Мне стыдно

Мне стыдно, что долг критика велит мне исповедовать художественность, понимаемую как общение подсознаний автора и восприемников, а есть искусство, вызывающее слёзы на глаза, а там никаких следов подсознательного нету: ни недопонятности, ни неожиданности, ни ЧЕГО-ТО словами невыразимого, ни ЧЕГО-ТО, иначе не выразимого.

На каком месте у меня глаза увлажнились? – На этом?

«Бригадир и в прежние годы не больно разговорчивым слыл, а ныне, когда всё вокруг прахом шло, он и вовсе стал молчуном. На людей не смотрел, ходил – “роги в землю”. Но здесь, в школьном классе, глядя на ребятишек, на кипенно-белые банты в косичках крохотной Маринки Башелуковой, он как-то оттаивал, теплело на сердце. И ничего ребятишки от него не требовали, как все иные: ни работы не просили, ни денег, а просто глядели на него. И было приятно».

Это «Фетисыч» (1996) Екимова. Про отчаянные 90-е годы, когда чуть не убили демократы Россию. – Фетисычем называли девятилетнего мальчика, заменившего умершую учительницу в школе при хуторе, в которую ходило ещё 6 детей, кроме него. И автор просто рассказывает, как проходят дни.

И чем мои слёзы тут хуже тех слёз, когда я не успеваю понять, отчего они (как недавно, на первых секундах ницшеанского фильма Фоменко «Почти смешная история», «сказавшая», что нет, ну нет на свете взаимной любви)? – Разделил я искусство на прикладное и неприкладное, обозвав первое второсортным, и… – Неужели меня просто гордыня заедает, что я со своим критерием художественности не принят большими учёными?

Или это «кипенно-белые» чего-то эстетически стОит? Аж видишь… Или тут дело в том, что это неплохой образ: надежда умирает последней… Приписать ему подсознательное происхождение? – Не ошибусь: всё на долю секунды начинается с подсознательного момента. Но идея несгибаемости России (а я лишь половину рассказа прочёл, но, думаю, не ошибаюсь) не скрыта, а даётся ж разбег для усиления этого переживания. – Другому-мне скучно ж. – Просто я ж внушаемый: автор из меня может верёвки вить, пока я – в его мире. Это вот (стыдно) выныривание из его мира стало у меня привычным способом писания статьи. Оно не мешает моему пребыванию в мире автора.

Тут нет ситуаций, из ряда вон выходящих. Вот ходил Фетисыч в соседнее село, отчим ему две ракеты дал – от волков. – Какой был случай – сделать героя… Ан нет. Тут другая исключительность, невымышленная: Россия при смерти. Фетисыч – герой социальный.

А могу я привлечь сюда понятие реализма, как угадывания (интуитивного, подсознательного!) художником того в социуме, что никто вокруг ещё не видит? – Грядущего (из 1996 года) спасения России коллективизмом…

Не знаю. Наверно, надо дочитать до конца. Коллективизм – черта менталитета, вековая, а не – меняющегося социума. Не исключено, что автор исполняет не коллективистский, а капиталистический социальный заказ (как большинство российских киносериалов нынешних): капитализм всё-таки хорош; плохо было из-за переходного времени или плохо лишь пока.

«Заря вставала уже зимняя, розовая. Хутор лежал вовсе тихий, в снегу, как в плену. Несмелые печные дымы поднимались к небу. Один, другой... За ними – третий. Хутор был живой. Он лежал одиноко на белом просторе земли, среди полей и полей».

Это просто красиво или не просто, а и образ хороший?

Оп-па! На этом образе рассказ кончился. Открытый финал. Пойдёт мальчик в настоящую школу в Алёшкине? Или найдут учительницу для школы хуторской? Мальчик плачет. Почуяла, пришла мама, утешает. Хутор-то «лежал одиноко». Но «среди полей и полей». Извлекут из земли толк вне зависимости от общественного устройства?

Спустя годы – видно: извлекли. Россия аж стала продавать зерно за границу, тогда как в СССР было наоборот.

Реализм – получается, у Екимова. И я могу про стыд свой забыть?

Нет. Нельзя забывать.

Я ведь как на «Фетисыча» вышел? – От похвалы известного критика Павла Басинского: «Высокой “сердечной культурой” отличается проза Бориса Екимова. Его рассказ “Фетисыч” и повесть “Пиночет” не просто добры, человечны и проч. Екимовские герои не просто сердечны, они деловито сердечны. В прозе Екимова можно обнаружить своеобразную полемику с традицией “деревенской прозы”. Для Екимова мало изобразить катастрофу русской деревни. “Волю дав лирическим порывам, изойдёшь слезами в наши дни…” – писал Некрасов, предчувствуя трагедию сердечной культуры, которая окажется бессильной перед “злой энергией” бессердечия. Но екимовские герои отказываются просто исходить слезами. Их глаза сухи, жесты неторопливы, слова рассудительны».

Полный же контраст «моему» критерию «есть следы подсознательного идеала автора».

Я-то в итоге признаю «Фетисыча» художественным, первосортным, представителем неприкладного искусства, потому что автор подсознанием угадал то социальное, когда никто ещё его не чуял. Смею заявить, что в 1996 году Екимов не предвидел выход России на мировой зерновой рынок (а Краснодарский край, где живёт Фетисыч, станет главной житницей страны на принципах не коллективистских). Его сознанию ничто ни далеко, ни близко подобное не было дано. Что-то такое («среди полей и полей») было дано только его подсознанию.

А Басинскому ценна нравственность – коллективизм Фетисыча, сердечность. Он разницы между персонажем и автором не видит. Он не знает, что, если вещь неприкладного искусства – о чём-то (например, о коллективизме Фетисыча), то не то хотел сказать автор, точнее, хотел «сказать» его изрядно подсознательный идеал: Россию не сломишь.

Совсем чуткости Басинский не лишён: он различает «деревенскую прозу» и сердечную литературу. Он чует, что первая – экстремистская (см. тут). А значит – не гуманная (в самом деле, какой же гуманизм у сверхисторического оптимиста, который быту предпочитает бытие). А ради своей задачи протаскивания прикладного (усиливающего переживание знаемого: патриотизма) на высшую позицию он даже готов чуть не извратить текст рассказа: «герои отказываются просто исходить слезами».

Смотрите за 8 строк от конца:

«– Я здесь, мой сынок... Не плачь... Ну не плачь...».

А потом 8 строк о смене погоды с дождя на ледяной дождь, а потом на снег. – И что: это «герои отказываются просто исходить слезами» с последующими словами по-басински о мужестве героев?

На что не пойдёшь ради своего пристрастия к искусству как иллюстрации или усилению знаемого переживания. Сердечность – просто прикрытие более честного определения.

Прав Выготский:

«…искусство находится в очень сложных отношениях с моралью, и есть все вероятия думать, что оно скорее и чаще вступает с ней в противоречие, чем идёт с ней в ногу».

Но Басинский, похоже, «Психологию искусства» не читал.