«Тёмный зверь – хозяин чащ…» / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Завещание

Я когда умру, меня

отпевать и хоронить

вы не смейте – ждать три дня

незачем, в тоске ходить

не о чем – гори, огонь,

языки сплетай, кидай;

что осталось меня, тронь,

чёрным, синим расцветай.

***

Кто, собравши лёгкий прах

в металлический сосуд,

в подмосковных поездах

сорок мается минут?

Кто расспрашивает путь

у соседей, кто берёт

ржавый ключ – неверный ткнуть,

взять другой – скрип, оборот?

Был ли тут когда? – Ходил,

по дорожкам бегал мал –

никогда здесь не любил

оставаться, будто знал…

Здесь, в Купавне, в свете дня,

здесь – под корни, у ствола

старой яблони – меня

ссыпь – была не тяжела

ноша, воля моя вся,

выполненная весной.

Пусть под грузом яблок сад

рухнет, старый, надо мной.

Медведь

Зверь сер,

зверь светло-бур, космат, велик,

зверь сед,

зверь голоден, неспящ,

зимою лютой

бродящий зверь,

зверь, созданный в минуту

сомнения Творца.

Зверь – сам себе творец –

комок

слюны и шерсти обдает дыханьем,

вылизывает длинным языком

медведица –

и как душа живая

удержится,

в чём? –

жилы возникают,

и тяжелеет в кровь,

горчает в желчь

дыханья влага.

Природа наша малая, лесная –

и кто ещё напомнит о величье

и страхе Божьем…

Зверь мудр, сластолюбив, опасен, быстр,

косматый сладкоежка и убийца

себе подобных –

это человек

обросший, это будущность его

посмертная, сокрытая тайгой.

Послушный зверь,

знаток кульбитов разных,

жилец арены,

клоун бурый, рыжий,

ходок канатный и ездок колёсный,

хранящий про запас свои таланты

подспудные,

готовит бенефис,

большое представление на бис –

одним движеньем смахивает скальп,

и дрессировщик орошает красным

попробовавшего не в первый раз

хмельную снедь такую…

Ещё медведь

Зверь – косматый страж лесов.

В час тоски Господень труд

был составить ряд зубов,

жилы свить и мышцы в жгут.

Тёмный зверь – хозяин чащ,

имя тайное кого

помнят небо и неспящ

месяц – солнышко его.

Сладко ест и стерво ест –

слаще собственная плоть;

ходит, леший здешних мест,

подвигает тропы в топь.

……………………….

После смерти я таким

стану зверем: дыбом мех,

челюсть кверху – знак чужим,

густ утробный, злобен смех.

Декабристы

Как душно, как мрачна Россия наша!

Один в ней свежий ветер – наша мысль,

мелькающая по просторам русским, –

свидетельствует, что страна жива,

что будущее для неё прекрасно,

рукой подать… Свобода и Россия

в одно сольются, засияют светом

нетрепетным, великим.

Немецкий этот город быть не должен

столицей русской, сделан на забаву

придворной клики, – восстановим Русь

в естественных правах; на новгородском,

славянском вече утвердим своё

самостоянье; будет град Славянск

столицею России, чьим границам

нельзя быть со славянами, – индийский

поход определит ей рубежи

действительные – океанский берег.

Народная война – вершина прав

и чаяний народных. Гей, славяне!

Всё поменять: из тех, кто был при власти,

едва ли сотый может быть пригоден

на что-нибудь помимо казнокрадства.

Приходится искать по всем углам

глухим, медвежьим, по пустым пространствам

сподвижников, помощников: бедна

святая Русь на деловых людей!

Изменятся условия – их станет

достаточно.

Да не забыть: Сперанского просить

на должность стать, достойную его.

4. Пестель

Успеет ли родитель-казнокрад

блистательные отмолить грехи

тихонько, так, чтоб слышал только Бог,

другие нет – другие наблюдали

на полземли построенные роты,

прекрасной неудачи образец,

достойное, прямое дело чести?

Что хуже, что опасней, что безбожней

российских изуверства, благородства!

На холоде, на площади, одни –

муштра и дисциплина держат их

равнение. Здесь граждане страны

впервые так построены к свободе

во фронт. Как тяжелы, однообразны

ряды пехоты нашей. Как печальна,

сера свобода наша – в цвет шинелей.

И кто-то скажет: Пугачу да Стеньке

наследнички нашлись – кровь голубая,

кость белая; а погулять на воле,

пожечь, пограбить да потискать баб

задору нет, всё как-то не по-русски;

но будет, будет скоро русский бунт:

архангелы-воители Пугач

да Стенька выйдут в поле блуд потешить

и душу окаянную. Стой, паря,

в строю, в каре, на площади, терпи

их волю над собою, будет день –

побАлуемся, брат…

Картечь бьёт наповал, и тихий стон,

как бы дыханье сумрачного зверя-

народа, всю окутывает площадь

предсмертным паром. Боже, страшно как!

Страшна Россия. Ну же, заряжай!

Как тяжело святое наше дело.

Картечь бьёт наповал. Здесь русский бог

помазал Вас на царство, Государь,

венчал с народом, красное на белом –

кровь брачная на снежной площадИ.

Как Вы хотели царствовать… Теперь

придётся. Весом каторжных цепей,

пенькой верёвки связаны с Россией

нерасторжимо. Бедная страна,

несчастный царь…

Античные святые образцы –

Брут, Кассий – на морозе русском, мёртвом

деревенеют. Кто поймёт, опишет,

какой Плутарх

позор и неурядицу всего

происходящего?

Как будет стыдно

нам вспомнить этот день, где наша слава

зазря пропала: лёгким был бы штурм

дворца, не подготовленного к штурму.

Мы на полях победы были вихрем

смертельным – тут стоим столбом. Что ждём?

Атаковать – вперёд – в штыки – пока

не смяли – всё пустое: охраняет

архангел петропавловский Россию –

страх в плоть и в кости трепет – мы стоим,

уже мы к смерти приговорены,

мы прокляты, мы преданы, мы биты.

Дорога в никуда – теряешь имя,

сословие, родство – ты кто, ко мне

приехавшая? Морок, тень теней…

Не надо в эту глушь, в Сибирь, в кромешный

и стылый ад спускаться. Ты в прекрасном

неведении, в чистоте своей

останься, чтобы мне к кому вернуться

отсюда было, к гордой, к неизменной.

Мне писем не пиши и не ищи,

где имя моё в страшном приговоре,

на сколько нет меня.

Преступник или жертва – сам не знаю

и ты не знаешь. Помолись о мне…

Впервые, может быть, России слёзной

не жаль казнённых, каторжных не жаль –

идут себе Владимирской дорогой,

протяжных наших песен не поют,

за милостыньку слёз не льют горючих

и не дерутся, тянут кандалы

обочною, особой колеёй,

и нет креста на них.

Им Бог не помочь.

Что хорошо парижским голодранцам,

то русским смерть – играться с нашей страшной

в пол-Азии да пол-Европы массой

нельзя так просто: сдвинувшись, Урал

меняет климат круто, жар и холод

смещаются, идут вразнос погоды,

неурожаи вянут на полях,

вода по рекам солона течёт.

И сколько ж надо лет, чтоб возродилась,

восстановилась после нас природа.

Иудино ли дело, подвиг тайный

Ростовцев совершает… Всем нам есть

в чём повиниться, у самодержавья,

у Бога, у народа испросить

прощения, им предоставить список

в седьмижды семь грехов тоскливых, смертных,

неразличимых, слитных, все в одном.

Насколько же бессмысленно пытаться

с нас, с русских, разный спрос брать, нас судить

не вместе! Учреждайте свальный суд,

чтоб коемуждо по делом – соборне.

И только Тютчев, только Чаадаев

сквозь морок бесовской смогли увидеть

смысл скудный наших дел.