Иконный взгляд
В строжайшем праведном посту художник-богомаз
Возможно, лик на бересту передаёт сей час.
Коль не уверен – не возьмёт кисть... мнительной рукой.
Но, ощутив духовный взлёт, – почувствовав покой, –
Ему помогут Небеса икону сотворить:
В глазах – живые чудеса, ради которых – жить!
И пусть один (как бы тебе!) он написал свой холст.
Но вдруг поймёшь в своей судьбе, что крепок к вере рост!
И станешь ощущать душой открытье глаз своих.
И будет взгляд открытый твой – прозреньем для других!
В скрещенье пальцев суть проста, внимание – к тебе!
Но в небеса рука Христа – к отчаянным в мольбе!
Эмоций, мимики здесь нет, – уверенность, покой...
А изнутри иконы свет лучится неземной.
Потусторонний и живой, зовущий к Небесам...
Чисто-прозрачно-голубой – не в миг отыщешь сам.
А если к матери Христос прижал щеку свою,
Ответ на праведный вопрос лишь сердцем узнаю.
Ты видела ль когда-нибудь себя со стороны?
Нет, фотография – не суть, раздумья глаз важны.
Икона смотрит на тебя, а не наоборот.
Здесь параллельный взгляд... Любя! Знак вечности. ВОСХОД.
Мы – потерянные дети
Мы – потерянные дети
матерей святой Руси.
С ветром бродим по планете.
Сердце, сердце не гаси!
Мы добры и одержимы,
окунаем взгляд в родник,
но куда бы ни пошли мы,
камень, лёд, скала – тупик.
Взгляд полощется в рассвете,
в чистоте былых времён.
Мы стареющие дети
неповерженных икон.
Снег скрипит... За новой эрой
к звёздам льнёт луны белок.
У берёзы индевелой
ветром воет белый волк.
И Ангел солнечный седьмой...
И Ангел Солнечный Седьмой,
встав между Небом и Землёй,
сказал, что времени не будет!
Но кто-то спал, а кто-то пил,
а кто-то Господа хулил,
а кто-то золото считал
и потому не услыхал...
И каяться не стали люди.
Но кто-то из последних сил,
молясь, о помощи просил,
прозревший у преддверья ада...
А кто-то ближнему помог,
последний дав ему глоток,
а кто-то слова не сказал
и, зубы стиснув, замерзал,
укутав плоть чужого чада.
И Ангел Солнечный Седьмой
воскликнул прямо надо мной:
– Грядет на облаке Мессия!
И слёзы хлынули из глаз,
но ласков был зовущий глас.
Я поняла, мы спасены,
за покаянье прощены...
И прощена страна РОССИЯ.
Баллада о звонаре
Церква тут, богомольня
для окрестных селян.
Не молчит колокольня,
в небо крест воссиян.
А у той колокольни
жил звонарь, глух и нем,
но мужик хлебосольный,
люб селянам был всем.
Одинокий, непьющий,
с малолетства убог.
Рад был розовой куще,
паре новых сапог.
Да имел от рожденья
удивительный дар:
видел Божьи знамения,
людям их поверял.
Край забытый и древний...
Бог вещал чрез него.
Ни дьячка в той деревне,
ни попа своего.
Как пойдёт по округе
лучезарный трезвон, –
на ромашковом луге
ожидает, знать, он.
И сбегались селяне...
Без малейших потуг,
лаконичен и внятен,
был полёт его рук.
Каждый раз ясно небо
упреждало его:
чтобы загодя хлеба
запасало село;
чтобы вовремя скошен
был ромашковый луг...
Но однажды из рощи
гул послышался вдруг...
Гул пронёсся что серна,
раскричались грачи...
Чьё-то доброе сердце
оборвалось в ночи.
Люди мигом проснулись,
к колокольне – бегом.
Молний слитки блеснули,
грянул истовый гром.
Айседора
Вдруг на сцене продолжалась
Шёлком пурпурных шарфов;
И поэту улыбалась –
Жестом рук, без лишних слов.
В исступлении шептала:
«Золотая голова!»
Ничего ещё не знала,
Но во всём была права.
Воплощала слепки вазы
В оживлённый ропот роз.
Плавно, медленно... – и сразу! –
В крылья хрупкие стрекоз.
Русских деток из детдома
Научила танцевать:
«В небо прыгай, лягушонок! –
Станешь бабочкой порхать!»
Между ветром, плотью, духом
Танца трепетной листвы
Плавность веток нежным слухом
Чутко чувствовали вы!
«Еду к славе! Ах, прощайте!
Звёзд уже не меркнет свет!
Айседору вспоминайте
В босоножках детских лет!»
Чайкой розовой взлетала,
Жглись жемчужины воды...
И у моря оставляла
Босоногие следы...
Отливается осени медь...
Отливается осени медь...
Колокольным набатам звенеть.
И не хочется солнце схватить
За паучью нежгучую нить.
Я войду в эту осень, как тать,
Буду дни у тебя воровать,
Иль, назойливой гостье под стать,
Откровеньем тебя донимать.
Ты потерпишь? Придётся стерпеть.
Я-то знаю, недолго мне петь.
Зазвенит серебро, а не медь,
И наступит пора онеметь.
Я любила тебя на Земле.
Не кипеть мне за это в смоле!
Оживут ручейки по весне,
И меня ты увидишь во сне...
Где плыву от земных я людей
В мир серебряных птиц – ле-бе-дей...
Кадр осенний...
Красный лист – шуршалка-мышь,
В рыжей луже тонет.
Пузырьками, Дождь, звенишь
В золотых ладонях!
Черепашины зонтов
Облепились клёном,
И вальсируют зато
В жёлтом – круг зелёный.
Листопад-калейдоскоп
С беглыми глазами,
Задержи движенье, – стоп!
Кадр осенний... замер!
Надежда одна на нас...
В морозно-хрустящей Риге, по площади Первой Ёлки*,
Шёл Роланд**, небесный рыцарь, однажды Крещенской ночью.
А на пьедестал почётный он, вместо себя, ворону
пока водрузил и очень просил, чтоб не улетала.
У сумрачного строенья с названьем «Музей оккупации»***
проснулся знакомый сторож. Сперва заперев ворота,
с дворнягой договорился, чтоб стала безумно лаять,
и даже таскать за полы того, кто посмеет только
приблизиться на мгновение к хранителю тайн-музею,
пока старый добрый сторож пойдёт обсудить с друзьями
жизнь, посланную в наследство и Роланду, и латышским
стрелкам, что втроём застыли в гранитных шинелях долгих****.
А каменные исполины, со сторожем, в час урочный,
зелёные сдвинув кружки с пузырчатым пенным пивом,
сказали всего две фразы:
– Мы сделаем всё, что сможем, чтоб не было плохо в Риге
ни сирым бомжам голодным, ни выброшенным собакам,
котам, человечьим детям... И чтобы, как на Майдане,
не зверствовали бы люди, свершится пусть это чудо
сегодня, Крещенской ночью! Сейчас разожжём кострища
у Дома Черноголовых, у Ратуши, у музея...
Надеяться на кого нам?
Надежда одна – на нас...
*На Ратушной площади в Риге во время Петра Первого – первая Рождественская
ёлка в России.
**Памятник немецкому рыцарю Роланду в Риге, на Ратушной плошади.
***Музей оккупации – на Ратушной пл.
****Памятник латышским стрелкам – на Ратушной пл.
Здесь белый русский храм
Здесь белый русский храм
В снегах до чёрных окон
Любовью бережёт
Лишь Божье Отчье Око…
Да синие снега
Укрылись в берега
До самого прозрачного истока.
Но нет живых людей,
Чтоб жертвы приносили,
Чтоб с исповедью шли
И милости просили,
И чтоб вступились вновь
За Веру и Любовь
Небесные защитники России.
Конь со звездой во лбу
В морозно-синей раме
Оконце продышал
Горячими ноздрями
С той стороны зари,
Где небо всё горит
Рассветно-незакатными лучами.
В лучах летящий дуб
Под инистой короной
Вбирает тишину
Душой своей зелёной,
Чтоб неба закрома
Не застила зима,
Чтоб снова засветиться
нежной кроной.
Дом Черноголовых*
«Если сгореть суждено от огня,
вновь возродите из пепла меня»
(надпись на портале Дома Черноголовых)
Братства Черноголовых гордые элтерманы**
Пиво смакуя в кубках, мерили не добром
Скрытность успехов личных. Бременские карманы
Переполнялись звоном: златом и серебром.
Но молодые люди (всё холостые немцы)
Тонко ценить умели суть раритетов, и... –
Тоже, как мы, с восторгом, тоже имея сердце,
На пепелище древнем искорки сберегли...***
И, возрождая в пепле пламя святой Гертруды,****
Черноголов-Маврикий**** снова ведёт «ковчег»,
Ратный святой Георгий**** сдержит веков «причуды»;
Туфелька Анны***** тайно в танце «возьмёт разбег».
«Двор короля АртУса»****** память свою упрятал
В рыцарские доспехи, в конный налобник, но...
Не сохранил легенды: сколько старинных латов
Жертвенно Пётр Первый внёс, пригубив вино...
*На Ратушной площади в Риге
**Старейшины братства
***В 1941 г. здание сгорело, восстановлено в 1999 г.
****Святые покровители Дома Черноголовых
*****Легенда о туфельке царицы Анны Иоановны
******Так в средневековье шутливо называли Ратушную пл.
Художник: Юрий Зуев
