Он тоже хочет жить / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Начинающий писатель Антон Ефремов с недавних пор осознал: чтобы написать хороший текст, от должен идти из души и быть искренним, не фальшивым и не надуманным. Также он понимал, что самое важное, это само начало, и уж точно никогда не стоит в своих стремлениях метить на шедевр, а печатать словно бы для себя и удовольствия. И, что его начало поражать, такие тексты по большей части ценились и отлично читались, а значит, вполне могли зацепить людей, понравившись им и запомнившись.

Молодой человек, всё также он жил в снимаемой бедняцкой комнате у Светланы Григорьевны, всё также продолжал выбиваться вперёд. Около месяца назад его зрение ухудшилось, и перед глазами стали мутнеть очертания предметов, а затем и букв, что уже совсем никуда не годится. Он обратился к помощи окулиста, после чего пришлось нацепить очки и не снимать их. Говорили, что они делали его словно бы умнее, правда, те знакомые, кто так обозначал его перемену, были далеки от того, чем он занимается и во что с головой вкладывается.

Сейчас, этим дождливым июньским вечером, сидя за шатающимся столом, его до крайности вдумчивое лицо освящал ноутбук напротив него, по которому он то и дело отбивал дробь, правя, редактируя и облагораживая текст.

– Эх… – промолвил он, снеся длинное и бестолковое предложение.

– Да что же ты делаешь, да как можно! – сипло донеслось из-за скромных колонок настольного девайса.

Антон, внимательно озираясь по сторонам, отстранил от себя бокал сухого красного вина, с которого чуть испил.

– Эм, кто это сказал? – спросил он, навострив уши.

– Да, Антоха, это же я, твоё детище, твой текст, который ты недозволенно портишь, оскверняешь и порочишь! Как могла твоя рука снести такое меткое и правдивое предложение? Что на тебя нашло, и какая муха и куда тебя укусила? Немедленно, слышишь меня, немедленно восстанови его и перечитай! Оно же так актуально!

Брови писателя невольно поползли ко лбу, оставшись там и недоумённо нависая над носом.

Он кашлянул, пробормотав:

– Гм, вроде только слегка пригубил, а уже всякое мерещится. Дожился.

– Да нет же, я реален как ты, и у меня тоже есть чувства! Пожалуйста, не делай мне больно и не уничтожай удачные предложения, – они тебя ещё прославят, вот увидишь!

– Я просто не буду слушать этот нервозный голос, – отозвался Антон, продолжая работать.

Спустя минуту он от визга подпрыгнул, и до него донеслось:

– Не-е-е-т! Ты сошёл с ума! Нельзя так делать! Верни, верни тот прекрасный оборот речи; он же так возвеличивает повествование… Как ты мог, а? Ох, да что же ты так угрюмо молчишь? Антон, мне нужно с тобой поговорить всерьёз, не как отец с сыном, но около того. Мне совсем не нравится твоё отношение ко мне, как к твоему творению. Почему ты так бессердечно и сурово строг ко мне?

– Потому что ты не играешь, тебя тяжело читать, и оттого неприятно. Я не хочу прослыть снобом, я желаю просто, оригинально, но и доходчиво писать и радовать людей.

– М-м-м, вот оно как… А я же не знал, понимаешь? Все беды наши от недопонимания. Ты постоянно только и делаешь, что угрюмо пялишься на меня и будто бы обиженно молчишь, временами грустя и смущая меня. Вот я и не находил в себе сил заявить о своей скромной персоне. Но теперь-то, когда ты чуть расслабился, мы с тобой, начинающий писатель, зажжём!

– Не надо ничего зажигать; я просто хочу молча отредактировать текст.

– Но, послушай же, – ты его не редактируешь, ты пакостливо мараешь его и не видишь достоинств и потенциала слога! Вдумайся: чем удалять букву за буквой, опустошая, попробуй обогатить мысль и развить её!

– И всё же мы оба прекрасно понимаем, что зачастую приходится прибегать к холодному и незаменимому скальпелю, чтобы избавиться от заразы или, если хочешь, от слабого предложения.

– Как же можно было назвать заразой свой труд? Ай-ай-ай, – текст зацокал, – что с человеком делает рутина…

– Рутина? Нет. Скорее устремление. Да и пишу я нечасто, лишь два часа в день.

– И это, по-твоему, нечасто? Да ты же совсем одержим и совсем себя не жалеешь! Впрочем, знаешь, мне льстит, что мы с тобой часто видимся и то, как ты порой метко меня развиваешь, да и к тому же сам совершенствуешься. Я тебя ещё во-о-о-т таким помню, а теперь ты во-о-о-т такой, и уже совсем повзрослел, стал вслушиваться и сам говорить о серьёзных вещах, иногда даже удивляя меня.

– Что же тут удивительного? Главное не сдаваться и не падать духом, а то можно застрять в болоте уныния и потонуть с головой, поставив крест на своих мечтах.

– Слушай, а вот мне, как тому, кто тебя прекрасно знает, всё же не ясно: вот зачем ты вообще пишешь, зачем улучшаешь текст? Нет ли в этом некоей извращённости с целью возгордиться?

– Я и глазом не моргну, признавшись, что тут есть доля правды. Да, я горд тем, что у меня получается, вот, к примеру, вот это предложение, видишь? – он указал пальцем в монитор на достаточно длинное, но легко читаемое предложение.

– М-м-м, да. Тут самую малость попахивает глубиной Достоевского и утончённой чувственностью Гофмана. Правда, до них тебе всё же далеко.

– Спору нет, ибо я только начал. Но вот насчёт извращённости, нет, тут я не согласен. Во мне нет отклонений, просто хочу создавать хороший текст и истории, получая за это прибыль. Но это не сразу. Такой уж путь я выбрал и надеюсь, что через лишения и сквозь время на меня обратят больше внимания. Боюсь только, что отчизна подведёт, не поддержит прыткость и охоту к работе начинающего писателя. Может даже так статься, что мне придётся учить английский и начинать приобретать деловые отношения с иностранными издательствами, потому как мои намерения непоколебимы. Эх, а вообще страшно будет, если люди пройдут мимо моих трудов, лишь снисходительно, а то и презрительно усмехнувшись, мол, зря старается.

– Но? – протянул текст.

– Но с недавних пор я понял, что становление любого человека начинается через отказ ему в своих желаниях пробиться дальше. Это больно, портит настроение и настораживает, но терпимо и хорошо закаляет характер тех, кто не намерен опустить руки и действовать дальше.

С минуту они помолчали, задумавшись.

– Ай! – воскликнул текст, выдувая воздух из колонок, словно бы на ранку. – Ай, да прекрати же ты так яро переписывать предложение. Чем оно тебе теперь не угодило? Оно же… Оу! Оно же теперь как арфа стало прекрасным, даже можно сказать восторженным и гармонично сложенным! Как у тебя это получилось? В чём твой секрет, м? Уж мне-то можно сказать!

– После написания текста я выжидаю с две-три недели и новыми глазами смотрю на него. Более чётко вижу недостатки, нестыковки, нелепости и слабину предложения. Хех, – усмехнулся Антон, открывшись: – С недавних пор я научился использовать эмоции как топливо для писательства и, знаешь, получается очень даже насыщенно, а порой так и вовсе достойно. Но то, что величественно, по моему скромному мнению, то, возможно, даже не заденет другого, так как мы люди разных прослоек и с разными судьбами, которые, быть может, вообще ни в чём не переплелись и не схожи.

– Да, люди разные бывают, но тебе бы… Могу я, создатель, открыть перед тобой и излить жалостливую искренность?

– Конечно.

– Тебе надо зацепить массового читателя, метить в толпу, а до сокровенных откровенностей мало кому есть дело. Неглупый человек сам по себе неглуп и, вполне возможно, знает то же, что и ты. Вполне возможно то, что ты скажешь, он уже слышал или же пережил, и оно его не зацепит.

– Что же тогда делать? Научиться вникать и раскусывать жизнь?

– Пиши без занудства, легко и по большей части о простом и доступном. И это будет твой выигрыш и твоя визитная карта. Но умей подсекать и с самого начала увлекать, держа читателя в интересе повествования. Это сложно, но, как ты и сказал, не сразу, но будет получаться. И потом даже, возможно, будет изливаться как ручеёк без потливых напряжений и изрядной головоломки. Мне будет приятно, если ты не будешь лишний раз умничать, козырять и выставлять напоказ свои знания. Лучше обрати их в задорный юморок, в приятно-читаемое предложение и гармонирующие истории. Это в твоих силах, главное, верь в себя. Вот, вот где нужна голова, и тут-то твой выход! А заумь в наше время никому не нужна. Разве что единицам, но мы-то с тобой понимаем, что на них не стоит делать ставку, так?

Антон озадаченно покачал головой, согласившись:

– Несомненно, в твоих словах есть зерно истины. И не одно. Да, я понимаю, сейчас, как и раньше, подавай хлеба и зрелищ. Видимо, эти ценности никогда не изгладятся и не померкнут. Плохо ли это? Как знать.

– Ой-ёй! – завизжал текст, – а это-то предложение за что?

– А оно вообще негодно, и я сомневаюсь, что сам мог его написать. Сам посмотри и заключи, это предложение после отступа, и оно сероватое, обычное и, я бы даже сказал, не сладкое на вкус, то есть сразу отталкивающее. Нет, вот, сейчас. Смотри, как надо цеплять.

– Ого! Ну, рука у тебя, конечно, набита. И видно, разум ясен и дальновиден. Но, как мне кажется, тут как в музыке, не каждое предложение должно блистать и бить в десятку. Нужно и разгружать, и разбавлять меня, чтобы я мог давать читателю и передохнуть, и даже задуматься о своём, а после же вновь погрузить в повествование, да так, чтобы не оторваться, чтобы он никак не мог польститься на другие удовольствия, только бы дочитать эту ненавистную, но такую завлекательно-привлекательную историю, которую он смакует, как жареную курочку с чесночком и пахучим ржаных хлебом с маслом, да ещё и с непосильной голодухи, что аж всё ходит ходуном от аромата, а перед глазами и в уме только одна цель и смысл жизни: узнать, чем же всё закончится, или же во что это разовьётся.

Антон, не сдержавшись, присвистнул, заулыбавшись.

– Да, – сказал он, – как-то так и должно быть. Может, когда-нибудь я смогу удивить и прельстить читателя. Но сейчас, чую, я всё же слабоват.

– Но всё впереди, и ты не стоишь на месте, хватая мух ртом.

– Я делаю всё, что в моих силах, и боюсь только, что приложенных усилий не хватит. За сегодня я написал лишь тысячу восемьсот слов. Но сколько этих тысяч ждут своего часа ещё? Сколько нужно написать, чтобы на автомате создавать нечто по-настоящему уникальное и неповторимое, то, чего не было раньше? Откуда черпать дивное дыхание удивительного озарения, куда обратиться и к чему прибегнуть за живительным глотком вдохновения?

– Думаю, ответы на эти вопросы тебя скорее всего омрачат. Мне кажется, всё приходит с опытом, а опыт – это действие и его повторение. Несомненно, ты должен научиться думать иначе, не так, как другие. Как к этому прийти? Я не знаю. Но что-то мне подсказывает, что внутри тебя и на этот вопрос есть ответ. Нужно только проявить терпение, дождаться и прислушаться к себе, чтобы понять. И я рад, что ты меня наконец-то услышал.

Антон кивнул, задумавшись. Текст же надтреснутым голосом добавил:

– Прошу тебя только об одном: не делай пустышку и серый товар для потребителей, глотающих и тут же забывающих о том, что они вообще что-то прочитали. Дай мне жить и радовать людей. Давай мне возможность выходить через тебя и удивлять. Антон, я нахожусь в твоём сердце, и требую свободы. Ты дашь мне её?

– Дам. Ты будешь свободен, и я не отступлюсь и не предам свои мечты.

– Спасибо тебе, – голос текста стал затихать. – Спасибо…

Что это было за престранное явление, Антон так и не узнал, да и, откровенно говоря, не хотел, считая это как нечто сокровенное и редкое, чем не стоит делиться, разузнав нечто новое, что способно открыть глаза. Быть может, этим вечером кто-то подшутил над ним, возможно, его специфически осенил прилив озарения, и он услышал некий высший голос. А может, он просто предался мечтательному сну и сладостной дрёме, и ему это только привиделось и послышалось.

Но одно ясно наверняка: то, что до него дошло, ему не безразлично и задело за живое, как метко укорив, так и благодатно поддержав в своём нелёгком становлении.