 |
          |
|
 | ||
Дом среди мачтовых сосен |
Квартал наш выстроен среди мачтовых сосен. То ли советская власть трепетно заботилась о зеленых насаждениях, то ли это было требованием безопасности (ибо город наш был и остается самым закрытым в СССР и России), но мачтовые сосны окружают нас со всех сторон. В ста метрах от пятиэтажки – центральный проспект, с гулом машин и витринами магазинов и кафе, а здесь под окнами осенью носятся по сосновым стволам серые белки, а в июле у подъезда мы с сыном собираем землянику. Когда-то наш дом был отдан под заселение молодым заводчанам. В каждой квартире звучали детские голоса. В Новый год и на День Победы соседи выносили столы на улицы и гуляли под гармошку. Но заводчане состарились, дети выросли и разъехались. Остались неизменными только мачтовые сосны. Устремленные в небо, они даже не смотрят в нашу сторону. Ибо что им дни человеческие…
ЗНАКОМСТВО
В день нашего переезда, в последних числах ноября, на город обрушился мороз. И мы с друзьями старались как можно быстрее перетащить вещи из грузовика в квартиру. Работали слаженно. И уже к вечеру, в заиндевелых сумерках, сели отмечать новоселье. А когда помощники ушли, мы с мужем долго смотрели в огромное окно на сизые от мороза мачтовые сосны. И не могли поверить, что теперь у нас есть собственная кухня, собственный сортир и настоящая (а не сидячая!) ванна. Это было счастье. Легли спать, но вскоре нас разбудили. Где-то в подъезде, рядом с нами, кто-то изо всех сил дубасил кулаками в дверь и орал сипло и пьяно: - Настька, открой! Открой, сука! Кому сказал! Муж поднялся и поплелся к входной двери. Приоткрыл ее и сонно пригрозил: - Слышь, я ща ментов вызову! - Гнида! – завопил невидимый мужик. – Урою! - Закрой дверь и не вмешивайся, - сказала я. – Пусть сами разбираются. Мужик орал и ломился домой еще час. Потом все стихло. Так мы познакомились с Витьком из девятой квартиры. Был он молод, лет тридцати, женат, состряпал двоих детей, работал где-то в ЖЭКе и пил беспробудно. Трезвым мы его не видели. Когда Витька уходил в запой, жена не пускала его домой. Запирала дверь и ложилась спать. Витька стучал в дверь кулаками, пинал, грозил, визжал, пока у него не заканчивался бензин. Тогда он засыпал прямо на лестнице. Однажды весной, обедая дома, я услышала звуки дрели в подъезде. Вышла на лестничную клетку, спустилась на один пролет и три ступеньки и увидела, как Витька ставит в свою квартиру металлическую дверь взамен разбитой деревянной. - Что, сосед, укокошил нормальную дверь? – съехидничала я. Витька отер пот с лица и показал мне в ответ средний палец. - Дурак, - беззлобно сказала я. - Это для безопасности, - также беззлобно ответил Витька, кивнув на дверь. – Семья у меня. А в районе алкашей развелось!.. В следующий витькин запой не спал весь подъезд. Теперь-то он дубасил в металлическую дверь! А летом Витька помер. Потому что не похмелился. После похорон родители Настьки забрали ее и детей к себе, квартиру продали. Теперь в ней живет Зоя, мнс нашего ядерного центра. Одна. И стало у нас тихо. Пока у соседки Тамары муж не загулял.
ЧЕЛОВЕК БЕЗ РОДИНЫ
Над нами живут старики: дядя Митя и тетя Оля. Тетя Оля давно не выходит из дома и совершает ежедневный моцион на балконе. А дядя Митя, несмотря на операцию на сердце, еще резв. Он и в магазин, и в аптеку, и в банк счета оплачивать. И в совете ветеранов микрорайона состоит. В его кармане всегда лежат конфеты, шоколадные, потому что у дяди Мити путинская пенсия – отработал во вредном цехе ядерного центра сорок два года. Конфетками он угощает мальчишек и девчонок, играющих во дворе. Его внуки далеко – в Москве. И уже взрослые. Дядя Митя хотел бы ездить к ним в гости, но не может оставить тетю Олю одну. А внуков в город не пускают, потому что город закрытый. И у дяди Мити традиция: каждый вечер обзванивать детей и внуков и интересоваться, как у кого день прошел. В мордовском селе, откуда родом дядя Митя и тетя Оля, с незапамятных времен была традиция брать в жены девушек старше себя. Лет семь-восемь разницы – самое то. Рассуждали просто: чем дольше девка на выданье – тем богаче приданое. Опять же, у парня в шестнадцать лет еще ветер в голове, ему жену нужно серьезную, чтобы на путь наставила, жизни научила. К тому же мужики мрут раньше баб. А так – чин по чину. Получил дядя Митя после техникума направление в закрытый город, приехал – понравилось, жену к себе выписал. Так и жили душа в душу. А прошлый год сердце затосковало: давно на родине не был, с девяностых, как родители померли. Упросил сына: приезжай из Москвы, я тебе пропуск выхлопочу. Приезжай на машине, свози меня на родину! Оленка, правда, из дома давно не выходит, сдала. Но тоже загорелась: поехали, старик, поехали! А сын уперся: тебя, батя, возьму, а мать дома оставь, сердце не рви. Вдвоем уехали. Дядя Митя еще в дороге неладное почуял. В его село хорошая дорога вела, грунтовая, грузовиками накатанная – как цемент, ни весной-ни осенью не развозило. А тут – только машина сына и протиснется: кустарником обочины заросли. И сама дорога расползлась, как квашня у хозяйки-неумейки… Как в село въехали, так дядя Митя и заплакал, хоть мужик, слезу только на похоронах матери уронил. А тут… Нет больше его села. Стоят дома заколоченные, обвислые. Где огороды и усады были – тот же кустарник дикий. Из всего села три дома уцелели. Только спросил у сына: знал? Знал. В интернете картинки посмотрел. Ехал домой – соображал, как Оленке сказать. Въехал за колючку и решил: скажу, что все осталось, как было. Только люди поменялись, знакомых, мол, никого не повидал, все чужие. Чужие – не так обидно. И сыну наказал: молчи и улыбайся! - Объясни мне: как так вышло? – задает мне дядя Митя риторический вопрос. Принял на грудь грамм сто, прямо у подъезда. Сидит на лавочке и ежится под недобрым апрельским ветром. - На девяностые не списывай! Девяностые уже почти двадцать лет как закончились, а село-то умерло лет десять назад, при нынешней власти. Объясни мне, старику, почему?.. Да молчи лучше. Не рви душу. Вечером заглядывай, Оленка для сына твоего блинов напечет. Славный у тебя парнишка растет, ох, славный! Жену ему толковую присматривай. Чтоб лет на семь постарше была. Обычаи-то не просто так заводятся!
КАРАОКЕ
Соседке Тамаре муж изменил лет восемь назад. Мы узнали случайно: Тамара скандал прямо у подъезда закатила. Орала матерно, наскакивала на мужика своего, кулаком в лоб била. Думали участкового вызывать, Владимира Степановича, но Тамара мужа уже домой погнала, пинала его, пока он по лестнице поднимался, и сумкой с продуктами поддавала. Через неделю Тамара завела себе караоке. Мы узнали случайно: звукоизоляции в нашем доме никогда не было. Дядя Митя будильник на пол ставит, а мы с мужем слушаем, как он тикает. А тут караоке! Нет у Тамары ни слуха, ни голоса. Но есть тяжелая обида на мужа-изменщика и безразмерная жалость к своей загубленной жизни. Поэтому поет она репертуар Стаса Михайлова: там про обиду и жалость. Мы узнали случайно: когда баба Люба с третьего этажа однажды праздничный концерт стала смотреть и нечаянно принялась подпевать. Подпевает и думает: откуда же я эти песни знаю? Потом титры показали. Баба Люба обрадовалась, а то голову себе сломала: чего там соседка завывает? Тамара заводит караоке по субботам. Поет и рыдает. А муж-изменщик сидит на кухне, слившись с табуретом, и пьет водку. Он пьет – она поет. Мы не спим. Баба Люба с третьего этажа не спит. И в соседнем подъезде народ мучается. Только на пятом этаже, над квартирой Тамары, никто не страдает. Там живет молодой прапор, по договору найма с воинской частью. Он дома сутками не появляется, дезертир. Восемь лет прошло, а ничего не изменилось: как суббота – три квартиры по потолку бегают. И вроде как привыкли к своим мучениям. Но один вопрос не дает нам покоя: муж-изменщик хоть удовольствие получил, а мы за что страдаем?!
ЗЮБА
Это странное имя носит тонконогое вечно мерзнущее пучеглазое существо, именуемое той-терьером. В ее родословной значится имя благородное и солидное: Виктория Готсенд Ланд К. И стоит эта Виктория как «Нива» дяди Леши со второго этажа. За что, спрашивается, деньги дерут?! Ни на охоту с этой Зюбой, ни дом охранять. Бесполезный в хозяйстве предмет. Но Ленка с первого этажа без Зюбы жизни не представляет. Кормит так, как сама не ест, комбинезончики этой трясущейся козявке покупает, вызывает специалиста когти стричь. Надо знать, что Зюба – это единственное, что досталось Ленке после развода. Вообще ей еще сын достался, но сын не в счет. На сына у нее времени нет. А на Зюбу есть. Вероятно, потому, что Зюбу любит бывший муж. Так любит, что каждую пятницу приезжает к Ленке и забирает собаку на выходные. А сына не забирает. Потому что пьет. Нет, он не за рулем. За рулем его друг. Если Ленка не хочет отдавать собаку косому от пьянки бывшему, друг спешит на помощь. Уговаривает, иногда голос повышает. Ленка орет на бывшего: - Прошлый раз вернул Зюбочку, а у ней понос! Потому что ты, скотина, мясо ей сунул! А ей нельзя мяса, у нее желудок нежный! - Коза! – орет в ответ бывший. – Понос у Зюбочки от твоего корма, по сто двадцать рублей за банку! Ребенку мяса надо, а не консервов! - Козел! – орет Ленка. – Это сыну твоему мяса надо! Когда алименты заплатишь, сволочь? - Когда обзываться перестанешь, - обижается бывший. Ленка замирает на пороге с открытым ртом. Бывший выхватывает Зюбу и увозит любимую собаку на выходные. Сын даже из комнаты не выходит. Он сидит в кресле, воткнув наушники, и тяжело дышит от злости. Когда же он вырастет и уедет из этого дома к чертовой матери?!
ДИСПУТ
Жаркий июльский полдень. Баба Люба сидит на лавочке у подъезда и обмахивает себя веткой липы. У ее ног матерчатая сумка с продуктами. Шла из «Пятерочки», уморилась, присела отдохнуть. А тут, как на грех, Зинка из четвертого подъезда. Из «Магнита». - Дура! – разморено говорит баба Люба. – В «Магните» картошка на три рубля дороже, чем в «Пятерочке». - Дура! – не соглашается Зинка. – В «Пятерочке» чай в пакетиках на три рубля дороже, чем в «Магните». - Дура! – раздражается баба Люба. – Деньгам счета не знаешь! Ты картошки три кило берешь, а чая одну упаковку. - Дура! – повышает голос Зинка. – У меня в «Магните» карточка скидочная. - Дура! – баба Люба тоже повышает голос. – В «Пятерочке» тоже есть карты скидочные. - Девочки, не ссорьтесь! – кричит с балкона пятого этажа Оленка. – Не лезь! – кричит в ответ баба Люба. - У твоего Митьки пенсия путинская! - Ты еще горя в жизни не видала! - поддерживает Зинка товарку. Оленка обреченно машет рукой и уходит в комнату. - Дура, - говорит баба Люба про Оленку. - Дура, - соглашается Зинка. - И ты дура! В «Пятерочке» сахарный песок на этой неделе дешевле, чем в «Магните». Аж на пять рублей за килограмм. - Сама дура! Я на рынке прошлый год целый мешок песку заказала. До сих пор стоит почти не тронутый. Баба Люба теряет дар речи. Досадливо швыряет под скамейку липовую ветку. Напряженно морщит лоб и внезапно расцветает: - Дура! Надо же было квартиру на четвертом этаже получить! Тащись теперь… Зинка растерянно мигает, подпрыгивает от негодования, подхватывает матерчатую сумку и семенит к своему подъезду. Баба Люба, подбоченясь, провожает ее взглядом. Зинка вдруг оборачивается и торжествующе кричит: - Дура! Я ж еще замужняя, а не вдовая! Баба Люба аж дышать перестает. Из подъезда выходит Ленка с Зюбой на руках: - Баб Люб! Чего кричишь-то? - Кто это кричит? – начинает дышать соседка. – Это мы с Зинкой диспутируем!
СЕКТАНТ
Дядя Леша со второго этажа – завидный холостяк лет шестидесяти. Все у него в доме по уму, каждый гвоздь на месте, и чистота, как в операционной. А еще он заядлый огородник, один десять соток обрабатывает. Баба Люба все выспрашивает: - На фига тебе, Леша, столько земли? Пошто пашешь? Живешь один, а одному – много ли надо? - А я, баба Люба, от того пашу, чтоб со скуки не сдохнуть. Потому что водку не пью, сигарет не курю, по бабам не бегаю, телек не смотрю, газет не читаю. Ну и чем мне себя занять? - Руки у тебя золотые, Леша. Деньгу зашибай! – советует баба Люба. - А зачем мне столько денег? – удивляется дядя Леша. – Я ж один живу! - Дак ты жену себе заведи! Денег-то и убавится! - Не вижу логики. - Ох, Леша, нечисто дело! Ты, наверно, сектант какой? - Привязалась! Я не сектант, я прибалт. - А в чем разница?! – изумляется соседка. В расстроенных чувствах баба Люба плетется домой, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы отдышаться. - Баба Люба, помочь чем? – я сбегаю по лестнице, за хлебушком. Соседка ловит меня за руку и притягивает к себе: - Ты этому, с шестой квартиры, больно-то не доверяй. Сектант он. - Да какой сектант! - У него знаешь, где родня живет? В Прибалтике! А в Прибалтике все сектанты. Католики, вот. - А в Мордовии язычники, - напоминаю я. - Ох ты, Господи! Нехристи кругом… «Сектант» каждый август занимается заготовками. Банки меньше трехлитровок не признает. Рядами строятся на подоконниках кухни и единственной комнаты банки с огурцами, помидорами, лечо, салатами, компотами. В сентябре дядя Леша загружает банками багажник «Нивы» и заднее сиденье, переслаивая тару газетами, взятыми у дяди Мити. Загружает – и едет в Литву через Беларусь, тысячу четыреста с лишним километров. В Литве у него брат, жена брата, племянник, племянница, тоже люди семейные и с детьми. Дядя Леша везет им самое ценное: заготовки. - Зачем, дядя Леша? – спрашиваю я. – Думаете, у них маринованные огурцы не продаются? - Продаются, - безмятежно отвечает дядя Леша. – Но мои-то заготовки с секретом. - С каким же? - С любовью!
БЛИСТАТЕЛЬНАЯ НИНОН
Нинон Александровна когда-то была ведущей балериной нашего музыкального-драматического театра, с фантастическим прыжком и чудеснейшими ямочками на щеках. Ученые мужи, корпевшие над созданием атомных бомб разных фасонов и выделки, ходили «на Нинон». Жены ученых одевались под Нинон. Ни один светский раут не считался светским, если там не было Нинон. Нинон пленяла, сводила с ума, была притчей во языцех закрытого городка. Потом кто-то в Москве решил, что для закрытого научного центра слишком жирно иметь целый музыкально-драматический театр. Слово «музыкальный» отрезали, а вместе с ним – десяток танцовщиков и танцовщиц. Им сломали не карьеры – судьбы. Ведущий артист балета Миронцев ушел в запой и не вернулся. Артистка балета Панина переучилась на постижера, потеряла зрение и испортила осанку, изготавливая парики, усы и бороды для бывших коллег. Нинон устроилась было в ДК вести балетный кружок. Но не сложилось: от детей она требовала абсолютного подчинения и самопожертвования. Шестилетние дети не были готовы жертвовать собой, а родители не желали жертвовать детьми. Так что Нинон Александровну быстро «ушли» в библиотекари. В ту пору, когда мы обнаружили, что блистательная Нинон - наша соседка по лестничной клетке, было ей под девяносто. Изуродованная артритом, она, с накладными ресницами и накрашенными губами, лежала в постели. На табуретке рядом стоял телефон, на другой табуретке – стопка книг, россыпь упаковок с лекарствами и стакан холодного чая. Дважды в неделю к Нинон приходили социальные работники. Остальное время бывшую приму опекали соседи. Болезнь не властвовала над ее духом. Утром Нинон непременно приклеивала ресницы. Раскачивалась в постели минут тридцать, чтобы, стиснув от нестерпимой боли пустые десны, встать, уцепившись за ходунки, и дойти до кухни. Положить на фарфоровую тарелку еду, пусть даже кусок хлеба с ливерной колбасой, и съесть ее с помощью ножа и вилки. Налить свежего чаю в любимую чашку, насладиться видом мачтовых сосен и лечь. Читать непременно до полудня. Потом отдых. Затем слушать новости по радио (висит над постелью, до рукоятки можно дотянуться клюшкой). И снова читать. Никаких послаблений! Никаких жалоб! Мужа моего, прибегавшего к ней то лампочку на кухне ввернуть, то дверные петли смазать, Нинон Александровна звала Георгием. Он от такого обращения и ростом становился повыше, и в плечах пошире. Бывшая прима демонстрировала Юре фотографии со своих спектаклей и рассказывала истории из жизни ученых и сплетни закулисья шестидесятилетней давности. Но самыми драгоценными ее воспоминаниями были спектакли: начиная от разбора драматургии до тонкостей балетного искусства. Юра, рядовой инженер, почувствовал себя причастным к миру богемы и повадился в московских командировках ходить на балет, не считаясь с нашим семейным бюджетом. Однажды прозрачным сентябрьским днем Нинон попросила Юрку отвезти ее к нам на дачу. Часа на три, не более. И чтобы были только он и она. Юрка искал инженерное решение спецоперации по доставке старухи на огород и обратно. Привлекли соседей. Рассчитывали на молодого сильного прапора, но он спрятался на службе, дезертир. Дядя Леша и Юрка спустили старуху к подъезду на руках. Следом Денис, сын Ленки, тащил тяжеленную сумку, набитую Бог весть чем. - Кирпичи сложили, тетя Нинон? – пыхтел Денис. Она не удостоила его ответом. Зато кокетливо помахала соседям с переднего сиденья нашего «жигуленка». - А что ей надо на вашем огороде? – спросила баба Люба. Я пожала плечами. Нинон вернули в квартиру поздно вечером, совершенно измученную и странно спокойную. Лицо ее излучало умиротворение, словно старуха не на огороде день провела, а пасхальную литургию отстояла. Зато мой Юрка был не в себе. - Что же вы делали? – спросила я. - Жгли ее архивы, - признался Юрка. - Что делали?! - Я ей кресло под яблоней поставил. Укутал одеялом. Развел костер. Нинон попросила посидеть с ней. Я сидел на скамейке, у ее ног. Мы рассматривали ее фотографии. Рассматривали и бросали в огонь. Потом письма читали: от ее родителей, друзей, поклонников. И тоже бросали в огонь. Даже дневниковые записи – в огонь, - Юрка не выдержал и заплакал. - Все сгорело. Ничего не осталось. - Зачем? – закричала я. - Она не хочет, чтобы после смерти ее жизнь вынесли на помойку… Я стиснула голову руками и скрючилась на стуле. Юрка присел передо мной, обхватил-оплел руками, стал целовать в макушку. Я крепко обняла его в ответ. - Хочешь водки? – прошептал Юрка. - Не хочу. Но надо. Чуть-чуть. Чтобы не грубить…
СПОР
Октябрьский дождик. Меленький и противный. Баба Люба плетется домой из «Пятерочки». Рядом семенит Зинка, закупилась в «Магните». Обе прикрываются зонтами. У бабы Люби зонт в цветочек, а у Зинки в ягодках. - Ноги с утра ломит, - жалуется Зинка. – Я их мазью натирала, носки вторые надела, а что толку? Встала, пошла на кухню, чувствую – в поясницу вступило. Прямо не разогнуться. И голова от погоды этой чугунная. В сторону повернешь – мушки перед глазами. Сдохнуть бы скорее. Замучилась жить… - Что ты ноешь, Зинка?! – удивляется баба Люба. – Ты ж еще молодая! - Я молодая?! Мне уже семьдесят восемь! - А мне восемьдесят четыре! - И что?! - А то! Попробуй доживи!
ШАШЛЫКИ
Этим летом дед Саша из второй квартиры захандрил: - Устал я. Жить не хочу. Помереть бы поскорее. Дядя Митя с этим планом на будущее не согласен: - Сашок, ты чего? Такое лето! - Вот и хорошо, - соглашается дед Саша. – Летом могилу проще копать. - Эва! – качает головой дядя Митя. – Летом вонять быстрее начнешь. - Не мне нюхать, - дед Саша нахохливается, наваливаясь телом на деревянную трость. - Ты давай, сосед, шевели мозгами, быть такого не может, чтобы ничего не хотелось! – не сдается дядя Митя. Дед Саша долго думает. Жужжит оса, садится на куст одичалой розы позади скамейки у подъезда. Пахнет нагретой корой мачтовых сосен. - А вот от шашлычка бы я не отказался, - вдруг светлеет лицом дед Саша. – И под винишко красное, полусухое. И тут же гаснет: - Куда мне… Через полчаса под окнами квартиры деда Саши появляется мангал. У него колдует сын Ленки: поддувает угли картонкой от коробки ДВД-плеера. Дядя Митя и мой муж волокут вниз походный складной стол и четыре стула к нему. А потом моего посылают в магазин за красненьким, пока мы с женщинами накрываем поляну. «Сектант» Леша достает из запасов банку огурцов и помидоров. Он же жертвует хороший кусок свинины. Мясо «сектант» режет некрупно, солит, перчит, обмазывает смесью меда и горчицы. Сын Ленки смотрит на него восхищенно: мужик! А дядя Леша рассуждает: - Это в наше время мясо уксусом заливали. Мясо-то в магазинах продавалось дрянное. А какие курицы были, Дениска! Ты эту курицу варишь-варишь, а у нее ни один мускул не дрогнет. Синей померла, синей и в желудок пойдет. И свинина такая же была. Будто свиней не в загоне держали, а на тренажерах гоняли до изнеможения. Короче, Денис, уксус – для плохого мяса. А это – домашнее, мордовское. Эту свинью хозяин холил и лелеял, в пятачок целовал. Такую свинину надо только сухим способом мариновать. Ну, давай, пацан, низай на шампуры. И луком, луком переслаивай. Я тебя как-нибудь угощу шашлыком в луке замаринованным. Это такой деликатес! Научишься такой шашлык делать – все девки твою будут. И мужики к тебе с уважением. Э-э-э-э! Ты мне температуру-то не роняй! Деду Саше обойти дом уже не под силу. Поэтому он сидит в квартире, открыв настежь окно. Запах жарящегося мяса расползается по двору, сочится в оконные щели… Едва мы хлопаем по первой, как у дома появляется высоченный и тощий участковый Владимир Степаныч. - А чего это мы, граждане, тут нарушаем? - А чего это мы нарушаем? – уточняет «сектант» Леша, спрятав красненькое под столом. Баба Люба угодливо улыбается участковому и демонстративно разливает в стаканы вишневый сок. - Никому не разрешено шашлыки у жилого дома жарить, - строго говорит Владимир Степанович. - Это по каковскому закону? – уточняет «сектант» Леша. - По российскому. - По российскому – этот дом наш. И земля на два метра в каждую сторону – наша, - вкрадчиво говорит дядя Леша. – У нас и квиточки имеются по уплате общедомового имущества согласно Жилищному Кодексу Российской Федерации от 2005 года. Участковый слегка офигевает: - На вас соседи жалуются! - Какие соседи? – подбоченивается баба Люба. – Все соседи здесь, только с пятого этажа прапора нет, опять на службе, дезертир. - А из соседнего подъезда?! - Кто это у нас там с глузду съехал? – баба Люба начинает нервно ногой постукивать. - А вот и не съехала! Не съехала! – из окна первого этажа высовывает тетка в бигудях. – Хулиганы! У нас тут не место общественного питания, а газон! А вы его портите! Не позволю! - А-а-а! Степаныч, так это Нинка-интеллигентка. Слышь, интеллигентка, не у тебя под окнами жарим! Под своими! Мы законы знаем, да, сектант? Дядя Леша поперхивается соком: - Я не сектант! - А ну убирайте мангал! – сердится участковый. - И не подумаем! – включается виновник торжества дед Саша. – Ты чего, Степаныч, удумал? Или мы алкашня какая? Я вот не сегодня-завтра помру, мне люди решили шашлыка напоследок пожарить, а ты пришел нам праздник портить? - Не положено! – не сдается участковый. Но и дед Саша уступать не намерен: - Не, Степаныч! Ты не прав. Помнишь, как мы с батькой твоим вот в этом же дворе каждый праздник столы ставили? Помнишь, как ты сопляком под гармошку плясал? И бабы плясали, и мужики. И жили мы дружно. Или ты, как из милиции в полицию записался, человеческое потерял? Владимир Степаныч угрюмо сопит с высоты своих метра девяноста. Он прекрасно помнит, как дед Саша его, школьника, с отцовской «примой» в зубах поймал и уши надрал. - А вот уважил бы старика, рюмочку-то принял! И ты, Нинка, чего орешь? От зависти? Так ты не завидуй. Ты к нам иди. Познакомимся. А то помру и ничего про тебя не узнаю! А ты вон какая сдобная! Было б мне лет на тридцать поменьше, уж я б тебя! Нинка румянится и пытается рукой прикрыть бигуди. Степаныч смотрит на часы: - Только из уважения к тебе, Александр Иваныч: через час чтоб было тихо и чисто! И уходит. - Юноша, а юноша! – зовет Нинка-интеллигентка сына Ленки. – Подойдите сюда! - Зачем? – настораживается Ленка, не спуская Зюбу с рук. - А что мне, шезлонг на себе через весь квартал нести?! Денис принимает из окна шезлонг с зонтом, фарфоровые тарелки и хрустальную рюмку. Минут через десять поднос с канапе. Потом из-за угла появляется сама Нинка. На ней летнее полупрозрачное платье на тонких бретелях, плечи круглые, белоснежные. На руке золотые часы. И на шее две цепочки. И вместо бигудей – пышно взбитая прическа. Дядя Леша цокает от восхищения: - Хороша! Замужем? - Разведена, - кокетничает Нинка, элегантно опускаясь в шезлонг под красным зонтом. - Это не надолго, - обещает баба Люба. – У меня есть для тебя хороший мужик на примете. Не интеллигент, но руки золотые. Тебе какого надо: умного или рукастого? - Рукастого, - признается Нинка. – Умных у меня на работе хватает. Домой приходишь – голова от них болит. Дядя Леша румянится. Прохожие смотрят на нашу компанию с изумлением. А дед Саша, опершись щекой на ладонь, заводит неуверенным старческим голосом:
Не для меня придет весна, Не для меня Дон разольется.
Мы подхватываем:
И сердце девичье забьется С восторгом чувств – не для меня…
Мы поем, и у нас одинаковое выражение лиц.
Комментарии Комментарии пока отсутствуют ...
Добавить комментарий:
|
||||||||||||||||||||||
В этот дом брежневских времен, с пятиметровой кухней и раздельным санузлом, мы въехали в начале двухтысячных, оттрубив пять лет в общежитии коридорного типа.
Пошив постельного белья оптом|
СЕТЕВАЯ ВЕРСИЯ
/ АРХИВ НОМЕРОВ
/ АВТОРЫ
/ РУБРИКИ
/ ПЕЧАТНАЯ ВЕРСИЯ
/ О ЖУРНАЛЕ
/ КНИГИ
/ ПАРТНЁРЫ
/ АКТУАЛЬНО
/ КАРТА САЙТА
|
|
