За рулём не новой, но вполне надёжной иномарки сидел сын пенсионера Ивана Степановича Сомова, решившего на пару с женой навестить старого друга по совместной работе на Севере. Водитель – Алексей, широкоплечий, симпатичный майор-пограничник запаса, с русыми волосами, разведённый, оставивший жене дочку, чувствовал себя рядом с родителями не совсем в своей тарелке, ждал всяких вопросов о несчастной, по их мнению, личной жизни. Но отказать отцу он не мог, долго собирался с поездкой в тихую деревню, что уютно расположилась на берегу Волги, и тем самым попортил немало крови пунктуальному папаше. А того радовало пока только одно: сын после демобилизации – при деле, создаёт отдел безопасности в новом банке. И ещё: он твёрдо знал, что внучку никогда не бросит, будет помогать ей всю свою жизнь.

В прошлом северянин и тоже пенсионер Павел Павлович Михеев жил на реке замкнуто, вдвоём с женой. Дружбу ни с кем не водил, только один человек в округе знал, что он был советником у руководства государства и что в 91 году, после падения страны, прошёл на допросах в различных силовых структурах и «Крым, и рым...» Но тюрьмы избежал, почти незаметно дотянул до пенсии и тут же оформил положенный по возрасту отдых. Иван Степанович помог ему купить недорогой, но добротный дом на реке, и, минимум, два раза в год приезжал в гости. Правда, был один прокол: глава администрации поселения, притупив бдительность, проговорился в каком-то длительном запое собутыльнику, что вот, мол, смотри, какие люди отбывают у нас ссылку. Через день того вызвали в контору, известную всем, и дали такого пендаля, что он приходил к тихому жителю деревни с клятвами о молчании до гробовой доски.

О жизни Алексея новоиспечённый волжанин знал мало, а о разводе того с семьёй высказался по телефону коротко и грубо, почти нецензурно, чем сильно ранил и без того израненную душу своего товарища. Хотя, конечно, разводы были и в их консервативных, стремящихся жить по уставу партии, семьях. Последствия разводов, как правило, были тогда ужасными, с потерей должностей, многим приходилось начинать карьеру с нуля. Зато Алексея ничего не смущало в этой истории, шутки шутил, говорил, как в мультике:

– Свободу попугаю Кеше!

– Что ты дурочку ломаешь? – Не выдерживал Иван Степанович. – Распустились, понимаешь, дочь оставил сиротой...

– Отец, я жив пока. И Ольга – моя дочь, люблю её больше жизни. И она меня любит и зовёт «Па-па»!

Сын в дороге, видимо, специально включил громкую музыку, чтобы не провоцировать семейные разговоры: ему не хотелось рассказывать, как он не раз погибал на границе соседней с нами страны и как жена, сказав, что уезжает в столицу бывшей союзной республики, вместе с дочкой улетела к родителям в Москву. Он посчитал это предательством, честно дослужился до ротации, и, не позвав её на новое место своей службы, улетел в Арктику. «Что тут непонятного? – Думал он, мысленно споря с отцом. – Завтра ей Север покажется нежилым местом. Улетит снова куда-нибудь. И куда тогда податься бедному солдату?»

Отец терпеть не мог сюрпризов, поэтому, подъезжая к деревне, позвонил товарищу, на улице машину встречал «Пал Палыч» с супругой и красивым русским спаниелем по кличке – Туман. Почему так назвали пса, было непонятно: его шкура, в чёрно-белых пятнах, расположенных симметрично друг к другу, никак не походила на размытые в осеннем тумане краски. Все были рады встрече, собака прыгала, как циркачка, пытаясь лизнуть гостей в лицо. В открытые ворота ввалились гурьбой, Пал Палыч, пятясь спиной, помог Алексею поставить машину под навес. Участок был нешироким, но длиннющим, едва заметно виднелся дальний соседский забор. Поражали своей красотой несколько мощных, симметрично расположенных сосен, стоящих вдоль левого забора и одна из яблонь, справа от них, со стволом, напоминающим вековой дуб.

– Все в дом, всё посмотрим позже... – Торопил хозяин. – Иначе всё остынет, и хозяйка мне не простит.

 

***

 

Когда все уселись за деревенский стол, раздвижной, с такими же мощными стульями из белой берёзы для посадки десяти персон, когда мужчины налили водочки из пузатого графина и готовы были выслушать первый тост хозяина, его жена, Галина Семёновна, вдруг сказала с каким-то незнакомым акцентом:

– Ай да, не пора ли нам шанежек-то отведать? А то чай, они сами могут выпрыгнуть из печи-то. Наши родные, северные шанежки...

И все посмотрели на русскую печь, занимающую четверть большой комнаты в доме, белую, с яркими фиолетовыми узорами по всей поверхности. Топка была прикрыта заслонкой, рядом с ним стоял ухват, сбоку на лежанку вела широкая лесенка. Галина Семёновна сама была северянка и старалась почаще вспоминать о своих корнях и не забывать традиции студёной Арктики. Благо, с выходом мужа на пенсию, они почти сразу переехали на реку, им повезло с русской печкой в приобретённом доме. Она подошла к печи, сняла заслонку и что-то прошептала в открытую топку, ухватом пододвинула к краю противень, а затем перетащила его на большой поднос. По всей комнате разнёсся запах печёной ржаной муки, на стол легли десятка полтора золотистых шанежек с корочкой на картофеле.

– Это поморские, на побережье такие выпекают. Помните названия: Краснощелье, Поной, Сосновка...? А я в райцентре, в школе работала, пока не встретила Пал Палыча, лихого журналиста из областной газеты. Вот ведь судьба, кому скажи, не поверят...

Тост пришёл сам по себе: за малую родину, за Север, которому все здесь отдали свою юность, молодость и даже часть зрелых лет, когда уже сами могли принимать какие-то решения и по жизни, и по работе. Пал Палыч, посмотрев на шанежки, улыбнулся, но промолчал, не смея нарушить выступление жены. О чём-то своём думал в этот момент и Сомов, так и держа стопку в руке. А когда выпил, попробовал выпечку, разные закуски, рыбные, овощные, салат из печени трески, сказал, наконец:

– И я всё же отниму ваше внимание. У меня тоже есть воспоминания о шанежках... Ты помнишь, Паша, как я недолго, правда, работал в комитет по делам северов (именно так в народе говорили)? Так вот, в середине 90-х годов прошлого века к нам пришло письмо от малых народов Кольского полуострова с жалобой на разбойное поведение иностранцев – любителей рыбалки на реках возле селений Поной, Сосновка и некоторых других. И оно, конечно, попало ко мне, начальнику службы, ведающему проблемами нацменьшинств. Ситуацию я знал не понаслышке, ещё до памятного ГКЧП, только за время перестройки сотни километров этих безумно богатых рыбой рек были отданы в аренду предприимчивым дельцам из Штатов и Европы.

И первое, что сделали организаторы выездов иностранцев на «туры для рыбалки» – запретили жителям местных деревень выходить на берега рек. Бригады вооружённых охранников летали на вертолётах в оленеводческие стойбища и пугали жителей винтовками, которые бьют без промаха по любым мишеням в районах, запрещённых для ловли рыбы. Вот и представьте картину: десятки поколений саамов ловили сёмгу, другие ценные породы, ставили на реках затоны, забрасывали сети, чтобы на зиму обеспечить население стойбищ мороженой рыбой. И вдруг – запрет на её отлов, строгий, под дулами винтовок. Конечно, с оленями не пропадёшь, мясо всегда ходит с тобой. Но и рыбу надо есть, зимой – это первый витамин, кому это надо объяснять, разве что детям – несмышлёнышам.

 

***

 

Вертолёт дали пограничники, прикрепив к трём чиновникам (Сомов, замгубернатора области и глава местной администрации) офицера и прапорщика с оружием, а в аккуратном железном ящике на борту машины москвич разглядел ещё парочку новеньких «АКМ». «Дело такое, – подумал Иван Степанович, – охранники в тундре вооружены лицензионным оружием, всё по закону. А мы чем хуже этих троглодитов? Да не дай бог, конфликт возникнет с местным населением, чьё терпение, похоже, было уже на пределе».

Солнце вошло в зенит, вертолёт не стал набирать высоты, лётчики решили показать пассажирам прелести местной природы. На календаре – только выскочил июль, реки вернулись в своё русло, сосновые с подлеском сочно-зелёные леса умиротворяли глаза, хотелось до бесконечности смотреть на такие картины, раскинувшиеся под мчащейся военной машиной. За обжитым селением Краснощелье заметили большое стадо оленей, местный райначальник крикнул сквозь рёв двигателя:

– Идут к морю. Похоже, с опозданием. Хотя им виднее, они на свободном выпасе. У нас сам Кольский пасёт... А нам ещё больше сотни километров лететь, до морского побережья.

Из-за шума двигателя говорить было невозможно, снова смотрели в иллюминаторы, там буквально завораживали пологие сопки, переходящие в зелёные долины с голубыми озерцами, в которых сверкали солнечные блики. Морскую гладь увидели неожиданно, когда вертолёт начал делать разворот перед заходом на посадку. Замелькали серые, из старых, обветшалых досок строения: дома не дома, типа сараев, только большие, с окнами и дверями. Какие-то повалившиеся на землю заборы, ни дорог, ни столбов освещения, ни здания с развевающимся флагом. Такая картина предстала перед гостями. И главное, никто не встречал их, вышедших из вертолёта. Районный начальник сказал:

– До селения ещё надо пройти с километр... Видите слева, у рухнувшего в воду причала, невысокие корпуса? Это – рыбзавод. Здесь перерабатывали уловы ценных речных рыб, сюда же нередко подходили рыбаки с прибрежного морского промысла. Но всё умерло во время перестройки и развала страны. Народ практически разъехался, кто куда, жителей осталось меньше сорока человек. Нет ни школы, ни магазина, ничего нет...

Шли тропинкой, то расширяющейся до приличных размеров, то заросшей так, что ноги увязали в чём-то буро-зелёном, похожем на мох. По дороге, ведущей на рыбзавод, вдруг заспешила в сторону приезжих женская фигурка. Она махала рукой, пыталась кричать, но голос срывался, и не было понятно, что она говорила. Наконец, приблизившись к гостям, сказала:

– Стойте, стойте... Я вас давно жду. Я знала, что вы прилетите. Правда, и морем ждала, ведь скоро пароход зайдёт к нам. У нас нет телефона, а местный владелец оленей не захотел звонить по своему, спутниковому, в райцентр... Но я чувствовала, вы скоро будете здесь. А я теперь вот и сторож, и директор завода, ха-ха-хиии... – Она рассмеялась неожиданно звонко и молодо, хотя на вид её было лет 60, если не больше.

– А где людей можно увидеть? – Спросил довольно громко райначальник.

– Я слышу хорошо, – сказала она. – А как вас величать?

Вся троица приезжих представилась с фамилиями и должностями.

– А меня Софья Андревна Дюнина зовут. Была главным технологом на рыбзаводе. Только вот уже лет десять он не работает. Люди соберутся прямо здесь, хотите сегодня, хотите завтра... Других общественных мест у нас нет. Можете прямо сейчас пойти со мной туда? – Она махнула в сторону рыбзавода. – Через час к нам подтянутся все, кто подписал письмо в Москву... Со мной здесь двоюродная сестра, она быстро известит всех.

– А где охранники с туристами и рыбаками? На реке? – Спросил Сомов.

– Они выше по течению, в большом каркасном доме, со всеми удобствами. Плюс каждый прилетевший на рыбалку устанавливает собственную палатку, некоторые даже мини-баню тащат с собой... И вся земля по берегам реки сдана в аренду, не подступись. А как нам жить? Магазина нет, продуктов нет, оленей держит приезжий «туз», и всё стадо щас ушло к морю, севернее нас... Боимся, вымрем мы так. Хотя как-то приспосабливаемся, жить-то надо. Вот недавно двое туристов, на мотоциклах, ездили за сотню километров, отоварили наш список заказов, привезли продукты. И они – золотыми покажутся...

– Не нагнетайте, – резко сказал местный начальник. – Приезжий, как вы сказали, «туз» – человек из нашего райцентра. Он держит оленей по договору аренды, хороший специалист-ветеринар. Кстати, поголовье растёт с каждым годом...

– Вертолёт с нами до завтрашнего дня? – Спросил замгубернатора Сомов.

– Так точно. Им ещё пару облётов надо сделать, есть точки на островах, их надо проверить. Так что они только завтра доставят нас на большую землю. – Довольно чётко, даже по-военному, доложил областной начальник, видимо, в прошлом – человек в погонах. – Где можно разместиться до завтра? – Спросил он женщину.

– Хозяин стада принимает туристов в своём доме. За деньги, конечно. Вот только что съехало человек семь, на мотоциклах были... У него и можно разместиться.

– Ну, что ж, Софья Андревна, давайте завтра и устроим нашу встречу, прямо с самого утра. – Подытожил Сомов. – Будет народ, соберёте всех желающих? А если кто-то захочет лично переговорить с нами или с каждым по отдельности, мы для того и летели. Милости просим...

 

***

 

– Советская власть есть? Или её уже нет? – Громким скрипучим голосом задал вопрос старик, небольшого роста в брезентовой куртке с выцветшим мехом на воротнике. – Я бывший учитель, моя фамилия Канев. Коренной житель – ижемец и саам наполовину. Первым стою в списке подписантов письма в Москву... Ехать мне некуда, к пастухам в таком возрасте не прибьёшься. Что делать? Местный начальник предлагал дом престарелых... Он молод, из приезжих, ему не понять человека, родившегося в тундре и прожившего здесь всю жизнь... Не понять. А ведь нам ничего особого-то и не надо от него. Открой нам реку для промысла, запусти заводик да раз-два в неделю присылай сюда продуктовую лавку с аптекарским набором. И весь сказ: мы ещё Родине доход будем давать...

На просторном крыльце с пятью ступеньками, ведущими в большой жилой дом, с пристройками и сараями, с продолговатым туалетом для нескольких человек (Сомов отметил эту деталь, видимо, и на туристов рассчитан), разместился своеобразный президиум собрания жителей села. Остальные, чуть больше двадцати человек, стояли во дворе, огороженном забором. Хозяина дома, правда, не было, уехал на мотовездеходе (первые Харьковские квадроциклы) к стаду оленей, но, по словам жены, сегодня к утру обещал вернуться. Да и собрание-то хотели провести на рыбзаводе, но вот так получилось: почти все жители одновременно собрались у этого заметного здесь дома, так и остались, заговорив сразу о наболевшем.

Сомову, как человеку из столицы, и замгубернатору области принесли табуретки, рядом с ними, на лавке, разместились Софья Андреевна, Канев и представитель рыбнадзора, который приехал по своим делам на арендуемую иностранцами землю раньше комиссии и которого начальник района разыскал ещё вечером в крепком подпитии. Тот готовился к отпору нежданных гостей, но молодой глава администрации так тряхнул его сильными руками, что у рыбака оторвались погоны на куртке, и он, моментально протрезвев, заверил, что утром будет, как штык. Сомов, с согласия жителей, не стал зачитывать письмо, сразу решили дать слово всем желающим выступить.

Не торопясь и не горячась, даже как-то вяло выступали жители, финал речей у всех был один: ещё год протянут, а потом – просто вымрут. Они никому не нужны: ни новому начальнику района, развивающему оленеводство для торговли языками, рогами и шкурами животных, ни области, загубившей объединение рыбакколхозсоюз, занимавшееся прибрежным морским промыслом и выловом ценных речных рыб, ни столице, которая первый раз за десять лет прислала в тундру своего человека. Не то, что здесь, во всей округе, на сотни километров, нет больше ни фельдшера, ни учителя, ни завклубом. О работе – не хочется даже думать, одни пенсионеры хоть что-то получают за свои бывшие труды. Везде, как заверял Сомова глава администрации, в любом районе, связанным с тундрой, вот так живут, если это можно назвать жизнью, люди. Вдруг, после перестройки и развала СССР, и люди как бы перестали существовать.

По договорённости с Сомовым, замгубернатора вёл протокол собрания, подробно записывал речи выступавших. Да и сам Иван Степанович не выпускал из рук толстую записную книжку. Конечно, они ещё долго будут с начальством области обсуждать протокол с замечаниями селян, выпишут для структур, включая столицу, конкретные предложения для спасения людей, оставшихся на гигантской территории без помощи. Но уже ясно было одно: в таком катастрофическом положении население тундры не оказывалось даже после окончания Отечественной войны в 1945 году. Тогда все силы, конечно, бросили на освоение полезных ископаемых: стране, как воздух, были нужны апатит, никель, титан и редкоземельные металлы. А коренное население, привыкшее не усложнять жизнь начальства, жило по своим старым законам. Но, тем не менее, повсеместно были школы-интернаты для детей пастухов, потребкооперация в обмен на оленину везла всё самое необходимое для жизни в тундре, сёла и деревни имели фельдшерские пункты и клубы. Да и пастухам в самых недоступных местах тундры было проще: чумы – вековые жилища, сопровождали их повсюду.

Но, без сомнения, все приехавшие сюда начальники запомнили фразу, сказанную пенсионером Каневым: «Мы одновременно подготовили письма в ООН и в Скандинавскую организацию Северная Калотта с просьбой переселить коренных жителей нашей области на их территории. Но письма пока не отправили...»

 

***

 

Тяжёлую ситуацию, сложившуюся на встрече, сумела разрядить Софья Андреевна. Когда все выслушали Сомова, который подвёл некоторые итоги разговора, она громко объявила:

– А сейчас приглашаю всех в гости. Всех-всех... Мы с сестрой напекли шанежек, будем отмечать нашу встречу. Помните, нанимали туристов съездить в магазин? Вот таким образом мы и испекли наши шанежки...

Иван Степанович первым сошёл с крылечка дома ветеринара, который, кстати, так и не появился в селе, протянул руку Софье Андреевне, помог ей выйти на улицу. Она взяла его выше локтя и повела по дороге, ведущей к её дому. Прошли рядом с какими-то поваленными заборами, со строениями, где входные двери были открыты настежь, явно давая понять, что здесь давно никто не живёт. Наконец, возле серого обветшалого дома она остановилась и, постучав в тонкую стенку у двери, буквально крикнула:

– Эй, хозяйка! Ну-ка встречай гостей... Твои шанежки-то ещё не сбежали, дождались нас?

Дверь открылась, на крыльцо вышла женщина, чуть моложе хозяйки дома, в шлемовидной шапочке бордового цвета, в ярко-синем толстой такни платье, в мягких с узорами сапогах из шкуры оленя, на плечах – широкий клетчатый платок, прикрывающий спину. В руках она держала деревянный расписной поднос, на нём лежали двумя горками картофельные шанежки, румяные, издающие запах запечённой ржаной муки.

– Давно ждём, просим в дом, на столе – всё наше угощенье. Чуть не сбежали шанежки-то... Но мы уговорили их: уж больно гости-то хороши!

Сомов успел отвёсти начальника рыбинспекции в сторонку, сказал почти шёпотом:

– Отмолчался. Готовьте ответы по лицензиям, в обладминистрации будут заданы серьёзные вопросы вашему хозяйству...

– Так я что? Я-то готов. Да вот бумаги подписанные, на десятки лет – кабала, с правом пролонгации... Там, в случае чего, такие неустойки, что мы всю жизнь будем платить. Боженьки святы, что творим. Не без участия и вашего начальства, должен сказать...

– Иван Степаныч, я вас потеряла. – Софья Андреевна опять взяла его за локоть и буквально оттащила от собеседника. – Всё остывает. А снова затопить печь мы уже не сможем. Да и дров специально для шанежек больше не осталось...

В комнате Сомов заметил офицера – пограничника, тот сразу подошёл к нему, доложил, что машина к вылету готова и что была связь с базой, там просили вывезти пенсионерку Дюнину в областной медстационар, где её ждут на госпитализацию с нового года. «Есть диагноз?» – Спросил москвич. – «Да, открытым текстом сказали – рак...» – Офицер развёл руками. – Вы скажете ей? Мы готовы её забрать вместе с сопровождающим лицом. Доставим прямо в облбольницу, там есть площадка для вертолёта».

– Я немножко слышала, – сказала Дюнина, подойдя к Сомову вплотную. – Знаю, что у меня рак, неоперабельный. Какой смысл ехать в область? Пока даёт возможность мне жить, буду жить здесь...

– Нет, Софья Андреевна, надо бороться, до конца. И я вас лично доставлю в больницу.

Она кивнула, и, сменив грустное выражение на лице, заговорила бодрым голосом:

– Чай свежий, с нашими северными травами... Пейте, ешьте гости дорогие. Алкоголя нет, а самогон я терпеть не могу. Да и шанежки обиделись бы на нас за вино. Эти вещи несовместимы на Севере...

С Дюниной полетела сестра, собрались они быстро, в руках второй – небольшой чемодан с одной застёжкой, такие были в моде сразу после войны. Сестра повесила обычный замок на дверь, ключи передала в руки пенсионера Канева со словами:

– Дорогой ветеран, письмами больше никого не пугайте. Мы им так же нужны, как и они нам... Кстати, приглашаю всех в стоматологический центр Бассейновой больницы, приём я веду через день, с утра...

Сомов невольно заулыбался, узнав, что сестра Дюниной – стоматолог лучшей в крае клиники. «И что она делает в тундре? – Подумал он. – Может, родилась здесь? Приезжала навестить сестру и отдохнуть в родных местах? Похвальная привязанность к родине. И пенсионеру выдала точно и по справедливости. Никому мы не нужны, это верно, но зато кое у кого есть возможность больно ударить по нашему достоинству...»

Так размышляя, он шёл к площадке с вертолётом, неся в руках чемоданчик Дюниной и свою дорожную сумку. И снова отметил: с ними не шли, как это обычно бывает, провожающие, видимо, здесь, из-за отсутствия аэродрома и морского причала отвыкли провожать и встречать людей. Пограничники помогли сёстрам и Сомову загрузиться в машину, замгубернатора и глава администрации района сделали это легко и сами. Рыбинспектор обещал добраться до центра самостоятельно, ему надо было ещё раз проверить договора с иностранными компаниями.

Когда пошли на разворот над бухтой, офицер показал пальцем на иллюминатор. По бесконечно – синей глади моря шёл большой белый пароход, названия было не видно, но Сомов знал, что это – пассажирский лайнер «Клавдия Еланская». Из-за отсутствия причала он не мог подойти к берегу, бросал якорь в бухте и перевозил пассажиров в шлюпках. И снова Сомов отметил, что на берегу нет людей, нет привычного в этих случаях оживления, связанного с прибытием парохода. Мёртво выглядели низкие постройки рыбзавода, на месте разрушенного временем и штормами причала тихие волны накатывали на громадные валуны. Запустение, одиночество, тоска...

 

***

 

– И что в итоге? – Спросил Алексей отца, взял шанежку с подноса. – По золоту ходим, золото добываем, на золоте едим, а умираем с голоду...

– Вот оценка молодёжи, Пал Палыч, всей нашей работы. – Сказал тихо, без эмоций Сомов-старший. – Ладно, хоть традиции ещё живы. Те же шанежки...

 

 

Художник: Ольга Воробьёва (из открытых источников).

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование