***

 

Инфаркт – это очень больно. Не всегда и не у всех, но мне «повезло». Ранее, когда я читал в книгах, что «сердечная боль – самая сильная», как-то сомневался в этом. Особенно, после того, как испытал всю «прелесть» почечной колики от выросшего и сдвинувшегося камня. Однако теперь я точно знаю – книги не врали.

Инфаркт сразил меня около полудня 8 апреля 2017 года. После срочной операции и обязательных суток в реанимации я очутился в палате №8 кардиологического отделения коломенской больницы. Здесь было всего пять коек, три вдоль одной стены от двери к окну и две вдоль другой. Вместо шестой койки слева от двери стоял квадратный стол, на столе лежала на боку лишняя (шестая) тумбочка, а на тумбочке пылился небольшой куб телевизора марки «Sony». Никто из нас, жильцов палаты, даже не пытался включать этот телевизор, но почему-то царило общее мнение, что тот не работает.

Я был в палате самым молодым – пятьдесят девять лет. Старше всех оказался дед Лёша, ему стукнуло восемьдесят лет. В коломенский кардиоцентр его привезла «Скорая помощь» из Воскресенска. Константин и Николай прибыли из Луховиц. Первому было шестьдесят шесть, второму – семьдесят два года. Мой земляк Андрей так и не раскололся, сколько ему лет, сказал только, что – седьмой десяток. Кстати, где он живёт и работает, Андрей тоже утаил. Странный человек!

 

 

Странный человек

 

Андрей поселился в палате №8 раньше всех нас. Это был стройный симпатичный мужчина, с шапкой коротко стриженых чёрных волос, чисто выбритый и молчаливый. Словом, никогда бы не подумал, что ему уже перевалило за шестьдесят. Природный это был феномен, или Андрей красил волосы, я так и не понял, а спросить постеснялся. И зрение у Андрея было в полном порядке, судя по тому, что он читал газеты, не пользуясь очками или линзами. Опять же, не знаю, повезло ему с глазами, или он сделал соответствующую операцию по коррекции зрения в клинике.

С соседями по палате Андрей практически не общался, на вопросы отвечал уклончиво и неохотно. Словом, нам так и не удалось узнать у него ничего конкретного.

Когда Андрей впервые при мне встал с кровати и пошёл за бутылкой кефира к стоящему в общем коридоре около двери в нашу палату холодильнику, я был поражён. Он двигался мелкими шажками, ощупывая перед собой пол, как это делают слепые, с помощью деревянной палки, до этого неприметно висевшей на спинке его кровати. Мы все лежали в этой палате после операции стентирования. Так называемые «стенты» мне и Николаю ставили через вену правой руки, а  Лёше, Косте и, видимо, Андрею – через вену правой ноги. Соответственно Лёша и Костя хромали на правую ногу, а вот Андрей передвигался странной походкой, словно шёл по льду или узкой доске, поочерёдно передвигая ноги вперёд на величину, не превышающую длину ступни.

– Не пойму, какая нога у тебя болит? – спросил я, когда он вернулся и сел на кровать.

– Дело не в ногах, а в голове, – с непонятной улыбкой ответил Андрей. – У меня «паркинсон».

– Что-то не похоже, – усомнился я.

– У меня не обычный «паркинсон», – всё с той же странной улыбкой пояснил Андрей. Он то ли гордился своей «особостью», то ли отгораживался этой маской от проявлений сочувствия или жалости. – Сильная раскоординация движений. Я могу ходить только по прямой. Стоит хоть слегка скосить взгляд в сторону, и я могу упасть.

Андрей налил себе кефира в кружку и начал пить мелкими глотками, всем видом показывая, что тема его необычной болезни исчерпана.

– Странная у тебя палка, – стараясь разговорить молчуна, всё же сказал я.

– Обычная ветка с куском отходящего сучка вверху, – равнодушно ответил Андрей. – Друг из леса принёс.

На этом наш диалог закончился, так как мой странный собеседник, раскрыв давно прочитанную им газету, дал мне понять, что не расположен к дальнейшей беседе.

На следующий день к Андрею пришла жена. Поздоровавшись со всеми, эта седая полная женщина молча выложила из сумки на тумбочку фрукты, бутылки с кефиром и минеральной водой, баночки с домашней пищей и свежие газеты. Так же молча уложила в опустевшую сумку то, что муж ей вернул. Уходить старушка почему-то не спешила, сидела на стуле и вздыхала.

– Что ещё? – с недоумением посмотрел на жену Андрей. – Дома случилось чего?

– Случилось, – наконец решилась та. – Всё равно завтра тебя выписывают, придёшь домой и всё узнаешь. Так вот, чтобы тебя не хватил второй инфаркт, я лучше скажу сейчас, пока врачи рядом. У нас неделю назад в большой комнате часть потолка обвалилась…

– Как это? – вскинулся обычно тихий Андрей. – Лепнина, что ли, отвалилась?

– Да.

– Надеюсь, ты из жилконторы кого-нибудь вызвала? Что они говорят?

– Ничего не говорят, – робко взглянула на мужа женщина. – Да я и не звонила им: всё равно, ведь, никто не придёт…

– Как это, не звонила? – взъярился Андрей. – Надо же было акт составить!

– Так оно ж само упало, – робко возразила ему жена. – Никто ж не виноват…

– Вот дура! – грубо выругался Андрей, добавив пару матерных выражений. – Так и хотите меня поскорее в гроб вогнать. Это ж сколько денег теперь на ремонт надо! Где их брать?

– Не волнуйся, мы уже ремонт почти сделали, к твоему приходу всё закончим. Вчера новые обои поклеили…

– Новые обои? – поразился словам жены Андрей. – Вы что, книжные полки сняли?

– Конечно, – удивилась вопросу женщина. – Их же все осколками лепнины и алебастровой пылью засыпало. Часть обоев ещё до этого отошла…

– И ту, большую, полку, что я сам делал и намертво к стене прикрепил, тоже сняли? – Всё никак не мог поверить в масштаб бедствия Андрей.

– Да, – спокойно кивнула жена. – А как мы иначе обои переклеили?

– Дура! – вдруг заорал в полный голос Андрей. – А кто теперь все эти полки назад вешать будет?

– Тебя уж не заставим, не бойся, – горько усмехнулась жена.

– А куда вы дели книги? – вдруг озаботился Андрей.

– Сначала на площадку вынесли, потом постепенно в сарай перетаскали.

– На лестничную площадку?! – Андрей побагровел. – И долго они там лежали без присмотра?

– Да кому они нужны сейчас, твои книги? – отмахнулась жена. – Их, вон, чуть не каждую неделю у мусорки целыми сумками выбрасывают. Ты ж мусор не выносишь, не видишь…

В ответ Андрей обрушил на жену поток матерной брани. Мы замерли на койках, не веря ни глазам своим, ни ушам. Вот так «тихоня»!

– У меня там, в книге, деньги большие лежали, – в конце концов, простонал он. – Во втором томе Фазу Алиевой. Что если их кто-то взял, пока книги без присмотра на площадке лежали? Беги скорее в сарай и найди её!

Тяжко вздыхая, бедная старушка взяла свою сумку, попрощалась с нами, поражёнными произошедшей на наших глазах безобразной сценой, и поспешно вышла из палаты.

Андрей бушевал долго. Он больше не кричал, но что-то злобно шипел себе под нос и чуть ли не каждые полчаса звонил жене, задавая один и тот же вопрос:

– Нашла?

Ответ его явно не радовал, так как, выключив телефон, Андрей матерно крыл жену и продолжал злобное шипение.

– Много у тебя книг? – не выдержал я.

– Три тысячи! – гордо ответил Андрей. – Всю жизнь собирал.

Он смотрел на меня с таким превосходством, что я не удержался от насмешливого вопроса:

– И ты их все прочитал?

– Нет, – несколько смутился Андрей, видимо уловив насмешку. – Но многие. В моей коллекции есть и редкие книги.

– А книги наших авторов есть? Коломенцев?

– Есть пара сборников Александра Кирсанова, – снова гордо выпрямился Андрей. – С дарственными надписями от автора. Он часто ко мне приходил, хвастался, что вот ещё одну песню на его стихи кто-то там поёт.

Андрей явно хотел и дальше поговорить на эту тему, но мне он вдруг стал совершенно не интересен. О чём говорить с человеком, который собирает не библиотеку, а коллекцию книг? Который даже не помнит, «кто там поёт» песни на стихи самого известного современного поэта Коломны?

Я и сам всю жизнь при каждой возможности покупаю книги. Когда-то мёрз часами в очередях, чтобы сдать двадцать килограмм макулатуры и получить заветный талончик на приобретение интересной книги. Сколько их сейчас в моей домашней библиотеке, никогда не считал, но вряд ли меньше, чем у Андрея. Есть и с автографами коломенских (и не только) авторов. Была и книжка стихов Александра Кирсанова. Правда, надписал и подарил её Александр Фёдорович не мне (я, как говорится, «тогда ещё пешком под стол ходил»), а моему отцу, бывшему в то время молодым начинающим поэтом. Несколько лет назад я подарил эту книжку коломенской библиотеке имени А.Ф. Кирсанова. Но я не стал рассказывать об этом Андрею, не желая уподобляться подросткам, меряющимся, у кого кое-что длиннее.

– Три тысячи книг не скоро переберёшь, – сказал я. – Не удивительно, что твоя жена так долго ищет.

И он вновь схватился за телефон…

 

На следующий день жена Андрея пришла к двенадцати часам, чтобы забрать того домой. Видимо, желая угодить мужу, она принесла тому новенькую палку.

– Хорошая палка! – одобрил подарок дед Лёша. – Раздвижная, под любой рост подогнать можно. У меня тоже такая есть.

– Сколько стоит? – рассматривая палку, сурово спросил жену Андрей. Похвалу деда Лёши он словно не услышал. – Опять зазря деньги тратишь! Знаешь, ведь, что мне обязаны палку бесплатно выдать.

– Так ведь не дают, – простодушно заметила жена.

– Верни назад, в аптеку, – раздражённо буркнул Андрей, почти бросив палку жене. – Вечно лезешь, куда тебя не просят! Не нужна мне эта палка.

– Как хочешь, – вздохнула жена. – А возвращать я ничего не буду. Не нравится новая палка, ходи со своей веткой.

– Дура! – возопил Андрей. – Сама, что ль, не видишь, какая она тяжёлая? Попробуй, потаскай такую – все руки оттянешь! Верни, где взяла.

– Сам возвращай! – с трудом сдерживая обиду и возмущение, ответила Андрею жена. – Постеснялся бы, ведёшь себя, как дома…

– Бери сумки, пошли домой, – встал с кровати Андрей. – Там поговорим…

– Документы твои ещё не готовы, – виноватым тоном ответила жена. – Придётся подождать.

– Как это не готовы? – опешил Андрей. – Почему?

– Не успели. Говорят, после обеда всё оформят.

– Это всё ты виновата! – рухнув на койку, злобно прорычал Андрей. – Я тебе во сколько велел прийти? В одиннадцать! А ты когда заявилась? Сейчас бы уже дома были, а теперь ещё два часа придётся здесь торчать! Специально всё делаете, чтобы меня побыстрее окончательно угробить, о смерти моей мечтаете…

– Ну, хочешь, идём домой, – робко предложила жена. – Рядом же живём! А к двум часам я сюда вернусь за твоими документами.

– Нет уж! – бушевал Андрей. – На тебя ни в чём положиться нельзя. Я сам дождусь и проверю все бумаги.

– Ладно, подождём…

– Зачем ты мне здесь нужна?

– Что ж мне, в коридоре ждать?

– Забирай сумки с вещами и проваливай! Я и сам дорогу домой знаю.

– Как хочешь, – с каким-то даже облегчением сказала бедная женщина и встала со стула.

– И палку эту дурацкую не забудь! – рявкнул Андрей. – Увижу её дома – выкину в окно.

– И за что мне всё это? – с горечью произнесла измученная старушка. – Как же я устала…

Около двери она обернулась к нам, молча наблюдавшим со своих кроватей эту безобразную сцену, и, чуть поклонившись, сказала:

– Выздоравливайте. Всего вам хорошего!

И ушла.

Андрей продолжал матерно крыть жену, замолчав лишь на время обеда. Наконец, медсестра принесла ему оформленные больничный лист и выписку из истории болезни. Андрей тщательно просмотрел их и обнаружил, что больничный лист не закрыт. Трясясь от ярости, он, как мог быстро, вышел своими нелепыми мелкими шажками из палаты и ещё минут десять скандалил в коридоре с медсестрой, дежурившей на посту. Андрей вопил, что ему не нужен открытый больничный лист.

– Его закроет, когда сочтёт нужным, ваш участковый кардиолог, – пыталась вразумить буяна медсестра. – Вы перенесли операцию, дальше у вас должен быть период восстановления.

Однако Андрей не желал ничего слушать и требовал немедленного закрытия больничного. Не знаю, добился ли он своего или нет, но в палату скандалист вернулся мрачным и явно неудовлетворённым. Ни на кого не глядя, он быстро побросал в пластиковый пакет оставшиеся вещи и, постукивая палкой-веткой, двинулся вон.

– Андрей, ты посуду забыл, – окликнул я его уже у самой двери.

– На кой она мне? – не оглядываясь, откликнулся тот. – Кому-нибудь пригодится.

И Андрей окончательно ушёл из палаты и нашей жизни. При знакомстве ни с кем из нас он не здоровался, ни с кем и не простился. На тумбочке остались стоять немытые после обеда две тарелки, кружка и ложка.

– Ну, и дурак! – глядя на них, вынес приговор Костя. – Нельзя ничего оставлять в больнице – плохая примета: придётся рано или поздно вернуться. Какой всё же гадостный человечек…

Позднее я убедился, что время оформления выписки и больничного листа не зависит от наличия или отсутствия в больнице родственников пациента. Врачи и медсёстры оформляют все документы сами. Но им, естественно, в первую очередь приходится разбираться с текучкой, своими основными обязанностями. Так что совершенно напрасно Андрей обвинял в задержке жену – та никак не могла ускорить процесс. Трое суток прожил я в одной палате с этим странным человеком и вынужден согласиться с определением, вынесенным ему Костей. А ведь Андрей, в общем-то, не сделал ничего плохого ни Косте, ни деду Лёше, ни мне.

   

 

Ангел-Хранитель

 

Николая, занявшего освободившуюся койку Андрея, привезла в коломенский кардиоцентр дочь. Он что-то там делал на своём огороде в родной деревне под Луховицами и вдруг почувствовал сильную слабость. Посидел, отдохнул и продолжил работу на грядках. И опять накатила слабость. Вновь посидел, отдохнул.

Тут приехала из города дочка, чтобы проведать отца и заодно пополнить собственные запасы свежих яиц от домашних курочек, баночек солений из погреба и прочих деревенских вкусностей. Вялый вид обычно весёлого и бодрого отца её встревожил. Дочь чуть ли не силой усадила папу в машину и отвезла в больницу, где обнаружилось, что Николай уже перенёс один инфаркт на ногах, и, судя по всему, у него вот-вот случится второй! Дочка не стала ожидать приезда «Скорой помощи» и на своей машине немедленно повезла отца в Коломну, где ему немедленно сделали операцию.

Узнав эту историю, я впервые порадовался тому, что для меня инфаркт – это сильная боль. Будь он, как у Николая, в виде приступа сильной слабости, никакую «Скорую» тогда я бы вызывать не стал и вполне мог, как говорится, «отдать концы». Конечно, это просто мечта – умереть легко и без мучений. Но всё же, как ни крути, хочется ещё пожить…

 

Нашим лечащим врачом была Татьяна Михайловна Лопухина. Официально она работала с восьми часов до шестнадцати, но её голос звучал в коридоре кардиологического отделения порой до половины девятого вечера. Потом она вызывала такси и уезжала домой, в Луховицы, чтобы хоть немного отдохнуть и поспать. Татьяна Михайловна буквально жила работой, являясь наглядным примером истинного трудоголика. К каждому больному она старалась найти индивидуальный подход, во время ежедневного медосмотра искала общие темы для разговора, не ограничиваясь чисто медицинской. К примеру, Николай почему-то протянул Лопухиной для измерения давления правую руку, а не левую, как хотела та. И так как он в это время лежал на кровати, ему пришлось перевернуться «головой в ноги».

– Однажды упал с лошади и сломал левую руку, – пояснил Николай. – Кость чуть не вышла наружу. С тех пор стараюсь эту руку не напрягать.

– А почему упал? – мгновенно заинтересовалась Татьяна Михайловна. – Лошадка была с норовом, или сам не удержался в седле?

– То был жеребец, – уточнил Николай.

– Ага! – понятливо закивала головой Лопухина. – И где-то недалеко оказалась кобыла…

– Точно! Охолостить жеребца надо было ещё года за два до того случая, да вот не сделали. Мерин бы меня не сбросил.

– Я тоже в детстве мечтала о собственной лошадке, – вздохнула Татьяна Михайловна. – Даже копила на неё деньги. Мне удалось набрать восемьдесят пять рубей. Хватило бы это на покупку лошадки? По тогдашним ценам, конечно. Сорок лет назад.

– Вряд ли, – ответил Николай. – Жеребёнок стоил вдвое дороже.

– Значит, только на полжеребёнка накопила? – удивилась Лопухина. – Ну, да всё равно не сложилось. Мои родители были на кухне, когда я принесла им деньги и попросила купить на них мне лошадку. Они не отказали мне. Счастливая, я ушла в свою комнату. А в нашем доме была одна особенность: почему-то в моей комнате было отчётливо слышно всё, что говорилось на кухне. И я услыхала, как мой папа сказал маме, что ему, видимо, придётся теперь менять специальность и работу. Стать егерем или лесничим, чтобы было, где и на что содержать лошадь, так как в городе она совершенно бесполезна и ничего, кроме хлопот, не принесёт.

Я была так поражена готовностью моих родителей полностью изменить свою жизнь ради моего каприза, что разревелась, ужаснувшись собственному эгоизму. Словом, я вернулась на кухню и твёрдо объявила, что передумала заводить лошадку.

150 на 90, давление ваше мне не нравится, да и пульс учащён…

Так, посмотрим результаты анализов. Слушайте, у вас, похоже, ещё и подагра!

– С ногой какой год маюсь, – признался Николай.

– А чего же не лечите? – удивилась Татьяна Михайловна. – Я последний раз подагру встречала лет двадцать назад у одного древнего деревенского старичка. Эта болезнь давно и довольно легко лечится. Вы к врачу обращались?

– Обращался…

– И что?

– Ничего. Посмеялся только. Сказал, подагра – королевская болезнь, а я всю жизнь станочником на заводе работал…

– Что ж это за врач-то у вас там такой? – возмутилась Лопухина, с трудом не употребив матерный эпитет. – Кстати, знаете, почему подагра называется королевской болезнью?

– Нет.

– В Средние века только короли и их окружение ели много красного мяса и пили много красного вина. Простые люди не могли себе этого позволить, потому и не болели подагрой.

– По-королевски жрёшь, Коля! – Хмыкнул, ухмыляясь, Костя. – А мужики-то и не знают, думают, ты в своей деревне одними огурцами пробавляешься.

– Да ем, как все, – смущённо сказал Николай. – Вино так вообще почти не пью, разве что по праздникам немного.

– Не обращайте внимание, – похлопала его по руке Татьяна Михайловна. – Это прекрасно, что люди стали лучше питаться, и исчез дефицит продуктов. Во всём, конечно, мера нужна. Ну да ладно, не переживайте, мы вас и от подагры вылечим. Это – пустяки! Главное, что дочка вовремя доставила вас к нам. Ещё бы немного, и было бы поздно.

Кстати, вам надо будет в течение ближайших трёх-четырёх недель сделать такую же операцию ещё на двух сосудах. Мы исправили самый плохой и тем самым спасли вам жизнь. Но каждый из двух оставшихся проблемных сосудов в любой момент может спровоцировать новый инфаркт.  

– Так, может, прооперировать их прямо сейчас, пока я здесь?

– Нет, в нашем центре делают только срочные операции, необходимые для спасения жизни пациента, – пояснила Татьяна Михайловна. – Все плановые операции проводятся только в московских клиниках. Им на эти цели выделяют деньги из бюджета и гранты. А в нашей больнице и на срочные операции порой средств и материалов не хватает. В точно таком же положении находятся и прочие подмосковные кардиоцентры: в Егорьевске, Подольске, Мытищах и Красногорске. Мы просто физически не можем поставить одному человеку более одного стента и тем самым лишить шанса на спасение других больных. У нас нет денег даже на обычную зелёнку и бинты, не говоря уже о необходимых больным после операции лекарствах. Я каждое утро перед работой сначала захожу в аптеку, расположенную у входа на территорию больницы, и покупаю таблетки. Самые дешёвые, но не менее эффективные, чем дорогие импортные аналоги. Делаю я это не ради вас и не по доброте душевной, а ради себя. Не хочу, чтобы мои пациенты умирали из-за того, что в больнице нет необходимых лекарств. И так поступаю не только я. Сегодня, например, в соседнюю кассу в аптеке стоял врач из хирургического отделения. У него назначено на утро несколько операций, а снабженцы закупили вместо взрослых катетеров детские. А в Москве всё есть, и аппаратура качественней. Правда, и операция стоит очень дорого…

– А если мы сами всё купим: и стенты, и прочее? – с надеждой спросил Николай. – И ваш хирург сделает мне плановую операцию. От Луховиц до Коломны всего полчаса езды, а до Москвы – почти три, и это еще, если в пробку не попадёшь. 

– Ну, попробуйте поговорить с хирургом, – с сомнением произнесла Лопухина. – Но вряд ли он согласится. Кто сейчас захочет рисковать своим местом, нарушая установку начальства отправлять всех на плановые операции в Москву? Вот разве только вы упадёте на улице, разыграв начало инфаркта, прохожие вызовут «Скорую», и та доставит вас к нам…

Однако вряд ли вам удастся обмануть врача в Приёмном покое. К тому же, даже в случае удачи, вам прооперируют только один сосуд, а нужно два. Лучше я дам вам завтра адреса московских клиник, пусть ваша дочь созвонится с ними, узнает условия. Может, вам повезёт, и вы попадёте в какую-нибудь благотворительную программу, и тогда вам всё сделают бесплатно. И не тяните с этим, сосуды ваши в очень плохом состоянии.

– Сосуды в очень плохом состоянии, – покорно повторил Николай.

– Ну, теперь посмотрим ваши анализы, – Татьяна Михайловна пересела на койку Константина. – Не очень-то они радуют. Вам надо бы прокапать несколько капельниц, да вот проблема: у нас таких нет, да и физраствор кончился. Что будем делать?

– Напишите название, чего надо, – с деланной улыбкой сказал Костя. – Через полчаса дочка всё привезёт.

– Лучше дайте мне её телефонный номер, я ей СМС пошлю, чтобы ничего не перепутала.

Потом Татьяна Михайловна писала моей жене, какие таблетки надо купить и привезти, и слала СМС дочке деда Лёши…

 

 

Костя

 

Заядлый матерщинник Костя почти двое суток пролежал в луховицкой больнице, прежде чем там поняли, что у него не просто высокое давление, не желающее спадать, а развивающийся инфаркт. Как только до врачей это дошло, Костю тут же на «Скорой» доставили в Коломну и положили на операционный стол. И вот теперь он лежит в нашей палате №8 на правой койке у окна и жизнерадостно орёт, отвечая на звонки сотового телефона:

– Смольный на проводе! Что делаю? Лежу, а что же ещё тут делать?

Костя ныне – весьма уважаемый глава рабочей династии. Его отец работал на луховицком авиазаводе, сам Костя и его жена отдали заводу всю жизнь, двое их сыновей тоже пошли по стопам деда и отца, и подрастающий внук, отдавая должное смартфонам и планшетам, пока видит своё будущее только в цехах авиазавода. И только дочка Кости умудрилась откосить от семейной традиции, устроившись на работу в один из отделов луховицкой Администрации.

Учитывая столь многочисленный состав семьи, телефон у Кости звонил часто, и шутка про «Смольный» вскоре начала надоедать всем, в том числе и тому, кто её неизменно повторял. Кроме родственников Косте звонила и масса друзей. Он оказался очень талантливым и востребованным механиком. Мог починить, что угодно, от велосипеда до навороченной иномарки.

– А меня с самого детства тянуло к технике, – рассказывал он. – Я ещё в школу не ходил, а уже помогал отцу ремонтировать мотоцикл.

– Слышь, Кость, когда выйдем отсюда, посмотришь мой мотоблок? – спросил Николай. – Чего-то не хочет заводиться, зараза!

– Импортный, что ль?

– Импортный.

– Они ж, сволочи, специально ставят там пластиковую детальку, которая через год работы обязательно ломается. А запчасти фирма-изготовитель в Россию поставлять отказывается. Смекаешь?

– Смекаю, запчасти поставлять отказывается, – покорно согласился Николай. – Сезон всего и проработал мотоблок…

– А на кой ты его брал? Пришёл бы ко мне, я б тебе сделал. Я столько этих мотоблоков и мини-тракторов понаделал – все окрестные деревни и сёла обеспечил. По собственной конструкции! И никто пока не жаловался.

– Да мне его дочка с зятем подарили, – с досадой ответил Николай. – Так починишь?

– Привози, – флегматично произнёс Костя. – Не ты первый, не ты последний. У меня дружбан один на заводе этих деталек уже не один десяток выточил. Мой ученик, между прочим.

– А из чего ты трактора делаешь? – спросил вдруг дед Лёша.

– Из подручных материалов, – усмехнулся Костя.

– Из каких это?

– Завод же рядом! – снисходительно пояснил Костя. – Там новейшие самолёты делают, а уж мотоблок или мини-трактор сварганить – раз плюнуть! Все необходимые материалы имеются.

– Но ведь авиазавод – военный объект! – Всё ещё не мог поверить Лёша. – Там же охрана.

Николай с Костей дружно рассмеялись.

– Конечно, там охрана, – согласился Костя. – Вышки и забор высокий. А в заборе кое-где есть дыры или подкопы. А у охранников глаз на затылке нет.

Я ещё тогда, когда пацаном на завод пришёл, несколько лазов наружу узнал. Потому что в СССР было много праздников, главные из которых – аванс и зарплата. А праздники принято отмечать. Вот меня и посылали за «горючим» как самого молодого и шустрого. Мужики со всего цеха скидывались, давали мне мешок, и мы вдвоём с напарником шли к лазу в стене. Напарник следил за охранником и подавал мне знак, когда тот смотрел в другую сторону. Я быстренько в этот момент лез в дыру. Либо наружу, либо уже назад, стараясь не звенеть мешком с бутылками вина, купленными в ближайшем сельпо. Правда, продавщицы быстро скумекали, как на нас выполнить план, и стали вместо дешёвого вина завозить в магазины сначала водку, а потом коньяк и литровые бутыли кубинского рома. Пришлось перейти на местное сырьё. В некоторых устройствах в самолёте применяется спирт. Вот его и начали потихоньку сливать и употреблять. Кто-то из заводского начальства даже предлагал добавлять в этот спирт какое-то вещество, чтобы того, кто выпьет, тут же вывернуло наизнанку. Но с этим решительно не согласился представитель заказчика.

– Что если во время полёта случится утечка? – спросил он. – Лётчик надышится испарениями вашей гадости и начнёт блевать! И сам может погибнуть, и самолёт погубит.

Так ничего и не решили. Так что, Лёша, и тогда, и сейчас: всё, что мне надо, я с завода вынесу.

 

 

Кукурузина

 

– Что, Кость, надо чего? – спросил Николай.

– Да вот, «утку» эту чёртову достать не могу, – шаря под кроватью, прохрипел Константин. – Выскальзывает, зараза! После этих капельниц никакие мочегонные не нужны.

Николай подошёл к нему, достал из-под кровати сосуд из толстого зеленоватого стекла и взвесил его на здоровой руке.

– Да, тяжёлая штука. Может, тебе лучше мою посудину взять? Мне она ни к чему.

Николай вернулся к своей кровати и достал пластиковую бутыль, по форме напоминающую ёмкость из-под тосола.

– Вот, держи. Лёгкая, не то, что твоя. Отверстие, правда, чуть уже, чем у «утки». Примерься, не маловато ли для тебя?

– В самый раз. Я ж не Валера Кузин.

Костя с довольным видом зажурчал.

– Ты не Валера Кузин, – эхом откликнулся Николай. – А кто это?

– Я с ним одно время вместе работал, лет сорок назад. Частушку про него тогда пели:

 

Не ходите, девки, замуж

За Валеру Кузина.

У Валеры Кузина

Большая кукурузина!

 

– Большая кукурузина, – привычно продублировал слова собеседника Николай. – Но то, вроде, про Ивана пели…

– У нас был Валера, – пояснил Костя. – Вот частушку и переделали.

– Что, действительно большая была? – заинтересовался дед Лёша.

Костя подвесил потяжелевший сосуд за ручку на спинку стула, чтобы не шарить в случае надобности под кроватью, и удовлетворённый откинулся на подушку.

– Почти у коленок болталась, – хмыкнул он. – Не повезло мужику…

– Не повезло мужику, – откликнулся Николай.

– А почему? – спросил дед Лёша. – Девки, небось, табуном бегали…

– Бегали, – охотно согласился Костя. – А толку? Встретил я его недавно. В одной палате лежали в Луховицах, пока меня сюда, в Коломну, не перевели. Один этот Валера Кузин живёт, ни семьи, ни детей, ни внуков – никого нет! Не то что девки, но и бабы как увидят его «дуру», сразу убегают. Нет, любопытные шалавы, конечно, к нему в койку набивались, но и они встречаться второй раз уже отказывались. Так и «кукует» мужик в одиночестве…

– Так и кукует в одиночестве, – посочувствовал Николай.

– Да если б дело только в бабах было! – воскликнул неожиданно Костя. – Те же трусы ему приходится по заказу шить. Семейные-то давно не выпускают!

– Семейные давно не выпускают, – подтвердил Николай.

– А сколько обычных для нас радостей мимо него прошло! – Не унимался Костя. – С этой болтающейся меж ног «дурой» Кузин даже бегать не может – мешает! Значит, детские игры, коньки и лыжи не для него. Про плавание уж и говорить нечего.

– Да, – согласился Николай. – Про плавание и говорить нечего.

– Но самое главное неудобство – туалет! – провозгласил Костя. – Это у себя в деревне Валера сделал сортир под себя. А в городе как ему быть, если приспичит по большому? На работе там или в той же больнице. «Дура» его в унитаз не вмещается, и наружу её выставлять тоже опасно – ну как моча пойдёт? Ведь, не удержишь!

– Не удержишь, – согласился Николай.

– Вот и в луховицкой больнице врач увидал, как Валера мучается, пытаясь одновременно использовать «судно» и «утку», и предложил ему сделать операцию. Привести размеры его «дуры» к нормальной величине.

– И что, согласился? – не удержался от вопроса дед Лёша, с неподдельным интересом слушавший рассказ Кости.

– Нет, отказался. Вот если б ранее, сказал, а теперь-то, на седьмом десятке, зачем?

– Да, – донеслось «эхо» от Николая. – На седьмом десятке зачем?

И мы все погрузились в размышления. Видимо, о том, как нам повезло в отличие от Валеры Кузина.

  

 

Дед Лёша

 

Дед Лёша и сейчас в свои восемьдесят лет выглядит богатырём: высокий, с мощным торсом и сильными руками. Бритая наголо голова плавно переходит в широкие плечи, образуя некую «головогрудь». Зад тоже внушает уважение своими габаритами, но при этом таз всё же уже плеч. И вся эта «конструкция» уверенно и прямо держится на паре крепких ног.

Свои недуги Лёша переносил с огромным трудом. Всю свою долгую жизнь он никогда ничем не болел. И лишь последние два года его богатырский организм стал сдавать. Сначала неожиданно скрутил геморрой. И это было бы вполне естественно ранее – Лёша всю жизнь провёл за баранкой автомобиля. Но теперь, когда он уже давно неработающий пенсионер? С какой стати? Как бы там ни было, геморрой Лёша вроде бы залечил, по крайней мере тот перестал себя проявлять.

Следующей напастью стало резкое ослабление зрения. Пришлось заменить в клинике сначала хрусталик одного глаза, а через некоторое время – второго. И как-то так получилось, что искусственные хрусталики оказались разного размера, и теперь, когда Лёша смотрит на тебя, понимаешь, что у него один глаз больше другого. Однако на качестве зрения данное обстоятельство никак не сказывается, что несколько осложнило жизнь Лёшиной жены.

– Представляете, – как-то пожаловалась она нам. – Раньше, даже в очках, он ничего не замечал, и я жила спокойно. А теперь он видит всё и постоянно мне тычет: здесь пыль не так вытерта, там какая-то бумажка валяется... Замучил! А у меня ноги больные, лишний шаг ступить трудно. И чего ты мне звонишь каждый час? – спросила старушка Лёшу. – Я от каждого твоего звонка сама чуть инфаркт не получаю: думаю, что с тобой ещё что-то случилось. Чего ты мне названиваешь? У тебя же всё есть, дочка продукты каждый день возит, нужные лекарства – тоже. Зачем ты меня сегодня вызвал? Думаешь, мне с моими ногами легко сюда добираться да ещё на третий этаж карабкаться?

Дед Лёша только довольно улыбался и ничего жене не отвечал. При ней он будто забывал о своих болячках. Или они забывали о нём, переставали его мучить.

Но не будем забегать вперёд. После геморроя и ослабления зрения о себе заявила простата, вылечить которую врачам не удалось. И вот, наконец, мы добрались до недуга, из-за которого дед Лёша из своего дома в Воскресенске попал в палату №8 Коломенского кардиоцентра.  

– Сидели с женой на диване и смотрели телевизор, – рассказал он. – Внезапно мне стало трудно дышать, жена вызвала «Скорую», и та немедленно доставила меня сюда, в Коломну.  Сразу же сделали операцию, и вот я здесь.

Так получилось, что лекарства от инфаркта спровоцировали обострение геморроя! И вскоре дед Лёша лёг и начал крутиться с боку на бок на койке, громко стонать и чуть не плакать, как ребёнок. Потом опять сел и взял с тумбочки пластиковую крышечку от бутылки с водой. В таких крышечках медсестра трижды в день приносила каждому из нас назначенные доктором лекарства.

– Таблетки! – с явным отвращением произнёс дед Лёша и проглотил сразу всю горсть пилюль. – Одно лечат, другое калечат.

Вот в Азии я видел, как местные мужики змей ловят. Есть там такая маленькая и жутко ядовитая змейка, название которой в переводе на русский язык означает «голова-хвост» или что-то похожее, я уже сейчас точно не помню. У неё очень трудно на глаз определить, где голова, а где хвост – уж очень они похожи.

Так вот, поймав эту тварь, змеелов загоняет её в обычную стеклянную бутылку, затыкает горлышко и оставляет на солнце. За несколько дней на жарком азиатском солнце змея высыхает, как мумия. Змеелов везёт эту бутылку в город и продаёт на базаре за очень большие деньги. Потому что лекарство, приготовленное из таких высушенных змей, лечит чуть ли не все болезни, особенно – бесплодие у женщин.

Змею измельчают в порошок, добавляют его в муку, пекут хлеб или пироги, которые и дают больным. В похлёбку ещё добавляют в качестве приправы. И люди выздоравливают! А я эти проклятые таблетки пью уже который день, а толку нет, зато геморрой вот опять мучить начал…

– А ты напиши своим азиатским друзьям, – посоветовал Костя. – Пусть пришлют тебе такую бутылку со змеёй.

– Поздно, – сокрушённо покачал лысой головой дед Лёша. – Раньше я просто подходил к проводнику поезда «Москва – Ташкент» и отправлял с ним посылочку, а там его уже встречали мои друзья. Или сам у него получал подарок из Узбекистана. А теперь никто из проводников связываться с такими посылками не хочет. Запугали их очень из-за наркотиков и террористов. Так на границе проверяют, что никто и не пытается что-либо спрятать. А уж когда нескольких посадили за контрабанду наркотиков, то и вовсе никто слышать о передаче посылок не хочет. И ведь не знали те, кого посадили, что наркотики везут. Их же внутри фруктов и орехов спрятали! Так скорлупки, говорят, склеили, что и не догадаешься. А как доказать, что ты не знал про наркотики? А если не наркотики, а бомбу подсунут под видом дыни какие-нибудь террористы? Да ещё взорвут её вместе с твоим вагоном и тобою! Нет, никто из проводников сейчас никаких посылок передавать не берётся, ни за какие деньги…

– А по почте?

– Почта таких посылок не принимает. Да я ею и не пользовался никогда – разве что письма слал. А сейчас зачем что-то писать, если у всех сотовые телефоны есть? Ох, и больно же! Ой, мамочка! – необычным для него тонким голоском подвывал Лёша. – Да что же это такое? Когда ж оно кончится? А почему в такие моменты зовут маму? – вдруг спросил он.

– А кто ж ещё пожалеет, если не мама? – ответил я.

– Кто ж пожалеет, если не мама? – поддержал меня Николай.

– Да? – неуверенно промолвил дед Лёша и как-то странно посмотрел на нас.

Между прочим, за всё время нашего совместного проживания в палате №8 он рассказывал нам о многих событиях в своей долгой жизни, а вот о родителях не сообщил ничего. Мельком упомянул пару раз об отце, но вот о матери не сказал ни слова. В день знакомства Николай спросил его, откуда он родом, потому что в речи деда Лёши явно слышался какой-то странный акцент.

– Не знаю, – кратко ответил Лёша и поспешил сменить тему.

 

 

Диля

 

Утром в палату вошла санитарка, чтобы сделать влажную уборку: помыть пол, вытереть пыль с мебели. Она оказалась узбечкой, лет сорока – пятидесяти. Дед Лёша что-то сказал ей, та ответила, завязался диалог, из которого мы поняли только три слова: Бухара, Ташкент и самосвал. Когда санитарка ушла, я спросил Лёшу, откуда он знает узбекский язык?

– Перед самой войной мы с отцом переехали из Запорожья в Ташкент, – ответил тот.

Я удивился двум вещам: во-первых, выходит, Лёша всё же знал, откуда он родом, а во-вторых, учитывая его возраст (восемьдесят лет), тот перед войной должен был быть совсем маленьким ребёнком и, следовательно, очень зависеть от матери. Почему же он говорит только об отце? Но я не успел задать свои вопросы, так как дед Лёша вдруг очень возбудился, даже встал с кровати и с явным возмущением выдал такую речь:

– Вы знаете, что узбеки во время войны приняли в свои семьи десятки детей, эвакуированных из России, Украины и Белоруссии? Растили их наравне со своими, кормили, одевали, ни одного не бросили погибать от голода и холода. А ведь им и самим в то время жилось нелегко! И вот теперь, когда узбеки приезжают за помощью сюда, в Россию, их здесь презирают и обзывают «чурками»! Вот Диля, например, что сейчас тут была. Она окончила институт в Бухаре, работала журналистом, а теперь вынуждена днём мыть полы в коломенской больнице, а вечером подрабатывать судомойкой в каком-то кафе. Муж её работает на стройке шофёром самосвала. Почти все заработанные деньги они отсылают домой на содержание родителей и троих детей. Работают, между прочим, каждый день, без праздников и выходных, как какие-то бесправные рабы! А если будут возмущаться, их немедленно уволят, ведь на их место легко найти других таких же гастарбайтеров. Вот такая «благодарность» за помощь беженцам во время войны…

– Ты, Лёша, как говорил Райкин, «в принципе – прав, но по существу – глубоко ошибаешься», – не выдержал я, в то время как остальные молчали, отводя глаза. – Не надо упрекать русских в неблагодарности. Мы вбухали в эти азиатские испокон веков нищие земли и народы миллиарды рублей и труд миллионов наших людей. И в царское время, и в советское. Особенно во времена СССР все эти республики буквально сидели на нашей шее. Мы дали им всё, что имели сами: всеобщее образование, бесплатную медицину, построили города и промышленные предприятия, оросили пустынные земли, уровняли в правах со всеми гражданами Советского Союза!

– Чепуха! – рявкнул Лёша. – Во времена СССР все работали, все строили каналы и заводы, не только русские.

– Все строили, – подтвердил Николай.

– Конечно, работали все, – согласился я. – Но на чьи деньги? Кто оплачивал материалы, механизмы, труд инженеров и рабочих?

– Что, одни русские что ли? – набычился Лёша. – Узбеки, киргизы и казахи тоже работали!

– Разве я спорю? Работали, конечно, но их труд давал в общий союзный бюджет весьма малую долю в сравнении с Россией. А почему же, по-твоему, все эти народы и их ныне самостоятельные республики враз обнищали, как только вышли из состава СССР и выгнали со своей территории сотни тысяч русских? Заметь – именно они, узбеки, казахи, киргизы и прочие, «освободившиеся от русского гнёта и эксплуатации», как они говорят, выгнали русских, а мы их принимаем, даём работу и не гоним вон из России! Так кто же на самом деле проявляет явную неблагодарность? Вот эта Диля, о которой ты так страстно печёшься, почему она приехала на заработки в Россию? Да ещё с мужем? В свободном от русских Узбекистане не нужны журналисты и шофера? Там перестали выходить газеты и остановились стройки? Говорят, сейчас в России миллионы гастарбайтеров из бывших советских республик. Не мы же, русские, к ним едем, а они к нам! Так кто же кого кормил, одевал и содержал?

– Ну, может быть, в чём-то ты и прав, – сбавил тон дед Лёша. – Но обидно за тех узбекских женщин, которые приняли во время войны русских детей, а теперь их здесь презрительно зовут «чурками»…

– Конечно, обидно, – согласился я. – Но тех ли женщин так зовут? Я уверен, те узбекские женщины и мужчины никогда не покидали свои дома в поисках лучшей доли на чужбине. Они жили, работали и умирали на своей родине. На таких людях, как говорится, земля держится, они – соль земли! Их всегда и везде уважали и будут уважать. Презирают тех, кто, как перекати-поле, постоянно ищет лучшей доли, легко меняя родину на чужбину. Такие и среди русских встречаются, таких и у нас не любят. А раз не уважают своих «искателей лёгкой жизни», то с какой стати уважать чужих? Ты у себя построй лучшую жизнь, вот тогда тебя будет за что уважать, и вряд ли у кого язык повернётся обозвать «чуркой» или ещё как. Ну, за что мне уважать эту Дилю? Ты видел, как она работает?

– Хорошо работает, старательно, – вскинув голову, ответил Лёша. – И пол помыла, и пыль протёрла.

– Хорошо, говоришь? Да, она и пол помыла, и пыль протёрла. И работала в резиновых перчатках. А ты заметил, что твоя Диля руками в этих же перчатках и половую тряпку отжимала в ведре и расправляла на полу, чтобы надеть на швабру, и тряпку макала в ёмкость с водой или дезинфицирующим раствором, чтобы пыль стереть с ваших тумбочек и розеток с выключателями? Я ей свою тумбочку протирать не дал, у меня на ней, как и у вас, посуда стоит и таблетки лежат. И как мне после такой «гигиенической» уборки называть эту Дилю?

– А ведь она и мои тарелки этими же перчатками брала, – ошеломлённо выдохнул Костя. – Вот ведь…

И он выдал длинный многословный матерный аналог слова «чурка».

 

 

Проблема стула

 

– Поднимите руку, кто уже три и более дня не ходил в туалет по большому? – закончив обход нашей палаты, вдруг спросила Татьяна Михайловна.

Чуть поколебавшись, я поднял руку. Публично обсуждать столь интимную вещь мне было неудобно, тем более, что до неожиданного вопроса Лопухиной я вообще отсутствие стула и за проблему-то не считал. За более чем полвека своей сознательной жизни мне трижды довелось полежать в больнице. И каждый раз в первую неделю нахождения в палате, я тоже не рвался в туалет, чтобы облегчить свой кишечник. У меня просто не возникало такого желания, и я считал, что всё в порядке. Раз организм сам не хочет, то и проблемы нет.

– Вечером получите двойную дозу магнезии, – безапелляционно заявила мне Татьяна Михайловна.

– Зачем? Если б я хотел, но не мог, это – одно. Но мне же просто не хочется…

– Ваше желание тут не при чём, – решительно отмела мои робкие возражения Лопухина. – Кишечник надо очищать регулярно, иначе кал окаменеет, и у вас начнутся новые серьёзные проблемы. Вы знаете, что под конец жизни в организме некоторых людей скапливается до двадцати пяти килограммов каловых масс?

– До двадцати пяти килограмм скапливается, – эхом откликнулся Николай, поражённо глядя на меня.

– Словом, я дам указание медсестре насчёт магнезии для вас, – решительно закончила прения Татьяна Михайловна и вышла из палаты.

Откровенно говоря, мне решительно не хотелось мучить свой организм ударной дозой слабительного. Тем более, на ночь. Я страстно возжелал, чтобы до вечера всё произошло естественным путём. Но день шёл, а мой кишечник по-прежнему не выказывал ни малейшего желания к опорожнению. Идти же в туалет, чтобы тужиться там в попытках хоть что-то выдавить из себя, после недавнего инфаркта мне было категорически противопоказано. Не хватало ещё сдохнуть прямо на толчке!

Вечером дежурная медсестра принесла две ампулы магнезии и проследила за тем, чтобы я полностью выпил их содержимое.  С неприятным предчувствием и мерзким послевкусием во рту, я лёг спать. Ночь прошла спокойно. И день тоже! Тут уже я сам забеспокоился. Ведь выпил двойную порцию слабительного, а результата нет. Вечером, отбросив стеснительность, я объяснил ситуацию дежурной медсестре и попросил дать мне тройную порцию магнезии. Что б уж наверняка! Та пожала плечами и принесла три ампулы.

Ночь опять прошла спокойно. Первая половина дня тоже. И вдруг, во время обеда, я почувствовал, что пора срочно бежать в туалет. Началось! Конечно, бежать после операции я не мог, но доковылять успел. И кабинка оказалась свободна. Когда процесс пошёл, я испытал чувство, близкое к кайфу. Но он всё шёл и не прекращался. Невольно я вспомнил слова Фаины Раневской: «Сколько же в человеке говна!». Наконец извержение закончилось, и я с изумлением увидел в унитазе серую пирамиду, не достающую своей вершиной до сидушки буквально нескольких миллиметров.

Лёгкий, как пёрышко, я вернулся в палату и доел обед. А через полчаса вновь поспешил в туалет. На этот раз «порция» оказалась чуть меньше. В палату я вернулся уже без чувства прежней лёгкости, и даже испытывая некоторую усталость. И через час разбушевавшийся кишечник вновь направил меня по известному маршруту. На этот раз объёмы извергнутого оказались в пределах нормы, но общее количество явно превышало всё, что я успел съесть за время нахождения в больнице. Новые позывы я успешно подавил, а в последующие дни мой «стул» пришёл в норму. Вернувшись из больницы домой, я встал на весы. За полторы недели мой вес уменьшился на пять килограмм! Понятно, что серьёзную роль в этом сыграли болезнь и больничная еда, но, уверен, и ударная доза магнезии внесла свою лепту, освободив мой организм от застрявших в нём ранее каловых камней. Может тем, кто в желании похудеть мучает себя различными диетами, просто нужно регулярно попринимать магнезию?

 

 

Вот как люди умеют…

 

– Чуть ли не каждый год нам в колхоз пригоняли новую технику, – сказал Николай. – Просто заставляли брать! А у нас старая ещё вполне на ходу была. Зимой в ангарах хранилась, на дожде и снегу, как у других, не ржавела. Ан нет: раз запланировано, старую технику списать, новую принять! Прямо сердце кровью обливалось, когда приходилось трактора и комбайны в старые силосные ямы загонять и засыпать землёй.

Потом уже, когда колхозы распустили, знающие люди эти захоронения раскопали и сдали технику на металлолом. Тем и жили…

– Да что там ржавые трактора! – как обычно перемежая свою речь матерными дополнениями и определениями, цитировать которые я не буду, вклинился в разговор Костя. – Помнишь, Коля, у нас на заводе памятник обновили? Тот, у которого все торжественные мероприятия проводят. Старый самолёт заменили на новый истребитель.

– Конечно, – откликнулся Николай. – Старый истребитель заменили новым.

– Так вот, самолёт тот, который с пьедестала сняли, отвезли в ближайший лесок и оставили на полянке, которую не видно с дороги. Неделю или две он там простоял, я сейчас точно не помню. Жители окрестных деревень, конечно, что смогли с него сняли. А потом Петрович из Дирекции, заваривший всю эту кашу с обновлением памятника, пригнал на ту полянку грузовик с компрессором. Мужики, не бесплатно, конечно, порезали тот самолёт на куски, погрузили в грузовик, и находчивый начальничек сдал свою добычу в пункт приёма цветных металлов. Истребители-то не из чугуна делают!

Дом трёхэтажный Петрович после этого отгрохал и крутые тачки купил себе и жене. И ведь вором или мошенником его не назовёшь! Во как люди умеют…

– Да, во как люди умеют, – осуждающе покачал головой Николай. – А ты-то, Костя, откуда про всё это знаешь?

– Так я того Петровича всю жизнь знаю! Мы с ним почти соседи – его дом через два от моего. Да и на заводе сталкивались. Я когда после армии на завод вернулся, Петрович у нас в цеху освобождённым парторгом был. Мы его редко видели, пока он не начал крутить шашни с нашей табельщицей. Грудастая такая деваха была, Зинка-Сиська её звали. Вот Петрович и повадился к ней в табельную чуть ли не каждый день нырять. В парткоме его ищут, секретарше начальника цеха звонят, а та ничего ответить не может, и сотовых телефонов тогда не было.

– Сотовых тогда не было, – кивнул Николай.

– Ну и придумал Петрович для начальства своего отмазку, что дисциплину и качество труда у нас в цеху хочет поднять на должный уровень, а потому после посещения Зинки обязательно пёрся в цех и к кому-нибудь из рабочих придирался. Особенно почему-то меня любил воспитывать. Ну и однажды, когда Петрович вновь ко мне прибодался из-за какой-то ерунды, я разозлился и решил ему отомстить.

А у Петровича этого жена страсть какая ревнивая была! Поэтому, чтобы не нарываться, тот после шашней с Зинкой обязательно мылся в нашей цеховой душевой. Избавлялся от Зинкиных ароматов, запаха духов там и прочего. А с мылом в то время, помнишь, Коля, чего-то перебои начались?

– Да, были перебои с мылом, – подтвердил Николай. – Нам стали выдавать вместо кусков «Хозяйственного» так называемое «жидкое мыло».

– Вот-вот! – Костя поправил подушку в бесполезной попытке устроиться поудобнее. – А этот Петрович был кабан ещё тот! Ему, чтобы хорошо себя отмыть, мыла много надо, и черпал он его, не экономя. Когда я увидел, что Петрович нырнул в табельную к Зинке, то пошёл в душевую и заменил «жидкое мыло» солидолом. Они, если не приглядываться, почти одинаковы по цвету и консистенции.

– Точно! – подтвердил Николай. – Почти одинаковы.

– И вот Петрович, как обычно, пошёл в душ, разделся, включил воду и начал «намыливать» голову. Всё черпает полной горстью из ёмкости и трёт, трёт голову, а пены нет! Мы с мужиками тайком наблюдали всё это из раздевалки. Петрович злился, не понимал, что происходит, а солидол с головы по всему телу потёк. Мы вскоре не выдержали и заржали в голос.

Солидол без мыла не смоешь, а кто Петровичу-то мыло подаст? К тому же я его спрятал. Петрович ревёт, как медведь, матерится, грозит, ну мы и сбежали от греха из душевой. Он выскакивает в цех, а все спокойно трудятся, вроде как никто и не покидал своё рабочее место. Скандал был жуткий, но никто меня не выдал.

 

 

Тайный город

 

– Вёз я однажды груз по новому для меня маршруту, – начал очередное воспоминание дед Лёша, плотно отужинав, помыв посуду и прочно угнездившись на своей кровати. – А кругом голая степь, можно сказать – пустыня. Дорог никаких нет, карт тоже. Оно тогда для азиатских республик было обычным делом. Мне только сказали: «Держись линии электропередачи, она тебя, куда надо, приведёт. До города доберёшься, а там спросишь любого встречного, как проехать».

Ну, делать нечего, поехал вдоль столбов с проводами. Жара, солнце слепит. К вечеру подъезжаю, наконец, к городу. А на въезде шлагбаум и солдаты с автоматами.

– Пропуск давай! – говорит мне сержант.

– Какой ещё пропуск? – спрашиваю. – Я груз привёз.

Даю ему документы, накладную, а тот их не берёт, пропуск требует. Тут из будки на шум лейтенант вышел, бумаги мои посмотрел, хмыкнул и говорит:

– Ты, паренёк, не туда заехал. Сержант, покараульте его, пойду позвоню полковнику.

И ушёл в свою будку. А солдатики меня быстро от машины оттёрли и смотрят на меня с подозрением. Я хоть и здоровый был парень, сами видите, а и они ни в росте, ни по телосложению мне не уступали. А это, я вам скажу, редкость в охранных войсках, тем более в Средней Азии.

Вскоре к блокпосту подкатил армейский «козлик», из него вышел хмурый полковник, взял у подбежавшего лейтенанта мои бумаги, просмотрел их очень внимательно в свете прожекторов, освещавших шлагбаум и часть дороги перед ним.

– Запретный знак у развилки видели? – спрашивает меня.

– Какой развилки? – удивился я. Взаправду удивился, потому как никакой развилки и знака не заметил. Видать, отвлёкся на что-то или задумался, вот и проглядел. – Ехал вдоль высоковольтной линии, как велели, она сюда и привела.

– В сорока пяти километрах отсюда линия раздваивается, – сказал полковник. – Возвращайтесь к развилке и поезжайте по нужному вам направлению. Здесь не тот город, что вам нужен.

– Куда ж поеду, на ночь глядя? – взмолился я. – Сумерки уже, скоро и столбов видно не будет. Да и горючего мне теперь не хватит! Позвольте, товарищ полковник, переночевать в вашем городе и утром там заправить машину.

Полковник долго молчал, испытующе глядя на меня, а потом недовольным тоном сказал:

– Хорошо. Отгоните машину с дороги в сторонку, чтобы не мешала проезду. Я устрою вас на ночь в нашей гостинице. Там же поужинаете и позавтракаете. Никуда из гостиницы не отлучайтесь. А утром немедленно отправляйтесь к месту назначения. Бензином вас снабдим. Всё ясно?

– Так точно, товарищ полковник! Спасибо!

Обрадовался я. Потом спохватился:

– Но как же я оставлю здесь машину с грузом? За городом, да ещё в стороне от дороги, в кромешной темноте! Утром ни груза, ни машины не найду…

– Не беспокойтесь, – ответил, как-то странно усмехнувшись, полковник. – В нашем городе воров нет. И милиции нет. Ну, а если утром вы обнаружите, что что-то пропало, сообщите мне. Всё вернут в целости и сохранности.

Я, конечно, не очень-то ему поверил, но куда было деваться? Бензин у меня действительно был на исходе, так что уехать я не мог. Ночевать в кабине и тем самым продемонстрировать моё недоверие полковнику? А если тот обидится? Где я тогда возьму бензин? Да и какой смысл? Если захотят ограбить, что я сделаю в одиночку? Меня и искать-то в этих местах никто не будет. Я отогнал машину с дороги и сел в полковничий «козлик».

Вечером тот городок показался мне странным, но я не смог понять – чем? А вот утром, когда я разглядел его получше, он вообще оказался чужим. Не наш это был город: не российский и не азиатский. Очень чистые прямые улицы с одинаковыми одноэтажными домиками из кирпича, окружёнными зелёными палисадниками и огородами. Тут не было ни русских изб, ни азиатских строений. Заборчики вокруг домов низкие – чисто границы участков обозначают, защитой от воров и чужих нескромных взглядов служить не могут. Я уже к тому времени по многим городам и посёлкам поездил, но нигде ничего подобного не видел.

А вот гостиница, где я провёл ночь, была двухэтажной. И совершенно пустой! Я спал один в двухместном номере, на чистейшем белье. Предварительно, конечно, с наслаждением помывшись в гостиничном душе. Но ещё больше меня поразила столовая. Таких продуктов я даже в столичных магазинах той республики не видел. А в этом странном городке, как я убедился утром, они продавались совершенно свободно и по удивительно низким ценам! То же самое касалось и промтоваров. Я по пути из города мельком заглянул в некоторые магазины, но особо любопытствовать мне не позволил пришедший за мной утром полковник. Он был один, почему-то без машины, и мы шли пешком.

– Что это за город? – спросил я у него.

– Считай, что он тебе приснился, – хмурясь, ответил тот. – Никогда и никому не рассказывай о том, что ты здесь был. Иначе до конца своих дней тебе придётся жить и работать в этом городе. Скажи своему начальству, что заблудился в степи, потому и опоздал. Или что машина сломалась – чинил до утра. Понял?

Я, конечно, решил, что он шутит, решил ему подыграть и начал плести, что с такой жратвой и комфортом в местной гостинице, не грех в этом городе и подзадержаться. И тут он мне объяснил, что город тот – эсэсовский! То есть, живут в нём бывшие эсэсовцы, попавшие во время войны к нам в плен. Они сами его и построили.

– Но я видел на улицах детей! – не поверил я. – Как это возможно?

– Так ведь в частях СС были и женщины, – криво усмехнулся полковник. – Амнистия и возврат в Германию им не светила, ни мужикам, ни бабам, так что они предпочли создать новые семьи здесь. Работают все старательно и аккуратно, по-немецки. Мужики в урановых шахтах, бабы – в обслуге. Подросших детей ждёт та же судьба. Бежать никто из них не пытается, хоть все и знают, что никто из жителей этого города никогда не выйдет за его пределы. Да и куда тут убежишь? Вокруг на сто с лишним километров – безводная пустыня или безжизненные горы. Понял теперь, почему ты не должен проговориться, что побывал здесь? Вякнешь кому-нибудь хоть слово и тут же окажешься в нашей урановой шахте. Навсегда!

– А как же люди, что меня видели? – спросил я, покрывшись, несмотря на наступающую жару, мурашками. – Солдаты на блокпосту, гостиничная обслуга…

– Не бойся, эти против меня не пойдут. Смысла нет.

– Как это? – не понял я. – Всегда найдётся стукач, карьерист или идейный.

– Туго до тебя доходит.

Полковник остановился, развернул меня к себе лицом и медленно, отчётливо выговаривая слова, повторил:

– Никто из жителей этого города никогда не выйдет за его пределы.

– И вы?

– Никто! Потому и жратва здесь любая, и комфорт, и медобслуживание соответствующие. Всё ещё хочешь, как ты выразился, подзадержаться?

Машина моя и груз оказались в целости и сохранности, бак заполнен бензином, так что я, попрощавшись с полковником, постарался от греха подальше поскорее убраться оттуда. И молчал об этом случае пятьдесят с лишним лет…

– А сейчас чего вдруг осмелел? – спросил Костя.

– Так ведь нет уже давно ни СССР, ни того полковника, что пожалел когда-то молодого шофёра, – глубоко вздохнув, ответил дед Лёша. – Но я всё равно вам даже название той азиатской республики не назову, и уж тем более не укажу место, где находился тот город. И не просите. Не осмелел я, а просто вот, наконец, выговорился, и стало легче…

Дед Лёша лёг и отвернулся к стене, давая понять, что продолжать разговор не намерен.

 

 

Надежда

 

Давление начало «шалить» у меня лет тридцать назад. Но кардинально скачки стали доставать приблизительно с 2008 года. Именно тогда я и начал бесконечные «походы» по врачам. Обошёл всех, кроме гинеколога и проктолога. Не раз сдал всевозможные анализы, делал УЗИ и кардиограммы. Вердикт врачей гласил: «Здоров, как бык! Хоть сейчас – в космос!».

А скачки давления становились всё чаще и масштабнее. Только в первые пять месяцев 2016 года пришлось пять раз вызывать «Скорую помощь». Опять начались походы по врачам, анализы, кардиограммы, дорогущие УЗИ сердца и МРТ. Не говоря уже о горстями глотаемых далеко не дешёвых таблетках. Но диагноза по-прежнему нет!

В марте 2017 года пройден очередной круг анализов, часть из которых почему-то можно сделать только за деньги. Кардиограмма вновь ничего криминального не показала. Диагноз кардиолога:

– Очевидно, вы реагируете на погоду. Меняется погода – скачет ваше давление. Медицина тут бессильна, поэтому просто научитесь с этим жить.

Восьмого апреля 2017 года где-то около одиннадцати часов дня меня на «Скорой» с инфарктом доставили в коломенский кардиоцентр и провели срочную операцию стентирования одного из сосудов сердца. А погода, что б её, в Коломне в тот день стояла хорошая…

Уже здесь, лёжа в палате №8 кардиологического отделения коломенской ЦРБ, я узнал удивительные вещи. Оказывается, больница города Луховицы забита жителями Зарайска. А вот коломенский кардиоцентр – больными из Луховиц, Воскресенска и иных окрестных поселений. Кого-то из них привезла в Коломну «Скорая», кто-то приехал сам по направлению врача! Это поразительно: коломенец может попасть в коломенский кардиоцентр только на «Скорой», когда у него уже в полную силу развивается инфаркт или инсульт. Ни один врач-кардиолог коломенской поликлиники никогда, ни при каких обстоятельствах не даст своему пациенту направление в коломенский кардиоцентр для обследования состояния сосудов сердца! Я знаю женщину, которая чуть не умерла прямо у двери врача-кардиолога. Ей заявили, что свободных мест в кардиоцентре нет!

– Я уже не дойду до дома, – заплакала несчастная. – Сделайте хоть что-нибудь…

Ей вызвали «Скорую» и отправили… нет, не в кардиоцентр, а в отделение общей терапии! Там быстро поняли, чей она пациент, и немедленно на каталке перевезли прямо в операционную кардиоцентра, где бедной женщине буквально спасли жизнь. Ещё бы немного, и та бы умерла от инфаркта.

Вот и меня последние восемь лет гоняли по всем врачам, заставили сделать массу анализов, потратить кучу денег на дорогостоящие лекарства и процедуры, но ни один из кардиологов (я был у нескольких, так как взять талончик на приём к кардиологу отнюдь не просто – очередь к ним расписана на две-четыре недели вперёд) не дал мне направление на обследование сосудов сердца в наш же, коломенский, кардиоцентр! Кто и зачем установил такие порядки?

Со мной в палате лежали двое больных из Луховиц, ещё один луховичанин каждый день приезжал на дневной стационар – сам так пожелал! Ещё двоих земляков из Луховиц мои соседи по палате увидели в общем коридоре и курилке. И это только мужчины! В женские палаты мы, естественно, не заглядывали. Я думаю, Коломна больше Луховиц, но мне за почти две недели нахождения в стационаре не встретилось ни одного знакомого лица. Конечно, все мои впечатления субъективны, никаких статистических исследований я не проводил, и, возможно, ошибаюсь в выводах. Но, как говорится, «что вижу – о том и пою».

Спасибо врачам – они спасли мне жизнь. Но предупредили, что имеются ещё пара проблемных сосудов, один из которых буквально пару процентов не дотягивает до критического состояния, при котором будет необходима операция. И как я узнаю, когда этот порог будет перейдён?

– Вы – наш клиент! – сказала мне при выписке из больницы Татьяна Михайловна Лопухина.

Я тогда её не понял. А теперь до меня дошло. Мне придётся жить с тикающей «часовой бомбой» в груди, не зная, когда она сработает. И надеяться, что «Скорая» успеет доставить меня в кардиоцентр, а там окажутся в наличии врачи и необходимые медицинские средства для операции. Много нас таких, кто живёт надеждой. Надежда всё же лучше безнадёжности…

 

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование