Пародии / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Большой ребёнок

Пусть скажут про меня: большой ребёнок.

Я в детство не впадал, я вечно в нём.

А мир – он тоже вечно юн и звонок,

и нам всё время весело вдвоём.

(Вадим Сикорский)

Мир вечно юн. Мы с миром близнецы,

Хотя у нас и разные отцы.

Мне б не хотелось зрелым становиться

И чашу жизни до конца испить,

Хочу я песни щебетать, как птица,

И вечно в начинающих ходить.

Мой голос будет постоянно звонок,

Я буду веселиться каждый миг.

Пусть скажут про меня: большой ребёнок.

Зато не скажут: маленький старик.

Бытие и поэзия

В сарае тёмном возится свинья,

Гремит соседка ржавыми корытами...

Плывёт по небу голова моя

С глазами широко открытыми.

(Вечеслав Казакевич)

Я не люблю свиней, их чушками зову,

Противны мне их рыла непристойные.

Когда я слышу их возню в хлеву,

Мне чудятся явления застойные.

Звучат в мозгу обидные слова,

Я начинаю весь дрожать и маяться,

Долой отсюда рвётся голова

И наконец от тела отрывается.

И вот она меж туч стремглав летит,

По сторонам глазами зорко зыркая,

И тут к стихам приходит аппетит,

И я пишу их, торопясь и фыркая.

Золотая рыбка

Закинул удочку я в Тихий океан,

Попалась мне

Малюсенькая рыбка.

И я подумал, что и тут обман,

А может, не обман,

А лишь ошибка?

(Анатолий Брагин)

Объехав много дальних стран,

Я подвожу итог исканий:

Кругом царит один обман,

Особо в Тихом океане.

Рыбачил там я как-то раз,

Между Камчаткой и Аляской,

И вынул, помню как сейчас,

Рыбёшку из известной сказки.

И рыбка, золотом блестя,

Все блага мира мне сулила,

Она рыдала, как дитя,

И о спасении молила.

Мне предлагала роль в кино

И поэтическую славу,

Но я ответил ей одно:

Мне эти басни не по нраву.

Я верить сказкам не привык,

Мне не такие пули лили...

Я сделал из неё балык,

И мы с друзьями пиво пили.

Тоска

Я сижу за оконной рамой,

мне не хочется

шевелиться...

Родила меня –

просто мама,

а могла бы родить –

птица.

(Глеб Горбовский)

Вижу: тучи по небу крадутся.

Скоро небо дождями прольётся,

Скоро птицы на юг подадутся,

Мне же только одно остаётся:

Тосковать за оконной рамой.

Надо ж было такому

Случиться:

Родила меня –

Просто мама,

А могла бы родить –

Птица.

Мне б тогда

Не ходить на работу,

Целый день над землёй

Резвиться...

Ну какие у птиц

Заботы?

И к тому же

Не надо бриться!

Засилье дыр

Дрожит гитара под рукой, как кролик,

цветёт гитара, как иранский коврик.

Она напоминает мне вчера.

И там – дыра, и здесь – дыра.

(Алексей Парщиков)

Гитару сжав дрожащею рукою,

Брожу сегодня, как бродил вчера.

Ищу, но не могу найти покоя:

Повсюду мне мерещится дыра.

Дыра в зарплате, в плане, в госбюджете,

Дыра в гитаре и на рукаве...

Как много разных дыр на белом свете!

И я их все вмещаю в голове.

Мне эти дыры гасят бег пера

И вспышки поэтического рвенья.

Открою рот, смотрю – и там дыра.

Да, не найти нигде от них спасенья.

О сокровенном

Между поэтом и музой есть солнечный тяж,

капельницею пространства шумящий едва, –

чем убыстрённей поэт погружается в раж,

женская в нём безусловней свистит голова.

(Алексей Парщиков)

Меж поэтом и Музой – уж так повелось изначально –

Существует искрящийся солнечный тяж.

Только звякнет поэт своей лирой печальной,

Тут же Муза его тянет весело в раж.

Изливаются рифмы дождями на грешную землю,

Замирают эстеты, читая стихи нараспев...

В мире нет простоты, и я это с восторгом приемлю

И кормлю пирогами украшенных мальвами дев.

Грандиозность ботинка, скользящего с нервной лодыги,

Неразгаданность тайн, что ещё предстоят впереди,

И потоки стихов, уходящие в новые книги,

Наводнение чувств вызывают в груди.

И свистит голова, погружённая в душу поэта,

И колёсный мужик шлёт тепло с высоты...

Если кто-то прочтёт и осмыслит всё это,

Мне придётся добавить ещё темноты.

Обманчивые надежды

И куплю зачем-то лотерейку,

А потом – корабликом пущу...

(Анатолий Поперечный)

Покупаю лотерейки,

Чтоб корабликом пустить.

Что мне жалкие копейки!

Я, друзья, люблю кутить.

Пусть кораблики по свету

Приплывут к хорошим людям,

Лотерейному билету

Каждый рад, конечно, будет.

Вовсе я не помогаю

В людях жадности развиться:

Я кораблик запускаю,

Лишь проверив по таблице.

Бой местного значения

Щека молочная – как роза.

За мной, в забвенье брякнем лбом,

вперёд, поэзия и проза!

Но гаснет свет – и пыль столбом.

(Владимир Урусов)

Когда в забвенье брякнул лбом,

То что-то в голове сместилось.

Пыль поднялась с ушей столбом,

И мне поэзия явилась.

– А где же проза? – я спросил. –

Скорей зови сюда и прозу.

В забвеньи жить нет больше сил,

Меня трясёт как от мороза.

Молочных щёк пунцовый цвет

Во мне рождает вдохновенье.

Забвенья для поэта нет!

Долой проклятое забвенье!

А вот и проза! Значит так:

Я – впереди, вы – справа, слева.

Все силы соберём в кулак

И на забвенье лбами смело.

Последняя игра

Девятка мартовских грачей –

краплёная колода!

По наблюденью москвичей,

шельмует и природа:

Девятка мартовских грачей

в такое время года?

Глаза спросонок протерев,

я им скажу на это,

что выпала девятка треф

из рукава поэта.

(Евгений Елисеев)

Поэт всё должен знать и мочь –

Профессия такая.

Решил я как-то в марте, в ночь:

В картишки поиграю.

И сразу начал шельмовать,

Ведь шулер – брат поэту,

Хотел себе шестёрки сдать,

Но выпали валеты.

В рукав я сунул даму треф,

А к ней туза в придачу.

Вдруг слышу тихий голос: «Блеф.

Иди ва-банк. Ставь дачу».

Привык я слушать голоса,

Ведь я – поэт от бога.

Я твёрдо верю в чудеса

И в атеизм немного.

Решился! Ставлю всё на кон,

Достав туза при этом.

Вдруг дама вылетела вон

Из рукава поэта.

Какой конфуз! Какой позор!

Кричат все: «Гнать нахала!»

Но я твержу спокойно: «Вздор!

Природа шельмовала.

По наблюденью москвичей

Она шельмует в марте.

Глаза протрите поскорей –

Грачи сидят на карте!»

В смятеньи от моих речей

Все видят на колоде

Девятку мартовских грачей.

Претензии – природе.

Поэт любой осилит спор –

Профессия такая,

Но всё же в карты с этих пор

Я больше не играю.

Лирическое

Я спрошу – беседы для,

хорошо ли у руля?

Спросит он, меня дразня,

хорошо ли без коня?

Знаю я, что он ответит,

папироской шевеля.

Знает он, что я отвечу,

сигаретку наклоня.

Мы с ним выпьем молока,

взяв корову за бока.

А корова скажет «му»

мне и другу моему.

(Дмитрий Толстоба)

Приятно утром выпить молока,

Корову взяв за тёплые бока.

Я пью и одного лишь не пойму:

Зачем кричит корова дико: «Му!»

И делает мне страшные глаза.

Быть может, это молока из-за?

Но коль на самом деле это так,

То это совершеннейший пустяк.

Я выпью сам и другу предложу.

«Пей досыта», – приветливо скажу.

Затем, напившись с ним отвала до,

На пару сядем сочинять рондо.

Кто чем шевелит

Пишут сердцем стих нескучный,

Мне-то что!

Валяй, хоть почкой!

Головой писать сподручней,

Шевельнул мозгой – и строчка.

(Анатолий Брагин)

Кто пишет сердцем, кто пером,

Иные строчат на машинке.

У одного стихи как гром,

А у другого – как пушинки.

Я по-особому привык

Работать в жанре стихотворном,

Поэтому и мой язык

Своеобразный и проворный.

Пусть пишут ручкой иль ногой,

А мне-то что! Да пусть хоть почкой!

Я лично шевелю мозгой,

Как шевельну – так сразу строчка.

Нашевелил на целый том,

Вдруг стала голова чесаться:

Мозга мне шлёт сигнал о том,

Что нужно срочно умываться.

Письмо к России

(С. Есенин)

Ты жива ещё, моя Россия?

Жив и я, привет тебе, привет.

Слышал я из-за заморский сини,

Что в тебе порядка больше нет.

Слышал я, что ты летишь как тройка,

И куда, не ведаешь сама,

Что в тебе сплошная перестройка,

И маячит нищенства сума.

Слышал я, ты в покаяньи бьёшься

И ведёшь с прошедшим смертный бой,

Говорят, что ты на части рвёшься,

Чтобы снова стать сама собой.

В общем, слухов носится немало,

Но всё это тягостная бредь.

Не такое в жизни ты видала,

Чтоб теперь так просто умереть.

Эх!

Редактор вырубил строфу

Из моего стихотворенья:

Мол, ты не Пушкин, не Ду Фу...

А Брагин...

Это без сомненья!

(Анатолий Брагин)

Редактор рубанул сплеча

По моему стихотворенью.

Строфа, от ужаса крича,

Бежала прочь в одно мгновенье.

Да, не Ду Фу, не Пушкин я,

А Брагин, чем и интересен.

Редактор, хоть мы и друзья,

Убил немало моих песен.

Он лесорубом был рождён,

А вот работает в журнале,

Под корень вырубает он

То, что другие создавали.

Когда я вижу хладный труп

Любимого стихотворенья,

То говорю: «Эх, лесоруб,

Ты не Белинский, без сомненья!»

Тайна

Как много в этом городе людей!

Все вместе люди знают всё на свете –

И ни один не знает, что меня

Ты полчаса назад поцеловала.

(Илья Фоняков)

Как много в этом городе людей!

Средь них, наверняка, есть иностранцы:

Профессора, торговцы, дипломаты,

Рантье, писатели, военные, шпионы.

Все вместе люди знают всё на свете:

Секреты производства кока-колы,

Болезни мозга и болезни века,

Устройство звёзд и синхрофазотрона,

Рецепт окрошки и симптомы гриппа,

Все тайны бытия и государства...

Но знания людей несовершенны,

И им природой предначертан круг,

А что за ним, гадать лишь остаётся.

Но ты да я одной владеем тайной,

Хотя меня уже гнетут сомненья.

Скажи, родная, было ль то взаправду

Иль только показалось, что меня

Ты полчаса назад поцеловала?

О счастье жизни! То и вправду было.

Так пусть об этом мой читатель знает!

Большие надежды

Всего дано мне было в изобилье,

так чем же я не баловень судьбы? –

друзья любили, женщины любили,

вот если бы, ах, если б да кабы!..

(Евгений Елисеев)

Собрать стишат штук двести или триста.

Издать их. Разве я не баловень судьбы?

Ах, только б не попал мой сборник пародисту.

Ах, если бы, ах, если б да кабы!..

Диалог

– Облака мои косматые,

Далеко ль ва-ам?

– Далеко-о!

– Небеса мои крылатые,

Высоко ль ва-ам?

– Высоко-о!

– Но малы мне

мерки ваши –

Мне и выше-е,

мне и дальше-е!

(Борис Рябухин)

Вышел рано утром в поле

И кричу:

– Облака, мне ваша доля

По плечу-у!

Захочу и улечу я

Далеко-о!

Облака в ответ с восторгом:

– О-о-о!

Разошёлся я и гордо завопил:

– Я летаю без руля и без ветрил!

Небесам со мной тягаться не с руки,

Мои мерки для них слишком велики!

Ох, зачем такие словеса?

Говорил сто раз: не заводись!

Вдруг дождём пролились небеса,

И раздался голос:

– Охладись!

В бреду

В руках

Облаков

Задвинуты сути

На медный засов.

Вбегают

Скелеты.

Хрустят якоря.

Летят

На котлеты

Леса

И моря...

(Николай Ланцов)

Я болен лежу:

38 и 7.

В окно погляжу

И теряюсь совсем.

Вот руки выходят

Из недр облаков.

В них сборник пародий

И сборник стихов.

Страницы рвут в клочья

Шальные ветра,

Из них многоточья

Летят до утра.

Все сути укрыты

На крепкий засов.

Погиб в рифах быта

Корабль вечных слов.

Вбегают скелеты,

Костями гремя,

Берут пистолеты,

Пугают меня.

Хрустят якоря

У меня на зубах

И манят в моря

На сосновых гробах.

И снова скелеты

Мне шепчут: «Люблю».

Я их на котлеты

Отважно рублю.

Я помню сквозь бред:

38 и 7.

И этих котлет

Не хочу я совсем.

Как я творю

Переезжало меня поездом,

и ахали в толпе девчонки.

Колёса шли повыше пояса,

пониже сердца и печёнки...

Состав прошёл, на стрелках ухая,

и красные огни – вдаль вехами.

Я встал, прелестный воздух нюхая,

потёр живот, что переехали.

(Глеб Горбовский)

Когда состав «Москва – Баку»

Промчал по моему боку,

Я лишь слегка надул живот;

Слюной наполнил пищевод

И ничего не возражал,

Лежал спокойно и дрожал.

Колёса шли пониже сердца,

Наискосок от селезёнки.

Куда же от судьбы мне деться?

И ахали в толпе девчонки.

Я слушал вопли истеричные

И удивлялся их волнению.

Потом забыл их безразлично и

Стал сочинять стихотворение.

Под стук колёс так славно пишется,

И я совсем не думал корчиться.

Лежишь, творишь, свободно дышится

И больше ничего не хочется...

Когда по рёбрам простучав,

Унёсся вдаль лихой состав,

Я встал и, отряхнув живот,

Занёс стихи себе в блокнот.

Среди великих

Мне повезло: я жил уже когда-то...

Мне признавался в глухоте Бетховен...

В кулисах я беседовал с Шекспиром...

(Зиновий Вальшонок)

Года прошли, но есть что вспомнить.

Я прожил жизнь, достойную романа:

Знавал Крылова, Лермонтова, Кони,

Вольтера, Гончарова, Блока, Манна...

Однажды, помню, Лермонтов сказал,

Глазами пробежав мои творенья:

«Стихи ты гениально написал –

Мне стыдно за свои стихотворенья».

А Гоголь, лишь увидел томик мой,

На что уж был тогда он зрелый муж,

И то немедля побежал домой

И бросил в печку главы «Мёртвых душ».

Есенин был мой самый лучший друг,

Но видел я – стихов моих боится.

Когда мой новый сборник вышел, вдруг

Взял и уехал молча за границу.

Шекспир твердил: «Я вижу, вам внимая:

Своим талантом вы пустили время вспять».

Но почему потом (не понимаю)

Меня он отказался принимать?

И Пушкин как Шекспир был часто странен,

Хотя он и хвалил мои стихи,

Сказав мне: «Ты, конечно, гениален,

Но всё ж придётся искупать грехи.

Учти: неблагодарны человеки,

И, хоть сегодня славен ты в народе,

Я думаю, уже в двадцатом веке

Ты станешь лишь объектом для пародий».

Сбывается пророчество поэта –

И я сегодня понимаю это.

Мир в тумане

Но тот, кто двигал, управляя

Марионетками всех стран, –

Тот знал, что делал, насылая

Гуманистический туман.

(Александр Блок)

Гуманистический туман

Окутал смогом всю планету –

И вирусы духовных ран

Развязно странствуют по свету.

Наживы дух сердца грызёт,

Их обрекая на безволье,

И человечество ползёт

Назад в своё ранневековье.

Марионетки всех мастей

Привычно предают народы,

Чтоб сделать из своих детей

Ничтожных нравственных уродов.

А тот, кто двигает фигуры

И контролирует их всех,

Следя за ходом партитуры,

Уже предчувствует успех.

Он знал, что делал, насылая

Гуманистический туман,

Во тьме которого плутают

Остатки прежде славных стран.

Пробуждение

Всю ночь какой-то странный снился сон.

Проснулся утром – ничего не помню.

(Вадим Халупович)

Стокгольм. Волненье. Нобеля портрет.

Словам моим притихший зал внимает.

Я более чем признанный поэт.

Такое только в сладких снах бывает.

Сон был прекрасен. Руку жал король,

И я чего-то мямлил по-английски...

Проснулся утром – головная боль

И образ жизни наш, родной, российский,

И я здесь вовсе не лауреат,

И я – всего лишь литератор скромный.

Что с нами сновидения творят.

Уж лучше б было ничего не помнить.

Незаменимый помощник

Я спасительно болен. В моей крови

Удивительно миниатюрного ростика

Обнаружен весёлый микроб любви.

Он танцует при помощи весёлого хвостика.

(Анатолий Чиков)

В моей крови микроб резвится,

Крича: «Все клетки сокрушу!»

А я лежу себе в больнице

И с удовольствием пишу

Про то, как я живу с микробом.

И, что бы врач ни говорил,

Я буду с ним дружить до гроба,

На это не жалея сил.

Что медицина понимает

В том, где нам польза, а где вред.

Микроб писать мне помогает

Уже не помню сколько лет.

Мне без микроба жизни нету,

Так что отстаньте, доктора.

Что без микробов жизнь поэта?

Тоска! Серятина! Мура!

Нет, я не Байрон...

Опять знакомлюсь. Руку жму.

Обычного вопроса жду:

«А вы не родственник тому,

Который написал “Звезду”»?

Я Казакевич, но другой

Ещё неведомый избранник.

(Вечеслав Казакевич)

Любой, кому я руку жал,

Меня невольно обижал.

Но я к такой судьбе готов

И не бегу от вечных слов:

«А вы не родственник тому?..»

Что ж, я привык и потому

Лишь головой качну в ответ:

Мол, вы уж извините, нет.

И напишу своей рукой:

«Нет, я не Байрон, я другой...»

А вдруг?

Мне снилось,

Будто так я знаменит,

Что мне

При жизни

Памятник отлит.

Стоит он

На бульваре на Тверском,

И вот

К нему

Я подхожу тайком.

К его ногам

Несёт цветы

Народ.

Меня ж

Никто

В лицо не узнаёт.

(Николай Доризо)

Никто не знает, как я знаменит,

Как много памятников мне отлито,

Я – знаменитейший в Отечестве пиит,

Но от народа это дело скрыто.

То безлимитная подписка на меня,

То годовщина смерти иль рожденья...

Журнал, газета, лист календаря –

Повсюду есть мои стихотворенья.

Я прихожу ночами на Тверской

И, подождав удобного момента,

С какой-то непонятною тоской

Кладу себе цветы у постамента.

У ног моих букеты круглый год,

Сюда народная тропа не зарастает.

Да, чтит мою поэзию народ,

Хотя в лицо меня никто не знает.

Такой вот сон приснился мне вчера,

И я подумал: «Ну, а вдруг? Ведь что мы знаем?

Недаром говорят профессора,

Что человек в себе непознаваем!

Вдруг Пушкин я, но в облике другом?

И предыстории моей друзья не знают?

И хоть я – Александр, но все кругом

Меня наивно Николаем называют».

Метаморфозы

Свеча превратится в меня.

Любой растворится предмет.

Причина причин – это я.

И вот растворился ответ!

(Игорь Бойко)

Всё растворяется вокруг

И превращается друг в друга.

В квадрат преобразился круг,

В старушку – юная подруга.

Стал шифоньер похож на торт –

Я чуть не съел его намедни.

Открыл свой новый сборник – тот

Вдруг превратился в чьи-то бредни.

Что в мире постоянства нет,

Я узнаю не понаслышке.

Одно стабильно: я – поэт,

И у меня выходят книжки.

Всё остальное – просто рой

Ежеминутных превращений.

Мне даже кажется порой:

А вдруг и я уже не гений?

Цвет лица

Так и живу – без пятен, без грехов,

И только очень редко, среди ночи,

Вдруг отведу застенчивые очи

От бледного лица моих стихов.

(Борис Сиротин)

Живу на этом свете без грехов,

И биография моя без пятен.

Я даже в написании стихов

Всегда бываю прост и аккуратен.

Мои стихи имеют бледный вид,

И потому читатели их любят.

Недаром мне редактор говорит:

«Тебя народ российский не забудет».

Да, это справедливо: я вложил

Всю душу в чистоту своих творений,

И пусть чинов больших не заслужил,

Зато и никогда не знал сомнений.

Но по ночам, застенчиво взглянув

На строки в поэтической тетрадке,

Я понимаю, тяжело вздохнув,

Что со здоровьем здесь не всё в порядке.

Предостережение

Колокольчики мои,

Цветики степные!

Что глядите на меня,

Тёмно-голубые.

(А. К. Толстой)

Колокольчики мои

Над моей парадной.

Что глядите на меня

с грустью безотрадной?

(Дмитрий Толстоба)

Открыв сей сборничек простой,

Гляди, читатель, в оба:

Встречается А.К. Толстой

В стихах у Д. Толстоба.

Поэтло

Берендеево

старинное село.

Диво-дерево

от веку там росло,

ива-дерево,

по-ихнему ветло.

И вилось над ним

несметное пчело.

И паслось под ним

рогатое козло.

(Евгений Елисеев)

Над издательством

Несметное стихло.

Издевательством

В нём плещется фуфло.

Надругательством

Над русским языком

Из издательства

Ползёт бумажный ком.

И сбивает с ног

Поток

Стишат,

А под крышей смог,

И мельтешат,

Пряча по карманам

Монетло,

Графоманы,

А попроще – поэтло.

Вспоминая классиков

Я,

несомненно,

гений,

Но – Блок!..

Озноб опять.

(Сергей Бобков)

Сегодня мне открылась суть:

Я,

несомненно,

гений!

Спешу я в зеркало взглянуть,

Чтоб не было сомнений.

Да, это я –

Сергей Бобков,

Отринуты сомненья.

Теперь узнают все, каков

Портрет венца творенья.

Я – гений, нечего скрывать,

Похожих больше нету.

Теперь начну писать и рвать,

Как делают поэты.

Сижу, пишу. Вдруг в голове

Всплывает имя Пушкин –

И что-то рушится во мне,

Озноб идёт к макушке.

Всё неуверенней рука

Слова выводит в строки.

Но я сидел, писал, пока

Не вспомнил вдруг о Блоке.

Но – Блок!..

Уже в коленях дрожь,

Трясусь, как в лихорадке,

И ничего не разберёшь,

Что я строчу в тетрадке.

«Что ты дрожишь?

Ведь ты – венец!» –

Себя я уверяю.

Но – Лермонтов!..

И я вконец

Сознание теряю.

Физика и лирика

Сумасшедшие кварки

Кюветных ворон

Прерывают весенние кванты

Лягушек.

(Владимир Костров)

Я ехал в поезде и «Физику» читал:

Её в купе попутчик мой оставил.

К концу пути я жутко умным стал

И по-другому мир теперь представил.

Вот в небе радуга дисперсией полна.

Интерферируя и снова отражаясь,

Шлёт миру излучение она,

В глазах людей повторно преломляясь.

Сигнал от радуги квантует лягушат,

Орущих по-весеннему безумно,

И кварки лягушат в пруду кишат

Спонтанно, независимо и шумно.

Экстраполируя свой опыт на весь свет,

Я индуцирую редактора сказать:

«Ну, наконец пришёл такой поэт,

Что может физику и лирику связать».

Превращения

Мы дышали воздухом досыта,

В мыслях улетали далеко...

Пили из коровьего копыта –

И не превращались

ни в кого...

(Михаил Андреев)

В этих старых сказках смысла мало,

Только тёмный верил им народ.

В сказках чаще правда побеждала –

В жизни же скорей наоборот.

Были мы на днях в стране забытой,

В той, что за молочною рекой,

Пили из коровьего копыта

И искали ведьмы хоть какой.

Ни в кого мы там не превратились,

Ничего такого не нашли,

С разочарованьем возвратились

И в кафе на горестях зашли.

Там портвейном дружно утешались,

Разбранив весь сказочный обман,

И без всяких сказок превращались

В львов, свиней и даже обезьян.

Чудесная встреча

Пред окном венецианским,

За малеевским столом,

Встретясь в шесть утра с Лисянским,

Муза бьёт ему челом.

(Марк Лисянский)

Что творится в этом мире!

За малеевским столом

У Лисянского в квартире

Муза бьёт ему челом.

Бьёт челом по новым чашкам

И торжественно кричит:

«Пред тобою я – букашка!

Марк, ты истинный пиит!

В каждой букве, в каждом слове

Щедро твой талант разлит.

Кто тебя не славословит,

Тот пошляк и троглодит».

Но, внимая речи сладкой,

Марк Лисянский слышит звон.

Это вновь будильник гадкий

Прерывает дивный сон.

Эх, поговори...

(Аполлон Григорьев)

Ну, зачем ты так грустишь,

Гитарочка желанная.

А вокруг – такая тишь,

Но тишина обманная.

За окном чернеет ночь,

Впереди сугробы.

Эх, прогнать бы холод прочь

И любить до гроба.

Вон луна совсем одна,

Привыкла к одиночеству.

У меня опять нет сна

И тянет на пророчества.

Звёзды водят хоровод,

Им до нас нет дела.

Ошалел совсем народ –

Всё осточертело.

Ветер гонит думы прочь,

Бьёт в окно без спроса.

И приходят в эту ночь

Страшные вопросы.

Как же дальше-то нам жить

И к чему стремиться?

Остаётся всё забыть

И опять напиться.

Невезучий

Не в городе, не в деревне –

В посёлке рабочем и дачном

Живу я среди деревьев.

Пытался в Москву –

Неудачно.

(Анатолий Брагин. «Стихотворения»)

Не прозу пишу, не стихи я –

Но что-то пишу всечасно.

Такая моя стихия.

Пытался понять –

Напрасно.

Хвалить свой продукт не смею:

Порой вижу сам, что нудно.

Ну что ж, пишу как умею.

Пытался иначе –

Трудно.

Купил свой сборник однажды

В каком-то посёлке дачном.

Прочёл себя на ночь дважды.

Пытался заснуть –

Неудачно.

Если честно

Я ему читаю Блока.

Взглянет Ваня с-под бровей:

«Что ж, по-моему, неплохо,

Но твои, того, складней...»

(Юрий Никонычев. «Напев» )

«Спрос на поэзию упал», –

Твердят коллеги обречённо.

А я в деревне раскопал

Ценителя из утончённых.

Когда он пашет, сеет хлеб

Или сидит в оцепененьи,

Ему читаю я взахлёб

Свои бессмертные творенья.

В моих стихах он видит то,

Что критики поймут едва ли.

Держу пари, из них никто

Не ночевал на сеновале.

У Вани с этим нет проблем:

Из нас он ближе всех к природе.

И мне он симпатичен тем,

Что от него не жду пародий.

Когда я, радостью звеня,

Словесной увлечён игрою,

Он жадно слушает меня...

После своих стихов, порою

Прочту я для сравненья Блока,

Но взглянет Ваня с-под бровей

И честно скажет: «Что ж, неплохо.

Но всё ж твои, того, складней».

Передом назад

В корявой речи

Больше смысла –

В ней бродит что-то:

Жжёт и рвёт.

Вновь от волненья

Как раскисла –

И вышла

Задом наперёд.

(Михаил Беляев. «Имя первенца»)

Предвыборную речь закончив,

Где что ни слово – за народ,

Иной чиновник так доходчив,

Что просто за душу берёт.

Корявой фразой рвёт и мечет

С экрана главного ЦТ,

Заворожив на целый вечер

Крестьян, поэтов и т. д.

И люди чувствуют волненье,

Крестьяне верят – этот наш:

И лексикон, и исполненье...

Да что там говорить – шабаш!

Поэт не зря с утра в народе,

Он жизнь страны готов познать.

Что? Всё раскисло? Перебродит!

А то, что бродит, нужно «гнать»!

Когда же пыль речей осядет

И все поймут – и этот врёт,

Поэт, вздохнув, к народу сядет,

Затылок почесав, заладит:

«Всё вышло задом наперёд...»

Как рождаются запевки

Вот когда найду запевку,

Очень нужные слова,

А потом – в охапку девку...

Отпущу?

Ну чёрта с два!

(Борис Примеров. «Вечерние луга» )

Девок много на деревне,

Влюблены они в меня.

В их глазах сверкает ревность,

Смотрит каждая, маня.

Хоть сейчас бы взял любую –

Посмотрите, сколько их...

Но атаку лобовую

Я пока веду на стих.

Сочиняю я запевку,

Но удачи нет как нет.

На уме одни лишь девки,

Ведь недаром я – поэт.

И тогда нашёл я девку.

Отпустил? Ну чёрта с два!..

А уж после для запевки

Появились и слова.

По ночам в тиши

Ночью слышно: ветер стонет...

Это – надо мной.

(Анатолий Передреев. «Стихотворения»)

Ночью я не сплю, а мыслю,

Слушаю себя.

Звёзды над землёй повисли,

Тишину любя.

Ох, тяжёл ты труд поэта –

День и ночь творить.

Что получится при этом,

Рано говорить.

И к моим страданьям глухи,

Спят вниз головой

Две задумчивые мухи.

Это – надо мной.

Незабываемое

Повстречались мне в разные годы две чудных девицы,

мы ходили на танцы, а после на сеновал.

(Вечеслав Казакевич. «Кто назовёт меня братом?»)

Лет пять назад я был моложе

И приезжал в своё село.

И там с девицами, похоже,

Мне как и в городе везло.

На танцах все мне были рады,

И каждая, с кем танцевал,

Потом, наверное, в награду

Вела меня на сеновал.

Но вот попались две девицы

Настолько чудны, как в кино.

Одной я предложил жениться.

Она: «Я замужем давно».

С другой была иная сцена.

«С тобою, – шепчет, – хоть куда».

А я в ответ: «Мой друг бесценный,

Вот стану классиком – тогда».

Идут чёрные силы

Идут белые снеги...

(Евгений Евтушенко)

Идут чёрные силы

По России окрест...

Век от века России

Волочить тяжкий крест.

Сколько бед приносили

В этот мир силы зла!

Всех спасала Россия.

Лишь себя не спасла...

Идут чёрные силы,

Зло мешая с добром.

И дрожит от насилий

На Руси каждый дом.

Сколько праздных мечтаний,

Сколько тщетных надежд,

На вождей упований

И засилья невежд!

Мы живём, как подранки,

Вдаль по жизни скользя.

Я б уехал в загранку,

Да, наверно, нельзя.

Можно жить без усилий

На чужой стороне,

Но как жить без России,

Коль Россия во мне?

По России несётся

Чёрных сил хоровод.

Над Россией смеётся

Расплодившийся сброд.

Но как Феникс Россия

Вновь из пепла встаёт.

И взашей черносилье

Гонит русский народ.

Но ошибка лишает

Нас победы опять:

Снова жалость мешает

Нам врагов добивать.

Идут чёрные силы,

Слышишь, русский народ?

Зло нельзя бить вполсилы,

Зло само не уйдёт.

Идут чёрные силы...

Что же, нам не впервой.

Поднимайся, Россия,

Вновь на праведный бой!

К вопросу об экологии

Камушком прохладным

жук упал с берёзы.

Петушок нарядный

вылез из навоза.

Сделал «кукареку»

и умчался, юркий...

Я бросаю в реку

длинные окурки.

(Глеб Горбовский)

Снова от завода

Лезут клубы дыма.

Мы ведём с природой

Бой неутомимый.

Пусть на это даже

Мы потратим годы,

Но мы ей покажем,

Кто тут царь природы.

Камушком свалился

Жук с больной берёзы.

Кислый дождь пролился,

Почернели розы.

Наглотавшись яду,

Скрючились стрекозы.

Петушок нарядный

Вылез из навоза.

Громко и скрипуче

Сделал «кукареку»

И с навозной кучи

Убежал за реку.

Речка-невеличка,

Ты ещё живая?

Достаю я спички,

Ловко зажигаю.

Помогая смогу,

Грязным сточным водам,

Буду понемногу

Отравлять природу.

В камышах укрылась

Шустрая речушка.

Кочкой притворилась

Хитрая лягушка.

Чтобы с человеком

Не играли в жмурки,

Я швыряю в реку

Длинные окурки.

И плывут по речке

Длинной вереницей

Жертвы человечьи –

Щуки и плотвицы.