Необыкновенный человек / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Отрывок из романа «Время собирать камни»

Глава 3

В Куревске почти каждый житель знал в лицо Петра Петровича Никитина. Горожане повторяли его имя и отчество, как заветные слова. Евтеев тоже слышал от жены много хороших слов о местной знаменитости, но фамилию учителя в семье произносили редко: в небольшом городе фамилия неважна, если знаменит сам человек. Прославился Пётр Петрович самозабвенным служением образованию и трепетным отношением к детям. Более тридцати лет посвятил школе и ученикам.

Окружающие называли учителя «необыкновенным». Он казался им не таким, как все обыкновенные люди. Кроме того, многие обыватели маленького города не понимали, зачем дома одеваться, «как на работу», и тщательно бриться даже по воскресеньям.

Что-то необыкновенное и в самом деле было в Петре Петровиче. Природа обделила этого мужчину красотой тела: он был долговязым. Обычно высокие худые мужчины стесняются астенического телосложения, начинают невольно сутулиться, напоминая шахматного коня. Учителя не смущали собственная худоба и высокий рост. Никто и предположить не мог, что любимый всеми педагог многие годы делал специальные упражнения для хорошей осанки. Залысины, увеличивающие и без того высокий лоб, тоже не пугали школьного преподавателя: Пётр Петрович давно заметил, что собеседники не рассматривали его, а глядели в глаза. Он и сам знал о притягательной силе своего взгляда.

С первых лет работы в школе не мог учитель спокойно засыпать ночами: думал о любимых воспитанниках. На работу летел, как на крыльях. С трепетом открывал ученические работы и, проверяя задачи и уравнения, с замиранием сердца молил, чтобы вытянули его слабенькие ученики на «тройку». Учительская душа радовалась, когда «тройка» выходила. С болью в сердце сокрушался, если кто-то из слабеньких ребят не мог получить удовлетворительную оценку. На следующий день назначал таким ученикам дни для дополнительных занятий и после уроков занимался с ними математикой и геометрией. Бесплатно. Во времена его молодости так делали все педагоги. Но он до сих пор подтягивал школьников безвозмездно, несмотря на то, что его коллеги-ровесники перестроились под напором нового времени.

Ночное светило часто было свидетелем самозабвенного труда учителя: ночи напролёт он продумывал тренировочные задания для «звёздочек», подготавливая их к серьёзным олимпиадам и конкурсам. Иногда совсем не ложась спать, вставал из-за письменного стола, одевался и шёл служить образованию. И о еде забывал. Только мать не забывала о сыне. Без её заботы раньше срока учитель извёл бы себя работой.

– И отец был таким же увлечённым учителем, Царство ему Небесное, – не раз говорила заботливая мать, ласково гладя взрослого сына по голове. – Не оскудела наша земля подвижниками. Значит, повертится ещё голубой шарик, – предрекала она во время быстрого завтрака сына.

– Я не могу иначе, мама, – уверенно говорил Пётр Петрович. – Меня же сравнивают с отцом. Я не хочу запятнать память о нём.

Год назад всё внезапно изменилось. Умерла мать. Умерла тихо: во сне. Сразу после Восьмого марта. На маленьком столике около её кровати осталась стоять большая открытка с пожеланиями счастья и долгих лет жизни женщине, которой исполнилось семьдесят шесть лет. Не успел завянуть букет белых хризантем, подаренных любящим сыном.

Пётр Петрович не был готов к её смерти, не мог поверить, что в пятьдесят три года остался совсем один, что судьба наделила его сиротством. Он, как и прежде,хотел материнской любви, женской моральной поддержки.

Удар судьбы, будто жестокий палач, выбил опору из-под ног. Разрушил прежний мир, понятный и размеренный.

Профессионального энтузиазма у Петра Петровича поубавилось. Горькая тоска со злорадством заглядывала в глаза учителя. Уже жалость к самому себе гладила его по голове, придавливая к земле, заставляя всё ниже опускать голову с проседью.

И завелось в доме учителя одиночество. Сначала этот короед грыз только часть сердца, но со временем, осмелев, принялся плодиться с устрашающей быстротой, и уже грызь мучила не только сердце, но и худое тело.

Каждый день оглушала громкая тишина. Всё холоднее становилось в тёплой квартире. Всё чаще Пётр Петрович смотрел на стены, оклеенные светлыми обоями в крупный зелёный ромбик. Стены казались одинокому учителю тюремными застенками. Спасал только один ромбик на обоях, как напоминание о бывшем счастье. В этот ромбик был вбит небольшой гвоздь, на котором раньше висела в рамке фотография маленького Пети с молодой мамой. Довольного мальчика и счастливой мамы, которую он не уберёг. Учитель снял эту фотографию после сороковин – счастья больше не было.

Одинокий мужчина не видел красоты вокруг себя. Живая душа словно окаменела.

В последнее время здоровье подводило, отказываясь повиноваться. Иногда совсем выходило из-под контроля. Пётр Петрович и раньше чувствовал боль в сердце, но терпел её, бодрясь, не показывая виду коллегам и особенно ученикам, пребывая всегда в радостном настроении.

С каждым днём всё больше тяготила известность, как тяготит уставшего человека непосильная ноша. Зачем ему известность, если рядом нет родственной души – интеллигентной, образованной, понимающей, которая бы подарила душевное тепло? Кому теперь пенять, что жениться и родить своих детей времени в молодости не нашёл?

И немолодой учитель почти смирился с грызущим одиночеством, почти свыкся с мыслью, как с приговором, что женщине в годах не нужен чужой больной мужчина, а уж молодой женщине тем более. Вот если бы у него был нажитый капитал… Нет, учитель гол как сокол.

Пётр Петрович теперь часто вспоминал Митьку Лавренникова, высокого худенького мальчишку с озорным блеском в глазах. Его белобрысая головёнка с коротко стрижеными волосами мелькала везде. Парнишка, как говорили в советское время, рос и воспитывался в рабочей семье. Учился ниже среднего, но отличался удивительным проворством и неуёмной энергией. В начале апреля, когда ещё не успевал сойти весь снег, Митька звал и сверстников, и «мелкоту» на улицу. Заезжал к знакомым ребятам на стареньком «Орлёнке», и начинались вечерние «гонки» на велосипедах по улицам города. Мало ему было летом лапты, «вышибалов», игр в казаков-разбойников и Чингачгука – начнёт кататься по озеру с визгливыми девчонками на лодке или играть в волейбол со старшими ребятами. Даже холодной зимой он никому не давал засидеться в домах: поставит на лыжню в воскресенье; в будние дни, после школьных занятий, пока светло, созовёт на хоккейный «матч» на замёрзшем озере; не поломав рук и ног, лихо скатится на санках с самой крутой горки. Всё ему удавалось. Многие ребята хотели быть похожими на Митьку. Скромный Петя тоже мечтал быть лёгким в общении, заводилой, как его одноклассник.

Любил Митька и покуражиться над людьми. Даже над взрослыми. Наверно, в глазах ровесников хотел казаться взрослее.

Запомнил Петя, как по окончании седьмого «Б» класса, на летних каникулах, неугомонный затейник предложил ему поучаствовать в розыгрыше.

– Петь, айда со мной в клуб. Сегодня «Седьмое путешествие Синдбада» показывают.

– Не пустят. На афише написано: «Дети до шестнадцати лет не допускаются».

– Пусть себе пишут. Нам-то что. Ну, пойдёшь?

– Говорю, не пустит тётенька с химией на голове.

– А я тебе говорю – пустит.

Петя слышал от соседских ребят, что Митьке нравилось пробиваться в клуб на сеансы фильмов с ограничением возраста. Все подростки знали, что в те дни, когда в дверях стоит Елена Филипповна, «тётенька с химией на голове», пройти в зрительный зал невозможно. Мимо неё никто не мог проскользнуть незаметно. Она выводила «шустрых» за руку из зала, ругала так, словно они совершили преступление. И недавние смельчаки, опустив головы, называли класс, школу, в которой учились. Позже следовала «проработка» на классном собрании, постановка на внутриклассный учёт, а дома – «головомойка», лишение и без того ограниченных свобод.

– А если эта злюка расскажет родителям? Достанется тогда на орехи, – испугался послушный сын.

– Как она расскажет? Мы свои фамилии называть не будем. Я уже придумал историю для билетёрши, – засмеялся озорник.

Петя почесал высокий лоб тонкими пальцами:

– Не знаю.

– Ну! Парень ты или девчонка?

«Сейчас каникулы. Все учителя в отпуске. Наверно, в такую жарищу на Чёрном море отдыхают. Или в санатории, как моя мама. Так что не узнают. Если и узнают, то к началу учебного года забудут», – рассуждал осторожный Петя. Очень хотелось ему хоть одним глазком подсмотреть взрослую тайну и первым рассказать о ней ребятам. Чтобы казаться взрослее. Быть наравне с Митькой.

– Ладно, – решился он. – Что ты придумал? Рассказывай.

Двое приятелей надели старую одежду и после того, как Митька поспорил с младшими ребятами на деньги, отправились в клуб, бывший до революции церковью. «Мелкота» тянулась поодаль.

Знойный вечер ещё душил в горячих объятиях. Через распахнутые двери в просторный холл вошла ватага ребят и остановилась у входа: в здании тоже не было спасительной прохлады. Петя осмотрелся. Перед дверью в зрительный зал – пять человек. Старая крупная женщина с тёмно-каштановыми кудряшками на голове, в голубом халате, вглядывалась в лица кинозрителей, строго следила за тем, чтобы ни один подросток, находящийся в вестибюле, не нарушил запрета. Несколько кресел с откидными сиденьями, стоявших вдоль стен, заняли взрослые. От кассы двухвостая очередь растянулась на весь холл. Гул. Суматоха.

Митька отделился от ватаги и прошёл к кассе. Остановился, всматриваясь, нет ли знакомых старшеклассников. Нужно приобрети билеты на сеанс. Есть! Подошёл к рослым парням и, словно невзначай столкнулся с ними в очереди, удивился:

– О, привет, ребят. Вы тоже здесь? – посмотрел по сторонам. – Ищу пацанов знакомых. Стоял с ними в очереди. Они обещали билеты купить.

– И что? Не купили? – засмеялись старшеклассники.

– Нет, я сам виноват. Вышел из очереди, дурак, – изобразил Митька беспокойство. – Пока с салагами поболтал, они, наверно, уже купили билеты и в зал прошли.

– Посмотри, может, они тебя около клуба ждут?

– Смотрел. Нету. Прошли. Точно прошли. Надо ещё билеты покупать.

– А ты не один?

– Вдвоём с дружбаном. Ребят, не поможете? Купите два билета, – Митька всунул руки в карманы полинявших брюк и приподнялся на носочках потрёпанных сандалий.

– Так тебе шестнадцати нет.

– Какая разница – есть или нет? Только пишут «до шестнадцати», а в фильмах ничего такого и не бывает.

– Ладно, давай деньги, – сжалились старшеклассники.

Митька прошествовал к ребячьей ватаге. Обратился к Пете, не глядя на младших ребят:

– Ну, что я говорил? А ты – «не пустят, не пустят». – И потрепал перед Петиным носом билетами. – Пойдём, рохлик.

Подошли к дверям зрительного зала.

– Вам чего тут надо? – Елена Филипповна отстранила мальчиков от двери. – Читали афишу? «Дети до шестнадцати».

Петя испугался властного тона «билетёрши», сжался в комок и готов был повернуться к выходу. Сделал полуоборот, посмотрел на рискового приятеля… Изумился внезапной Митькиной перемене. Рядом с ним стоял не уверенный в себе парень, а несчастный мальчик, сгорбившийся, со слезами на глазах. Петина мама таких детей называла «жалкими воробушками».

Митька трясущейся рукой протянул билеты:

– Нам уже шестнадцать.

Женщина оценивающе посмотрела на Митьку сверху вниз:

– Лет тринадцать, не больше.

– Нам, правда, уже шестнадцать. Вы не смотрите, что мы щупленькие. Просто живём в неблагополучной семье. Недоедаем. Курим.

– Курите? – повысила голос Елена Филипповна. – А родители ваши куда смотрят?

– В бутылку смотрят. Куда же ещё? – повесил голову несчастный парень. – Вот соседи дали денег на фильм, чтобы как-то нас утешить. Нам соседи и еду приносят. И учителя нас жалеют. Нас все знают и жалеют. Пропустите нас, – заунывно тянул хитрый парень. Лицо его сморщилось, будто от боли.

В глазах «злюки» мелькнуло сочувствие.

– Вы вдвоём? – кивнула в сторону Пети.

– Да. Это мой троюродный брат.

– И у него родители пьют?

– Ещё как пьют. Отец бьёт его. Иногда. Когда сильно напьётся.

От услышанных слов Петя закашлялся. «Что ж он, гад, меня и родителей позорит», – возмутился про себя.

– Вот, видите, это всё от курева, – ткнул в приятеля пальцем Митька. – Некому нас уму-разуму научить. И телевизора дома нет, пропили родители. Мы и на фильмы не ходим, потому что денег нет.

– А фамилии ваши? Может, знаю? – смягчилось женское сердце.

– Я Никаноров, а он Фёдоров, – назвал чужие фамилии искусный обманщик.

– Подожди. Я Фёдоровых знаю. На Лермонтова живут. Это хорошая семья. Ты мне что-то наплёл… – усомнилась дотошная «билетёрша» и покосилась на мальчиков.

– Так это другие Фёдоровы. Те хорошие, да, – вздохнул Митька. – Нам бы таких. А мы с улицы Павлика Морозова.

– На Павлика Морозова никого не знаю. Что мне с вами делать? – озадачилась Елена Филипповна. – А как вы билеты взяли в кассе? Паспорта у вас есть? Надо спросить у кассира, – спохватилась она. – Петровна, – крикнула, повернув голову к кассе, и хотела оставить важный пост.

Митька только открыл рот, чтобы сказать, что паспорта есть, но не взяли с собой: это главный документ советского гражданина, и носить его в кармане нельзя. Но тут послышался ропот. Пока «злюка» выясняла, можно ли впустить в зрительный зал двоих мальчиков, образовалась очередь. Люди начали возмущаться:

– Нам дадут войти в зал или нет?

– Долго стоять будем?

– Скоро сеанс начнётся.

Елена Филипповна засуетилась, взяла билеты у Митьки, надорвала их, вернула «Никанорову» и «Фёдорову»:

– Ладно, идите, – нервно подтолкнула ребят вперёд.

Митька, всё ещё играя роль несчастного, на полусогнутых ногах заковылял к ряду, указанному в билете. Петя согнулся от стыда. У него уже не было желания смотреть «запретный» фильм.

Усевшись рядом с огорчённым приятелем, гордый собой Митька сказал:

– А ты сомневался. Наглость – второе счастье.

– Зачем ты так про моих родителей сказал? Они не пьют, – вспылил Петя.

– Какая разница? Она всё равно нас не знает. Не будь растяпой. Бери своё от жизни, – осадил его лгунишка и развалился в кресле.

– Тебе не стыдно обливать грязью своих родителей? – не мог успокоиться Петя. – Они стараются для тебя, а ты их алкоголиками называешь. Я не знал, что ты…

– Да замолчи ты. Праведник нашёлся, – грубо перебил его надменный Митька. – Какой же я дурак, что связался с тобой. Вот дур-рак.

До конца фильма оскорблённый Петя не поворачивал головы к Митьке. Он слышал, как тот, на кого он раньше желал быть похожим, смотрел на экран и ухал, восхищаясь свирепыми действиями циклопа-дикаря, хохотал над проделками коварного колдуна, стучал ногами, когда дракон изрыгал пламя, пытаясь убить отважных мореходов... Петя, затаив дыхание, восхищался силой справедливого капитана Синдбада в борьбе с предателями, его хитростью в бою с циклопом, храбростью в битве на мечах с ожившим скелетом, тихо радовался помощи маленького доброго волшебника…

После сеанса Петя выскочил из клуба и побежал домой, спотыкаясь на колдобинах. Ему было очень стыдно. Как он признается родителям, что обманул их? Ведь они думают, что он сидит на крыльце Митькиного дома. Мальчик твёрдо сказал себе, что обманщик Митька ему больше не приятель.

А юный прохвост на следующий день подговорил соседских ребят объявить «хлюпику» бойкот. И с того дня у Пети не стало на улице товарищей. Опустив глаза, соседские мальчики молча проходили мимо него, а порой и вовсе обходили стороной. Никто не хотел ссориться с Митькой: себе дороже.

Отвергнутый приятелями, Петя засел за книги. В домашней библиотеке их было много – интересных, захватывающих…

Начался новый учебный год, выпускной год в восьмом «Б» классе. Вот тогда и вспомнил Митька о бывшем товарище, который с пятого класса помогал изучать математику, а потом подтягивал по алгебре и геометрии.

В конце сентября закончился сбор макулатуры. Администрация школы выполнила план, и нужно было отправить две тонны принесённых учениками старых книг, журналов, газет и использованной бумаги в районный пункт приёма макулатуры. В назначенный день после уроков на внутреннем школьном дворе собрались активисты, указанные в списках классных руководителей: отличники и хорошисты. Учитель трудового обучения находился в мастерской, откуда восьмиклассники выносили связанные шпагатом тяжёлые пачки. Старшеклассники принимали пачки, стоя на кузове грузовой машины.

Петя Никитин подавал наверх очередную стопку бумаг высокому парню-десятикласснику.

– Ну, хватит бычиться, – с гонором прозвучал знакомый голос за спиной Пети.

Восьмиклассник обернулся и встретился с нахальным взглядом Митьки.

– Что было, то было. Ну, сглупил я, – грубо сказал одноклассник, давая понять, что именно он хозяин положения.

– А прощения не хочешь попросить? – отпарировал Петя.

– Прощения просить? – выкрикнул Митька Лавренников, выпучив глаза. Лицо его исказилось от негодования: – Я уже получил нагоняй из-за твоей правдивости. – Вытянул шею и поднял руку над Петиной головой, как будто хотел ударить: – Зачем надо было родителям рассказывать, пятёрочник? – Петя не оробел, не отскочил в сторону. Задира криво усмехнулся и снизил тон: – А если ты с девчонкой познакомишься, тоже всё маме с папой будешь рассказывать?

– Не твоё дело. Тебе точно не расскажу, – тихо, но твёрдо ответил Петя.

– Главное – не забывай, что ты прикреплён ко мне по алгебре, отл-личник, – закончил разговор сорванец и, развязно вышагивая, отправился домой.

– Я попрошу, чтобы меня прикрепили к другому.

– Что ты сказал? – развернулся Митька всем корпусом. – Ну-ка, повтори, – с грозным видом приблизился он к активисту класса и грубо толкнул его рукой в плечо. «Пятёрочник» толкнул обидчика в ответ.

Разгорающийся конфликт погасил старшеклассник, работавший в паре с Никитиным:

– А ну, пацан, давай отсюда, а то накостыляем.

– Я о-оч-чень настойчивая, – сказал другой десятиклассник, подражая голосу Жоржа Милославского из комедии «Иван Васильевич меняет профессию». Все, кроме Лавренникова, засмеялись.

– Повторю, но только не тебе, – с улыбкой ответил Петя растерявшемуся шкоднику.

Митька скривил рот, хмыкнул, не отважившись ответить спаянной команде, и неторопливо ушёл. Больше он не беспокоил одноклассника, делая вид, что не замечает его.

Прошло около пятнадцати лет. Одно лето в конце девяностых годов выдалось дождливым, и деревья долго молодились. В середине августа дожди прекратились. Сухая погода установила единовластный порядок. В конце августа деревья, словно очнувшись от затянувшегося летнего праздника, наскоро измазали листья охрой.

Пётр Петрович в ожидании очередного учебного года был в приподнятом настроении: встреча с любимыми учениками, новые методические находки, творческие конкурсы... Но радость омрачило неприятное известие. Администрация школы объявила, что зарплату могут снова задержать на неопределённое время. «Отпускных еле дождались, только в середине июля на руки выдали. Теперь зарплату и книжные будем ждать. Хотел на рынке методическую литературу к новому учебному году купить. Не куплю, – нахмурился учитель. – Наверно, раньше октября денег не дадут. Рубль постоянно падает. К октябрю инфляция почти вполовину эти деньги съест. Если бы отец посмотрел, что сейчас делается, то пришёл бы в ужас. Вот как всё изменилось в стране после распада Советского Союза. Учителя унизили до уровня просителя милостыни. А что делать? С кого спрашивать? Сами виноваты – молчим. Учительство разобщено. Ладно, как-нибудь проживём вдвоём. Уж привыкли к нищете. «Нам хлеба не надо – работы давай!» – посмеялся над собой учитель. – Выходной костюм уже с затяжками и катышками, а новый не под силу купить. Смог себе на отпускные лишь новые туфли позволить. Хоть какая-то обновка. Перед детьми стыдно. Некоторые из них лучше учителей одеты».

С таким противоречивым настроением Пётр Петрович собирался на августовское совещание педагогов.

В фойе киноконцертного зала было шумно. Мужские тёмно-серые тона разбавляла женская пестрота. В воздухе висели ароматы недорогого парфюма. Вдоль больших окон растянулись столы с методической литературой. Педагоги столпились, рассматривая полезные пособия, красочно оформленные энциклопедии, заглядывая в словари, с трепетом открывая учебники. Ряды в зрительном зале пустовали: никто не спешил занять места. Женщины искали учителей своей школы, знакомых, чтобы расспросить о прожитых днях отпуска, о детях, семье. Мужчины сгрудились в небольшие кучки, чтобы обсудить новости, но время от времени с интересом озирались по сторонам.

Пётр Петрович, увидев знакомых педагогов у большого окна, подошёл к ним. Поздоровался. Ему быстро кивнули, будто на ходу, и продолжили внимательно слушать рассказ стильно одетого человека. «Новичок», – решил учитель. Не только среди шестерых мужчин, а, пожалуй, среди всех, кто находился в киноконцертном зале, «новичок» выделялся холеностью и уверенностью в себе. Дорогой белый костюм, белые кожаные туфли, кипельно белая рубашка – всё явно не российского производства. Со вкусом подобранный наряд не сочетался с небогатым убранством провинциального учреждения культуры. А уж чёрный галстук-бабочка совсем выбивался из провинциальных представлений об учителе. Скорее, мужчину можно было принять за артиста Большого театра.

Неизвестный бросал взгляды на подошедшего учителя, продолжал вещать, изредка приподнимаясь на носочках. Петру Петровичу показалось, что он хорошо знает этого человека. Всмотрелся. Так это же… В глазах учителя вспыхнул огонёк удивления. Такая перемена!

– А, местная достопримечательность, – с барской высокомерностью произнёс «артист», заметив, что подошедший учитель узнал его. – Здравствуй, Петя.

– Здравствуй, Митя, – просто ответил учитель. Стоявшие рядом педагоги переглянулись.

– Молодец, пробился в люди, – тряхнул головой Митя.

– А ты как устроился? – без интереса задал вопрос Пётр Петрович. «По внешности видно, что неплохо. С Митькиной-то хваткой», – подумал он, а вслух спросил: – По какому случаю у нас?

– Да вот в июне из Москвы приехал с семьёй. В родной город, – недовольным тоном проговорил бывший приятель детства. – Думал, что в маленьком городке спокойнее. А у вас, говорят, зарплату задерживают. Как бы не пришлось отсюда когти рвать.

Последняя Митина фраза резанула слух.

– Кто ты по профессии?

– Разве не знаешь? Как и ты, – тихо засмеялся Митя, оглядываясь на улыбающихся коллег.

– Педагог?! – отстранился от него Пётр Петрович.

– А что ты удивляешься? Прошу любить и жаловать – Дмитрий Владимирович Лавренников, учитель истории и обществоведения. Назначен директором средней школы номер три. – Он снисходительно, будто публичный человек, посмотрел на обескураженного собеседника.

– В нашем городе?!

– Да.

«Оборотистый, однако, – горько усмехнулся про себя молодой учитель. – Не успел приехать – и в дамки». А вслух поинтересовался:

– В Москве учителем работал? Или тоже директором?

– Нет, директором не пришлось. Последние два года учительствовал в гимназии. Ну и детки там, я тебе доложу. Терпение адское нужно, – увлёкся беседой Дмитрий Владимирович. – Вообще очень изменилось общество с поры нашего детства. Наши проказы ничто по сравнению с тем, что сейчас придумывают продвинутые детки.

– Дети на любовь откликаются, – вставил Пётр Петрович.

– Какая там любовь? – хохотнул тот. – Тебе родители – конверт, ты к их детям – с благосклонностью. Делаешь вид, что ничего не замечаешь. Ни дури, ни шприцев в туалете. Ни-че-го.

– Высокая педагогика, – не смог сдержаться провинциальный учитель. Подумал с грустью: «Нет, люди существенно не меняются. Каким он в детстве был беспринципным, таким и остался».

– Как сам? – Дмитрий неожиданно перевёл разговор на другую тему. – Семья, дети?

– Семьи нет, в обычном понимании. Детей тоже. Школа – моя семья. Там мои дети.

Дмитрий пристально посмотрел на коллегу:

– Семья нужна. Обычная, – выделил голосом слово «обычная». – Без семьи жизнь человека – однобокая.

– Ты всё о мирском, – не понравилось учителю наставление Дмитрия. Подумал: «Теперь пророком себя возомнил. Без его наставлений не хуже жил».

– А ты, вижу, дорогу в мир совсем забыл.

– Некогда о мирском думать, – напустив на себя равнодушие, ответил учитель. – Важных дел много. От мирского только горечь в душе.

– Твоё затворничество пугает, – после паузы сказал Дмитрий. – Посмотри вокруг. Мир интересен. Учи, но не забывай о себе. Кто продлит твой род? Тебе уже тридцать пять. Пора семью создать, – наставлял практичный коллега. – А ученики – дело временное. Сегодня – одни, завтра – другие. Ты нужен им, пока они учатся в школе. Выйдут из школьных стен – забудут тебя. Пройдут мимо – «здрасти» не скажут.

– От добра – добра не ищут. В жизни подростка должен быть человек, который станет первой ступенькой для восхождения, поможет зажечь звёзды, – раскрыл Пётр Петрович своё жизненное кредо. – Сначала я детей подтолкну. Когда они вырастут, подтолкнут других. И так по цепочке люди друг другу будут помогать развиваться, становиться лучше, чище.

– Ты романтик, – засмеялся Дмитрий. – Учти, романтики в нашем мире не выживают.

У них были разные представления о людях и жизни. Как и в детстве.

– Всего хорошего, – Пётр Петрович направился в торжественно оформленный зрительный зал.

Миновало почти двадцать лет, прежде чем немолодой учитель вспомнил совет Дмитрия о создании семьи. Во времена молодости этот совет казался Петру низким для настоящего педагога.

Молодость прошла, организм износился.

Никитин знал, что недавние выпускники педвузов, пришедшие работать в школу, смотрели на него, как на чудака. Но были среди молодых учителей и такие, которые уважали Петра Петровича за альтруизм. Хотя и называли «последним из могикан», но старались равняться на старшего преподавателя.

Только молодые последователи грели ещё душу учителя...