Заводь тихая, осока
Заводь тихая, осока,
отражения в воде,
серебристой и глубокой.
Невод рыбий ход задел.
Это солнце, расставляя
сети с горней высоты,
шевелит сомовьи стаи.
Запах трав за полверсты.
Так духмяным пахнет летом
чистый луг в протоке рек...
Ах, запомнить всё бы это,
продлевая беглый век!
Сохранить густую дымку,
повечерие, закат
и косматый мох в обнимку
с деревами, что стоят
молчаливо, где сиротский
обретя печной уют,
из котла мучные клёцки
руце божии дают.
Ориентиром слово март
Ориентиром – слово март,
его звучание капелью.
Поджарый наст,
хмельной отвар из ветра свежего.
Подельник
земного, пришлый сорванец,
скажи его – набедокурит!
Ему ль страшиться злых соседств
с границей зимней?
Белокурей
его, голубчика, лишь май:
ему он брат и соплеменник...
Пока мороз я малахай
несу, как нёс живой Есенин.
Катаю лёд на языке,
смотрюсь в небесные озёра.
И жизнь проходит налегке,
и смерть, наверное, не скоро.
Вот и мне
Вот и мне обижаться нет смысла
за огонь, за цыганство в крови.
Изгибается мост коромыслом
над рекой... Та хохочет:
«Плыви!»
Под чугунной оградой, быками,
под копытами строгих опор
волны в берег толкаются лбами,
расширяя воды кругозор.
Я смотрю на движение молча,
на упорный и тягостный труд.
С аппетитом отчаянно-волчьим
белогрудые чайки орут.
Тихий ход бесконечной рутины,
мельтешение ряби... Сейчас
всё – от святости до чертовщины –
от души перемешано в нас.
Отрицание правды – мятежно,
а река всё течёт да течёт...
Белый дым, голубая скворешня
и черёмушный крупчатый мёд.
Жимолость
В прохладной комнате цветы
и спелой жимолости запах.
С небес (без туч – полупустых)
нисходит свет на мягких лапах
и продвигается вперёд
к хрустальной вазочке, стаканам.
Он блеск им, яркость предречёт,
затем на коврик домотканый,
подпрыгнув, спустится,
внизу
свернётся кошкой до заката.
Смотри, вот ловит стрекозу
от люстры тень. Пиджак помятый
небрежно сброшен и молчит
в углу на стуле;
перестуки слышны за окнами,
внутри – вещицы маются от скуки.
В пространстве странном без людей,
без рук хозяйских домовитых,
где чайник благостно «налей»
готов от радости воскликнуть,
где млеет ягода в мечтах –
к губам приблизиться девичьим...
Где жизнь прекрасна в мелочах
и говорит со мной на птичьем.
Вечер, похожий на рыжую кошку
Вечер, похожий на рыжую кошку,
входит без спроса, ложится под стол.
Лампа мигает и смотрит в окошко
на подпоясанный яблони ствол.
Тикают часики, топится печка,
киснуть всю ночь предстоит молоку,
нитка из шерсти прядётся овечьей,
тянутся шеи теней к потолку.
За неимением в доме хозяев
бродит сквозняк от стены до стены,
лязгает тихо щеколда дверная
под неусыпным взором луны.
Вещи – которые дороги были,
всё, как и прежде – на старых местах…
Сад и река в позолоченной пыли,
и всепрощающий Бог в небесах.
Зима ладонью лёгкой гладит
Зима ладонью лёгкой гладит
макушку рыжую земли,
снег опускается, не глядя,
туда, где раньше шли дожди.
На пустыри, да на пригорки,
и на извилины дорог;
сбивает шапки ветер вёрткий,
остроконечный тис продрог.
Ах, боже мой, декабрьский холод,
загнал всех в стойло лошадей,
и песню спеть не хватит горла,
где скоро станет холодней.
Но снег скрипит под сапогами,
искрится рыбьей чешуёй...
И что-то делается с нами
и впечатлительной душой.
Пирамидальны тополя
Пирамидальны тополя,
чьи шеи вытянуты к свету,
звенит синицею февраль
в просветах оголённых веток.
Совсем немного до весны,
до буйства зелени кварталов;
февраль разматывает сны
под белоснежным покрывалом.
Гудит в трубе белёсый дым
и рвётся в небо, словно птица,
где свежий ветер ощутим,
блестит стеклянная теплица.
А под корой древесный жук
вот-вот возьмёт, зашевелится
и облюбует верхний сук
с весенним солнышком в петлице.
Май месяц
Май месяц.
Выбеленных стен
в себе уже не обнаружишь.
Юродив, пристален, блажен
смотрящий вдаль.
Ствол старой груши кривится.
Рядом с домом скарб
под солнцем греется. Извечен
вопрос воинствующих царств.
Готов к пиликанью кузнечик –
пищалка божия, свирель,
бубенчик, вёрткая козявка.
Над головой – облатка-гжель
небес качающихся. Лавка
кренится на бок от времён,
для всех давно ветхозаветных...
Где человек приговорён
к скворцу, поющему на ветке.
Любование утками
Любование утками. Полдень.
Выгнут мостик над чистой водой.
Отодвинуло солнце щеколду,
И рассеянный свет золотой
Опускается, льётся на плечи,
На спокойную заводь и нас.
Этот чудный пейзаж бесконечен,
Слава Богу за миг и за час,
Что позволил и нам насладиться
Мирной жизнью среди тишины...
И понять, что плывущие птицы
И гордыни, и зла лишены.
Вербное
Вербы да ивы, и прочие пальмы,
Господи Отче, чего же ты ждёшь?
В путь собираешься – долгий и дальний,
только до сердца никак не дойдёшь.
Или за каменной кладкой не слышно:
горлица бьётся, поранив крыло!
Небо пунцовое, морок гречишный –
стало быть горькое время пришло.
Тихо вздохнёшь, и по-птичьи акафист
скороговоркой прочтёшь на бегу...
Нет, я не верю, что ты нас оставил,
словно чужих на весеннем снегу.
Зелёная шаль
Зелёная шаль, неизвестность,
на блюде две груши лежат.
Внутри он со мной, повсеместно –
по вере воздавшийся сад,
который связующим словом
проходит сквозь сотни стихов...
Я слушаю снова и снова
звучание птичьих свистков.
Перо и бумага готовы,
склоняюсь над ними и вот –
поют надо мной богословы
и свет золотистый течёт.
Комментарии пока отсутствуют ...
