебные заведения перепрофилируются в медресе при мечетях; типовые мечети надлежит возвести в каждом населённом пункте, в каждом городе, в каждом районе, в шаговой доступности. Строжайше запрещается чтение неподобающей, светской и вообще всякой литературы. Как справедливо заметил мудрейший халиф Омар ибн Хаттаб, предавая очистительному пламени Александрийскую библиотеку: «Если в этих книгах говорится то, что есть в Коране, то они бесполезны. Если же в них говорится что-нибудь иное, то они вредны. И в том и в другом случае их следует сжечь!»
Далее всевозможные казни, урезания ушей, носов, рук и выжигание глаз за самые разные ущербы начинают извергаться из уст великого имама будто из рога изобилия:
– за проповедь богомерзких эволюционных теорий – отдавать на съедение обезьянам-каннибалам Дуггура;
– за оскорбление чувств правоверных – сожжение на медленном огне;
– за непристойные высказывания в адрес священных для каждого правоверного предметов – колесование;
– за обнажение лица или иных частей тела – сто палочных ударов; за отсутствие хиджаба – побивание камнями;

– за обнажение мужчины либо женщины во время соития – сто палочных ударов и урезание срамных частей;
– за распитие спиртного в общественном месте – смерть, в частной компании – смерть, в уединении – смерть, за любое распитие – смерть. У кого из правоверных обнаружат в крови 0,01 промиля – да будет такому наказанием пожизненное заключение в подземельях Каттарама с последующей ссылкой в геенну Гашшарва;
– за курение бесовского табачного зелья где бы то ни было – смерть! СМЕРТЬ!! СМЕ-Е-ЕРТЬ!!!

Почтенный имам вдруг срывается на визг, трясёт бородой, но, переведя дыхание, успокаивается и продолжает:

– за ведение нездорового образа жизни вообще – да будет таковой член общества лишён здоровья, всех прав и самоей жизни...    
И так запрет следует за запретом, правило за правилом, и список их кажется бесконечным. Но вдруг имам (обретший облик усача-янычара) с треском захлопывает малиновую «Книгу об управлении», и немедленно густая чернильная тьма заволакивает студию; в этой кромешной, оглушающей мгле исчезает всё: и священное дерево, и михраб с драпировками, и кафедра, и даже сам великий имам Хоменейети ибн Джемаль бен Авигдор ал-Мухаррик (да будет им доволен всемогущий Аллах и ниспошлёт ему мир. Весь мир!). Слышно лишь, как некто незримый возглашает гнусаво и протяжно:
– А теперь, о правоверные Терафозы, слово имеет наш горячо любимый верховный муфтий, мудрейший улем, справедливейший кади, почтеннейший раис муртазеков и фидаитов, Повелитель всех пяти Стихий Шаданакара, разящий меч Пророка, карающий ятаган Аллаха – Гир де Бир Абу Гистург Абд ар-Насир-Имад-Йамин ад-Даул ал-Мансур!
ВСТРЕЧАЙТЕ!!!

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование