Дорогие вещи / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Цикл миниатюр

Дорогие вещи

Фланелевая рубашка моего отца полощется на бельевой верёвке, как тряпка. В общем-то, она и есть тряпка тряпкой. 90-е годы, мы строим дом, денег не хватает на самые элементарные вещи, даже на новые рубашки и платья, но мой отец – ветврач и должен приходить на ферму в безупречно чистой одежде. Поэтому единственную отцовскую рубашку мама стирает по вечерам каждый день. Отец ни на что не жалуется. С его выправкой морского офицера даже в такой рубашке он настоящий красавец, и дом через пару лет он построил – большой, двухэтажный, а у дома – деревья: вот эту берёзу мой прадед посадил, этот клён – мой дед, эту берёзу – отец, эти рябины – мои братья, а вот эту яблоню – мой племянник.

Красный платок моей бабушки. Каждое летнее утро я выходила на крыльцо и видела, как красный платок низко склоняется над грядами в огороде. Я кричала громко – «Бабушка!» и она, не разгибаясь, отвечала «Э-э-эй!» И в этом момент я знала – она смеётся от радости, что и в это новорожденное утро мы будем вместе. С тех пор и навсегда красный цвет – это цвет солнца, красоты и родной крови, чьи законы сильнее логики и времени.

Пустые гильзы от охотничьего ружья. Они пахнут порохом и лесом. Такие гильзы дарил мне старший брат. Приносил их из леса вместе со сказками. Вот в его руках большой боровик, а к шляпке пузатого гриба на тонкой полоске грибной кожицы, как на слезе, повис малюсенький боровичонок. Брат рассказывал: «Жил-был на свете гриб-боровик, один-одинёшенек, не было у него ни сестры, ни брата, ни отца, ни матери. И заплакал боровик от горя. Плакал-плакал и выплакал себе сыночка».

Старый кожаный ошейник. Его носила моя собака Каштанка, огромная псина ростом в холке выше 10-летнего ребёнка. К 8 утра она провожала меня на остановку школьного автобуса, а потом возвращалась обратно домой. Ровно в 17 часов она уже вновь стояла на остановке и ждала возвращения. Каждый раз Каштанка сначала бросалась ко мне со всех лап, но затем в шаге останавливалась и деликатно тыкалась мокрым носом в ладонь: нельзя же при всех так бурно ласкаться, хозяйка-то взрослая стала, в школу ходит… И всё равно дразнили Каштанку «Нянькой».

Ветхая фланель, платок, гильзы, ошейник – такие простые вещи, а не купишь ни в одном магазине, и цена слишком дорога, и больно кусается…

Друзья детства

Друзей моего детства не встретишь ни на «Одноклассниках», ни «ВКонтакте». Друзья моего детства – это девять старушек и три старика из отдалённой маленькой деревушки, где я выросла. Кроме меня, детей в деревне больше не было, так что я была внучкой пусть не полка и не взвода, а, скажем, отделения пенсионеров.

Каждый из них вёл постоянную борьбу за жизнь. Ветеран войны дядя Саша страдал от частых сердечных приступов из-за контузии, полученной при обороне Ленинграда. Каждый раз ему вызывали «скорую» из райцентра, но медики так долго добирались до нашей деревни, что приступ к их приезду сам по себе ослабевал. Бригада ругалась из-за «ложного» вызова, но всё же дяде Саше делали какие-то уколы. Однажды старику не поверили и не приехали… Вместе с дядей Сашей не стало весёлых наигрышей гармони, под которую на посиделках летом плясали и пели частушки все мои девять бабушек.

Веселее всех частушки получались у тёти Ени. У неё был огромный нос кривым огурцом, она опиралась на суковатую палку и по виду напоминала чабана с гор, особенно когда пасла овец. Ее единственный сын без вести пропал на службе в армии. Как и все доярки, выйдя на пенсию, тётя Еня так и не научилась просыпаться позднее 4 утра. Её навещали дальние родственники: увозили сумками овощи с её огорода, а взамен оставляли чай и карамель с вышедшим сроком годности. Тётя Еня всегда радовалась гостям.

Друзья моего детства, как и я, жили в ожидании каникул, особенно летних и новогодних, только я ждала отдыха, а они – детей и внуков. Друзья моего детства никогда не жаловались на скуку. Наоборот, весной и летом им вечно не хватало времени, чтобы закончить со всеми делами на грядках. А зима – это пора рукоделия и сказок, и каждая из моих девяти бабушек легко сдала бы экзамен на почётную «Арину Родионовну» высшего разряда. Сейчас друзья моего детства переселились в другую деревню: в ту, что отражается в прозрачных лужах после дождя, но я-то знаю, как и где их найти.

Яблоки и картофель

«Любимые блюда сельских жителей – яблоки (небо) и картофель (земля). Нарезанные яблоки варятся с сахаром или мёдом. Картошка варится в кожуре. Оба блюда ставятся на стол, и каждый по желанию может отведать плоды неба и земли», – писала великая актриса Марлен Дитрих.

Сейчас осень – пора картофеля и яблок, земли и неба, но нам кажется, что это время, когда до 15 сентября надо заплатить налог на квартиру, вывезти мешки с урожаем с дачи, отправить сына в школу. Мы думаем, что яблоки и картофель – это такой товар в супермаркетах. Иногда мы даже помним цену за килограмм. Нам кажется реальным узкий круг хлопот, где центром становится попеременно то дом, то работа. Всё остальное отвлекает, мешает, а, значит, не нужно и значит, не важно. Если вечером остаётся время почитать книгу или посмотреть телевизор – хорошо, а выходные – тот же круг, в котором каждый сантиметр много раз пройден.

…Если поехать по новомосковской трассе в сторону Ярославля и свернуть направо в бескрайние пустынные поля, бывшие когда-то десятком густонаселённых деревень, можно наткнуться на странное зрелище. Посреди поля, заросшего спутанной дикой травой, стоит около десятка яблонь. Ветви гнутся до самой земли под тяжестью яблок: листьев не видно за красными и жёлтыми пятнами. Плоды неба некому собрать. Они, того и гляди, попросят, как в сказке «Гуси-лебеди»: «А ты съешь нашего яблочка, тяжко мне, деточка». Чуть поодаль, если приглядеться, в спутанных стеблях травы можно увидеть картофельную ветку.

Когда-то здесь жили люди. В таком же замкнутом круге из времён года, из работы и дома. Теперь яблоки и картофель остались неубранными. Изб нет, людей нет, а плоды неба и плоды земли ждут, что кто-то придёт за ними. И если найдётся тот, кто этой осенью захочет сварить яблоки с мёдом, а картофель в кожуре, поставить на стол и собрать за ним всю семью, значит, предназначение выполнено. Урожай жизни собран. Корни живы, просто заснули до весны. При условии, что ты помнишь, что яблоки и картофель – это не просто еда из супермаркета.

Дедушка

«Вот, тятя, пирожков тебе принесла… Не много тебе при жизни белого хлебца-то довелось поесть», – мама бережно выкладывает на зелёный мох могилы, как на скатерть, куски пирога. Я не знала своего дедушку. Он умер после войны. Его судьба сложилась, как у тысячи тысяч крестьян того времени. Родился в многодетной семье. Работал столько, сколько не работают даже каторжане в каменоломнях. Влюбился в свою двоюродную сестру и, несмотря на протесты родных и священника, женился на ней. Говорил покаянно: «Пусть это будет мой грех, я за него и отстрадаю». По рассказам бабушки, сколько бы ни приходилось страдать, никогда не унывал: «А как улыбнётся, на щеках появятся ямочки! Как у твоей сестры Марины, точно такие же! А ловкий был, как твой брат Женя, и рыбак заядлый. Раз, щуку поймал, домой несёт: голова у рыбины на плече лежит, а хвост по земле волочится».

Иногда выпивал и, выпив, становился ещё более кротким, только пел весёлые песни. Стал отцом пяти дочерей и трёх сыновей, двое из которых умерли малышами. Иногда хлеба в такой большой семье ему не доставалось – ни чёрного, ни белого. Зато у него были дети и песни, песни и дети. Воевал он под Ленинградом. В это время бабушка сбежала от голодной смерти из родной деревни в Мурманск, там жила её сестра. Ехала на поезде с детьми больше недели: состав часто надолго останавливали. Когда все доставали свёртки и начинали есть, старшая 5-летняя Нина отворачивалась к стене. Младенец Валентин повисал на пустой груди. Но дети молчали. На третий день Нину спросил кто-то из пассажиров: «Девочка, а почему вы никогда не кушаете?» «А мы из колхоза. У нас нечего», – ответил ребёнок. Со всего вагона им понесли продукты, у кого что было. Так доехали до Мурманска. Выжили и вернулись. И дед тоже выжил и вернулся. Получил ранение – из спины вырвало лопатку, заболел раком желудка. И остался таким же весёлым и кротким.

На единственной сохранившейся послевоенной фотографии он одет в костюм. На самом деле у дедушки костюма никогда не было. Он фотографировался в такой ветхой одежде, что пиджак и галстук фотохудожнику пришлось нарисовать. На этом снимке дедушка улыбается. Его улыбка отражается в улыбках восемнадцати внуков и полсотни правнуков. И у некоторых из нас на щеках появляются ямочки.

Ветер с моря дул

«Ветер с моря дул, ветер с моря дул, надувал беду, надувал беду», – напевала моя тётушка Лида вслед за магнитофоном. Она сидела у стола, подперев щеку, а по лицу у тети Лиды текли слёзы.

В песне у поп-певицы Натали дул лёгкий морской бриз, он лучше продаётся, особенно в сочетании со стандартным набором для видеоклипа: пальмы, песок, девушки в бикини…

В той же песне в исполнении тёти Лиды ветер дул совсем другой – тот самый, с моря-окияна, с острова Буяна, где лежит бел-горюч камень. Тот самый ветер, что гнал корабли в царство славного Салтана, тот самый ветер, что летал над водами, когда они ещё не были отделены от земной тверди. Безжалостный и безучастный ветер судьбы, из-за которого жених тети Лиды пропал без вести в армии, сын был убит в пьяной драке, а отец (мой дедушка) вернулся с Великой Отечественной войны с вырванной лопаткой и раком желудка. Этот злой ветер украл у моей тётушки много родных и любимых людей, и тётя Лида не пела, а заклинала его, приказывая и умоляя навсегда улететь из её жизни, её семьи, её деревни…

У тёти Лиды была душа артистки, голос певицы и судьба крестьянки. Бабушка рассказывала мне: «Лидёне года 3-4 было, а уж ходила со мной коров доить. Наберёт охапку соломы, и саму за этой соломой не видать». Была война, а потом послевоенные годы. Коровы стояли полупрозрачные от голода. За ними ухаживали такие же голодные доярки и еле живые от недоедания дети. После такого детства моя тётушка могла бы вырасти неразговорчивой и угрюмой, а она была весёлая и красивая, с жарким сердцем.

Тетя Лида говорила мне: «Я ведь одна у тебя такая – бешеная тётушка!» Она и, правда, была в чём-то бешеная. Например, как-то раз в мой день рождения тётя Лида пришла меня поздравить в 6 утра – охапка холодных и мокрых от росы лилий упала на мои босые ноги. «А чего удивляешься? – смеялась тётушка. – Ты же в 6 утра и родилась!» Она была единственным взрослым зрителем на моём первом рок-концерте, организованном у меня дома. Она участвовала в святочных играх вместе с подростками. Она никому не отказывала в ночлеге – даже цыганам, которые приезжали в нашу деревню торговать постельным бельём и бензопилами. Кстати, цыгане не только ни разу не обокрали её, но ещё и устраивали вместе с тетей Лидой весёлые попойки под гармонь и гитару, звали погостить в таборе. Мою тётушку всю жизнь до самой старости обожали мужчины и дети, не просто любили, а именно обожали – до дрожи, до хруста в локтях при объятиях. Теперь, когда мои песни повзрослели вместе со мной, я, вспоминая мою «бешеную тётушку», спрашиваю себя: а какой ветер в них дует?

Красный велосипед

Когда я была ребёнком лет 6-7, мой папа купил мне «велик». Это был новёхонький синий «Орлёнок».

Покупка далась ему не просто. Это сейчас даже из нашей отдалённой деревни можно доехать до города и обратно на такси по вполне сносной асфальтовой дороге. Во времена моего детства асфальт на дороге был жидким – натуральная экологически чистая грязь. Папа «отмесил» по ней 5 км до автобусной остановки, съездил в райцентр, купил «Орлёнок», также на рейсовом автобусе вернулся обратно, и, держа за сиденье упакованный в бумагу «велик», прикатил двухколесного друга своим ходом.

Увидев подарок, я пришла в ужас. Дело в том, что я уже давно мечтала о велосипеде, который собственноручно из всяких обломков собрал Саня. Этот взрослый парень (уже после армии) обладал талантом превращать кучу ржавчины и трухи в полезные механизмы. Саня всегда был гением технической мысли, и если бы не доступность алкоголя в сельпо и не безответная любовь к продавщице Нинке, наверняка работал бы сейчас инженером-конструктором.

Велосипед модели «Саня-1987» был ярко-красным. На руль изобретатель «присобачил» (именно так выразился Саня) два зеркала от трактора. На переднем колесе, украшенном россыпью катафотов, стояла мощная «динамка», и благодаря ей под рулём включался фонарь. По тем временам, когда никто не знал, что такое ВМХ, это был улётный тюнинг. И самое главное: пацаны из соседней деревни не один раз проводили испытание – красный велик был самым быстрым в округе.

Увидев новый «Орленок», похожий на целый велопарк точно таких же велосипедов, я разрыдалась, понимая, что моей красной «веломечте» не сбыться никогда. Меня тут же начали ругать всей семьёй за капризность, неблагодарность и избалованность. Все. Кроме папы. Узнав причину моего горя, он улыбнулся, вместе со мной пошёл к Сане и обменял новый «Орлёнок» на красное потрёпанное счастье.

Тогда отца все дружно бранили за методы моего воспитания, но он не поддался. Он знал, что в будущем, как и всякого человека, меня ждёт немало чёрных полос, но я обязательно из них выеду. На красном велосипеде.

Просто блюз

Савельеву К.А.

У него были мягкие, ловкие пальцы с широкими ногтями. Он прикасался к моей правой руке, чтобы поправить положение кисти у струн моей гитары: «Саша, запомни, рука должна быть полукруглой, как будто ты держишь крупный апельсин. Представь – апельсин! Не какой-то там маленький заморыш мандарин. Апельсин – оранжевый, крупный, весёлый!» И смеялся, а от его пальцев шёл какой-то жар, будто электрический импульс, будто от источника тока к проводнику, а затем через мои пальцы к струнам, и рука послушно принимала это полукруглое положение, будто в ней и, правда, лежал весёлый, наглый апельсин. Дома у него жила кошка Маруська. Всякий раз, когда мы играли блюзы, она убегала на кухню. Маруська не хотела грустить. Она предпочитала Маттео Каркасси. Вот тогда кошка возвращалась и дремала на табуретке.

Я пришел к своему педагогу по гитаре в возрасте 17 лет – студент из деревни, не умеющий читать нот, уверенный, что лучшая музыка в мире – это рок. Мой учитель не стал ни спорить, не переубеждать. Он сказал: «Что ж, тогда попробуем поиграть рок-н-роллы. Знаешь, у меня тут есть пара вещей, но просто показать не получится. Они у меня нотами записаны. Может, нотки посмотрим?» Но прежде, чем мы посмотрели «нотки», он сначала сыграл мне эти рок-н-роллы. Сыграл так, что у меня задрожали руки и подогнулись ноги, за эти рок-н-роллы я был согласен даже на это нелепое детское слово «нотки», а также на все эти гаммы, этюды, прелюдии… А потом оказалось, что классическая музыка – это целая вселенная, в которой есть свои Ленноны и Маккартни, Моррисоны и Вишесы… И вот уже было жаль этого веселого негодяя Моцарта, и возмущал вредный Шнитке, и восхищал Шостакович… Когда и как это случилось, что мы вместе стали ходить на концерты в филармонию? Играть импровизации? Я даже не запомнил, не заметил.

Я заметил только, когда всё это вдруг исчезло, когда не с кем стало поделиться, некому рассказать, обсудить, пожаловаться, не с кем сыграть блюз, когда отметили три, девять, сорок дней, год, два, три года… А ещё оказывается, я был счастлив. Оказывается, в моей жизни был учитель. Настоящий.

Родина

Мои племянники из деревни рисовали Россию. Мелками на асфальте. Занятие само по себе сложное для деревенских детей хотя бы потому, что для него как минимум нужны цветные мелки, а их в сельмаге не продают, и асфальт, которого в нашей Паутинке нет. Мелки я привезла из города, а большой асфальтовый «холст» по счастью есть в соседней деревне Палкино у животноводческих ферм.

Там в 2005-м году проходил конкурс на лучшую доярку России, и специально для иномарок VIP гостей сделали большую площадку-парковку. Лучшей дояркой стала моя двоюродная сестра Лена Нуждина, ей подарили «Волгу». Гости уехали, асфальт остался. Словом, со всех сторон польза от этого конкурса получилась, причём, как оказалось, особенно для моей среднестатистической российской семьи.

Племянники теперь по асфальту катаются на роликах, великах и вот рисуют. И, видно, это теперь какое-то «место силы», потому что тематику для рисунков ребятишки выбирают общероссийскую. А теперь я расскажу, как выглядит наша страна с точки зрения наших детей.

В центре – огромная, просторная и очень красивая деревня Паутинка (для справки: в деревне нашей четыре постоянно жилых дома). Это, так сказать, сердце Родины. Вокруг деревни поменьше: Лупочино, Палкино. Есть посёлок Слобода, а в нём изображена весьма реалистично школа, где дети учатся. К школе едет автобус, на котором ребятишек возят на учёбу. Есть райцентр Грязовец и Вологда в виде церкви с огромным крестом на зелёной маковке. Очевидно, племянникам так запомнился Софийский собор, куда однажды я возила их на экскурсию.

Где-то сбоку притулилась малюсенькая Москва. И никакого банального Кремля. Небоскрёб, набитый под завязку людьми. Если взять всё население одного нашего Междуреченского района (а это около 6000 человек) и утрамбовать их в одну многоэтажку, такая же получится картина, как на асфальте – руки-ноги, лица, кошки, цветы в горшках из всех окон торчат, бельё на балконах сушится....

Не знаю, как в такой миниатюрненькой Москве все москвичи помещаются. Тесно там, наверное. Ехали бы к нам в Вологодскую область. В Междуреченский район, к примеру.

Из чьего-то окна на самом-самом верху высунулся российский флаг. Дети сказали, что из окна президента. Его квартира на рисунке вообще-то больше напоминает смотровую площадку на сторожевой башне. Вот оттуда, сидя под флагом России, он, по мысли детей, и управляет страной. Наверное, ему и Паутинку оттуда видно.

Питер тоже на карту попал, но ему с местом расположения не повезло. Лето в этом году было дождливым, и кое-где на асфальте образовались плохо просыхающие лужи. Возле них мелки у детей крошились, и получилось что-то вроде фрески: особая цветопередача по мокрой поверхности. Очертания у Петербурга, прямо скажем, размытые из-за сырости. Туманные. Город – призрак.

На всё, что за Уральскими горами, мелков не хватило. Очень уж Россия огромная. Не страна, а Вселенная. И вечно в ней кому-нибудь чего-нибудь не хватает: кому-то Кремля, а кому-то – цветных мелков в деревенском магазине.

Россию на асфальте наверняка очень скоро смыло бы очередным дождём. Но на ровной площадке перед фермами очень удобно хранить корма для коров. Приехал трактор и выгрузил прямо на Россию большую скирду сена.

С нашей страной так постоянно происходит: как только ей угрожает очередное уничтожение, является витязь на белом коне (или на синем тракторе) и спасает её. И лежит она теперь под сухими ароматными травами надёжно спрятанная от всех непогод и невзгод. Зимой ещё и покрова снегов её укроют. Ну а весной докупим новых мелков и раскрасим страну новыми, свежими красками. Только купить надо побольше, чтоб от Паутинки до самого Владивостока хватило.

Гогона и надолоба

Недавно один молодой человек спросил меня, зачем сохранять диалекты: «Над теми, кто окает, люди смеются. Может, лучше с детства от вологодского говора отучать?»

И тут мне вспомнился недавний случай. У нас в деревне Полтинка живёт кот Рыжик. Три года назад его выбросили проезжие дачники. Обычная история: каждую осень постоянные жители в деревнях берут на себя заботы о чьих-то живых игрушках.

Бродяга-кот получил тот же статус, что некогда вологодские пастухи, которые ночевали и столовались поочерёдно у всех владельцев скота в деревне, переходя из избы в избу. Только вместо коров и овец Рыжик «пасёт» мышей, отрабатывая своё содержание. Недавно пришла очередь нашей избы, и «мышиный пастух», налакавшись молока, устроился подремать на солнцепеке под окном.

Моя мама, потомственная крестьянка, глядя на Рыжика из окна, произнесла: «Кот лежит, как гогона». На мои вопросы, кто такой гогона, мама сначала пыталась ответить. Однако передать значение «гогоны» – это всё равно, что ловить ветер в сети. Гогона – это не красивый, не сытый и не ленивый. Гогона – это всё вместе: красивый, сытый и ленивый, но есть ещё «пятый элемент» – тот оттенок смысла, которому нет соответствия в нормативном языке. Устав от моих расспросов, мама привела последний аргумент: «Мать моя так говорила, и её мать, прабабушка наша Авдотья Ивановна. Что ты, как надолоба?!» Подсказка: надолоба – это назойливый человек, чаще всего ребёнок.

Тут мне представилось, как сидит у окна моя прабабушка Авдотья Ивановна, и моя бабушка Мария Дмитриевна, и моя мама Елена Евгеньевна, а вокруг бегают дети нашего рода – внуки и правнуки – и галдят, как надолобы, а на солнцепеке разлёгся рыжий кот, как гогона. И похоже, это тот самый кот, что в вологодских колыбельных, спетых с протяжным «О», зыбку качает за кринку молока да кусок пирога.

Ну а что касается диалектов, то их не имеют лишь мёртвые языки – язык древних ацтеков, к примеру. Не поют на нём колыбельных надолобам, и кот не мурчит, как гогона. И не смеётся над языком ацтеков никто, потому что это мёртвый язык мёртвого народа.