Из русского языка Пушкин сотворил чудо

День русского языка недаром связан с именем А.С. Пушкина и отмечается в день рождения поэта. Ведь Пушкин – не просто великий поэт или прозаик, но и создатель русского литературного языка. Тот язык, на котором писал Пушкин, по сей день понятен и общеупотребим; установленные Пушкиным нормы определили дельнейшее развитие русского художественного слова. «Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка» – можно сказать, что эти слова стали девизом самого Пушкина, соединившего разговорную речь с существующим книжным языком и языком народной словесности. Пушкин, обращаясь к собратьям по перу, призывал учиться народной речи, оживлять своё творчество разговорными оборотами, но при этом сохранять, не отрекаться от того, что приобретено языком на протяжении веков.

Язык поэта тем и богат, что гармонично объединил высокий штиль и просторечие, выражения книжные и повседневные. По мысли Пушкина, иначе, как вобрав и соединив самые пёстрые оттенки и полутона родной речи, невозможно в литературе передать жизненную непредсказуемость, множество психологических особенностей, разнообразные ситуации. Внутренняя свобода, присущая гению Пушкина, позволила поэту перешагнуть через требования жанров, преодолеть условности, ослушаться мнения критиков и наделить каждый изображаемый предмет или характер особенными языковыми красками, а слово – магическими свойствами оживлять любое описание.

Пушкин первым в русской литературе овладел словом настолько, что уподобил писательство актёрскому мастерству, требующему не просто рассказывать или описывать персонажей, но играть каждого из них – чувствовать так, как чувствуют они, говорить их языком, руководствоваться их логикой и мотивами, смотреть на мир их глазами.

Возможно, именно природный артистизм, способность к эмпатии, то есть способность поставить себя на место другого человека, вжиться в любой образ, и позволили Пушкину отказаться от принятых литературных норм и расширить языковые границы, по сути же – создать новый литературный язык, качественно новую литературу. Белинский, рассуждая о творчестве, призывал искать ключ «к тайне личности и поэзии поэта». Сила, подвигающая к творчеству, у каждого своя. Понять, определить эту силу или пафос – значит, понять художника. Так, Шекспир для Белинского – прежде всего «глубокий сердцеведец». В Байроне поражает «титаническая смелость и гордость его чувств и мыслей». Гёте выступает как «поэтически созерцающий мыслитель». Но Пушкин – в первую очередь, художник, «призванный для искусства как для искусства». Стих его, главным образом, поэтический, художественный, артистический стих, отличающийся пластикой, игрой, изящной простотой, что связано с несравненным владением языком. «Всё акустическое богатство, – восторгался Белинский, – вся сила русского языка явились в нём (стихе – С.З.) в удивительной полноте; он нежен, сладостен, мягок, как ропот волны, тягуч и густ, как смола, ярок как молния, прозрачен и чист, как кристалл, душист и благовонен, как весна, крепок и могуч, как удар меча в руке богатыря. В нём обольстительная, невыразимая прелесть и грация, в нём ослепительный блеск и кроткая влажность, в нём всё богатство мелодии и гармонии языка и рифма, в нём вся нега, всё упование творческой мечты, поэтического выражения».

Артистическое владение русским языком позволяло Пушкину перевоплощаться из русского поэта в испанского повесу, британского священника, молодую цыганку или старого еврейского ростовщика. Эта способность перевоплощаться языковыми средствами, не раз уже отмеченная, не перестаёт удивлять всех, кто соприкасается с творчеством Пушкина. Умение по-русски говорить как испанец, думать как еврей или петь как англичанка обусловлено не только той самой русской всечеловечностью, о которой говорил Достоевский, но и пушкинским исключительным чувством языка, тем необходимым качеством для любого литератора, которое отчего-то перестало цениться со временем. 

Современная русская литература создаётся зачастую людьми, лишёнными этого чувства, не владеющими русским языком не только с пушкинским артистизмом или виртуозностью, но и вообще слабо им владеющими. Такая литература уже не способна вызвать восторг, который испытывал Белинский. Помимо всего прочего, она оказывается куцей, безликой, лишённой существенной своей части. Отказ от пушкинской традиции, от развития пушкинских идей и оставленных им наработок мог бы стать плодотворным или хотя бы безболезненным только в случае противопоставления конгениальной идеи. Но ничего похожего не произошло. Особенности русского языка, его гибкость, а временами – прихотливость и коварство, делают русскую литературу лингвозависимой. Могут появляться разные жанры и направления, но отказ от пушкинского принципа всестороннего владения языком, ничего, кроме вреда, русской литературе не приносит, превращая изящную словесность в убогую, косноязычную писанину.

Пушкин не просто сумел осуществить синтез разных форм русского языка. Он последовательно и настойчиво выступал за простоту, точность, ясность и в то же время, за языковое разнообразие, отвергая салонность, вычурность, а равно и предпочтение сверх меры иностранных слов русским. «Не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням, – призывал он. – Они говорят удивительно чистым и правильным языком». Воспринимая язык как культурное достояние, как национальное богатство, Пушкин с неизменным интересом исследовал язык предшественников и современников, размышлял о том, каким надлежит быть русскому языку, о его судьбе и свойствах.

И о том, что литература – это не столько изложенный сюжет, сколько язык, написано Пушкиным немало. Причём не просто правильный и красивый язык, но ещё и точно подобранный по случаю, в соответствии с темой или сюжетом. Так, Пушкин показывает, что «иногда ужас выражается смехом» на примере переводов Хебеля, баллад Катенина или шекспировского «Гамлета», где «сцена тени <…> вся писана шутливым слогом, даже низким, но волос становится дыбом от Гамлетовых шуток». Умение найти нужные слова и расставить их в нужном порядке, умение выбрать эпитет и подходящий под описание тон Пушкин называл «чувством соразмерности и сообразности». Сам он обладал этой способностью как никто другой. Известно, что Л.Н. Толстой поражался тому, с каким трудом и упорством Пушкин работал над словом, как долго и тщательно подбирал нужный эпитет: «Мы читаем у Пушкина стихи такие гладкие, такие простые, и нам кажется, что у него так и вылилось это в такую форму. А нам не видно, сколько он употребил труда для того, чтобы вышло так просто и гладко». Пушкинская кропотливость, въедливость или даже дотошность, с какими он относился к выбору слова, действительно поражает. Это видно, например, из писем друзьям, чьи стихи он подробно разбирает и даёт советы, настаивая, как и всегда, на предельной точности, простоте и краткости. Впоследствии об этой пушкинской придирчивости и требовательности отзывались многие. Гоголь уверял, что «никто из наших поэтов не был ещё так скуп на слова и выражения, как Пушкин, так не смотрел осторожно за самим собой, чтобы не сказать неумеренного и лишнего, пугаясь приторности того и другого <…> Какая точность во всяком слове! Какая значительность всякого выражения! Как всё округлено, окончено и замкнуто!»

Белинский считал, что из русского языка Пушкин сотворил чудо. А всякое слово Пушкина смело и оригинально, резко точно и математически определено. Смелость Пушкина Белинский подтверждает неоконченной поэмой «Вадим», где Пушкин использует слово «тын», до той поры совершенно невозможное и едва ли не неприличное для русской литературы. Этот «тын», взятый «прямо из мира славянской и новгородской жизни», поразил Белинского даже не смелостью, а «поэтическим инстинктом поэта». Или, сказали бы мы сегодня, непревзойденным чувством слова и полной внутренней свободой.

Смелость Пушкина, как и любая другая смелость, вызывала, конечно, нападки и насмешки. Трудно сегодня представить, что употребление в литературе таких слов как «тын», «корова», «кружка» могло вызывать возмущение и обвинения в безвкусии. Но Пушкину приходилось отбиваться от критиков его нововведений. Причём ответы критикам, полемические замечания он порой помещал в свои произведения – взять хотя бы «Евгений Онегин»:

…Ещё предвижу затрудненья:

Родной земли спасая честь,

Я должен буду, без сомненья,

Письмо Татьяны перевесть.

Она по-русски плохо знала,

Журналов наших не читала

И выражалася с трудом

На языке своём родном…

Но и для современной русской литературы замечания Пушкина о языке не утратили своего значения. Напротив, претензии к сегодняшним литераторам, да и к критикам-аллилуйщикам, связаны, в первую очередь, со слабым владением и небрежением русским языком, с отсутствием у многих чувства слова, с манкированием словом как материалом, из которого создаётся литература. Художественному языку уделяется критикой всё меньше внимания. Говорить же об артистизме и виртуозности, о соразмерности и сообразности применительно к языку современной литературы и вовсе представляется неуместным. Увы! Гонимый за пределами Отечества, оскверняемый и попираемый на Родине, русский язык переживает не лучшие времена. Впрочем, происходящее совершенно в духе времени: видимость преобладает над сутью. Ведь даже праздник – День русского языка – появился не так давно, в 2011 г. И что же? Есть праздник, но нет настоящей защиты русского языка, а число русскоговорящих в мире стремительно сокращается, за последнюю четверть века количество людей, говорящих по-русски уменьшилось на 50 млн. человек. В самой России снизился уровень грамотности, зато сквернословие и тюремно-лагерно-блатной жаргон стали едва ли не нормой, а чиновников то и дело так и подмывает провести языковую реформу и отменить правила правописания. Потому не столько нужен сегодня праздник русского языка, сколько действительные меры защиты национального достояния. Имея в виду, конечно же, не «Газпром», а русский язык.