А дождь опять нанёс штрихи
Судьбу напрасно не кори,
что нашу жизнь делить на три –
жизнь наяву, на ту, что в снах,
на ту, что прожил на словах.
Былые вспомнились грехи,
а дождь опять нанёс штрихи
на вставленный в окно пейзаж,
и грусть – порой – и крест, и блажь.
Ушла гроза, воскресла тень,
вздыхаешь – отцвела сирень,
повсюду тополиный пух,
и не спалось вчера до двух.
И что ты тут ни говори,
а жизнь опять делить на три –
на ту, что будет, что прошла,
на ту, что прожила душа.
А бабочка над красной розой
Меняют наши тени облик –
длинней, короче, вместе две,
и клевер, стриженный под бобрик,
с ромашкой шепчется в траве.
В одеждах чёрных ходят галки,
платок повязан на груди,
и оба знаем, без гадалки,
что будет с нами впереди.
Сиреневый туман лаванды,
над ним – в полнеба синева,
на всё, что сложится нескладно,
найдутся нужные слова.
А бабочка над красной розой
не верит в осень и печаль...
и вековой мерцает бронзой
загар открытого плеча.
И белый иней одуванчика
Весна уже уходит в прошлое –
густой травой, на зорьке скошенной,
грозой, вишнёвыми метелями,
туманом яблонь и капелями.
Цветок жасминовый закружится
и льдинкой поплывёт по лужице,
и белый иней одуванчика
накроет солнечного зайчика.
Шмелю, стрекозам и соцветиям
три летних месяца – столетия,
порхает бабочка-капустница,
где жёлтый лист на снег опустится.
Прошу тебя – не надо мучиться,
что поздняя любовь – разлучница...
поверь – спасёт от неизбежности
простое слово с жестом нежности.
Беги туда, где серебрится от звёзд открытое окно
С осенних листьев позолоту
легко смывает серый дождь,
когда в толпе окликнет кто-то,
вздохнёшь – не тот, кого ты ждёшь.
Но не тянись за власяницей,
не лей багряное вино,
беги туда, где серебрится
от звёзд открытое окно.
Где голубь тянется за крошкой
и за прозрачной синевой,
а ты корнями связан с прошлым,
и сердце знает – здесь ты свой.
Где из дощатого сарая
с ведром в руках выходит мать...
и места лучшего для рая,
наверно, трудно отыскать.
Поцелованный бабочкой белой
А вчера журавлиная стая
разбудила с утра синеву,
одуванчики золото мая
уронили в сырую траву.
Поначалу и ты оробела,
я в тумане черёмух пропал,
поцелованный бабочкой белой
лепестки осыпает тюльпан.
Оказалась душа твоя чуткой,
поняла мою нежность рука,
прилетевшие дикие утки
отбелили в пруду облака.
И не верь, если фразу услышим –
выбираем дороги не мы...
в седине – и цветение вишен,
и нестёртая память зимы.
Синевы озерцо глоточками выпили тучи
Метели вишнёвые май разбудил,
шмеля и вечерние грозы,
родимые пятна на белой груди
платочком прикрыла берёза.
Синица на ветке торопится спеть,
что солнечно утром и ясно,
листвы прошлогодней подсчитана медь
грачами в монашеских рясах.
Шепну, что зелёное платье к лицу,
влюблённый морщинистый мальчик,
у бабочки белой сорвав поцелуй,
за ночь поседел одуванчик.
Не вспомнишь меня и забудешь лицо –
красивыми снами не мучай...
и мечется стриж – синевы озерцо
глоточками выпили тучи.
Тюльпан над палым листиком затеплился свечой
Смахнула роща чахлая
последний снег с плеча,
проснулась мать-и-мачеха
от пения ручья.
За дымкой первой зелени
зеркальная вода,
крупицу солнца селезень
достал со дна пруда.
С обидами покончено,
твоя улыбка – знак,
цветущей вербы облачко
накрыло березняк.
Любви простая истина –
от слова горячо...
тюльпан над палым листиком
затеплился свечой.
А солнечные зайчики со мной в ненастье выжили
Дождей ночные шорохи,
и сны – клочками рваными,
цветущие черёмухи
плывут к окну туманами.
К окну ночами клонится
под стук дождя акация,
ругнёшь в сердцах бессонницу –
ушедшим в мае маяться.
Листву сжигали палую
и свист метели слышали,
сизарь полоску алую
крылом провёл над крышами.
И прячут одуванчики
печаль в ресницы рыжие...
а солнечные зайчики
со мной в ненастье выжили.
Из серебра цепочки у вербы на руках
Уже проснулись почки,
зима осталась в снах,
из серебра цепочки
у вербы на руках.
Любовь и память святы
на наш короткий век,
в кустах бумагой мятой
лежит последний снег.
Листочка рваный парус
качает сонный пруд,
пока былым я маюсь,
ты создаёшь уют.
Худых берёз рубахи
заношены до дыр,
дожди, невзгоды... птахи
весенний славят мир.
Большие родинки проталин целует солнце поутру
На клёны глянешь – одни мощи,
но сумрак уступает дню,
и ждут берёзовые рощи
свою грачиную родню.
Худой сугроб уткнулся в землю,
лоскутья туч на тополях,
воркует голубь, тени дремлют
на белых мятых простынях.
Словам пустым узнали цену,
и кто – чужак, и кто – родной,
и бьётся голубая вена
ручья под коркой ледяной.
Снега, невзгоды – не пропали
и устояли на ветру...
большие родинки проталин
целует солнце поутру.
Сотрёт каракули теней под утро белая пороша
Года войдут тихонько в сны,
недели пролетят аллюром,
из рамок окон до весны
не снимешь зимние гравюры.
И знает сгорбленный фонарь,
что в сумраке душе противно,
и выкормыш зимы – февраль
загонит в душные квартиры.
К чужим привяжешься сильней –
с чужими легче быть хорошим,
сотрёт каракули теней
под утро белая пороша.
Вздохнёшь, что нет былой любви,
смолчу – нельзя всё мерить прошлым...
запомнят в стужу воробьи –
спасёшься, подбирая крошки.
Допоздна в метель не спится
На дома, на тополь голый
снегопад обрушил небо,
воробьи и сизый голубь
не дождались крошек хлеба.
За судьбой не доглядели,
допоздна в метель не спится,
за петлёй петля – недели
на твои ложатся спицы.
Никого с тобой не судим,
что в душе печали кокон,
и берёза с белой грудью
зазвенит серьгой у окон.
И ручья подхватят голос
поутру хоры капели...
и простишь за белый волос,
и за то, что не допели.
Худые лодыжки рябины заботливо моет ручей
Стареем – никак без таблеток,
без вздохов и глупых обид,
в фонтанах берёзовых веток
апрельское небо рябит.
Не сетуй – судьба не скупая,
и дней не так много пустых,
тепло воробьи покупают
за медь прошлогодней листвы.
И нечем особо хвалиться,
и плакаться повода нет,
на грудке у каждой синицы
блестит золотой амулет.
Запомнило сердце – любили
и радости лучше врачей...
худые лодыжки рябины
заботливо моет ручей.
Пора учить язык грачей
Над тенью ветер посмеётся,
взъерошит волосы рябин,
а в лужице монетку солнца
нашли и делят воробьи.
На волю из ледовой клетки
подснежник рвётся и ручей,
и шепчутся худые ветки –
пора учить язык грачей.
Мотивы нудные метели
сменило пение синиц,
не хочет слышать звон капели
седой сугроб, упавший ниц.
И что вчера казалось важным –
ненужный лист черновика –
плывёт корабликом бумажным
по синей луже в облака.
Подойдёшь к окну босая
Ждём – разбудит гомон грачий
лес и лёд замёрзших рек,
о метелях белых плачет
только ноздреватый снег.
От зимы осталось долгой –
вздох, неделя до тепла,
месяц – золотой заколкой –
вденет в волосы ветла.
У нагих берёз истома,
вместе с ними подожди –
и большой сугроб у дома
ночью расклюют дожди.
Пробежал февраль короткий,
подойдёшь к окну босая...
золотые самородки
солнце в лужицы бросает.
Вчерашний снег – полоской белой
Стоим с тобой на перепутье,
а осень в рубище берёз
сшивает серых туч лоскутья
стежками веток вкривь и вкось.
Вчерашний снег – полоской белой,
на ивах мокрое рваньё,
тревожат дремлющее небо
и голуби, и вороньё.
Немного у судьбы просили,
а жизнь, гадай, как повернёт,
и бьётся сердцем лист осины,
вмерзая в первый тонкий лёд.
И где ему тепло и место,
живое чувствует нутром...
зима вся в белом, как невеста,
не помнит осень в золотом.
Уходит пора золотая
Уходит пора золотая,
поплачься, себя пожалей,
берёза обноски латает
цыганской иголкой дождей.
А клёны не прячут нагие
узлы выступающих вен,
и мучает нас ностальгия,
и просит душа перемен.
Ты рядом, к чему торопиться
с утра в суматоху недель,
зонты, словно чёрные птицы,
куда-то уносят людей.
С намокшей травы не поднимешь
осины цветастый платок...
что там – за туманами – финиш,
а может быть, новый виток.
Багряным сердцем бьётся осиновый листок
Багряным сердцем бьётся
осиновый листок,
сосна целует солнце
в оранжевый висок.
Тепло в душе от мысли,
что я в тебя влюблён,
пылают жаром листья –
обжёг ладони клён.
С берёзой в тихой роще
давным-давно знаком,
поманит жизнь хорошим –
пойдёшь и босиком.
Что многое нам поздно –
дождя ночного бред...
а осень льёт из бронзы
воспоминанья лет.
Осины красятся румянами
К утру измученный бессонницей
вздохнёшь – не тех, наверно, ждал,
трепещет бабочкой-лимонницей
листочек на игле дождя.
Осины красятся румянами,
а тучи набирают вес,
притих укутанный туманами
простуженный осенний лес.
От свиста ветра лужа морщится,
а ты всё предаёшь суду,
и желтизной больная рощица
неделю мечется в бреду.
Кленовый лист ладонью скрюченной
взъерошил волосы куста...
и кем-то осени поручено
всё ставить на свои места.
А мы, как поздние цветы
У зеркала притихла ты –
морщинки и седая прядь,
а мы, как поздние цветы,
не верим – время увядать.
А в памяти ночной грозы
весенний день и майский гром,
какая осень без слезы,
без сожалений о былом.
И будь ты грешен, будь святой,
за птичьей стаей не взлететь...
и дождь серебряной метлой
метёт берёзовую медь.
Время лиловых туманов сирени
Время лиловых туманов сирени,
смеха, улыбок и откровений,
синих ночей и метелей акаций,
время, в котором нельзя нам остаться.
Звёзды слетятся к окну мотыльками,
если захочешь, лови их руками,
солнечный день или пасмурный вечер –
радость такой же осталась при встрече.
Пух одуванчиков с бабочкой кружит,
яблони цвет льдинкой плавает в луже,
время – река без истока и устья,
дважды войдёшь – не расстанешься с грустью.
Следом за зноем – шумные грозы,
ангелы трав – голубые стрекозы...
время, которое ловим мы снами,
знает, что будет по осени с нами.
Ветла грустила о былом
Ветла грустила о былом,
дремала тёмная вода,
метнулась чайка и крылом
разбила зеркало пруда.
Затеял рой стрекоз игру,
и ласточка грозу звала,
и ты шептала – не к добру,
к печали бьются зеркала.
И свет дневной во мгле пропал,
и росчерк птичьего крыла,
петляя, нас с тобой тропа
по судьбам разным развела.
Мы друг от друга далеки...
а там, где встретили весну,
сидят на зорьке рыбаки
и ловят звёзды на блесну.
