В радужной пелене мирозданья / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Нина Шамарина. «Двадцать/семнадцать». – М, КЦ «Фелисион», 2019.

«Лета к суровой прозе клонят…» Именно эти слова Александра Сергеевича Пушкина я вспомнила, взяв в руки книгу Нины Шамариной. Но не по отношению к автору, а по отношению к себе как к читателю. И… книгу прочитала на одном дыхании, буквально – не отрываясь. А задумалась уже потом, когда перевернула последнюю страницу. Состояние было какое-то странное. Необъяснимое. Осталось ощущение, что я прикоснулась к чему-то удивительно родному, понятному. Я списала это на «лета». В возрасте совсем не молодом хочется поностальгировать, поразмышлять о жизни вообще и её смысле в частности.

Но… Нина Шамарина совсем не размышляет в привычном понимании этого слова. В её прозе нет назидательности, и уж тем паче «суровости». Так чем же меня так «захватили» – хотела сказать «повести» Нины Шамариной, но озадачилась вопросом, как определить жанровую принадлежность произведений автора.

Слово «повесть» происходит от глагола «поведать». Старинное значение термина – «весть о каком-то событии» указывает на то, что этот жанр вбирает в себя устные рассказы, события, виденные или слышанные рассказчиком. Да, у Шамариной в её прозе событий достаточно много. Современное литературоведение определяет «повесть» как эпический прозаический жанр, занимающий промежуточное место между романом, с одной стороны, и рассказом и новеллой – с другой. Однако объем сам по себе на жанр не указывает. Дело не только в объёме, а больше в содержании произведения: охват событий, временные рамки, сюжет, композиция, система образов и т.д. Принято считать, что рассказ обычно изображает одно событие из жизни героя, роман – целую жизнь, а повесть – ряд событий. Но и это правило не без исключений, границы между романом и повестью, а также между повестью и рассказом могут быть весьма расплывчаты. Иногда одно и то же произведение называется то повестью, то романом.

Компания ООО «ФСК Инжиниринг» kran-center.ru занимается поставками в Набережных Челнах различной спецтехники с манипуляторами и гидроманипуляторами. Это современное, развивающееся предприятие, доставляющее, например, КамАзы по всей России. Кроме того, компания является дилером Fassi (Италия); Unic (Япония); Инман (Россия); DongYang, Kanglim, Soosan (Корея). На складе в Набережных Челнах находится более 50 видов КМУ.

Поразмыслив, я решила, что произведения Нины Шамариной точно не романы. Рассказы? Или все-таки повести? В силу своей многогранности жанр повести с трудом поддаётся однозначному определению. В.Г. Белинский так писал о специфике повести: «Есть события, есть случаи, которых… не хватило бы на драму, не стало бы на роман, но которые глубоки, которые в одном мгновении сосредотачивают столько жизни, сколько не изжить её и в века: повесть ловит их и заключает в свои тесные рамки. Её форма может вместить в себя всё, что хотите, – и легкий очерк нравов, и колкую саркастическую насмешку над человеком и обществом, и глубокое таинство души, и жестокую игру страстей. Краткая и быстрая, лёгкая и глубокая вместе, она перелетает с предмета на предмет, дробит жизнь по мелочи и вырывает листки из великой книги этой жизни».

Что касается небольших по объему эссе, то это все же новеллы. Они как всплески эмоций. Как яркие события, а точнее – как вспышки яркого света. Но в целом же книга очень разная. Тут и небольшие новеллы, и два рассказа, и повести, одна из которых вполне может назваться романом.

Начну я все же с эмоций. Самая яркая (для меня) эмоция – ощущение счастья. Нина Шамарина мастерски выделяет из общего потока обыденной жизни отдельные моменты и говорит о них так, что ты понимаешь – а по-другому и быть не может! Для меня лично показалось очень важным, как автор определяет состояние счастья.

В повести «Молоко в стеклянном кувшине» оно видится так:

«Валерка, засыпая примерно через час на втором этаже их с Виталькой кровати, представлял, как они втроём пьют молоко из стеклянного кувшина. Втроём: он, Виталик и мамка. На кухне бледно-лимонные стены, смешные коврики на полу, всё искрится и сверкает, как на празднике. И так хорошо, так спокойно, потому что, абсолютно точно, нет на свете никого лучше, чем его мамка, и им никто больше не нужен».

Простые радости. Самые что ни на есть простые. Искренние, тёплые, настоящие. Сердце сжимается от понимания, сострадания и веры в будущее. Такое обыкновенное, и по-настоящему доброе счастье.

А вот какое счастье у героини повести «Педальный узел». Обращаясь к новорожденному ребенку, она говорит:

«С собой на хлебозавод брать буду. Положу на сиденьице и поедем потихоньку, – обращалась она теперь к дочке, – там, знаешь, запах какой на хлебозаводе! От одного только запаха сытой будешь. А постарше станешь, я для тебя батон с изюмом попрошу с конвейера. Горячий, душистый. Я почти целиком съедаю такой. А чёрного кирпичик домой возьмём. Корка у него хрустящая, а внутри – мягкий-мягкий. Картошки-рассыпухи отварю, с молоком и горячим хлебом – царская еда!»

Написано очень нежно. Писательница вообще относится к слову мягко, бережно. С теплом и благоденствием.

С верой в жизнь.

С верой в мир.

С верой в человека.

Проза Нины Шамариной – это история и повседневность, и постепенно, зримо проступающая любовь. Какое же счастье без любви? Герои писательницы живут в её прозе. Просто живут. Автор умело, талантливо создаёт атмосферу. Причём одинаково интересно и в то же время абсолютно обыденно получается всё – от комнаты умирающей женщины до кабины грузовика, где рожает ребёнка её другая героиня

Проза захватывает. Читаешь – как падаешь в бездну. В бездну слов и ощущений. Кажется, иногда перехватывает дыхание. А перечитаешь – и удивляешься. Слова-то обыкновенные.

Каждая повесть очень жизненна. Кроме, пожалуй, особого случая. Это«Двадцать-семнадцать или жизнь в стиле пэчворк» – дань современности. Но только в названии. По содержанию – это какой-то непростой авторский художественный фильм с деталями и реалиями нашей жизни?

«Две его жизни, как два куска ткани разной фактуры и разного цвета, никак не соединялись в ровное полотно. Между той, переливчатой и бирюзовой, пронизанной солнцем, текучей, как морская вода в солнечный день, и теперешней – тяжёлой и душной, как солдатское сукно, должен быть какой-то буфер. Иначе они никак не стыковались. Рвались мысли, как нитки, невозможно было даже представить, что он, Лёха, жил как-то вне своей семьи».

Сколько в этой повести вопросов! А ответы должны дать мы. Что-то становится понятно сразу, а с некоторыми сомнениями я не могу расстаться вообще. Ну и смог ли человек что-то изменить в своей судьбе? Или он не разглядел знак? А, может, просто не захотел этого сделать?

«Вспомнилось и необъяснимое. Однажды (когда это было? Вчера или десять лет назад?) огромный пинцет перенёс его молодого на много лет вперёд. И когда он – не понять – молодой ли старый, шёл ночью по пустым улицам, мнилось – всё можно вернуть. То ли нарушилось что-то в мироздании, то ли Бог, в которого он в молодости и не верил, дал ему шанс прожить жизнь ещё раз, прожить так, как мечталось, а не так как получилось».

А ведь не прожил! И так горько и обидно становится нам, читателям, за этого бестолкового Леху. Ведь ты всё знал! Ты видел! Ты мог!

Или ему было всё равно? Получается, что жизнью-то он доволен.

И писательница дает нам возможность почувствовать всю горечь его положения как бы на своей шкуре. Нет, не в смысле возможности оказаться в ситуации – переместиться на много лет вперед.

Не остаться бы у разбитого корыта!!! Причем не от жадности и желания получить все и сразу, а, наоборот – от нежелания сделать хоть минимум.

«Алексею Ивановичу однажды стало скучно жить. А жена не то что не разглядела, а, как нарочно, всё тормошила его, не давала покоя. Носилась по каким-то концертам и спектаклям, вовлекая в эту круговерть и его, ходила по гостям и приглашала гостей к ним по любому, даже незначительному поводу. Он терпел, но терпел раздражённо, желая более всего, чтобы его оставили в покое. А, если оставляли, обижался и жалел себя, всё чаще и чаще находя усладу в одиноко выпитой рюмочке хорошего коньяка. Он не был алкоголиком, он мог остановиться в любой момент, но зачем? В чём смысл его существования, в чём смысл семьи, зачем нужно вставать и идти куда-то, когда можно смотреть телевизор, отпивая потихоньку из стакана».

И вот итог. Горький и грустный результат бездействия и равнодушия.

«Алексей Иванович давно не рисовал уже, но теперь покопавшись в ящике с инструментами, нашёл огрызок простого карандаша с затупившимся графитом. И нарисовал пинцет, уходящий вверх, уверенную руку, сжимающую сверкающими створками маленького нелепого человечка. Только человечек не болтался беспомощно над бездной, а опускался в чудесный сад, где его ждали трое, поднявши к нему смеющиеся радостные глаза. Но – нет. Он очнулся утром от сна, как от обморока, заросшим, с седеющим хвостом волос, стянутых резинкой, и никакого пинцета не было и в помине».

В повести, которая по замыслу автора вместила в себя судьбу одного человека, Нина Шамарина точными штрихами показала нашу жизнь, нескончаемые повседневные проблемы действительности. Очень зримо вживляет она в ткань произведения такие простые мелочи, из которых и складывается быт, боли и беды нашей рутины бытия. Вроде бы герои её повести ведут себя совсем обыкновенно, и мы ежедневно видим рядом с собой таких персонажей, но «печенкой чувствуем» всю горечь их бессмысленного существования и на себе ощущаем их разношерстные, неуправляемые нравы.

Но в целом проза Нины Шамариной звучит чисто и ярко. Без трагизма и огорчения. Без негатива и уныния. Она очень деликатно создает обилие разноокрашенных сюжетов, а мы реагируем на них, их осмысливая.

Повесть «Двадцать-семнадцать или жизнь в стиле пэчворк» отличает и тонкая комичность в трагических обстоятельствах, и своего рода озорство, гнев, сарказм. Герою временами так сочувствуешь, что с ужасом думаешь: «Не дай Бог оказаться на его месте».

Но нет, автор умело проводит нас сквозь ткань повествования.

Все. Выдохнули. «Никакого пинцета не было и в помине».

Очень сильное впечатление производит рассказ (Опять у меня сомнения. Ну не зарисовка же?) «Побег».

Зоркий взгляд писателя проследил очень небольшой «кусочек» жизни героини и её жизневосприятие в такой непростой, если не сказать, самый страшный момент жизни.

«В юности мне казалось, что я умру пронзительно-синими мартовскими сумерками. Помните: последний краешек солнца только-только скрылся за кромкой леса. Длинные тени скользят за тобой по насту, который даже остриём лыжной палки протыкается не каждый раз, что уж говорить о лыжах. Хрустальный воздух в мелких-мелких звёздочках снежной пыли слегка звенит и так остро осязаем, что хочется потрогать его шерстяной варежкой, варежкой в матовых сосульках из-за оттаивающего и опять замерзающего снега. Непонятная тоска наваливалась на меня в эти минуты, тоска огромная, как куполом нависающее небо над головой, как знак того, что в такой же закат снежной пылью стану и я».

Трепетно и мило. Но мурашки бегут по телу.

А ведь это первая книга Нины Шамариной. И может быть, именно она даст имя новому писателю. Но пока что автор идет наощупь.

И раскрывается перед нами постепенно. Но не накручивая сюжет и не предлагая нам разгадывать загадки, а показывая, какая она – чистая, живая проза. Это проза особенная. Глубокая, мудрая. Нравится мне определение «чистая»! Во всех смыслах. Она пронизана светом, каким-то искренним чувством.

«У меня не осталось никакой даже самой маленькой лазейки для мечты, не осталось даже следа неизвестности и перспективы. Только сегодняшний день, только окно, только вишня в цвету, только ветер».

В прозе Нины Шамариной можно поискать идеи, сведенные воедино временем, нужные национальной идее философские, духовные высоты. Или какие-либо прозрения. Можно порассуждать о реальной и мистической жизни. Но почему-то хочется просто бежать глазами по строкам. Читать. И думать. И даже страдать.

«Я почти не сплю ночами, но так легко скатываюсь в дрёму на пятнадцать-двадцать минут. Интересно, как это – умереть во сне? Засыпаешь здесь, а просыпаешься уже на другом берегу? Когда, в какой момент пересекаешь эту невидимую, неосязаемую, невесомую границу».

Неожиданно я даже испугалась, насколько взяли меня эти слова «за живое».

И стало так печально, когда в последних строках рассказа «её открытые глаза на спокойном лице были обращены к окну».

Повесть «Проклятие Пани Солдатовой» тянет по содержанию на роман. Чего тут только нет. И времена, и люди. И их поступки, за которые приходится расплачиваться всю жизнь.

«Однажды, классе в восьмом, на уроке Ирина, как обычно, смотрела в окно, на голые в марте ветви берёз с лохматыми грачиными гнёздами, представляя вместо них сказочный холм, на который она, Ирина, взбегает легко-легко. Там, на вершине этого великолепного холма, – богатая беспечная жизнь, цель, которой она непременно достигнет, чего бы это ей ни стоило. Справедливости ради надо заметить, что «богатая беспечная жизнь» представлялась Ирине весьма смутно: Жигули вишнёвого цвета (эти шикарные машины только-только начали выпускать в городе Тольятти), ковёр на полу с мягким ворсом, какие-то бусы и ожерелья. Ничего, разберётся!»

Нина Шамарина пишет для самого широкого (это слова из традиционных издательских аннотаций) круга читателей. Она не заманивает нас кошмариками или остротой. Она не взывает к читательскому уму-догадливости, в её прозе все предельно ясно.

«Сын родился в срок. Заботы о нём отодвинули на второй план все остальные дела и тревоги. Время бежало быстро, но как будто обтекало Ирину, не задевая её. Умерла мать, подрос сын. Когда он должен был пойти в школу, наступили девяностые годы, которые Ирина могла описать в одной фразе: было всё и не было ничего. Денег много, а купить на них нечего. По случаю «брали» всё: трусы «Неделька», «варёные» джинсы, тяжеленные кожаные куртки».

И совсем нет детективных ребусов, секретов политических интриг, чудесных любовных историй. Получается, что ничего нет из любимых ныне сериальных издательских рубрик.

«В Ботьево Ирина ездила редко: раз-два в год, к матери на кладбище, хотя теперь, когда была машина, съездить в родную деревню было необременительно, не то, что в пору студенчества. Расстояние – сто десять километров от Москвы, а дорога занимала тогда полных пять, иногда и более, часов. Сначала в битком набитой электричке, которую, что называется, «брали штурмом», потом опасная перебежка через рельсы с прыжком с платформы – иначе автобус просто-напросто уедет, ждать не будет. В автобус тоже затолкаться надо. На нём уезжали счастливчики – человек пятьдесят, не больше. Сотни остальных, сгруппировавшись по четверо, уезжали на «леваках», платя рубль вместо двадцати пяти копеек».

Разве мы этого не помним? Вот она – наша Россия. Она приходит к нам из прошлого в современность. Сплетаясь, прорастая сквозь годы. И именно сквозь годы писатель «строит» личность человека, его связи со всем и всеми, кто живёт в стране. Через личность героини повести автор показывает нам подробности событий, биографий, портретов, пейзажей. Но важно не это. А сам факт проклятия. Действенно ли оно? И – главное, действительно ли героине стало легче, когда она осознала то, что случилось?

«Макушка лета», «Подарок», «Остановись мгновенье» – это именно мгновенья! Читаем: «Макушка лета – климатического, а не календарного – связана для меня с цветением цикория. Цикорий цветёт на взгорке, вокруг его нежно-сиреневых и голубых цветков вьются осы, и кажется, что воздух звенит и колеблется от их беспрестанного жужжания. Просёлочная дорога чуть пылит мелкой золотистой пылью, добавляя общей картине лености и неги».

Нина Шамарина по творческой природе лирик, она гармонично рисует образные пейзажи, вступает с ними в общение. А еще видит и людей, естественно живущих здесь и сейчас, и животных, тоже тут же существующих.

«В телегу запряжён пегий кудлатый конёк, по мелкости названный Воробьём. На телегу брошена большая охапка сена. Мы – я и Галяня – с теткой Таей едем «в луга» к тамошним пастухам: занемог телёнок, вызвали ветеринара, а тетка Тая – тот самый ветеринар и есть. Мы напросились к ней в попутчики – покататься, пособирать дикую малину, которая только-только «пошла».

Шамаринскую долгую, с великолепием цвета, света, ветра, лугового, метельного духа строку не спутаешь ни с какой другой. Есть в ней – живо современной, вобравшей открытия русской и мировой поэтики, мощно метафоричной, какое-то старинное звучание.

Восторг и преклонение вызывают и не перестают вызывать её лаконичные, афористично меткие строки, поражающие воображение. Широчайший круг ассоциаций.

«Сложнейшая, поражающая воображение, слитная, как звездная пыль в планеты, звездно блистающая метафорика – и одновременно доступная всем простота, домашнесть, интимность в обрисовке чувства, окружающей житейской обстановки, нехитрых примет пейзажа». Привожу слова многоуважаемого не только мною критика Ирины Шевелёвой об одном из писателей. Очень точно сказано как будто о прозе Нины Шамариной. «Чувства дерзкие, буйные, рвущиеся на волю. Огромный вывороченный кусок земли с вкраплениями вихрей, дождей, звёзд. Изумляющая новизна лирического сюжета, душевного разворота».

Я так красиво писать не умею, поэтому процитировала.

А в заключении хочу вернуться к «Побегу». В согласии со своим бесспорным даром являет нам писатель Нина Шамарина образ человека, его достоинства и недостатки, сокровенное и высшее в нём. «Такая хлопотливая, полная забот, встреч, дел и обязательств была жизнь и иссякла, как будто меня поместили в камеру-одиночку».

Приближение к реальной личности и одновременно к образу-мифу в её прозе насыщает увлечённого, открытой душой внимающего к писательскому слову читателя собственными эмоциями и впечатлениями.

«Сбилось дыхание, пузырьками шампанского брызнул в вяло текущую кровь азарт побега. Оставлю это ставшее клеткой тело, вдохну до судорог в диафрагме сладких запахов сада, побегу, как в детстве, по упругой тропинке. Солнце вспыхивает сотнями маленьких солнц на траве и на листьях, слепит и заставляет слезиться глаза. И в этой радужной пелене кажется, что тропинка ведёт прямо на небо. На небо!»

Итак, без сомнения, Нина Шамарина включает в свои прозаические произведения довольно много людских историй, очень незатейливые повороты сюжета, даже самые трагические. И она бережно хранит благородную простоту чистой, живой и понятной нам, читателям, прозы.

Именно этим и будет Нина Шамарина близка читательскому сердцу, способному к ясному пониманию и верящему в любовь и искренность чувств.