 |
          |
|
 | ||
Бродяга к Байкалу подходит… |
Виктор Викторович Конецкий (повесть «Кто смотрит в облака»)
1.
С детства Ильюха, Илья Сергеевич Семёнов, косолапил, да так, что каблуки любой обувки с внешней стороны снашивались быстрее всего. Вот и приходилось на каблуки клеить резиновые набойки и крепить небольшие металлические подковки, чтобы хоть как-то скрыть сей дефект. Лучше всего удавалось ему обманывать природу в сапогах. Так и сегодня ноги его, обёрнутые фланелевыми портянками, были плотно вбиты в разношенные кирзачи. Голенища их, сверху сантиметра на полтора подогнутые наружу, собраны в лёгкую «гармошечку». Для ног ведь что главное? – чтобы сапоги не пропускали воду. Так, что чем гуще гуталина или ваксы набьётся в швы и мелкие потёртости сапог, тем лучше. Вот Семёнов и старался – из широкой трёхлитровой жестяной банки, что из-под томатной пасты, сапожной щёткой черпал гуталин не жалея. Чистил сапоги неторопливо, основательно. Затем мягкой «бархоткой» довёл их до блеска. – Готов? Александр Алексеевич Неверов, друг семёновский, сидел посередь веранды на крашеном табурете, курил, стряхивая пепел в жёсткую сложенную горстью ладонь, и с лёгкой усмешкой поглядывал на манипуляции друга. – А то… – Может, резиновые обул бы – возни меньше, да для моря и разумнее… – Резиновые? Терпеть ненавижу. Ноги в них горят и тухнут. А мне мои ноги жалко. Родные всё-таки. Это молодые пусть модничают: хоть в резиновых, хоть в парусиновых, а я уж так – по рабоче-крестьянски. Как отец приучил. Ну, а насчёт моря – для моря нас Иван Афанасьевич обувкой снабдит. У него много чего на всякий случай припасено… – Ну-ну… – Неверов покрутил головой – куда выкинуть окурок? – и, не найдя ни пепельницы, ни, на худой конец, консервной банки, воткнул его в горшок с цветущей геранью. Благо из этого горшка уже торчали загашенные папиросы. Туда же и пепел из ладони вытряхнул. – Поехали…
2. Вновь прибывшие спешили оформить путёвки на свои базы отдыха – и в воду! В воду с разбега, с разгона, чтобы охолонуться и снять, сбить поскорее с себя липкий солёный пот. Кухни на таких базах открытые, под навесами среди берёз. Есть базы и чуть цивильнее – со своей столовой. Кормят, правда, и там абы как – в каждом блюде вечный неистребимый байкальский песок. Поэтому многие «организованные» отдыхающие, а уж тем более отдыхающие неорганизованно – «дикарями», предпочитают готовить сами, на печи под навесом. Один-единственный магазинчик – в трёх километрах. Не очень-то набегаешься. Поэтому на отдых тащат на своём горбу всё, что нужно и даже что не нужно совсем. Вот только рубленый пятистенок с остеклённой верандой, мансардой и кокетливым навесным балкончиком на сторожку походил мало. Дом смотрелся внушительно – куда там хилым баракам для туристов. На скамье перед крыльцом у клумбы с цветущими георгинами и космеями восседал хозяин пятистенка Иван Афанасьевич Логинов. Кряжистый, с коротким ежиком седых волос, с лёгкой серебристой небритостью на лице – чистокровный сибирский гуран. То, что именно гуран, без труда угадывалось по чертам лица – одновременно и славянским, и восточным… Поглаживая между ушей голову млеющей от хозяйской ласки мохнатой овчарки, он с лёгким прищуром вглядывался в приближающихся гостей. Признав друзей, улыбнулся, а насторожившемуся было псу бросил: – Свои, Туман, свои. Пшёл на место! Пёс нехотя, с оглядкой, побрёл к конуре. Крутнувшись, улёгся, и, положив морду на передние лапы, из-под полуприкрытых век стал внимательно разглядывать прибывших. Мужики поздоровались, а затем, похлопывая друг друга по плечам, посмеиваясь, да подтрунивая над собой, обнялись. Не виделись давненько. С прошлого лета считай. – Надолго или так, только отметится? – Пару дней, с ночевой. Если приютишь. Рыбкой поживимся, да на тебя, робинзона нашего, поглядим… – Ково ли меня разглядывать-то? Не баба… А насчёт приюта – да хоть весь дом занимайте, не жалко – места хватит. Логинову был приятен неожиданный приезд друзей. Его прокопчённое под байкальскими ветрами и солнцем лицо светилось от радости. Наскучили ему за лето неугомонные, шумные и, по большому счёту, бестолковые туристы. А друзья, да такие редкие – это счастье! На шум и мужицкий хохот из дверей веранды выглянула жена Ивана, Вера Николаевна. Небольшого росточка, круглолицая моложавая женщина. В отличие от мужа гурана, Вера Николаевна была кержацких кровей. Из семейских. Радостно охнув, всплеснула руками и, расцеловавшись с гостями, приняла у них сумки с провизией. – Стол-то сейчас накрывать? – Не суетись, Вера, не суетись. Не проголодались ещё. На море, к косе, сходим часа на два-три, окушков-сорогу порыбалим. А уж потом можно и за стол. Так что ль, Ильюха? Лодка-то, Иван, свободная найдётся? – С мотором или на вёслах пойдёте? – Чего зазря бензин жечь – на вёслах. Иван Афанасьевич посмотрел на небо: – Далеко, мужики, не заплывайте, облачка вон нехорошие, часа через два-три погода поменяется. Сами знаете, у нас благодать-то ненадолго. Ветер волну погонит. Так что, малость душу отведёте и обратно. А я как раз баньку протоплю…
3.
Вдоволь намахавшись вёслами, заякорились мужики напротив одного из проранов песчаной косы, отделяющей коренной Байкал от Сора. Место проверенное, рыбное. Так что клевать начало сразу, с первых же забросов. Клевала некрупная сорога да окунь. Рыба вездесущая и жадная. Неверов, обустроившись на корме большой килевой деревянной лодки, рыбачил на зимнюю удочку – крупной рыбы не предвиделось, а мелочёвку и на такую снасть ловить можно. Семёнов же, хотя Иван Афанасьевич в лодку закинул им целую вязанку удочек, вообще снастями заморачиваться не стал – леску с крючком и грузилом, без поплавка, намотав на палец, опускал за борт в ожидании поклёвки. Поклёвка, даже очень слабая, хорошо ощущалась на пальце. Успевай только подсекать. Присаливали рыбу тут же, в лодке, в большом эмалированном ведре. Лето ведь. Жара. Не присолишь – рыба стухнет в минуту. – Слышь, Алексеич, может, мы зря от перекуса-то отказались? – Оголодал что ли, проглот? – хохотнул Неверов. – Ну, не так чтобы, но червячка заморил бы… – Перекури, жор и пройдёт… Семёнов, достав из мятой пачки сигарету, закурил. Дымок дешёвой «Примы» поплыл над заливом. – Я что спросить-то хотел, Алексеич, батя твой, к тебе, гляжу, перебрался? – Перебрался… – Чего так? – А-а, с семьёй младшего не ужился. Сноха, та ещё пила, да и у отца, сам знаешь, характер не ангельский… – А у вас как, пообвыкся? – Пообвыкся. Копошится по мелочи на огороде, да чинит рухлядь разную. Читает ещё. Много читает. Всё, что под руку попадётся. Газет разных навыписывал аж на полпенсии! После каждой читки вывод делает. Один. Неизменный: «Такую страну просрали!»… – Согласен я с отцом твоим. Полностью. Просрали… – А я что, спорю? Александр Алексеевич отложил удочку. Прикурил. В отличие от Семёнова курил он не сигареты, а папиросы. И только «Беломорканал». Теперь уже два дымка, сигаретный и папиросный причудливой спиралью плыли над водой… Судьба отца Неверова, о котором спросил Илья Сергеевич, кручёной была до невозможности. Даже в книжках о таком не прочтёшь, а тут жизнь… Поначалу обычная: родился в Орловской губернии, учился, женился. Сына народил. Сашкой назвал – вот он сейчас перед Семёновым сидит. А потом, потом Алексей Неверов за два дня до начала войны, той самой – Отечественной, ногу сломал. В двух местах. С лошади, в грозу, упал на сенокосе. И пока нога срасталась да подживала – тут уж и немцы объявились. Мужики, какие в селе жили, кто на фронт ушёл, кто эвакуировался, так что к приходу немцев в селе оставались только бабы с детишками, старики, да скачущий на костылях Неверов. Объявили пришлые селянам новую власть и велели старосту выбирать, а не то чужого пришлют. Ну, а кому чужая метла по душе?! Вот бабы всем гуртом в ноги Алексею и кинулись. Отбивался мужик, как мог, да разве от баб отобьёшься?! Уговорили. Выдали ему в райцентре печать, наган да двух, с винтовками, полицейских, из пленных красноармейцев.
И два года, до прихода наших, тянул Неверов лямку старосты. Немцы тоже ведь не дураки, ломать колхозный строй не стали – лишь бы положенное по списку в закрома рейха поступало, а уж как там люди крутятся – пусть их. Вот и пахало село и сеяло, даже кое-какую скотину содержало. С немцами не задирались, что положено исполняли, ну и те село не трогали – спокойно и ладно. Доставали партизаны. Если с советскими партизанами, партией руководимыми, ещё как-то договаривались, чтобы под корень людей не грабили, то с дикими партизанами сладу не было. Этим плевать было и на людей, и на немцев, и на партизан советских. Эти со всеми воевали, всех грабили. Жрать-то им что-то в лесу надо. С дикими и Неверов диким был. Спуску им не давал. Гонял их от села, а доставали, и по лесу гонял. Благо, приданные ему полицейские нормальными мужиками оказались – в плен-то ранеными попали и в полицию служить пошли, чтобы из лагеря выбраться. Взрывали дом Алексея пару раз, как у нас без этого, поджигали, а уж сколько засад устраивали и не сосчитать. Другого бы давно похоронили, а Неверова пуля не брала. Как заговорённый… А через два года и советская власть вернулась. Отчитался Алексей перед пришедшими властями за сохранность колхозного имущества, за людскую убыль-прибыль. Грехов больших за ним не нашли, сдал он дела вернувшемуся из эвакуации председателю колхоза и подался на фронт.
Воевал остервенело. Натерпелся за два года в старостах, нагляделся на новые порядки. Вот на фронте счета и предъявлял. За полгода две «Отваги» получил и «Славу» третьей степени. До старшины дослужился… Домой вернулся в конце сорок пятого, аккурат к Новому году. А весной за ним пришли. Дали десять лет за измену Родине. Дикие партизаны ему всё припомнили – они теперь в героях войны ходили, медалькой «Партизанской» второй степени позвякивали и посты в районе не последние занимали. Объявили, что к немцам на службу Неверов добровольно пошёл, партия, как других некоторых, его в старосты не направляла, в партизанском движении не участвовал, более того, партизан-то как раз почём зря и гнобил. Так что суд был быстрым. Всё ведь ясно. Да и сам Алексей от того, что предъявлялось, не сильно отказывался. В старосты – да, добровольно, силой никто не неволил, партизан – да, гонял, что уж тут… Попутно и жене дали пять лет, как члену семьи изменника родины. Его на север, её в Казахстан. Сашка сын у бабки на руках остался… Жена Неверова отсидела, пришла домой первой и хватанула лиха от односельчан, да и сыну её, Сашке, от пацанвы крепко доставалось. Ну как же – прихвостни фашистские! Каждый считал долгом своим в глаза им этим ткнуть. И не в счёт то, что только благодаря Неверову из села за войну ни одного человека в неметчину угнано не было, ни один ребятёнок с голодухи не помер… Сашка за батю и мать дрался почти каждый день.
Так что, когда Неверов после лагерей вернулся, он уже назавтра знал, что в родных местах не задержится. Никому ничего не докажешь, а прощать наветы и неблагодарность тоже не дело. Завербовался Алексей на ударную стройку, продал дом, собрал семью и уехал в Сибирь. За Байкал, комбинат целлюлозный строить. Через месяц он уже из рабочих в бригадиры выбился, а затем и начальником участка стал. Сына второго родил… А в шестьдесят пятом Неверова реабилитировали, награды вернули да ещё с довеском, медаль «Двадцать лет Победы» вручили. Фото его с Доски Почёта не сходило… И вот что удивительно, многие в посёлке, а уж тем более на комбинате знали, что Неверов в старостах в войну побывал, но никто ни разу его и словом за это не укорил. Да и с расспросами в душу не лезли… Хотя, что говорить – в шестидесятых годах кто только на сибирских стройках не работал: и отсидевшие своё бывшие полицейские, и власовцы, и бывшие бандеровцы, и прибалтийские националисты, и даже, непонятно каким ветром занесённые в Сибирь, китайцы… Так что судеб кручёных тогда в стране было выше всякой крыши, и если каждому за его прошлое в глаза тыкать – полстраны, как минимум, без глаз жило бы… Потом пенсия. Хорошая пенсия у Неверова была, от детей не зависел. Даже сам им финансово помогал. Младшему всё больше, старший-то со своей жизнью сам управлялся, без помощников. Пока жена жива была, в своём дому жили. Хозяйство какое-никакое, держали. А померла жена, Неверов дом продал да к младшему сыну на постой и подался. Да вот, видишь – не сжились с сыном-то. Старший поглядел-поглядел на это дело, не выдержал – приехал как-то в обед к брату да и забрал старого к себе… Семёнов вздохнул и ловко двумя пальцами выщелкнул окурок сигареты в воду – не любит друг его на тему бати говорить. Так, иногда если, по пьяному делу…
4.
Часа через полтора со стороны прорана накатил туман. Вязкий и непроглядный. Такой, что Семёнов, сидящий на носу лодки, с трудом различал Неверова на корме… – Как думаешь, Ильюха, надолго бодяга? – Да кто же его знает… Поглядим… Туман на Байкале вещь непредсказуемая и оттого очень опасная – при чистом небе, в безветрие, вдруг накрывает всё вокруг белым пологом. Беспросветным. Откуда?! Поди, разберись. Ну, а уж попал в туман – якорись и никуда не дёргайся. Туман этот может и через десять минут рассосаться, а может и через два-три часа. А ветра не будет – и сутки простоит. Бывали случаи, рыбаки или там отдыхающие нетерпеливые начинали грести, как им казалось к берегу, а находили их потом далеко на коренном море. Если находили… Минут через двадцать потянул ветер. Култук. Лодку сперва медленно, а затем всё сильнее стало раскачивать и перекладывать с борта на борт. Туман начал редеть и скатываться к берегу. Клёв затих… – Давай, Сашко, сниматься будем, прав Иван Афанасьевич, благодать здесь ненадолго… Гребли молча. Лодка хоть и рыскала на крутой волне, но шла ходко. С каждым гребком берег становился ближе. Оглянувшись в очередной раз в сторону пирса, Семёнов удивлённо ругнулся: – Мать твою, ты погляди, что шалопут делает! Неверов, оборачиваясь, придержал весло.
Ревя мотором, от ближнего пирса в их сторону летела лодка «Казанка». Летела буквально. Задрав нос, на скорости, она чиркала днищем по гребням волн, сшибая с них барашки пены. Иногда она вставала почти вертикально и, казалось, что вот-вот перевернётся! Но, нет – сидящий в лодке чуть сбрасывал газ, и лодка смачно ложилась всем корпусом на волну. Брызги во все стороны! Стоящие на пирсе люди каждый подскок лодки встречали восторженными криками, подпрыгиваниями и взмахами рук… Неожиданно грохот мотора пропал. Лодка, резко потеряв скорость, беспомощно закачалась на воде. Было видно, что человек в лодке, метнувшись от кормы к носу, что-то кинул за борт. Затем сел за вёсла и стал грести к берегу. Стало понятно – лодка осталась без мотора – его срезало с креплений крепкой волной. Плоскодонная «Казанка» на вёслах плохо управляется даже на средненькой волне, а что уж говорить о крупной! Вот и сейчас, при каждом гребке вёслами, лодка больше виляла из стороны в сторону, чем двигалась к берегу. – Мужики! – уставший хозяин «Казанки», бросив вёсла, призывно махал руками Семёнову с Неверовым. – Мужики, до берега! Литр ставлю! Не обманул. Как только ткнулись стянутые якорной цепью в одно целое лодки в песок у пирса, сбегал бедолага в спальный корпус и принёс две поллитры…
5.
Иван Афанасьевич заглянул в ведро с рыбой: – Н-да, паря, нарыбалили… Ладно, курям на корм сойдёт. Утром на моторе сходим к рыбсовхозовским рыбакам, поможем им сети поднять, лишние руки при таком деле никогда не помешают. Договор у меня с ними – я им помогаю, они мне рыбу для турбазовской столовой по дешёвке продают, ну и так, для семьи… Так что домой с хорошей рыбой прибудете, а не с этой – Логинов пренебрежительно махнул в сторону ведра рукой – килькой. А вот то, что литр скалымили – уважаю. Это ж надо, на пустой воде и литр добыть?! Хотя, с этих спортсменов-алкашей я бы и больше срубил. Всё лето тут выкобениваются, одни проблемы с ними – то пьянки, то драки, то с рыбоохраной разборки, а ведь в посёлке уважаемыми людьми числятся. Тьфу, поганцы! – глаза бы их мои не видели. Хоть место-то, где мотор сшибло, охламон этот пометил? Буёк скинул? Тогда найдут – там мелко, по подбородок только и будет. Нашарят. Не ногами, так сетью. Ладно, мужики, давайте в баньку по быстрому, да к столу. Закусь стынет…
Через час распаренные и расслабленные собрались за круглым столом на веранде. Вера Николаевна расстаралась – омулёк солёный и свежий, на рожнах запечённый, сало с прослойками, картошечка рассыпчатая, лучок, редиска да позы бурятские – царский стол! И венчала всё это великолепие литровая бутыль водки, настоянная на кедровой скорлупе. Семёнов расплылся в довольной улыбке: – Эх, и знатная у тебя, Иван Афанасьевич, хозяйка! Золотые руки, я уж не говорю о душе! Настоящий самородок! Долго он тебя, Вера Николаевна, выбирал? Логинов не дал жене ответить: – Какой с меня выборщик? Я ждал. Тридцать три года именно её и ждал. Дождался… – Тридцать три года он меня ждал! Не тридцать три, а тридцать два с небольшим, ну если брать от момент зачатия – тридцать три, может, и наберётся. Да и если бы не я сама – ещё бы тридцать три года прождал! Я вот ни минуты лишней не ждала. Как увидела, так сразу к нему и подошла. Сама. Извини, говорю, задержалась немного – пойдём, Вань, наш дом строить… Он разулыбался, как дитё малое и … без всяких разговоров пошёл за мной. Вот уж тридцать пять лет свой дом и строим. И детей и внуков в нём вынянчили. Так что, запомните, мужики, – Вера Николаевна изобразила нарочито-серьёзное лицо и назидательно подняла палец – и детям-внукам накажите – в любви всё решает женщина. И с кем гнездо вить, и с кем детей растить. Какие бы вы красивые, умелые и все из себя такие геройские не были – женщина вас выбирает, а не вы женщину…
Семёнов непроизвольно хохотнул: – Сурово ты с нами, Вера Николаевна! – А как с вами ещё? – вы ж, мужики, в любовях-то телки телками. Вот и приходится всё бабам за вас решать – жизнь-то одна… – А как же, что ты из семейских, а Иван коренной, местный? В нём кровей-то, ой-ёй-ёй, каких только не намешано! У ваших кержаков-то вроде строго насчёт замужества – за чужого – ни-ни? – А-а, когда это было – сто лет в обед! Братья мои, да – поерепенились, меня из дому не выпускали, по очереди караулили, даже Ивана бить ходили – ага, как же, побьёшь его – обоим накостылял – будьте здоровы. А родители, что родители, я им сразу объявила – без Ивана мне и жизнь не нужна, ну они поохали, поплакали да и благословили. Иван с отцом сразу сдружились, а потом, как дети-то народились, и мать смирилась. Ну, а братья и по сию пору хари воротят, да ну их – Бог им судья. Иван Афанасьевич поднял наполненную рюмку: – Ну, чего попусту разговоры разговаривать, весь вечер впереди, давайте, со встречей, мужики! Вера Николаевна от водки воздержалась, чокалась большим бокалом с забеленным молоком чаем. И приговаривала: – Не волнуйтесь, мужики, у меня тоже беленькая налита… Так под смех и разговоры, прерываемые только принятием очередной рюмки, светлый день-то и пролетел.
Вера Николаевна задёрнула марлевые занавески на окнах веранды и щёлкнула выключателем. Свет единственной несильной лампочки под оранжевым абажуром словно накрыл собою хлебосольный стол. На свет, тут же, словно только и ждали, слетелись от окон и тёмных углов ночные мотыльки, какие-то мошки, бабочки и закружились бесконечным хороводом у абажура. Застолье стало плавно перетекать в шумную беседу о жизни, где каждый пытался переговорить, а то и перекричать собеседника. От разговоров о семьях, детях и внуках, перешли, как это обычно бывает у русских мужиков, к проблемам мироустройства и миропорядка. А уж тут авторитетов не было – в этих спорах каждый сам себе авторитет. Захмелевшие, взбудораженные разговорами и спорами Семёнов с Неверовым, испросив у хозяйки разрешения, закурили. Вера Николаевна вынесла для куряк большую бронзовую пепельницу в форме совы. Семёнов невольно выдохнул: – Ух, ты! Откуда такое богатство, Вера Николавна?! – От кума по наследству досталась, его дед где-то в гражданскую добыл, а мы ж некурящие, вот и колем ею орехи. А сегодня пусть уж по назначению послужит… Упомянутая Верой Николаевной гражданская война подсыпала словесного пороха в затихающий было разговор.
Для Семёнова это вообще была больная тема. Ведущий свой род от первых бекетовских казаков, тех, что основали Нерчинский завод, он всей душой болел за утраченный уклад казацкой жизни. Винил и красных, и белых… Да и у Логинова было что сказать – наболело: – Белые, красные – да разноцветнее наших краёв в гражданскую и не было: вдобавок к своим разномастным серо-буро-малиновым, тут и чехи погуляли, и японцы. И все только и делали, что стреляли. Вот как вы, мужики, думаете, приговорённого интересует, кто его приговорил и расстреляет: красный, белый, зелёный? Куда народу было деваться? Народ тоже за винтовки хватался. Хоть какой-то шанс выжить. Искать правых в гражданской войне – дело безнадёжное. На такой войне сколько людей, столько и правд. На любой вкус. На ней, на этой проклятой войне и герои, и палачи, зачастую, в одном лице. Это как в старом анекдоте: для одних – подлый шпион, для других – доблестный разведчик. Пример вот, рядом, за Хамар-Дабаном – тогда нынешняя-то Монголия Внешней Монголией прозывалась и под Китаем была. И если бы не белый барон фон Унгерн, Роман Фёдорович, вряд ли бы эта Внешняя Монголия стала независимым государством. В гражданскую Советской власти тогда ни до каких Монголий дела не было. Ни до Внешних, ни до Внутренних. Самой бы выжить. А Унгерн, теснимый красными ушёл с советской территории в Монголию, и там, разбив китайские гарнизоны, стал фактическим её правителем. Номинально-то Монголией тогда какой-то царёк Богдо-гэгэн с номером восемь, кстати, освобождённый Унгерном из китайского плена, правил – но это сказки для бедных. Барон был для монголов богом войны. Богом, которого ни одна пуля не берёт. Ещё и титул хана от них имел. Вот он и правил. К чему я это? – а к тому, что Унгерн для советской власти враг, а для монголов – герой, и они ему памятники ставят. И, – Иван Афанасьевич назидательно, из стороны в сторону, покачал пальцем перед лицами слега ошарашенных его напором друзей – и если бы Унгерн не попёр снова на Советы – до сих пор бы Монголией этой правил. А так, пришли на его плечах (и не ушли потом) в Ургу красные, барона пленили, судили, расстреляли, а Монголия неожиданно для самой себя стала независимым государством. – Ну-у ты силён, Иван, в истории. Откуда только ты всё это знаешь? Книжки читаешь? – Ночи у меня теперь длинные, чем заняться? – читаю. Сейчас много чего пишут, всё можно стало. Да и сам я уж здешняя история – по рождению своему. Потому как тутошний я, бурят-монгольский. Так что, много чего из первых уст знаю – дед мой в урядниках у того самого Унгерна почти два года служил. Всё правду искал. Сначала с Унгерном красных гонял, потом с красными за Унгерном гонялся… Отсыл к стародавней истории слегка остудил мужицкий спор. А выговорившийся, выплеснувший видимо сто раз думанное и передуманное Логинов откинулся на спинку стула и задумчиво стал крутить пустую рюмку в руке. Неверов с Семёновым курили и переваривали услышанное… В неожиданно наступившей тишине Вера Николаевна чистым сильным голосом повела:
По диким степям Забайкалья, Где золото роют в горах, Бродяга, судьбу проклиная, Тащился с сумой на плечах…
Мужики дали ей допеть первый куплет одной, а затем мощно, с раскладкой на голоса, не сговариваясь, подхватили песню:
Бродяга к Байкалу подходит, Рыбацкую лодку берёт, Унылую песню заводит – Про родину что-то поёт…
За окнами веранды догорал вечер. В просветах между стволов прибрежных берёз над косой песчаных островов угасала полоска зари. Ночь вступала в свои права. Каменья звёзд всё ярче разгорались на чёрном бархате безоблачного неба. В ночной тишине печально и торжественно плыла над байкальскими просторами песня:
Бродяга Байкал переехал, Навстречу родимая мать: «О, здравствуй, о, здравствуй маманя, Живой ли отец мой и брат?..»
«Отец твой давно уж в могиле, Сырою землёю зарыт, А брат твой давно уж в Сибири, Давно кандалами гремит…»
6.
Прошло много лет с того летнего вечера, а мне всё видится тёплый свет на веранде дома, что схоронился среди байкальских берёз, и слышится песня, песня в которой каждое слово – правда. Песня о прекрасных людях: о Неверове, сыне орловского крестьянина, с переломанной и перекрученной судьбой; о Семёнове, потомке первых сибирских казаков; о Логинове, внуке урядника дикой дивизии барона Унгерна; о Вере Николаевне, прапраправнучке не принявших новую веру и ушедших из-под Керженца в сибирскую тайгу старообрядцев и получивших в ней новое имя – кержаки. И о многих, многих других, кто своей ли волей, чужой ли обживал и обживает земли за Байкалом. Теперь все они, да и их дети, и внуки, правнуки – все они сибиряки. Дорогие сердцу моему земляки…
Комментарии Комментарии пока отсутствуют ...
Добавить комментарий:
|
||||||||||||||||||||||
...Я не знаю, что такое русский народ, русский характер |
СЕТЕВАЯ ВЕРСИЯ
/ АРХИВ НОМЕРОВ
/ АВТОРЫ
/ РУБРИКИ
/ ПЕЧАТНАЯ ВЕРСИЯ
/ О ЖУРНАЛЕ
/ КНИГИ
/ ПАРТНЁРЫ
/ АКТУАЛЬНО
/ КАРТА САЙТА
|
|
