Внимаю тишине / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Творец

Я, дерзко примеряя роль Творца,

Без права обладанья этой ролью,

Творю свой мир от первого лица,

Познанье по-библейски запаролив.

А слово – и в начале и конце –

Распну до воскрешенья или тленья,

Участники и судьи мизансцен

Вобьют свой гвоздь программы в поколенье.

Творить свой мир мне выпало? Как знать!

Познанье по-библейски запаролив,

Творец мне позволяет допоздна

Писать стихи и дразнит новой ролью.

Возвращающая сила

Эта сила меня

Возвращает упорно

К перекрёсткам судьбы,

Где в раздумьях не раз

Я пытался понять,

Что глубинные корни

После чёрной косьбы

Не утратили связь

С первозданной землёй,

Животворной водою,

Песней вольных ветров

И сияньем небес –

Здесь печали долой,

Наполняюсь покоем,

Детской верой в добро

И доверьем к себе.

Побродил, подышал,

На погосте поплакал,

И опять в лабиринт

С тупиками проблем,

Где тоскует душа,

Как оборванный якорь,

И где, чёрт побери,

Добровольный мой плен.

Обезличен в толпе –

Где вы, лики святые? –

Безналичный расчёт,

Обесцененный труд…

А мне хочется петь

О великой России

И гордиться ещё,

Не боясь, что побьют.

И стихи написать,

И читать их повсюду,

Жечь глаголом сердца

Или что вместо них?

Не ржавеет коса,

Каждый день уже Судный,

И начало конца

Всенародной возни.

Замедляю свой бег

И усталость не прячу,

Пусть подхватят ветра

Чуть живого меня -

Надышаться навек

Невозможно, и значит,

Что мне снова пора

Возвращаться к корням.

Краткая биография

Когда мне было десять лет,

Прочтя мой стих в тетради,

Сказали мне, что я поэт,

Конечно, смеха ради.

Пришли мои пятнадцать лет

С любовью безответной,

Я как непризнанный поэт

Пустил стихи по ветру.

Я прожил два десятка лет,

Но рифмы не забросил

И ждал как истинный поэт

Я Болдинскую осень.

А в двадцать шесть мятежных лет

Была дуэль с ... собою,

Но победил во мне поэт,

А трус погиб без боя.

И в тридцать семь трагичных лет

Дуэль не миновала,

Но доказать, что я поэт,

Мне мужества достало.

Пройдёт ещё немало лет,

Дуэли повторятся,

Но будет вечно жить поэт,

Как, впрочем, и паяцы.

Внимаю тишине

Внимаю тишине,

Заветной откровеньем,

Даровано и мне

Быть собственным твореньем.

Творю себя внутри,

Душой расту до Бога,

Который озарит

Дальнейшую дорогу.

Живая тишина

Хранит от зла эпохи,

И мне она дана

С рожденья, в первом вдохе.

Прямота

Навеяно картиной Марины Зейтц «Сосны»

Я своей прямотою горжусь,

Мне деревья завысили планку.

Поседела берёзками Русь

И в озёра глядит спозаранку.

Янтарём своего сосняка

Полюбуется перед продажей,

Снова вспомнит лихие века,

«Прости, Господи!» - мысленно скажет.

И потянутся ветви туда,

Где Всевышний доподлинно знает,

Что съедобна весной лебеда,

Что спасительна осень грибная,

Что стволы – это просто тепло,

Дровяная судьба глухомани…

А Руси никогда не везло,

И кнутом, видно, выбили пряник.

Водружали столбы и посты

И для виселиц рощи рубили,

Русь растила стволы на кресты,

И ржавели лопаты и вилы.

И прицельно другие стволы

В прямодушных стреляли охотней,

И стакан поминальный налит,

И печально востребован плотник.

Вся сырая от крови и слёз,

И святая от подвига сердца –

Никуда от напасти не деться

Тем, кто в землю, как дерево, врос.

Я своей прямотою горжусь,

Глажу сосны, берёзки рисую.

Просыхай на холсте, моя Русь…

«Прости, Господи!» - вечно я всуе.

Пафос огня

А когда рукописи бросали в печку, это сколько пафоса было!

А сейчас нажал Del и всё.

Вадим Мистрюков

Ах, Гоголь! Лишил продолженья

Мильоны читателей, разом

Предав безрассудно сожженью

Возможно бессмертные фразы.

Огонь заразительным блеском

Дразнил отозваться сознанье,

Сжигал дневники Достоевский

Себе самому в наказанье.

Ахматова столько спалила,

Что обыски были напрасны,

Её задымлённая лира

Привыкла к ревизиям разным.

Считаешь, красивые жесты?

Булгакову лишь бы придраться,

И в печку летело «Блаженство»,

Огонь – лучше всяких редакций.

Любителя жечь Пастернака

Читаю, и мне не хватает

Утраченных авторских знаков,

Ключей от писательской тайны.

Я Del нажимаю всё чаще,

Но пафос слабей на порядок

Того, коим грелась я в чаще,

Костёр разведя из тетрадок.

Мои улицы

В пять лет я жила на улице

По прозвищу Маяковка,

Про все хорошо и плохо я

От бабушки узнавала,

В детсаде успела втюриться

В горластого дылду Вовку,

А он меня звал дурёхою,

И этого мне хватало.

А в девять жила на Пушкинской,

Влюблялась в других поэтов,

Училась писать красивые,

Примерные сочиненья,

Нет, я не была простушкою

И вскоре прочла запретных,

И стала я экспрессивною,

И дома пошли гоненья.

Сбежала учиться в пригород,

Наивное захолустье,

На улице – не Есенина! –

Белинского обитала,

По библиополкам прыгала,

Гонялась за скрытой сутью,

Осенила и весенила

В тетради своей немало.

Вернулась домой потерянной,

Блуждающей между строчек,

Болеющей достоевщиной,

Цветаевой пристыжённой,

Оболганной и расстрелянной

Хранительницей пророчеств,

Святою и падшей женщиной,

И той и другой сожжённой.

Собой становилась медленно,

Себя обретала в муках,

Поэты, влетев на скорости,

Увязли во мне покнижно…

Теперь я в себе уверена,

Живу в Речном переулке

И речи по руслу совести

Веду я к причалам ближних.

Про счастье

Мне вообще плохо даются «светлые» стихи...

Лев Либолев

Про счастье все потрачены слова,

Потрачены не зря, я полагаю, -

Бывало, и дневал, и ночевал

Я в строках сознаваемого рая,

Где было ароматно и светло,

Где было пониманье безоглядно,

Где всё своей гармонией влекло,

Всё было и могло ещё быть рядом...

Не знаю, то ли рай меня изгнал,

А может, сам из рая убежал я,

Но в жизни появилась кривизна,

Банальность, словоблудие и ржавость,

Замшелость, бытовая дребедень,

Сквозняк и духота попеременно,

Мелькание сезонов, смена дел

С кофейной и пивной густою пеной,

Дымина от затяжек и туман

От чайника, и прочие виденья,

И новая загадка для ума,

И горе от ума, и наслажденье,

Порхание по клавишам, аншлаг,

Но чаще удаление и правка -

Досталась беспокойная душа,

Не нужно ей концерта по заявкам,

Противится нажиму, что извне,

Чувствительна к посланиям, что свыше.

Писать о счастье - это не по мне,

Когда-нибудь мне странность эту спишут.

Стихи - как ежедневный моцион,

Конечно, не для тела - что мне тело!

Я до сих пор ищу своё лицо,

И нет моим метаниям предела.

Смотрю я под особенным углом

На всё происходящее, подспудно

Осмысливая, как меня влекло

Туда, где и светло, и обоюдно.

А что останется?

Ещё один сезон иссяк,

Истёк, усох и сбросил семя,

Залог доверия засеян,

Сезон наедине со всеми,

Когда ты наизнанку вся.

Сезон любви, огня¸ золы,

Сезон долгов и одолженья,

А ты совсем не ворожея,

И зубоскалят Том и Джерри,

И заржавела пасть пилы.

Тускнеет всё: восторг и страх,

Один сезон другой заменит

(Лишь не унять вторженья в Йемен),

Проходит быстро сыпь мгновений

И рябь эмоций «ох!» и «ах!».

«А что останется?» - вопрос,

И он долдонит дятлом метко,

А ты кукушка и наседка

Своих идей со вздохом предков,

И выбор лучшего непрост.

Останется душа! Чиста,

Хотя изрыта бренным бытом,

Измята вся и перешита,

Тоской своею не убита,

Жива у своего креста.

Я полупуст и полуполон

Я полупуст, и полуполон,

И полоумен лишь весной,

Благовещаю с колоколен,

А вечерами своеволен –

Недуг поэта прописной,

Я рад, что это всё со мной.

Пишу признанья на открытке,

Очередной зачав роман,

Под ритмы «Сказки странствий» Шнитке

Всерьёз устраиваю читки

Себе, с игнором дальних стран,

Сорвав бинты с осенних ран.

Прочтёт написанное Муза

И улыбнётся или нет –

Во мне проснётся юный юзер

И все эмоции загрузит

На перегревшийся планшет

До плеска ландышей в душе.

Вот это селфи «Я в полёте»,

А это видео «Я – бог»…

Я на короткой с Музой ноте,

Вы лишь весной меня поймёте,

Как я пылаю и продрог,

Как я успешен и убог.

Ещё и уже

Стихия мне шлифует грани,

Но поднимает муть со дна.

О как же сильно душу манит

Ещё чужая глубина.

Потом без облака, нагая,

На небо выплывет луна.

О как же сильно отвергает

Уже чужая глубина.

Я не нищенствовал без Ницше

Я не нищенствовал без Ницше

И без Канта перекантуюсь,

Мне б на севере сохраниться,

Но я вышел за юг страницы,

Где газетный осадок улиц.

Где урезаны формы слова

И утрачены косы смысла,

Где двулично и трёхгрошово,

Сырость осени там нашёл я,

Заржавел и вконец завис я.

Пережив помутненье Ницше,

Переняв априорность Канта,

Я оспорю свои границы,

Что на лестнице низших-высших

Я не вымерший питекантроп.

Выдох

Повисли наши вздохи на серпе,

А жатва с полнолунием совпала,

Созвездия сочувствовали вяло,

Ушли мы: я в себя, а ты к себе,

Ответив за последствия финала.

Не раз тебе припомнится гроза

И влага межресничной акварели,

Для вздохов и признаний перезрели,

По крайней мере, брак тому назад,

Всё чаще на часах разводы стрелок.

Не раз и мне припомнится пастель

Искусного сухого крохотворства,

И голос, волос, плед густого ворса,

И сад, где не одна густеет ель

С газоном для мажора и для форса.

Повисли наши вздохи на серпе,

Несжатые колосья, сбросив зёрна,

Сезону остывания покорны,

Ушли мы: я в себя, а ты к себе,

Но будет снег и выдох пашни чёрной.

Я еду с Пастернаком

На всех парах несётся поезд,

Колёса вертит паровоз…

И что-то впереди ещё есть…

Б. Пастернак

Я еду с Пастернаком не в СВ,

А в тамбуре, прокуренном столетьем,

Не дёргать перевязкой рифмы впредь бы

Израненный метафорой рассвет.

Не лучше ли пустить на самотёк

Зарю необозримого волненья,

Мерцают фонари самозабвенья,

По венам переменный пущен ток.

Плацкарта удивительно к лицу

Тому, чьё возлияние попутно,

Тому, чья перекличка обоюдна,

По матери скорей, чем по отцу.

Я еду с Пастернаком и молчу,

Но он молчит талантливей и твёрже,

Затягивать молчание негоже,

Но я прошу ещё, ещё чуть-чуть.

И вдруг услышу «Сосны», «Ветер», «Хмель»

И «Зимней ночи» свечи обнаружу,

Стихи мою укачивают душу,

Дорожная ненадобна постель.

Но время нажимает на стоп-кран,

Крушения, конечно же, не будет,

И вряд ли протрезвеют разом люди,

Но будет у рассвета меньше ран.

Я еду с Пастернаком налегке,

Полам не оставляя даже крохи,

Попутчикам достаточно легенд,

Поэту недостаточно эпохи.

Даная

Войдя в неё, опрометчиво

Надеешься, веришь, любишь,

Считая земною женщиной,

Навязчиво тянешь губы.

Вливая по капле радугу –

Одной ли вы крови стали? –

Ты свой горизонт укладывал

В её грозовые дали.

Стихии доверив лучшее,

Волну разбивая в шторме,

Лишаешь благополучия

Воздушные свои корни.

Ласкаешь нагие отмели,

Кристаллами соли тая…

Часы тебя тихо пропили,

Осталась одна Даная.

Уходишь от вечной женщины,

Задёрнуты полусферы,

Но круто на них замешена

Интрига новейшей эры.