Помню, как неожиданно громко и уверенно вошёл в мою жизнь Санкт-Петербург. Который совсем ещё недавно, к тому моменту, помнился мне как славный город Ленинград. Однажды пропечатавшийся в моей памяти в ту, его ленинградскую бытность, бесконечно моросящими дождями. Да, так получилось, несколько давно пережитых дней моего пребывания в советском Ленинграде оказались более памятными капризной, хронически простуженной погодой, чем едино-многогранной ценностью исторической наполненности города.

И ничего в этом странно-предосудительного нет. Нам, коренным жителям юга, очень важен климат среды жизненного обитания. И ежедневное присутствие солнечного света в окружающем пространстве со дня рождения формирует в душе, не считаю себя исключением, устойчиво приятное обожание тепла. Дожди бывают и у нас. Но, как однодневные скороспелки краткого и, в большей степени, межсезонного ненастья, они, капризно-шумно, для приличия, в городе посуетившись, быстро и проходят. Так же быстро испаряются в никуда и лужи. Разве что, рукотворные неровности асфальтового покрытия на городских улицах становятся потом естественным приютом для скопления в них остатков беспризорной дождливой воды. На время. Как мне иногда кажется, чтобы забавно было эти лужи обходить. А иногда – и перепрыгивать их. Веселья ради.

Не веселилась в гостеприимном городе. Но мужала. Понимая, что Санкт-Петербург 2000 года выглядел для меня по-другому не только потому, что подсознанием своим я усиленно-напряжённо пыталась привыкнуть к новому названию дивно величественного города, достойно и стоически гордо пребывавшего в веках своей немеркнущей ни на секунду заслуженной славы. Но ещё и потому, что произошло в том времени так много для меня личностно важного, что оно и теперь определяет смысл всех совершаемых мною поступков. Направляя и мысли мои в русло надёжно достоверного памятства.

В котором у каждого есть свой спасательный круг. Моим – было желание поверить в искренность витавших в воздухе, на смене столетий, слов о необходимости перемен. Сожалею, не всматривалась в глаза тех, кто эти перемены в мозги миллионов бывших советских шулерски вшаманивал. Просто, как и все другие, родом из бывших советских республик, я в те слова бездумно поверила. А кто обманываться не рад?

 

Но помню. Настороженно восприняла приглашение двух американок, с которыми работала в предмиллениумные годы переводчицей, посетить с ними Санкт-Петербург. Как объяснили они мне, нужен очень надёжный человек, на случай, если в пути возникнут непредвиденно сложные ситуации. Дальняя поездка с чужестранками не казалась мне опасной. Так как с женщинами этими, респектабельно независимыми и очень доброжелательными, я не только работала, но и открыто-тесно общалась. Благотворно и всей душой проникаясь особенностями американской культуры. То, что точность – вежливость королей, это – несколькими вескими словами – про них. Про моих некогда близких американских подруг. Не смею говорить – сослуживиц. Ввиду того, что моя с ними взаимная искренность и страстное желание понять друг друга, как сами собой разумеющиеся догмы хорошего тона, быстро стали в нашем ежедневном общении основополагающей обыденностью.

Лишь щекотливо-нервозно смущала мысль о дальности переезда, могущим быть сложным и рискованным, в новую, по сути, страну. Но это опасение бесследно исчезло, когда, преодолев расстояние в более чем в 1 000 километров, мы наконец оказались в России. И обустроились в питерском отеле.

В порыве трудно скрываемого восторга, запомнилось, быстро подошла я к окну номера. С высоты его расположения в здании замечая, как премилой для глаз параллелью гармонии протянулись перед отелем широкая проезжая дорога и, следом на ней – река Нева. Усмирённая, для начала, в своей широте и протяжённости оконными рамами. Но, вне оконных ограничений – многоводная живая сущность, беззвучно дрожавшая, по всей своей водной поверхности, рябью лёгкого предвечернего волнения. Века назад неразрывно сросшаяся, по-родственному, вдоль своих берегов с твёрдым гранитом набережных, заботливо её опекавших, вдоль всего её течения в городе. И, где-то там, дальше, у противоположного водного края полноводной реки хорошо просматривался корабль. Красиво и мирно, так виделось из окна, дремавший во влажной серости бессолнечного, но не дождливого питерского дня.

 – Ты видишь корабль? – спросила меня американка, с которой мне предстояло жить в том гостиничном номере. – Это АВРОРА.

Подойдя ко мне, она поведала мне, что номера для нашего проживания в этой гостинице были выбраны ею в туристическом агентстве с особым умыслом. Чтобы из окон комнат, где нам предстояло жить, и таким было её главное условие при оплате туристического тура, была видна легендарная АВРОРА. О которой она много слышала и читала. И которую ей, как и её подруге, так хотелось увидеть воочию.

Улыбаясь, она добавила:

– Медведей здесь, в России, уже поняла, по улицам не водят. А вот АВРОРА, сама видишь, никуда не делась. Стоит на вечном приколе…

 

Утром следующего дня в городе заметно посветлело. Тяжёлые, многослойно взбитые перепадами температуры серо-белые облака, празднично подсвеченные с востока прямыми, ярко красными лучами восходящего солнца, не спеша проплывали над рассветным Петербургом. Свежие проблески невероятно голубого неба, бодро разминавшего в тот момент свою лазурную бездонность, в ритме умеренно-ветреного осеннего дня, мелькали между облаками в причудливо бесформенных небесных просветах. Там, в тот день, была вся голубизна мира.

Подобием сказки, обратившейся в быль, показалось мне наше восхождение на АВРОРУ по трапу, слабо качавшемуся под нашими ногами, над тёмной Невской водой. Людей на корабле не было. Лишь лицо мужского пола, уполномоченное своим начальством быть причастным к мировой истории того тихого дня, из 2000-ого года, равнодушно встретило нас при нашем восшествии на палубу корабля.

Инициативу общения с ним я взяла на себя. Помню, как с каждым произнесённым мною словом о нашем желании осмотреть АВРОРУ как историческую достопримечательность, выпрямлялась его спина и вытягивалась из воротника тёмной засаленной болоньевой куртки его жилистая шея. Заметила, как несколько раз поправлял он обеими руками фуражку с серебряным якорьком на голове. Как, сотрясаясь всем телом, уже немолодой мужчина гулко покашливал, густо бухтел всем горлом. Периодически булькал, как старая водопроводная труба. Как судорожно-нервно разминал-почёсывал он ладони рук. И, если только он переставал это делать, было видно, как они у него мелко-судорожно тряслись.

Но главное же было не в этом. Оно было в другом: мы стояли на палубе исторического начала когда-то новейшей истории всего(!!!) человечества. Ощущая себя, странницы из двух, разделённых океаном континентов, потомками давно минувшего. А оно, вот это да! по-прежнему, уныло-тихо жило на этом корабле. В городе, где всё вокруг, и сегодня, – святая быль.

 

Продолжала она, правда, местами, влачить свой исторический крест, как состарившаяся в десятках лет явь. Ставшая, было время такое, жалкой тенью самой себя. Обречённой на забвение. Это, когда легендарный крейсер, стоящий на рейде, больше не отражается в воде. Которая, однако, продолжает уверенно держать его на плаву. И когда, между тем, вся история Земного существования этого корабля никак не вписывается в ландшафт обозреваемого ракурса. И сводится лишь к его внешним параметрам. Мало кому могущими быть интересными.

Потому и не верилось, глядя на скукоженную, закопчённую мощь корабельной трубы и потёртые обесцветившиеся доски верхней палубы достопочтенной АВРОРЫ, не укладывалось в голове, что именно здесь, то ли по легенде, то ли так оно и было, всё новозаветное, из ХХ века, и начиналось. И, начавшись, потрясло мир пушечным АВРОРОВСКИМ залпом нежелания измордованного русского людского многомиллионья жить по-старому. Но раздробилось оно, как было хорошо видно, в прах здесь же, на АВРОРЕ, то давнее хотение – отречься навсегда от мира рабства и угнетения. Застряв остаточной мелкой дробью в глубоких расщелинах рассыпАвшихся на глазах досках корабельной палубы. Всё остальное из времени бурно пережитого предками революционного экстаза уже давно потеряло свой смысл. И ненасытной ржавчиной всё ещё продолжало оседать на металлических деталях, составлявших декоративную оснастку боевого корабля…

 

И знаменитый колокол АВРОРЫ, мутно-вылинявший в сырости северных ливневых непогод, присыпанных туманной коррозией, униженно-скорбно молчал. Подумалось, что если бы и заговорил он своим звоном, то долго бы прокашливался, как тот мужчина, сторож-жрец-хранитель Земной вечности, водивший нас по крейсеру. Где на наших глазах происходило смешение времён. Абсолютно лишённое рациональности.

Потому что потом, мужчина с АВРОРЫ, облачённый правом зваться корабельным сторожем, так он себя нам наконец представил, решился на терзавшее его непредвиденностью завершения действо: попросить у американок деньги. Было видно, как очень хотелось ему предстать перед ними, лопочущими на своём, закордонном наречии, этаким бескорыстным зодчим, уже из нового, перестроечного времени. О котором говорил он сумбурно громко и, в общем-то, бессвязно. Но понять было можно: застряла здесь АВРОРА в бесхозности. Да в такой страшной западне она оказалась, в такую непруху вляпалась, что даже электрические лампочки для освещения её внутренних помещений купить, по нынешним хаосным временам, не имеется никакой возможности. Пока я всё это американкам переводила, корабельный сторож, громко шмыгая носом, активно-утвердительно поддакивал мне кивками своей заякоренной в мыслях о наклёвывавшемся похмелье головы. И когда перевод терзавших его излияний окончился, добавил:

– Лампочки Ильича, понимаешь, купить не за что…

– Лампочьки-и Иллича! – радостно подхватили американки. – Лампочьки-и Иллича! – Кое-что они по-русски понимали. – Гуд! Гуд!!! Ужасно корошо!!!

 

И даже – лучше! Как и то, что многогранными есть способы унижения человека. Но один, как, к примеру, зомбирующее волшебство действа передачи дармовых денег тому, кто их у тебя просит, особенно живописен.

Мои американки, так мне наблюдалось со стороны, с нарочитой медлительностью достали из своих сумок кошельки. Наглядно раскрыли их. И, тихо посовещавшись, начали медленно перебирать пальцами рук слежавшиеся в них долларовые купюры, продолжая так же тихо обмениваться кратко незначительными репликами.

Мужчина с зоркой жадностью изголодавшегося волка и с замшелым усердием стопроцентно добропорядочного холопа тяжело дышал, переводил глаза с одного кошелька на другой. Свежий ветер, сделавший неожиданную лёгкую пробежку по палубе, не сумел отвлечь его внимания от денег. И чем дольше мужчина, доведённый до внутреннего бешенства медлительностью женщин, смотрел на них, тем больше он волновался. Отчего, наглядно раздражённо передёрнув плечами, неприлично громко сглотнул. И с какой-то беспомощной и раззадоренной укоризной в его сузившихся от раздражённой досады глазах, он посмотрел на меня: подсоби им, что ли?

«Ублюдок» – ответила я ему своим беспощадно презренным взглядом. И, резко и хладнокровно развернувшись, быстро отошла в сторону.

Помню, был на палубе АВРОРЫ какой-то деревянный сундук. Сидя на нём, я вся пылала огнём переживаемого стыда. Переваривая в голове всю свою плотскую и ментальную немочь противостоять унизительному поруганию великой истории и чести моей страны, я пыталась найти происходившему объяснение.

Цепко вцепившись взглядом в происходившее передо мной, я понимала: есть государственные символы, которые ни при каких обстоятельствах не подлежат поруганию. И, освидетельствовав факт этого, случившегося таки с моей страной падения, отныне, никогда мне не избавиться от последствий обрушившегося на мою голову бесчестья. Намного легче бы было, если бы мизерными крохами вразумления разделилось бы оно тогда между всеми. Кто были когда-то одним разумным братством. Мощной мировой державой, трагически перебродившей забитостью и отсталостью. И трудно переродившейся из векового изгоя на задворках мира в мощную мировую силу.

 

…После того, как в руках осчастливленного наконец иностранными благодетельницами хранителя АВРОРОВСКОГО спокойствия оказались две десятидолларовые купюры, «на лампочки Ильича», ударил колокол АВРОРЫ.

Слушайте! В жалкую побирушку, измочаленную перестроечными обстоятельствами, превратилась некогда великая мировая держава. Как ошпаренная кипятком разногласий дворняга и забитая пресытившейся на хозяйском довольстве дворней, шлялась она по помойным задворкам мира. Как чья-то презренная содержанка, задарма проматывавшая все свои былые богатства и достижения, бесславно разбегалась-просачивалась она по странам и континентам эмигрантскими осколками несостоявшихся человеческих жизней. Бессильно, без сопротивления, покорно опустилась она на колени, не чувствуя кровно истекавшую по всему её телу боль униженности. Пребывая в угарно-спившемся состоянии просительницы милостыни. У первых встречных. Ещё более уничтожавших её былое достоинство презренным высокомерием могущих это сделать – швырнуть нерадиво убогим жалкие подачки. На удовлетворение низменных страстей.

Бредовые полёты над гнездом мифической кукушки. Чем ты, страна, восхищалась? Американскими наркоманами-психопатами? Глотавшими экспериментальные наркотики разнузданности и развращённости. 75 долларов в день за добровольное согласие стать прирученным кроликом в руках делающих себе славу психиатров. Погружавших добровольцев со всеми их потрохами в мир греховных галлюцинаций. Наблюдавших, как безмозгло исчезали они, отвращаясь от пресытившегося им мира достатка. Как растекались они по земле, как обыкновенная вода. Смешанная, по условиям опыта, с грязью похотливого забытья.

Когда в омуте непристойностей стыдно и омерзительно жалко забарахтались бродяги, вчерашние соседи-родственники, трезво топя друг друга во взаимной ненависти. Обнищавшие и никчёмно существовавшие, развращённые благословенной безнаказанностью бесновавшиеся плебеи. Уже тогда, в 2000-ом, вынашивавшие в своей перестроечной утробе монстра неминуемого разрушительного бедствия. Ставшего зародышем первого поколения новоявленных, стремительно разбогатевших в осуществлённом эксперименте на выживание буржуев. Вместо молока алчно-остервенело впитавших в себя принципы сорвавшегося с цепи человеческого зверья: captoetinlivoremsuperem – хватай и властвуй!

 

Совершённая точность разрушений. На обломках Советского Союза. В мире навязанного дьявольского безумия.

Начинавшегося года 2000-го с трёх нолей. На которые, если на них смотреть – ничего не видеть. Но, если смотреть сквозь них – увидишь трижды усиленную Вечность.

Сегодня добрались в ней и до Ленина. Призывом сделать предложение, как лучше можно будет в дальнейшем использовать Ленинский Мавзолей, если тело вождя из него вынести. Заговорили, кликушествуя о праведном, о христианстве. Попирая мораль почитания величия человеческой гениальности. Не как опостылевшей дешёвой мишуры клоново размножающегося «звёздного» отрепья. А как неоспоримой недосягаемости другими человеческими особями, людишками, по Максиму Горькому, олимпа человеческого совершенства.

По дорогам лжесвидетельствующих разрушений идёт к нему путь. Но и ядом ментальной отравы он пропитан. Как долго она удерживается в окружающем воздухе – и раздумывать не имеет смысла. Но истина в одном: Ленин – уже не нужен. Мозолит он глаза своим присутствием буйно жаждущим его захоронения.

Да, судит о нём сегодня каждый, кому не лень. Судит по версиям из последних о нём фильмах. Состряпанных по заказу невидимых кормчих, новых полководцев эпохи звериного одичания. Судят о вожде по ботинкам жёлтого цвета, которые он (кто об этом знает?) носил в эмиграции. И в которых успешно, надрываясь от поспешности, омерзительно суетливо запихивают его, гения человечества всех времён и народов, в постыдную историю намеренного очернения.

 

Товарищи, не дорогие! Забыли, видать, как вдоволь поиздевались и над Леонидом Ильичом Брежневым. Сводя его партийно-руководящую роль к его вставным челюстям. А теперь – уши хочется закрыть. Настолько омерзителен свист, как визг полковой флейты, из уст опротезированных бездельников, многочисленных пророков-толмачей. Скулящих клыкастыми вставными зубами, ценой в хорошую машину, о никчёмности Ленинского присутствия в Мавзолее. Попробуй очистить имя гения от дешёвой плебейской хулы. Если, за просто так, босяцкого кича ради, можно ляпнуть: Ленин – бренд!

Известно. Признаком высшей культуры является более высокая оценка маленьких, незаметных истин. Так, по крайней мере, сказал Фридрих Ницше.

И как же можно говорить о малом, когда и в самой малости своей Ленин настолько велик и могуч, что непозволительно сознательно-паршиво судачить о нём, о его жизни. О его наследии. Исчисляется которое не миллиардами присвоенного самому себе, на халяву, обобщенно-народного капитала. А многотомьем написанных им работ.

 

У хороших, у исключительно гениально хороших музыкантов есть мнение, что истинный смысл известных произведений из наследия гениальных же маститых композиторов-титанов музыкального зодчества не удаётся понять даже по истечении многих десятков, а то и сотен лет. А ораве беснующихся при упоминании имени Ленина иродов, оказывается (!!!), уже давно стало, всё стало о нём достаточно ясно.

Оракулы русского скудоумия воспитались. Даже не беря статьи Ленина в руки.

– Что из Ленина вы читали? – спросили актёра, который позволил себе паясничать на экране, творя, в соответствии с новыми веяниями волчьего капитализма, образ вождя.

– А зачем мне его читать?! – ответил он в бешенстве.

Да, зачем, когда выше крыши востребован, а, может, и навязан сомневающимся мозгам словесный яд солженицынского наследия. Как довелось уже сказать, свалившегося из тьмы заокеанского склочничества на Россию «пророка», не строившего страну, не переживавшего с ней всё трагическое её лихолетье, но возомнившего себя этаким докой по внесению ясности в развенчании достижений всесильной когда-то державы. Которую обворовали и профукали, так же как омерзительно испоганили однажды легендарную АВРОРУ, законные, по факту своего проживания, наследники революции. Перевернувшей однажды весь мир.

А поведали мне, тоже однажды, американки, как после той, нашей революции и у них, в Америке был узаконен 8-часовый рабочий день. Но квартир бесплатно, как это было в Советском Союзе, никому не давали. Что и понять им было, равно, как и объяснить, никак не возможно.

 

В многой мудрости – много печали. Так говорят. Но, словами Максима Горького, прост, как правда, был Ленин.

«Героизм его почти совершенно лишён внешнего блеска, его героизм – это нередкое в России скромное, аскетическое подвижничество честного русского интеллигента-революционера, непоколебимо убеждённого в возможности на земле социальной справедливости, героизм человека, который отказался от всех радостей мира ради тяжёлой работы для счастья людей».

Заметила, как только начинается вонючая возня с именем Ленина, обязательно потом следует действенная ярость его абсолютного изничтожения, не только как исторической личности. Попытки вышвырнуть его из истории, из памяти, из будущего. Осквернение «Ленинки» подтанцовками на библиотечных столах, свержение ленинских памятников, принижение значимости всех событий из начала ХХ столетия. Проклятие зажравшимся невежеством итогов революции 1917 года. При этом, хотя бы где-то, кто-то комариным писком проскулил: мне потому хорошо, что сердцем я своим богат. Подразумевая, что довольствоваться можно и малым. Во имя равенства. Но оно никогда не наступит. Потому что гадостно, по-варварски почитаема есть роскошь на Руси. Потому что, что ни попадает под руку загребущую, всё она жадно к себе гребёт. Забывая: через золото слёзы льются.

А так, типично наркоманская отметина: быть всегда на взводе. Балдеть пошлой радостью выродков-дикарей, принижая того, кто тебе никогда не сможет ответить. Да попробовали бы жители Китая заикнуться о том, что пора и их бывшему усопшему лидеру отправляться на свалку истории. Не осмелятся. Слишком почитаем на мудром Дальнем востоке авторитет выдающегося, хотя бы в чём-то одном, человека.

А разве этого мало, чтобы было всё, как оно должно быть?

 

В напоминание Герберта Уэллса о Ленине:

«Я не сторонник теории об исключительной роли великих людей в жизни человечества, но уж если вообще говорить о великих представителях нашего рода, то я должен признать, что Ленин был, по меньшей мере, действительно великим человеком».

 

Живите, люди, правдой. Берегите, что имеете.

 

О МАВЗОЛЕЯХ МИРА

 

Всего в мире существует порядка 125 мавзолеев. Большая часть из них находится в Азии. Правда, не во всех оборудованы открытые для публики поминальные залы. Большинство мавзолеев используется только как усыпальницы.

В Нью-Йорке, на Манхэттене, в парке Риверсайд в 1897 году построен мавзолей. В нём покоятся тела 18-го президента США, полководца северян во время Гражданской войны Улисса Гранта, чей портрет изображён на 50-долларовой купюре, а также его супруги. Известно, что при проектировании мемориала архитектор вдохновлялся одним из макетов знаменитого античного Галикарнасского мавзолея. Сегодня мавзолей работает как музей. Каждый день там проводятся бесплатные экскурсии.

 

В Пхеньяне, в 1976 году построен мавзолей. Изначально Кымсуанский дворец был резиденцией первого президента КНДР Ким Ир Сена, но после смерти вождя его переоборудовали в мавзолей. Тело Ким Ир Сена в 1993 году бальзамировали российские специалисты. В 2011 году в мавзолей также поместили тело сына и преемника Ким Ир Сена, Ким Чен Ира. Мавзолей открыт для посетителей. Правда, чтобы попасть внутрь, все туристы проходят тщательную проверку, в том числе газоанализаторами.

 

Мавзолей Мао Цзэдуна, одного из основателей и многолетнего руководителя КПК и КНР. Построен в 1976-1977 годах в центральной части площади Тяньаньмэнь в Пекине, к югу от памятника Народным Героям.

 

Дом цветов – мавзолей, усыпальница лидера бывшей Югославии Иосипа Броз Тито, скончавшегося 4 мая 1980 года. Расположен в Белграде (Сербия) в районе Дединье. По одной из версий, мавзолей Тито был назван «Домом цветов» потому, что сам Тито при жизни был страстным садовником. 28 октября 2013 года в Доме цветов была похоронена вдова Тито Йованка Броз.

 

Мавзолей Хо Ши Мина – усыпальница первого президента Северного Вьетнама Хо Ши Мина. Архитектурный мемориал находится в Ханое, на площади Бадинь, на месте, где 2 сентября 1945 года Хо Ши Мином была провозглашена независимость Вьетнама.

 

Последняя постройка мавзолея датирована 2008 годом – это гробница экс-президента Индонезии Хаджи Мухаммеда Сухарта.

 

P.S. «Аврора» – крейсер 1-го ранга Балтийского флота типа «Диана». Назван в честь парусного фрегата «Аврора», прославившегося при обороне Петропавловска-Камчатского в годы Крымской войны. Во время русско-японской войны участвовал в походе Второй Тихоокеанской эскадры, закончившимся Цусимским сражением. 28 мая (по нов. стилю) 1905 года полным разгромом русского Тихоокеанского флота завершилось морское сражение с японцами в Цусимском проливе. Большинство русских кораблей были уничтожены артиллерией неприятеля или сдались в плен. Спастись удалось единицам.

Сегодня крейсер АВРОРА в Санкт-Петербурге – легендарный военный корабль, пришвартованный у Петроградской набережной северной столицы. На корабле постоянно несут боевую службу моряки Военно-Морского флота. Крейсер «Аврора» в Санкт-Петербурге является одним из символов северной столицы. После капитальной реставрации, с 6 июля 2020 года АВРОРА доступна посетителям, как музей Российской истории.

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование