Летние рассказы / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

И лучше не бывает!

Как я любил купаться в детстве! Нет, и сейчас, конечно, люблю. Но в те свои пацанские годы часами не уходил домой с Иртыша или с пойменного озера Долгое. Идти хоть туда, хоть туда было примерно одинаково, с полкилометра или чуть побольше. Причём, идя туда, надо было спускаться вниз, с крутого и высокого берега, на котором и по сей день стоит моя деревушка.

А вот обратно надо было, естественно, подниматься. Вот здесь-то возвращающихся с водоёмов и поджидало коварство, особенно в наиболее жаркую погоду. Ведь шли домой уже измотанными от долго купания и голодными, то есть – еле волочили ноги. А ещё надо было под палящим солнцем взбираться на высокий крутой берег.

Сил – ну никаких, пот с тебя так и льёт градом. И часто случалось так, что, едва взобравшись на середину подъёма и переглянувшись между собой, пацаны вразнобой отчаянно кричали «А, на фиг!», и скатывались снова вниз, к излюбленных купальным местам. И оставались там уже до вечера, пока не спадала жара.

Конечно, дома потом доставалось. Но что такое родительская беззлобная ворчня или даже несильные подзатыльники по сравнению с тем блаженством и счастьем, которые приносит радостное бултыхание в тёплой воде со своими сверстниками?

Чаще всего мы купались на Долгом, длинном и узком озере, поросшем по берегам камышом, на узких стреловидных листьях которого сидели или барражировали над зеркальной гладью воды, сверкая перламутровыми крылышками, разноцветные стрекозы, от совсем крохотных голубеньких до гигантских пучеглазых и коричневых.

Камышовые невысокие стены озера прерывались специальными выемками для захода купальщиков в воду, а также намытыми ручьями песчаными мысами, с которых так клёво было, разбежавшись и тупнув пятками в упругий податливый песок, с визгом плюхнуться в тёплую воду.

Здесь не было течения, вода намного теплее, чем на Иртыше, да и окрестности куда живописнее – и ребятня в перерывах между купаниями любила полазить по заросшим склонам старого берега в зарослях черёмухи, боярышника, джигиды (мы её называли просто красная ягода), ежевики и полакомиться уже спелыми или только созревающими ягодами. А на самом Долгом и соседних озёрах можно было «перекусить» стеблями чакана – озёрного камыша-рогоза. И, конечно, не жёсткими и плоскими стреловидными листьями, а нижней частью, находящейся в воде и крепящейся к толстому продольному корню.

Камышину можно было вырвать из корня, лишь приложив определённые усилия. Обычно это делалось или с лодки, или с резиновой камеры. С чакана сдирались плотные трубчатые, тесно примыкающие друг к другу, листья, пока не обнажалась нежная и белая хрупкая сердцевина, имеющая приятный, ни на что не похожий вкус. Вот она-то и поедалась пацанвой.

Но ещё вкусней и питательней был белый мучнистый и сладковатый крахмал, который содержался в корневищах чакана. Корни эти, толщиной с бамбуковую лыжную палку, горизонтально лежат на дне озера и легко вытаскиваются вместе с самими стеблями чакана, остаётся лишь отрывать их и, промыв в воде от ила, разделывать. То есть сдирать внешнюю оболочку корня и добираться до сердцевины, как раз и состоящей из очень вкусного крахмала, облепляющего жгутик тоненьких нитевидных «проводков». Оставалось лишь откусывать от этого жгута, разжёвывать и сглатывать вкуснющий крахмал, время от времени сплёвывая образовавшиеся комочки нитей. Это лакомство мы называли сметана, и оно на какое-то время давало ощущение сытости.

А ещё на береговых склонах можно было найти сочную заячью капусту и ещё какие-то странные съедобные плоды небольших травянистых кустарников, которые мы называли огурцами – они были веретенообразные, сочные и хрустящие. Никто не знал, как они правильно называются. Но их ели до нас, потому их безбоязненно ели и мы.

А кто хотел сладкого – подходил к разлапистым зарослям солода, с усилием тянул из земли его жёсткий стебель, за которым волоклись облепленные землёй и лопались узловатые длинные корешки. Их надо было промыть в озёрной воде, счистить от тоненькой шкурки и тщательно жевать светло-коричневые прутики, и тогда рот начинал наполняться приторно-сладким соком.

В общем, на озёрах на подножном корму можно было продержаться целый день, что мы и делали с превеликим удовольствием. Это был наш счастливый детский мир в уголке практически девственной природы, в котором мы самозабвенно предавались разнообразным утехам: играли в прятки в береговых зарослях, устраивали догонялки, или пятнашки, в воде. Крики, визг и смех плещущихся в воде детей был слышен далеко окрест.

Замёрзнув в воде (какая бы она ни была тёплая, но от долгого пребывания в ней, подпитываемой ключами, тело начинало покрываться мурашками, а губы синеть), мы, стуча зубами, отогревались на солнышке тут же на песчано-глинистом берегу или повыше, на поросшей травой и кустарниками береговой террасе.

Кстати, на этом же озере, отойдя немного подальше от купального места, можно было и неплохо порыбачить: в озере водились сороги, окуни, щуки, лини и караси. Но обычно рыбаки, такие же пацаны, как и мы, долго не выдерживали соблазна и, бросив на берег свои удочки, присоединялись к купальщикам.

Вот сейчас вспоминаю то время и чувствую, как блаженная и глупая улыбка блуждает у меня на лице. Господи, как же мы были счастливы от того единения с природой! А всё потому, считаю я, что не было у нас тогда, в начале 60-х, ни телевизоров в деревне, ни тем паче сегодняшних электронных штучек, которые сделали домоседами большую часть населения страны, включая и детей.

Удивительно, но родители никогда не боялись отпускать нас одних в эти длительные походы на лоно природы – наверное, потому что сами также выросли, без излишней опеки и надзора. И ничего ведь с нами не случалось! Ну там, разве что наступишь на колючку от боярышника или расшибёшь большой палец на ноге об выступающий корень, когда шляешься по кустарникам – ходили-то почти всегда босиком, – а то и подерёшься со сверстником, что, впрочем, случалось крайне редко.

Не помню случая, чтобы кто-то из моей деревни утонул в озере или на Иртыше. Чужих утопленников к нам по реке – да, прибивало, из стоящего выше по Иртышу райцентра, а свои чтобы – ни-ни! Правда, всё же был один случай гибели нашего парнишки, связанный с водой. Но Серёга не утонул, а неудачно нырнул и сломал себе шейные позвонки (покойся с миром, дорогой мой земляк).

После тех благословенных дней я прожил уже, можно сказать, целую жизнь, за которую купался не в одной реке, не в одном море. Но лучших водоёмов, чем Долгое и Иртыш, я не встречал, да и уже не встречу. Потому что – лучше не бывает. Потому что они – из далёкого счастливого детства!..

Грибная страсть

Страсть к тихой охоте, как и к рыбалке, у меня возникла ещё в детстве. Я рос в лесостепной зоне Павлодарского Прииртышья, на самом его севере, фактически на границе с Западной Сибирью. И потому грибы у нас тоже водились. Правда, для того, чтобы набрать, скажем, обабков, надо было выбираться за несколько десятков километров от Иртыша, к березовым колкам, где и водились эти чудесные грибы, а также сухие грузди и нередко – деликатесные белые.

А дома, в окрестностях Пятерыжска, можно было набрать на жарёху шампиньонов, с которых я и начал своё увлечение этим промыслом. После хорошего дождя буквально на второй-третий день они начинали вздымать землю своими беленькими шляпками везде: на лугах, за околицей села и даже на глинобитных крышах сараев и каких-то других хозяйственных построек.

Говорят, ещё в начале 50-х годов шампиньоны (их называли печерицей) в Пятерыжске за грибы не считали. Но когда начался подъём целинных земель, со всех концов страны понаехали целинники, в том числе и в наш бывший казачий форпост. Они обрадовались такому количеству грибов, буквально подступающих к порогам домов пятерыжцев, и стали их усиленно собирать и готовить.

Вот тогда и местное население, что называется, раскусило, что такое шампиньоны и с чем их едят. Конечно же, лучше всего – жаренными с картошкой, аппетитный запах этого блюда запросто может довести человека до желудочных колик! Во всяком случае, когда я приносил шампиньоны домой, мама готовила их именно так, и это было объедение!

Да, ещё у нас очень много было дождевиков – такие шарообразные грибы, из размера с пятачок вырастающие до величины человеческой головы. Они после дождей появлялись повсюду на открытой местности, и знай себе росли, сколько им надо – их никто не трогал, потому что считал тоже несъедобными. Перезревшие грибы эти были наполнены изнутри каким-то ядовито-зеленым порошком, который облаком вздымался над грибом, если его пнёшь – да мы и пинали от нечего делать. И лишь сравнительно недавно я узнал, что молодые дождевики вполне съедобны и жареные по вкусу напоминают свиные шкварки.

Пятерыжцы же испокон века (вернее, уже три века, сколько существует это село!) отдают предпочтение груздям. Эти, справедливо считающиеся царскими, грибы облюбовали влажную луговину в пойме Иртыша и приречные леса. Хорошо запомнил, как мы нередко ездили всей семьёй на конной повозке за груздями и ягодами в урочище Четвёртое, в трёх или четырёх километрах от села.

Вообще любой поход в этот крохотный, по вселенским меркам, лесок, круто огибаемый Иртышом, но большущий лес для нас, пацанов, в котором реально можно было заблудиться, для меня всегда был праздником. Четвёртое было наполнено щебетом птиц, и особенно из этого гомона выделялось мелодичное пение иволги.

Я её никогда не видел, но её трели, если так можно назвать переливчатые звуки, издаваемые как будто каким-то музыкальным инструментом, разносились по всему лесу. Если честно, я и не знал, что это поёт иволга, пока не наткнулся на её пение, воспроизведённое в интернете. Вот тогда я и понял, кто так очаровывал меня своими руладами. Но иволгу живьём так ни разу и не увидел.

В Четвёртое мы ездили и ходили за разными дарами природы: тут и калина, и чёрная смородина, и конечно же, кудрявые заросли кустов великолепной, иссиня чёрной ежевики, вареньем из которой запасались на долгую зиму все уважающие себя пятерыжцы.

Грузди выдавали своё присутствие не только взубгрившимися холмиками суглинистой почвы и выглядывающими краешками своих белоснежных шляпок, но и неповторимым ароматом, напоенным запахом трав, влажной луговины и особой горчинкой, присущей только этим деликатесным грибам.

Ломали мы грузди – так называется у нас процесс их сбора, – вёдрами, а когда и телегами! Правда, возни с ними затем дома было очень много. Это не лесостепные сухие, а луговые грибы, в них много горечи, поэтому грузди сначала надо долго вымачивать, регулярно меняя воду, и солить их затем не менее месяца.

Но зато потом… когда на улице трещат морозы, а у вас дома на столе исходит паром отварная картошечка… а мама накладывает в одну большую тарелку засоленные грузди, уже не белые, правда, а сероватые… но зато такие ароматные… с прилипшим листиком смородины, с одуряющим запахом укропа и чеснока… что ты сразу вспоминаешь и лето, и с благодарностью думаешь о Четвёртом, подарившем тебе такое гастрономическое чудо, как солёные, хрусткие ароматные грузди…

И ты отправляешь в рот сначала уже немного остывшую картошку, приправленную жареным луком, а затем нанизываешь на вилку глянцево поблёскивающий грзудочек… Всё, не могу дальше писать, спешно иду к холодильнику, чтобы чем-нибудь закусить и таким образом остановить процесс обильного слюновыделения...

Ну вот, поехали дальше. После школы я недолго, год с небольшим, прожил на Урале. Там с грибами было побогаче, чем в северном Казахстане, но мне как-то не довелось побывать в уральских лесах. Если пару-тройку раз и выезжал, то просто на пикники, там не до грибов было.

А вот в армии я, сам того не ожидая, снова мог, хоть и урывками, предаваться своей страсти. После стройбатовской учебки я попал в ВСО (военно-строительный отряд) в Костромской области, где мы строили ракетную шахту и сопутствующие ей объекты. Часть находилась в дремучем лесу, и ограждения вокруг неё (кроме, разумеется, шахты) не было – солдатам в самоволку идти просто некуда, а к нам всяким врагам с диверсионными целями незачем было проникать, так как ракетный ствол ещё только-только строился.

И вот тут-то оказалось, что грибов вокруг части – хоть косой коси. И порой я и ещё несколько парней из нашего отделения в свободное от пахоты на объекте время набирали полные подолы гимнастёрок и сносили к кострищу за казармами, где на самодельном противне уже шипел расплавившийся маргарин и в нём плавал порезанный лук. И редко когда поджаренные грибы – а это были маслята, подберёзовики, подосиновики, – получалось съесть самим. На дразнящий запах нашего яства сбегались и некоторые другие свободные солдаты. И мы не жадничали, делились своим приварком, грибов-то вокруг было множество.

Но самый настоящий грибной рай ожидал меня в Эвенкии, куда я уехал работать в конце 80-х. Столица округа посёлок Тура буквально окружён тайгой, на окраинах она подступает к самим дворам. А в ней раздолье грибов: те же маслята и подберёзовики, подосиновики, грузди (причём нескольких видов: белые, жёлтые и чёрные), белянки, волнушки, моховики…

В пору сбора грибов и ягод посёлок в выходные дни буквально вымирал: люди на моторных лодках – они в Туре, стоящей у слияния двух рек, самый распространённый транспорт, – устремлялись подальше от поселения, в самые таёжные дебри. Понятно, что там и грибов, и ягод побольше. Забыл сказать про эвенкийские ягоды – это, конечно же, брусника, чёрная смородина, кислица (красная смородина), жимолость, малина, княженика, кое-где севернее и морошка.

Но и пешим сборщикам рядом с посёлком даров тайги вполне хватало. У меня моторки не было, и я бродил по таёжным окрестностям Туры сначала пешком, а потом, когда обзавёлся «окушкой», выезжал чуть подальше, по пробитым в лесу дорогам, насколько позволяла проходимость моей 40-сильной машинешки, или по единственной в Эвенкии дороге федерального значения – 16-километровой трассе Тура – аэропорт Горный. Отъехав подальше, бросал «Оку» на обочине и углублялся в лес в поисках грибов, и конечно же, никогда пустым к машине не возвращался – ведра два грибов, а то и более, обязательно домой увозил.

Все 22 года жизни в Эвенкии в холодильнике и в морозильной камере у нас дома практически круглый год стояли банки с солёными груздями и волнушками, белянками, лежали контейнеры с обжаренными и замороженными маслятами, подберёзовиками, подосиновиками, моховиками. Грибы весьма разнообразили наш рацион питания, основанный, кстати, также преимущественно на дарах природы – мясе северного оленя и рыбы из местных водоёмов. Но конечно же, не столько гастрономическое пристрастие к грибам гнало меня в лес, сколько азарт охотника, только бескровного.

Поиск грибов это всегда увлекательное и захватывающее занятие, от которого трудно оторваться. Вот уже у тебя, казалось бы, все емкости забиты маслятами и груздями. Но грибы, насколько хватает ваших глаз, видны во мху, траве, под какими-то кустиками, взбугрившимися холмиками грунта там и тут. И они всем своим видом говорят тебе: неужели не заберёшь нас, неужели оставишь? Вот и ищешь в машине какие-то дополнительные пакеты, ёмкости, чтобы не оставить их тут «бедовать», а забрать с собой. Я думаю, это чувство знакомо каждому грибнику.

Правда, походы за грибами в таёжной местности чреваты тем, что в пылу их сбора можно было заблудиться или, хуже того, нарваться на косолапого, коих в Эвенкии очень много. На моей памяти в округе от их лап погиб не один грибник, искали и порой не находили заблудившихся. Но истинного грибника ничто не может остановить. И продолжают тянуться в тайгу, в урман, в лесостепные колки нашей необъятной страны тысячи и тысячи любителей тихой охоты, любителей общения с природой.

Я же, переехав в огромный миллионный Красноярск, отошёл от этого дела – теперь за грибами надо ехать чёрт знает куда, за десятки, а то и сотни километров. Но без грибов не остался – Светлана моя всегда следит за их появлением на ближайшем рынке, и постоянно покупает и носит их домой. А я же, с упоением вдыхая их лесной аромат, могу часами обрабатывать их и заготавливать на предстоящую зиму, чтобы (читай 12-й абзац заново)…

Страсть к грибам – это навсегда.

Озеро Долгое

Своенравный Иртыш, спрямляя себе путь, за тысячелетия течения местами отошёл на сотни метров от прежнего русла и проложил новое, оставив после себя намытый им высокий песчаный берег. Склоны его с годами стали покатыми и покрылись зарослями боярышника, осинника, черёмухи, джигиды, ежевики и хмеля.

Под старым берегом зеленеют обширные луга с кудрявыми ивовыми рощицами, с множеством пойменных озёр, среди которых и моё любимое Долгое. Этот красивый водоём с берегами, поросшими рогозом и тростником, с покачивающимися на лаковых зелёных листьях желтоглазыми кувшинками, в ширину имеет всего пару десятков метров, а протянулся параллельно Иртышу примерно на километр. Потому-то, видимо, и назвали озером Долгим, то есть – длинным.

Выглядит Долгое как речка, но таковым, конечно, не является, так как и начало его, и конец находятся в пределах видимости, особенно если смотреть с высокого правого берега, под которым и располагается иртышская пойма.

Озеро это неглубокое, всего метра два-три, но достаточно рыбное. В причудливых переплетениях водорослей Долгого водятся горбатые тёмноспинные окуни, краснопёрая сорога и серебристая плотва, золотистые караси и тускло-бронзовые лини. И, конечно же, щуки – отдельные экземпляры этих озёрных хищниц могут весить и два, и три килограмма.

И хотя в глубине жёлто-зеленоватых вод Иртыша таятся стерляди, язи, громадные лещи, случается и нельма, и клёв здесь практически всегда гарантированный, мне больше нравилась озёрная рыбалка. Здесь она выглядит настоящим поединком между человеком и осторожной рыбой – кто кого перехитрит. Сидеть на берегу или в лодке надо без излишнего шума и резких движений, так как рыба в прозрачной и весьма ограниченной акватории озера прекрасно всё слышит и видит и очень пуглива.

Если щука хватает живца, надо усмирить свой азарт и не вытаскивать жерлицу сразу, а терпеливо дождаться определённого момента, когда вдруг притопленный поплавок (у меня он обычно был вырезан из приличного куска белого пенопласта, и когда щука хватала наживку, проваливался под воду с негромким, но отчётливым звуком «бупп!») начинает быстро уходить вглубь и вбок, обычно куда-нибудь в гущу водорослей.

И лишь когда леска натягивается струной, а удилище начинает рваться из рук, вот тогда и приступаешь к борьбе с очень сильной хищницей, не желающей расставаться ни со своим завтраком, ни с уютным домом-озером.

И не всегда этот поединок заканчивается в пользу рыбака – щука может или порвать леску, или перекусить её острейшими зубами, а то и переломить конец ивового удилища.

Вот за такие переполненные адреналиновыми всплесками минуты я и любил рыбалку на озере Долгом, и потому хаживал на него куда чаще, чем на Иртыш.

Обычно шёл я на Долгое, до которого надо было шагать с километр, или поверх старого иртышского берега, или низом, между береговым склоном и тянущимися вдоль него огородами, по извилистой влажной тропинке, пересекающей бесчисленное множество негромко журчащих ручейков, заросли крушины и ивняка.

Отправлялся я из дома ранним прохладным июльским или августовским (самые лучшие для озёрной рыбалки месяцы) утром, когда заспанное солнце только-только начинало выкатываться из-за кромки горизонта и по всему селу стояла предрассветная тишина, нарушаемая лишь редким побрёхиванием собак да нестройным хором петухов, своим неутомимым и бодрым «Ку-ка-ре-ку!» возвещавших о начале нового дня.

С утра почти всегда было ещё безветренно, и уютно лежащее меж камышовых берегов Долгое ещё дремало, укрывшись лоскутным одеялом тумана. Но уже то там, то тут слышались громкие всплески, и по воде разбегались круги. Это у окуней и щук начинался утренний жор, и они гонялись за чебачками, да и порой за своими сродственниками поменьше, по всему озеру, иногда даже вылетая из воды и обрушиваясь на свои жертвы сверху.

Вот почему я и спешил на рыбалку пораньше: надо было успеть наловить сорожек, у которых в это время тоже был неплохой аппетит и которых ещё не распугали радостным визгом и громким бултыханьем в неостывшей даже за ночь тёплой воде набежавшие ближе часам к десяти-одиннадцати утра в купальные места озера ребятишки из села Пятерыжск, угнездившегося на высоком песчаном берегу Иртыша.

Снарядив изловленными живцами жерлицы (обычно пару штук), я аккуратно, по возможности бесшумно закидывал их в укромные и свободные от кувшинок уголки, под широкими листьями и между длинными стеблями которых могли стоять в засаде зубастые хищники. Ну, а главным надводным хищником в это время на озере, получалось, был я. Хотя, такова уж диалектика жизни: сорожки (да, это их местные жители называют чебаками) охотились в воде на всяких безобидных букашек; сорожек преследовали окуни да щуки. А уж им укорот наводил я – человек, повелитель природы, «язви его-то» – так обычно мило и беззлобно поругиваются коренные пятерыжцы, потомки прииртышских казаков, которых, кстати, также называют чебаками жители соседних сёл – за пристрастие к рыбной ловле.

Вот как затянулась преамбула моей, в общем-то, короткой истории, которую я всё собираюсь вам рассказать, да никак не доберусь до её сути. Но без подробного описания милого моему сердцу озера Долгое, которое и сейчас ещё мне порой снится, хотя уже прошло больше тридцати лет с того дня, когда я последний раз на нём рыбачил, у меня просто ничего не получится. Потому что я страстно желаю, чтобы и ты, дорогой читатель, тоже проникся тёплым чувством к этому замечательному прииртышскому водоёму.

Наконец вот оно, о чём я хотел вам поведать. Однажды я вот так же отправился на рыбалку. Ну, может быть, чуть позже обычного, когда солнце уже не просто застенчиво выглядывало из-за краешка горизонта, а уже смело встало во весь свой круглый рост и щедро испускало тёплые и ласковые лучи. И вот, когда я стал подходить к известному среди пятерыжцев месту озера, именуемому Красненьким песочком (бьющий в этом месте из крутого склона особенно мощный ключ натаскал на берег озера много железистого и оттого красноватого песка, образовавшего очень удобный для ныряния с него мыс), ещё издалека заметил, что вся округлая кромка песчаного мыса выглядит необычайно тёмной, почти чёрной.

Ничего не понимая, я даже ускорил шаг, стараясь всё же при этом не шуметь. И когда тропинка уже сворачивала к Красненькому песочку, до которого оставалось, может быть, метров пятнадцать, я своим, тогда ещё молодым и цепким взором, выхватил вот такую картину: всё полукружие обширного песчаного мыса у самой воды было плотно, как мухами, облеплено… раками!

Выложив свои клешни на песок, они смирненько сидели, если можно так сказать, плечо к плечу на мелководье и грелись в ласковых лучах ещё нежаркого солнца. И раков этих было, по меньшей мере, штук сто – сто пятьдесят. Конечно, если бы они мне позволили, я бы их пересчитал. Но при виде такой поразительной картины я от неожиданности уронил пустое ведро, с которым всегда ходил на рыбалку (и нередко возвращался домой с наполненным!). Чёртово ведро, гремя, покатилось вниз, к той самой клешнястой тёмной кайме. И песчаный мыс мгновенно взорвался: десятки раков одновременно шлёпнули по воде перепончатыми хвостами и тут же стремительно исчезли в глубине озера.

Лишь помутившаяся и вспенившаяся у берега вода свидетельствовала, что мне всё это не привиделось: только что здесь сидели десятки раков и принимали солнечную ванну (а может, не просто грелись, а обсуждали на бережку какой-то очень важный для них вопрос – например, как пережить очередную зиму?). Больше ничего подобного я в своей жизни не видел. И это незабываемое и загадочное зрелище, которое до сих пор стоит у меня перед глазами, мне подарило моё любимое озеро Долгое.