 |
          |
|
 | ||
Приезжайте ко мне почаще… |
 1.
К Фёдору Жихареву, в Забродье, гости с города приехали. Нежданно. В жизни оно ведь как: то кого-то одного в гости не дозовёшься, а тут гуртом нагрянули – сын Василий с женой и дочерью, да племяш Николай, тоже с женой. Осень же – каждому грибов-ягод хочется. А кто ещё из Жихаревской-то родовы лучше, чем Фёдор, лес знает? Никто. Ну вот по сентябрю гости-то и прибыли. На машинах, с корзинами да лукошками. Шумно в стариковском доме стало. Тесно. А старику и в радость. Бабы у сына да племяша хозяйственные, не белоручки какие – первым делом всё в доме перемыли, перетрясли, перечистили, обстирали старого, ужин знатный соорудили. Мужики дрова дедовы перекололи, самому-то всё недосуг. Давно дед внимания такого к себе не имел. Расчувствовался старый, самогоночку, что к празднику ноябрьскому приберегал, на стол выставил. Сегодня-то, на ночь глядя, какой лес, какие грибы? Вот с утра – так прямёхонько и в лес. А сегодня и по рюмочке-другой принять можно. За встречу, значит. Не виделись-то эвон сколько! Сегодня поговорить нужно, повспоминать, новости послушать от свежих людей, за жизнь порассуждать – устал дед в молчанку-то жить. Старуха три года уж как померла, с кем говорить-то, с кем философствовать? Разве что с курями да коровой словом-другим перебросится – вот и все его философствования. Да и день на дворе сегодня ну, чисто праздник – солнечный, тихий, с синим до невозможности небом с лёгкими белёсыми облачками. А у калитки две старые берёзы золотыми листьями шевелят-играются. Которые листья наигрались уж, обрываются с веток и с тихим шорохом падают на траву. Да тонкие паутинки по ветру. Красота! Лето бабье… Чего ещё душе надобно? Живи да радуйся! Послышав про дедовых гостей, будто случайно, на огонёк две соседки, Надежда Георгиевна, бывшая учительша, да Галина Семёновна с соседом Венькой Штраухом заглянули. Штраух – это не фамилия Венькина, прозвище. Со школы ещё. Как-то на уроке композитора неправильно назвал, вот и приклеилось – Штраух и Штраух. Он и сам-то потом иногда не по фамилии людям назывался – прозвищем обходился. А так-то Неверов его фамилия. Пришли соседи, и так значит, культурно, мол, мы только поздороваться, ага – поздороваться, а чекушку-то с собой принесли! – да так за столом допоздна и засиделись, дома-то всё одно никто не ждёт. Вечеряли во дворе, под старой яблоней стол накрыли – тепло же, сухо. Да в избе такой оравой и не поместились бы. Сноха да жена племяша стол разносолами уставили – и где только что взяли! Ну, а под рюмочку и разговоры разговаривать начали. Сначала мирно – что, кто, где; а как по третьей-то приняли, тут и заспорили. И не поймёшь, с чего всё зачалось! Только крику – на полдеревни слышно!
Видно, с племяша споры-то пошли, тот всё больше на город напирал да нахваливал – город то, город сё! И культура там, и обхождения высокие, и магазины, в которых чего только нет, и кино, и театры. Фёдор терпел до тех пор, пока племяш спьяну не брякнул, что городской он чёрт те в каком колене, что нет в нём запаху земельного крестьянского. Тут уж старый Жихарев не стерпел: – Город, город! А чего в твоём городе такого, что ты своим городским происхождением кичишься? Хорошо поковырять твою родословную – так все твои родные корнями и корешками из деревни. И не из какой-то там далёкой, а отсюдова, из нашей деревни, из Забродья! А ты над ней насмехаешься! Над родиной своей и дедов своих насмехаешься?! Не стыдно? Так ведь всё обсмеять можно: и мать свою, и жизнь свою, и кровь людскую, и веру христианскую, и труд непосильный человеческий. Газеты читаю, в телевизор гляжу – над всем ржёте, а у меня гадостно на душе. Только о пузе своём да тряпках и печётесь! И словно кого передразнивая, дед скорчил умильную морду и воздел руки к небу: – Ах, телефончики, ах, айфончики! Тьфу! Господи, прости! Я так думаю, когда мысли только о подножном корме, то и жить тяжело, и неинтересно. Если всю жизнь мыслить категориями желудка, вряд ли мысли светлые в голову придут. Высокая мысль полётом живёт, мечтой… Племяш к Жихареву с извинениями – мол, не так понят был, не серчай, дедушка Фёдор, да и соседки-товарки на старого навалились, зачем уж так молодого-то понужать? – остудили распалённого деда. Долго ещё сидели за столом, даже песен сподобились попеть, заодно и многим знакомым косточки перемыли. Но более всего словесных оплеух досталось политикам – тема политики в русских застольях вечная и бесконечная. У нас же как? – каждый сидящий за хмельным столом – президент. И этот президент всё знает и всё решает. Ну, а если президенты все – договориться о чём-либо невозможно. Так и на Жихаревском подворье – споров было много, крику и ору тоже хватало, но никаких знаменательных решений принято не было. За исключением одного – утром за грибами.
Многие на селе разную скотину держат: свиней там, коров, коз-баранов. Но забивать их, в смысле резать, когда срок придёт, приглашают людей со стороны. У самих-то на любимого порося Борьку, козу Катьку да корову Зорьку рука не поднимается. Хотя многие и ножом, и ружьём умеют владеть в совершенстве. Чай в тайге выросли. Да только на лесной-то охоте добыча дикая, безымянная, считай ничейная, с руки не выкормленная, не выпоенная, чего её жалеть-то? Для того и охота, чтобы зверя добыть. А тварь домашнюю самолично жизни лишить – это совсем другое, какая уж тут охота, если скотина к тебе ластиться и подлости твоей не ожидает?! Домашнюю животину забить, почитай, что душу родственную загубить. Так что, к смертоубийству домашней твари не только женская, не всякая мужицкая душа приспособлена, для иной души и курицу-то к обеду зарубить – мука великая… Дед ласково потрепал Зорьку меж рогов – поживём ещё, старушка, а нет – вместе и уйдём. Корова мокрогубо ткнулась в дедову руку с корочкой хлеба… Заезжие грибники вставали по деревенским меркам поздно и собирались долго: всё-таки самогон деревенский крепкий! Кое-кто вчера его перебрал… Ну, сколько бы ни собирались, а потихоньку собрались. Да и подались в лес. С надеждой, что хоть там-то полегчает… Несколько километров по старой лесной дороге по свежему с прохладцей утреннему воздуху сотворили с грибниками маленькое чудо – из деревни-то они выходили никакие, квёлые, с серыми лицами, а в лесу ожили, зашевелились, шутками сыпать начали, подначивать за вчерашнее друг друга. Лица разгладились, порозовели, а как вывел их дед на грибные места, так удёржу на них совсем никакого не стало – носятся, кричат, найденным грибом хвастают, фотографируют всё что ни попадя, сами фотографируются и Фёдора на телефоны щёлкают. Одно слово, дети. Грибов было много. Разных. Как всегда поначалу подряд все и хватали. Но скоро сообразили, что если так собирать, скоро никакой тары для хороших грибов не останется – остановились на белых да на лисичках. Правда, если попадался на глаза другой какой гриб красивый – не выдерживали, брали и его. Так что в корзинах грибников из-под боровиков и лисичек нет-нет да выглядывали крепкие подосиновики и молоденькие подберёзовики. Фёдор Кузьмич набрал в корзину одних груздей. Белых, с желтоватой бахромой. Ровнёхоньких, в кулак величиной. Самое то для засола. Зимой с постным маслицем, с лучком и рассыпчатой картошкой эти груздочки душу такой радостью наполняют, что ни о чём другом и мечтать не приходится!
Перекусить расположились на маленькой опушке у поваленной сосны. Жена племяша, Настёна, Анастасия по-городскому, от деда в лесу ни на шаг не отходила и на перекусе рядом с ним присела, всё лучшие куски деду подкладывала. Фёдор прямо цвёл от такого внимания – добрая девчонка племяннику досталась. Молодые недавно обженились, у девчонки с новой роднёй, считай, первое знакомство, да и не пообвыклась она ещё в роли жены-то – стесняется, боится что не так сделать. Вот под крыло деда и прячется… Под чаёк Настя деда о кресте, что на входе в лес стоит, спросила, что, мол, за крест, да кому он, может, случилось здесь когда чего?.. Деда почему-то смутил простой вопрос, вроде как неуютно старому от такого интереса к кресту. И, по всему видно было, не хотелось ему говорить, но ответил – начал, правда, издалека: – Вот, говорят, нет чудес на свете. А те чудеса, что чудесами называют – и не чудеса вовсе, потому как руками человеческими произведены. Ну, вроде как людских рук дело – это в лучшем случае шедевры разума земного и потому чудесами считаться не могут. Хорошо. Тут я даже и соглашусь. И даже церковные чудеса, типа исцелений ни с того ни с сего, или там явления ликов Богородицы и Христа тоже к нашему разговору лепить не буду. Я для начала так спрошу: можно мне верить? Можно? Можно. И на этом спасибо. Потому я так скажу: довелось мне побывать в городе, которого нет. А вот так – нет его. Ни на картах, ни в энциклопедиях – лично проверял. Ну, нет его на нашей планете. И не было. Нет о нём упоминаний ни в какой исторической литературе. А я был в нём. Так себе городишко, старый какой-то, будто лет двести без ремонта. По улицам ходил, с людьми говорил, даже пообедал в столовке! – а города-то и нет. Такое вот чудо! Я почему о городе-то – от того креста дорога к нему начинается… Тут уж все, как по команде, оглянулись в сторону креста, хотя увидеть его с этой опушки ну никак невозможно. Далеко, да и лес… – Так вроде нет там никакой дороги – не совсем уверенно сказал сын дедов, Василий. – Я точно помню: за ним два дерева, бурей обломанные по самый комель, лежат, и даже тропки нет… – И я никакой дороги не видел. Я к кресту специально подходил, – подал голос племянник. – Правильно. Когда лежат два переломанных дерева крест-накрест – нет дороги. А как нет деревьев – есть. Это уж я потом понял, когда второй раз в тот город попал. Первый-то раз, мне и пятидесяти тогда не было, я по дороге за крест пошёл случайно. Задумался чуток – неважно чувствовал себя что-то, шум в ушах, грудь давило, в общем отвлёкся и как шёл по тропе, так на ту дорогу и вышел. Да и потом без внимания, пока на окраине города не оказался. Думаю, что за чудеса – я ж тут всё в округе знаю, какие ещё города?! Иду по улицам, всему удивляюсь. Никого знакомого. И на меня прохожие ноль внимания. Походил я так, походил, да и давай домой выбираться, а куда ни пойду – везде город. Кого ни спрошу – все в разные стороны окраину показывают. Но вышел-таки к лесу – оглянулся, и тут меня словно чёрной волной накрыло. Ты, Василий, помнить должен, меня тогда Венька Штраух на околице села без сознания нашёл. Ни он бы – не было б меня сейчас. Инфаркт мой первый тогда случился. Еле спасли. Я, как оклемался, сходил к кресту-то – лежат деревья, и никакой дороги, и никаких тебе городов. Чудеса. А второй-то раз в этот город я попал, когда старуха моя померла. Худо мне без неё было. Хоть не живи. Пошёл как-то в лес, иду мимо креста, а деревьев-то за ним нет! Что за дела, думаю?! Я за крест зашёл, а там дорога. Торная. Хоженая. Я по ней – и вот тебе и город! С того-то раза и не изменился совсем. Вот только знакомые мне стали попадаться. Первым-то Ваську Киреева я заприметил, мужа Надежды Георгиевны, учительши нашей. Васька-то до этого года два как пропал – в лес пошёл за клюквой, и всё – как и не было его. Искали, искали – нет, сгинул Васька с концами. А тут – вот он. Жив-здоров, стоит у пивного ларька, пиво с мужиками попивает. Я на него вылупился, ничего понять не могу, а он мне и говорит: «Что, мол, с тобой, мужик? Поплохело? Может, скорую?». Два года всего не виделись, а он не узнаёт меня! Нет, говорю, всё нормально. А он головой так покачал: «Смотри, говорит, тебе видней. Но я бы скорую вызвал. Уж больно ты плохо выглядишь». Ну, я отмахнулся и пошёл себе. И надо ж – прямо на меня Игорь Васильевич, наш зоотехник – прямо лоб в лоб! А ведь его тоже не нашли, когда он с рыбалки не вернулся! Года четыре тогда, после его пропажи, прошло, а он ни на грамм не изменился. Я к нему, а он мне: «Чего тебе, мужик?». Я ему, мол, Игорь Васильевич, это ж я – Жихарев! А он: «Шёл бы ты мужик отсюда – не знаю я никакого Жихарева! А раз не знаю, значит, не пришло ещё твоё время!» Вот тут-то, после этих слов, вроде как щёлкнуло у меня что в мозгу – видать, в городе этом обитают те, кого когда-то потеряли, те, которых не отпели! Страшно-то как! Ох, сколько ж их! А родные о них ничего и не знают! Не успел я тогда мысль эту додумать – меня опять чёрной волной накрыло. Второй инфаркт. Выходили врачи. Но про город я никому так и не сказал. Особенно жёнам тех мужиков – кто ж поверит?
– Ты, батя, в своих инфарктах этот город придумал, – Василий досадливо махнул рукой. – Это ж надо – город неотпетых! Ох, и фантазия у тебя! Ты, давай, прекращай ходить в этот город – два инфаркта было, в третий раз твой город тебя не отпустит. Прихватит в лесу сердце – и переселишься к неотпетым. И не найдём тебя никогда. Хватит одному по лесам бродить – восьмой десяток всё-таки! Ты вон, на Настёну с внучкой погляди – напугал своими сказками девчонок. Не верьте, девочки, старому. Он ещё и не такое сочинить может! А насчёт креста – это поклонный крест. У святых мест такие кресты ставят. Здесь недалеко ключ бьёт, он святым считается. Вот крест и поставили. Эх, батя, батя – девчонке по-простому не мог ответить? – По-простому неинтересно, не цветасто. День-то сегодня сказочный какой, а ты – по-простому… И чуть помолчав, добавил: – Ничего ты, Василий, не понял. Вы приезжайте ко мне почаще, а то и впрямь я однажды переселюсь в тот город, а вы и не узнаете…
Художник: Борис Петренко
|
||||||||||||||||||||||
|
СЕТЕВАЯ ВЕРСИЯ
/ АРХИВ НОМЕРОВ
/ АВТОРЫ
/ РУБРИКИ
/ ПЕЧАТНАЯ ВЕРСИЯ
/ О ЖУРНАЛЕ
/ КНИГИ
/ ПАРТНЁРЫ
/ АКТУАЛЬНО
/ КАРТА САЙТА
|
|
