Философский пароход
«Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно»
Л.Д.Троцкий
Сударь, мистер, товарищ, изволите ещё глоток?
Безнаказанно бродят ветра на расшатанном юте,
И пока не осипнет от слёз пароходный свисток,
Предлагаю продолжить беседу в ближайшей каюте.
От случайной Отчизны осталась полоска земли,
Всё сильней её сходство со ржавою бритвой монаха,
Множить сущности всуе – что воду толочь в пыли –
Ничего не устроится сверх умножения праха.
Что ж, багаж наш негуст – башмаки, пара старых кальсон,
Впору зависть питать к пассажирам четвёртого класса,
Ни собак, ни зевак – Петроград погружается в сон,
По ночам здесь пирует тупая разбойничья масса...
Пусть на запад нам выписан литер, ногами в восток
Упереться придётся, и к койке шарфом пристегнуться,
Отряхнём мир насилья, что цепи с измученных ног,
Раз диктует судьба поутру в новом мире проснуться...
Но и там нет покоя изгоям, настойчив Господь
В своём промысле ветру доверить осколки былого,
И, пока ещё держит тепло окаянная плоть,
Для потомков хранится в умах сокровенное слово.
В этом граде-казарме продолжит свой курс изувер,
Что мечтал разлучить с головой философские выи,
От судьбы и его не спасёт именной револьвер,
И от кары небес не прикроют собой часовые.
А пока сквозь дремоту он видит извечный мотив
(Помнишь, как в Верхоленске ты мучился близкой разгадкой?),
Как задержанный мытарь, с ворами свой хлеб разделив,
В тесном склепе томился, глотая обиду украдкой.
Из оливковой рощи призывно звенел соловей,
И ему в унисон настороженно выли собаки,
Словно глаз Асмодея, сияла луна меж ветвей,
Разливая покров изумрудный в удушливом мраке.
Надвигается полночь, настал третьей стражи черёд,
Но забыть о мытарствах мешают треклятые думы,
Невдомёк бедолаге, за что угодил в переплёт,
Не за то ли, что долг исполнял раздражённо-угрюмо,
Шкуры драл с толстосумов, но часто прощал бедноте,
Не за то ли, что дал свой приют чужестранцу-бродяге,
Меж знакомцев хмельных ему место нашёл в тесноте,
И под дождь не пустил, не позволил погибнуть в овраге?
Что твердил этот странник с глазами небесного льна?
Не забыть этот голос, душевно и тихо журчащий –
Будто есть одна страсть, опьяняющая как весна,
Не любовь, ей не страшен огонь и разрыв жесточайший...
Что за страсть? Не расслышал, не зная, как переспросить,
Заслужу это знанье, изведав на собственной шкуре,
Сохрани меня, Боже, прости и ещё раз спаси,
Прозябаю в грехах и мечтах о безгрешной натуре.
…Лев, потомок Давида, в тревоге застыл у окна,
Словно из подземелья всё стонет свисток парохода,
Две России отныне и впредь разделяет стена,
Удаляя последнюю мысль ради «рабской» свободы.
Пусть в сорбоннских архивах сгрызают науки кирпич,
Льву маячит Стамбул под присмотром учтивых чекистов –
Словно лодка Харона, баржа под названьем «Ильич»,
Вслед за мыслью изгонит и души последних марксистов.
Революция – праздник, ей грубый не в масть перманент.
Диктатура ликует, пусть помнится праздничный вечер,
Жаль, отсрочили казнь – ГПУ упустило момент,
В пресловутом отеле Бристоль назначавшее встречу.
Не сойтись им в Париже – что жертвам делить с палачом?
И в Берлине не выйти вразрез марширующим ротам.
Неприветлив Мадрид, там свой бунт бьёт кипящим ключом,
Не до диспутов жарких голодным испанским сиротам.
В Койокане был шанс, но вмешался Кремлёвский тиран,
Смысл в жизни твоей, коль она не сгодилась тирану?
Власть сильнее любви – вам докажет любой ветеран,
Что не сгнил в лагерях, завещая брильянты Гохрану,
Кто-то верит в судьбу, мол, у тайны готовый ответ –
Смерть любовь побеждает, рассудит всех пламень бесовский,
Уплывает в бессмертье, дымя, пароход философский,
И, сжигая в погоне часы, век торопится вслед.
Зинаиде Гиппиус
Которым из имён Вас ни назвать,
Вы явите лишь часть себя, всесущей,
Одни готовы Вас короновать,
Другим Вы – символ доли проклятущей.
Сапфо, Ваш петербуржский барельеф
Парит в веках над северной столицей,
Как Вам, не тесно на Сен-Женевьев?
Вблизи Парижа – горсть родной землицы...
Не жертва, не судья и не пророк
В отдельности, но вместе непременно,
В одной душе – огонь и, между строк,
Безмерный хлад, сжимающий мгновенно,
Сильфида, так загадочен Ваш лик,
Под стать иконным ликам Боттичелли,
Проникшие в Ваш творческий тайник
Жизнь отделить от смерти не сумели...
Русалка, рифмовавшая метель,
Треть жизни о России тосковала,
Там дом Мурузи словно аппарель
Другой судьбы, поднявшейся в Валгаллу.
Мать-дух – Дух Крайний в Троице святой,
Свободу от России без свободы
Приняв как рок, как целый мир пустой,
Зажатый подо льдом без кислорода.
И как заклятие слепой судьбе –
В любви к себе, без слёз, без покаянья,
В невидной миру внутренней борьбе,
И в стати, не принявшей увяданья.
Кого-то тешит с Дьяволом родство,
Кому-то по душе Сапфо, Сильфида,
Всего лишь раз вмешалось колдовство:
Январь в Тифлисе, Дмитрий, Зинаида...
Поэт
К.К.
Поэта береги, а пуще поэтессу,
Создай ему иль ей мессии ореол,
На самом острие духовного прогресса
Парит, как гордый стяг, их пламенный глагол.
Я видел, как поэт из радужных мелодий
Рождается на свет, по ниточкам дождей
Прозрачным утром он лучом скользит к свободе
Из тени ввысь, за тонкой стаей лебедей.
В часы, когда мы дремлем, с ним ночует память
Мгновений ярких, растянувшихся в года,
Их рассыпая щедро полными горстями,
Он встретит странников заблудших и тогда
Поэт, как проводник, чрез поле грозовое
Укажет путь от перекрестья всех начал,
Зажжёт строкой сердца, чтоб снова синевою
Открылись небеса и воздух зазвучал,
И, вечности коснувшись, дети горькой доли
В чужой душе предназначение нашли –
Хоть краткий миг прожив на первозданной воле,
Сгорая, звёзды новые зажгли.
