Папкино ружьё

В конце сентября заметно похолодало, лужи по утрам начало затягивать хрупкой ледяной корочкой. И мать Антохи Панкина впервые после прошлой зимы затопила дома печку. Разгораясь, весело начали потрескивать дрова. Мама налила в кастрюлю воды и поставила на плиту, рядом примостился и чайник. Потом отошла к столу, чтобы замесить тесто для домашней лапши.

Тут и Антохин папка подтянулся, решив покурить не на улице, а в печку. И только он перешагнул порог кухни, на ходу разминая папироску, как в печи оглушительно бахнуло – раз, другой, а потом вообще прогрохотало что-то вроде короткой автоматной очереди. Кастрюля и чайник подпрыгнули на плите и свалились на пол, разлив вокруг воду, чугунная плита встала дыбом, а из распахнувшейся настежь печной дверцы и поддувала вылетели дымящиеся дрова и туча золы.

Громко и испуганно закричала мама, потом в доме наступила тишина. Лишь надсадно кашлял сидящий на полу в облаке оседающей дымной пыли отец.

– Что это было, а? – наконец смог он спросить изумлённо.

– Не знаю, – растерянно протянула мама, обессилено плюхнувшись на табуретку. Антоха, конечно же, сразу бросил делать уроки, и был уже тут. И увидел, что из развороченного зева дымящейся печки свисает какой-то ремень.

– Ну куда, куда лезешь? – с досадой хотел отстранить его отец, но Антоха уже потянул за ремень, и он выполз из печки и грузно упал вторым концом на пол. Это был не простой ремень. В нём, полуобгоревшем и разорванном, можно было всё-таки узнать патронташ с сохранившимися местами кожаными ячейками для патронов и даже с парочкой самих латунных, уже пустых и прокопчённых, гильз.

– Ага-а! – обрадовано вскричал батя, вставая с пола. – Так вот ты куда спрятала мой патронташ! Ну не дура, а? А если бы я уже сидел и курил в печку?

Этот упрёк был адресован, конечно, матери Антохи. Она же, оправившись от шока, сначала совершенно молча хлопотала с веником и совком, сметая и швыряя в ведро вылетевший из печи и мокнущий в воде, пролившейся из кастрюли и чайника, всяческий мусор. Среди обгоревших и тлеющих поленьев валялись и выстрелившие патроны, и серые кружочки пыжей, и даже свинцовые дробинки. Потом мама внезапно швырнула веник с совком на пол и заплакала.

– Это всё из-за тебя, изверг! – всхлипывая, причитала она, бессознательно переставляя на столе с места на место тарелки, чашки, что-то ещё. – Если бы ты не хватался всякий раз за ружьё по пьянке, стала бы я прятать твой этот дурацкий патронташ, а?

Папка лишь смущённо крякнул и взялся рассматривать разрушения, произведённые в печке взрывом патронов. Там, в общем-то, ничего страшного не произошло. Ну, вылетел один кирпич над дверцей, да вырвало из пазов крепления, замазанных глиной, чугунную плиту. Тут восстановительных работ-то на полчаса.

Ну а то, в чём мама попрекала отца, было чистой правдой. Напившись, он любил покуролесить, и нередко хватался за свою одностволку шестнадцатого калибра. Это ружьё осталось у него ещё с той поры, когда он ночами караулил совхозных овец – таскали их из кошар время от времени лихие людишки, вот и пришлось руководству совхозного отделения ввести вооружённую охрану. И мама, когда бате попадала «шлея под хвост», уже заранее прятала от него не само ружьё, а патронташ, в котором всегда был с десяток патронов.

Самое интересное, отец ведь никогда не ходил с ним ни на уток, ни на зайцев по первой снежной пороше, ни на степных лисиц-корсаков, хотя многие мужики в Прииртышье этим увлекались, так как дичи здесь было полно. Не любил он почему-то охоту. Хотя нет: один раз в весеннее половодье Антохин отец поплыл-таки на вёсельной деревянной лодке со своим зятем дядей Колей, женатым на его сестре тёте Соне, за утками, а вернулись они домой… с громадной щукой, килограммов эдак на десять-двенадцать. Этот «крокодил» влетел в чей-то вентерь, запутался в нём жабрами, бил хвостом, вздымая фонтаны воды, и вот-вот должен был сорвать последний удерживающий снасть шест. Тут-то и подоспели бравые охотнички и подстрелили эту чуду-юду.

Щука оказалась аж седой от старости, а в пузе у неё при разделке нашли штук пять целиком проглоченных щучек, примерно по полкило каждая – эта древняя хищница оказалась ещё и каннибальшей. Отец честно отнёс половину туши хозяину вентеря – в деревне все знали, у кого где стоят сети, вентеря, морды, – а из второй половины мама Антохи что-то попыталась приготовить. Но мясо у этой щуки оказалось жёстким, невкусным, и его в конце концов мелко порубив, отдали уткам да курам на съедение.

Второй раз Антохин отец ружьё применил при более драматичных обстоятельствах.

В картонной коробке под низко висящей на длинном шнуре электрической лампочкой слабо попискивали с десяток только что вылупившихся прехорошеньких жёлтеньких комочков. Мама очень радовалась, что все цыплята появились на свет живыми и крепенькими, и пока они обсыхали под лампочкой, мелко-мелко крошила для них на столе первую их еду – варёные яйца. И не заметила, как хищно поглядывающая с печного приступка на копошившихся в коробке цыплят их молодая и оттого совершенно дурная серая кошка Муся не выдержала искуса и мягко прыгнула в эту самую коробку. А когда мама повернулась, чтобы задать цыплятам корм, то чуть не упала в обморок: Муська как раз додавливала слабо трепещущий лапками последний жёлтенький комочек. Остальные валялись у неё под ногами уже бездыханными.

– Ах ты тварь! – мама с истеричным криком схватилась за веник, но кошки уже и след простыл. Отец пришёл в неописуемую ярость, когда узнал про сотворённое Муськой душегубство. Он уже имел на неё здоровенный зуб – Муська совсем недавно оставила у него в сапоге полуобъеденную мышь, и батя остатки её размазал себе по ноге.

Прикусив нижнюю губу (первый признак приступа гнева), отец, топоча сапогами, с ремнём в руке стал гоняться за кошкой по всему дому, чтобы отхлестать её. Но так как входные двери в доме Панкиных, начиная с весны, всегда были нараспашку, потому что домочадцы без конца сновали по разным важным делам во двор и обратно, то Муська, бестолково пометавшись по комнатам, выбежала на улицу. А там заскочила в палисадник, вскарабкалась на верхушку тополя и с него сиганула на крышу.

Другой, может быть, и успокоился на этом, но отца Муськина прыть и нежелание понести заслуженное наказание только ещё больше разозлили. Он с матами заскочил в дом, сорвал висящее на гвозде за комодом ружьё, задвигал ящиками, захлопал дверцами в поисках патронташа.

– Перестань беситься, хватит уже! – пыталась остановить отца мама.

– Ладно тебе, папка, пусть живёт! – вторил ей и Антоха, на всякий случай держась подальше от тяжёлой отцовой руки. Но отец уже загнал патрон в ствол переломленного ружья и выскочил с ним на двор.

Кошка на свою беду не спряталась где-нибудь в пыльном закутке чердака, а преспокойно сидела на коньке крыши. Отец сходу вскинул ружьё и, почти не целясь, выстрелил. Муська исчезла, как будто её и не было, а по серому желобку шиферного листа потекла тоненькая струйка алой крови.

– Вот так-то! – удовлетворённо сказал отец, жёлтыми прокуренными ногтями выцарапывая из ствола ружья дымящуюся выстрелянную гильзу и опуская её в карман пиджака. – Будет она тут мне цыплят давить, паскуда!

Антоха тогда всплакнул и по загубленным цыплятам – невозможно было без содрогания смотреть на эти валяющиеся на дне коробки изломанные, измятые жёлтые комочки с вытянутыми лапками и зажмуренными глазками, – и по жестоко покаранной дуре Муське. Впрочем, так и осталось непонятным, погибла ли она от того выстрела или была только ранена и уползла куда-то зализывать свои раны. Антоха предпочёл придерживаться второй версии и верил, что Муська выжила, но домой не вернулась и прибилась к какому-нибудь другому двору или ушла жить на дойную ферму. Там, при дармовом молоке, которое для бродячих мурок щедро подливали в специально установленное для них корытце громогласные, но добрые доярки, их всегда болталось не меньше десятка.

Других примеров применения отцом или кем-то другим этого одноствольного ружья Антоха не знал, хотя батя и порывался время от времени. Как-то его отлупили двое мужиков, которых сам батя в разное время поколотил поодиночке. А они улучили момент, скооперировались и отомстили ему. Батя прибежал тогда домой взлохмаченный, с порванным воротом рубашки и окровавленным носом и, рыча от ярости, бросился к закутку, где висело ружьё. На нём с криком «Не пущу!» повисла мать, а потом к ней присоединился и ревущий Антоха, и батя, потаскав их, вцепившихся мёртвой хваткой ему в ногу, по дому, вскоре остыл и никуда уже никого убивать не пошёл. Тем более что мать быстренько набулькала ему из своей заначки стакан водки, и батя, всё ещё зло сопя, выдул его и почти мгновенно заснул за кухонным столом, уронив лысеющую голову со светящимися на ней скобками шрамов на руки.

Вот с тех пор мама, да ещё после одного случая с этим злополучным ружьём, когда от него пострадал уже Антоха, и стала прятать патронташ куда подальше. Антоха только-только перешёл во второй класс, причём «хорошистом», и слегка подвыпивший и оттого очень добрый отец разрешил ему наконец выстрелить из ружья. Они вышли на крутой берег Иртыша, благо он был вот, за забором, отец расправил и положил на высохший навозный холмик газетный лист, от которого они отошли метров на десять, зарядил ружьё, и дал его с уже взведённым курком Антохе в руки.

– Ну, сына, пали! – поощрительно похлопал он сына по плечу. – Да смотри, не промажь.

Антоха, очень волнуясь и поводя стволом из сторону в сторону, стал приспосабливать приклад к плечу, но упереть его толком не получалось, так как трудно было дотянуться до спускового крючка. Да и неожиданно оказавшееся очень тяжёлым, ружьё ходуном ходило в его худых вытянутых руках. Отец, прикуривающий очередную папиросу, не заметил, как Антоха просто просунул приклад под мышку и, прижавшись к его отполированной до блеска боковой поверхности щекой, зажмурил левый глаз, прицелился правым в газетный лоскут и надавил на скобу спуска. И одновременно с грохнувшим выстрелом уронил ружьё и опрокинулся навзничь, на какое-то время потеряв сознание.

Очнулся Антоха от того, что на него кто-то дул прохладным ветром. Это отец стоял над ним на коленках, испуганно матерился и обмахивал своей кепкой. Когда Антоха открыл глаза, то обнаружил, что хорошо видит только одним, а второй очень болел, распух и почти напрочь затёк. При отдаче от выстрела взводная скоба курка ударила его точно под глаз, рассекла кожу и ушибла кость глазницы. А ещё бы миллиметр-другой – и дразнили бы Антоху деревенские пацаны Кутузовым. Глазу было очень больно. Но первый вопрос, который задал Антоха отцу, был:

– Я попал?

Батя вспомнил про газету и тут же притащил её. Дробовой заряд прошёл выше, чем целился Антоха. Но три или четыре дырки в верхнем правом уголке газеты всё же появились, так что Антоха мог с ликованием честно констатировать, держась за распухший лиловый глаз:

– Попал!

А дома им попало обоим – от разгневанной мамы, и патронташ снова куда-то надолго исчез.

И вот этой осенью он обнаружился. Да так громко, что к ним, боязливо поглядывая по сторонам, зашли по очереди справиться, что случилось, уже двое соседей – тяжело опирающаяся на самодельную клюку пенсионерка тётя Вера Шаламкина и отделенческий бухгалтер Михал Петрович. Наверняка вот-вот должен был наведаться и внештатный участковый дядя Лёня Тарелкин, мимо внимания которого такие события в их деревне не проходили.

А мама, снова взявшись за приборку на захламлённой от взрыва патронташа кухне, всё причитала и причитала, вспоминая и перечисляя отцовы прегрешения за их совместную жизнь. И получалось, что не жизнь у неё это была вовсе, а сплошная мука, угробившая её молодость и здоровье.

И эти её попрёки – большей частью справедливые, хотя местами и преувеличенные, настолько, видимо, пробрали отца, что он сделал то, чего от него никто не ожидал.

– Иеехххь! – тонко и плачуще вскричал он, забежал в горницу, откуда выскочил с этим злосчастным ружьём, и так же резво выбежал на двор. А там, перехватив его за ствол, размахнулся и два раза подряд с силой ударил прикладом об электрический столб у сарая. В разные стороны полетели щепки, и отец, отшвырнув изуродованное ружьё с разбитым прикладом и заметно погнутым стволом, стремительно ушёл со двора на улицу. Снять, как принято сейчас говорить, стресс с кем-нибудь из своих деревенских дружков.

Вот так благополучно завершилась в семье Панкиных история многолетнего хранения огнестрельного оружия с эпизодическим его применением…