Пейзаж по имени Париж / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

«Из Парижска. Русские страницы». № 8 (2018 г.)

Сборник литературных произведений российских парижан

Сборник «Из Парижска. (Русские страницы)» выходит восьмой год. По словам главного редактора, «Всё шире становится круг авторов, в этом выпуске, как и в четырёх предыдущих, выступили ещё девять новых писателей. И хочется верить, что и читателей становится тоже больше. Содержание настолько разнообразно, что пришлось ввести новые рубрики. В первую очередь – для эссе Анатолия Вайнштейна. Прежде в Парижске ничего подобного не публиковалось. Может быть, не все осилят этот труд. Но те, кто дочитает до конца, обогатят свои знания и душу». Но не только эссе Анатолия Вайнштейн «В раю и в чёрных ботинках. Вариации на тему Гентского алтаря» обогатят знания читателей.

Это отличает и отрывки из романа Владимира Марамзина «Интерлюдия. Пейзаж по имени Париж». Автор наблюдателен и ироничен. «На моих глазах банковские клерки сменили пальто на короткие куртки, чтобы, кушая в полдень в ресторанчиках средней руки, никогда не слыхавших о вешалке, распинать их за собой на спинке стула». В.Марамзин живёт в Париже не первый год, он знает, о чем пишет. «Официантов в кафе перестали звать «гарсон» (то есть мальчик). Имя сохранилось, но исчезло обращение: «Эй, гарсон! Пару пива!». Со стоек 4 Интерлюдия «Пейзаж по имени Париж». Пропали варёные яйца в проволочных пирамидках, увенчанных солью. Это было характерно для столичных бистро и удобно –дешёвая и быстрая закуска, скажем, к пиву. Говорят, к ним придрался инспектор, напав пару раз на несвежие яйца. Исчезает привычка бросать мелкий мусор на пол перед стойкой. Это было неслучайное правило. За стойкой курили, и, чтоб в остатках кофе, вина или пива не плавали размокшие бычки, клиентов призывали скидывать их себе под ноги, где гарсон проходился каждый час мокрой шваброй. Но теперь в общественных местах уже не курят».

Опыт русских парижан, как, впрочем, и не только русских – бесценен. «Лучший способ незаметно пересечь свой квартал, где тебя знает каждая собака, – это проехать сквозь него на машине. Даже если откроешь окно и будешь махать рукой своим знакомым, они тебя никогда не увидят».

Жаль, что ограничения объёма не даёт возможность напечатать «Пейзаж по имени Париж» полностью. Здесь столько интересного! «Я стал свидетелем новых журнальных киосков и афишных тумб. Их одели в стекло и чугунные чёрные римские пилястры, увенчали имперскими пьедесталами. Тумбы стали достойны европейской столицы, и киоски им вторили. Стиль исключал недостойную мысль о побочной коммерческой цели искусства».

И грустно-романтического. «Париж стал стареть. Появились целые кварталы, где по улицам ходят одни старики – жить стали дольше, плодиться реже, хотя последнее время старая аристократия возмутилась и принялась патриотически рожать новых отпрысков. В богатых кварталах появились многодетные семьи и не редкостью стали большие фамильные внедорожники, из которых вываливает до шести ребятишек, мал мала меньше».

В. Марамзин рассказывает о многом, например, о том, что по обочине города пошёл трамвай с пожирателем сладкого тока на крыше, выкорчеванный, как считалось, навсегда из парижской мостовой сразу после войны. Богатые районы встали насмерть против трамвая, так что мэру всё не удаётся сомкнуть трамвайный круг, словно руки на шее Парижа. Или о том, что за последние годы многие бистро раскупили китайцы. Район совсем не китайский, внутри никакой китайщины ни в дизайне, ни в кухне, но хозяин, бармен и обслуга – натуральные азиаты с восточным прищуром. Вроде разницы нет, иные даже говорят по-французски, да только дух не тот, не парижский, и заходить туда не особенно хочется.

Все! Надо остановится. Нельзя же цитировать так много. «И вдруг, на моих глазах, весь Париж оделся рюкзаками. Рюкзак заменил собой портфель, чемодан, даже женскую сумку. Идёт человек в модном сером костюме в полоску, а через каждое плечо ярко-красная широкая лямка. Дамы кинулись запасаться рюкзаком от Клоэ или Диора – замшевым, кожаным, лакированным, крокодиловым или змеиным. В это дело включились даже малые дети».

Согласитесь, прочитав главы из романа В. Марамзина, приехать в Париж захотят все, даже те, кто там не бывал. Так чутко, так трепетно говорит автор о Париже.

«У меня звериный инстинкт горожанина. Весело клацают мои волчьи когти через тонкую кожу дорогого ботинка, по шершавым просторам великого города. Но вот что удивительно: безобразие современной толпы не портит облика Парижа, как оно портит Нью-Йорк, Москву или Питер. Пена не в силах посягнуть на величие океана. То же самое видел я в Риме и в Лондоне – с тем замечанием, что уличные толпы там выглядят лучше. Величию замысла (как любил повторять Иосиф Бродский) не может повредить наносное и временное».

Но вернёмся к сборнику. Составители не оставили без внимания 125-ю годовщину Марины Цветаевой — Людмила Маршезан своим рассказом буквально оживила дом, в котором жила поэтесса в Париже. Сама Цветаева писала об этом доме с чудесным умилением: «Мы живём в чудном 200-летнем каменном доме, в чудном месте, на чудной каштановой улице, у меня чудная большая комната с двумя окнами и в одном из них огромным каштаном... Это моя главная радость...» Сколько было невысказанной боли, а высказать было некому: сын Мур совсем не понимал и не хотел слушать Марину. Она раздаривала свои вещи, книги, мебель, потому что уже летом 1938 года должна была освободить эту квартиру. Лето Цветаева провела с сыном в деревне на море, а осенью въехала временно в дешёвую гостиницу в Париже. Марина с Муром уехали из Парижа 12 июня 1939 года. Представьте себе — их никто не провожал...

Тоска по родине! Давно

Разоблачённая морока!

Мне совершенно всё равно —

Где совершенно одинокой

Быть...

«Парижская хроника» Виктора Глушкова соответствует именно хронике. В лучшем понимании этого слова. И невозможно оторваться от чтения изящного эссе Алёны Невской о «русском Париже, которого нет». Русский Париж, которого нет. «Его нет!» – утверждают парижские русские сегодня. А сотрудник газеты «Русская мысль» попросту удивляется: «Но кого вы хотите считать сегодня русским во Франции?» Действительно, кого? Что же такое сегодня «русский Париж»? Для русских. И для французов – тоже...

Постскриптум от нынешнего дня. Чуть ли не четверть века прошло с написания вышеизложенного. Изменился ли образ «русского Парижа» с тех пор? – Наверняка. – «Всё ещё хуже!». Чёрно-белый снимок «белого Парижа» засвечен временем окончательно и восстановлению не подлежит (хотя воссоздаётся в современных публикациях замечательных исследователей и хранителей памяти той поры).

В русских церквях всё больше молдаван и украинцев, всё меньше «бледных русских». «Первая эмиграция» ушла, их внуки, правнуки и праправнуки всё реже говорят по-русски, всё меньше походят на современных экс-соотечественников. По всему складу быта и бытия, по культуре, образованию, воспитанию, самому менталитету потомки «исторических русских» от коренного населения неотличимы (сами коренное и есть). Хотя и продолжаются ещё изредка по церквям венчания тех, у кого «наш папенька служили с вашим дядюшкой» (а сами службы всё чаще проходят по-французски), отпрыски древней аристократии всё ещё стараются женить своих детей исключительно на русских, привозить невест из Москвы да женихов из Питера. Всё ещё открыты русские «воскресные школы» для детей, на переменках болтающих между собой исключительно по-французски. Всё ещё ощущается несколько высокомерное и подозрительное отношение сих «настоящих русских» ко всем этим «понаехавшим советским». Но подобный дух прежней, «белой эмиграции», ограничивается, скорее, кругом церквей. Причём отношения между самими русскими церквями далеко не всегда «отеческие». Вплоть до откровенных конфликтов. Промеж иных «исторических» эмигрантских «союзов» разногласий тоже хватает.

Сегодня наблюдается «пятая волна». А вот сколько именно русских проживает ныне во Франции и в Париже, как и четверть века назад, совершенно неведомо. По сообщениям сведущих людей, оценочные цифры колеблются от 200 до 500 тысяч. «Что ни о чём не говорит». Официально в 2004 г. во Франции проживало 17 000 русских плюс 11 000 «натурализованных» (за какой период?) русско-французов.

В 2012 г. «французов», рождённых в России, насчитывается 65 000. Ежегодно Франция выдаёт 4-5 тысяч видов на жительство гражданам РФ. В 2015 г. с такими видами на жительство (не гражданство) во Франции проживало 36 000 человек. Истинно ни о чём не говорящие цифры. Да и есть ли в них нужда? И кого нам считать русскими? – Вопрос остаётся открытым.

«Когда я собирала материал для данной статьи в 1994 году, – пишет Алена Невская, – я сама была не столь древней парижанкой, обладала исключительно российским паспортом, ощущала себя безусловно и исключительно русской. Как и теперь – безусловно русская. Вот только голубцам и котлетам давно предпочитаю устрицы и перестала понимать толк в солёных огурцах. Не говоря о детях, рождённых в Париже, имеющих французского папу, по два паспорта, говорящих по-русски и по-французски одинаково хорошо, но волею судеб по-английски – ещё лучше. В какую категорию нам их отнести? За кого считать?

— Кем ты, деточка, себя больше ощущаешь, русским или французом?

— Оба два!»

Новый автор Парижска Елена Бурдина открыла читателям редко освещаемый мир танца в Париже.

«Иногда они ездили в Париж, когда у Бруно были там дела. Наталья с интересом рассматривала город из окна машины, предлагала мужу погулять, тот соглашался, когда было время. Они прогуливались по Елисейским полям или по набережной Сены. Наталья радовалась, фотографировала красивые виды. Бруно, кутаясь в шарф, гулял с таким мученическим видом, что Наталье его становилось жалко. Муж, парижанин в четвёртом поколении, не любил Париж. «Как там можно жить? Пробки, толпы народа, шум, мусор. Париж – это город для студентов, туристов и эмигрантов, – объяснял он Наталье. — Там можно жить, пока ты молодой. Но потом – хочется нормальной жизни, тишины, чтобы окна выходили в сад. Если тебе сорок лет и ты живёшь в Париже, ты ничего не добился в своей жизни. Но тебе если интересно, ты можешь приезжать и гулять одна».

Но это цитата опять же о Париже, а не о танцах в этом замечательно городе. О танцах надо прочитать, кратко об этом рассказать невозможно! Тем более, что ещё будет продолжение. В следующем выпуске Парижска.

Всех наших русских мам и пап, безусловно, позабавят и заставят задуматься весёлые размышления преподавателя «от Бога» Натальи Филатофф о двуязычии детей, живущих во Франции.

«Здешние учительницы, включая меня, напоминают офицерских жён. Большинство из нас в Париже из-за мужа; большинство из нас не может работать по специальности; большинству из нас нужны деньги. Все мы с ума сойти какие творческие и даже креативные. К каждому отдельному уроку мы изобретаем колесо. Все мы начитанны, говорливы и имеем корочки, иногда красненькие. В этом смысле мы выгодно отличаемся от цирюльников и сапожников из Великой армии, брошенной Наполеоном в российских снегах. Знал ли великий завоеватель, что его полуграмотные солдаты осядут на жирных помещичьих хлебах и примутся учить дворянских деток? Принципиальное наше отличие от офицерских жён и наполеоновских солдат в том, что Париж – не гарнизонный городок, не затрапезная Тьмутаракань, не разные там географические отбросы».

Марк Казарновский представил «Записки из ломбарда».Ольга Сидельникова-Вербицкая рассказала о судьбе Ивана Шмелева. О своем родственнике говорит Вера Трэмон в рассказе «История одного расстрела».

У каждого своя дорога. И это в полной мере подтверждает «Дорога в Париж» Анны Нелидовой – глава из автобиографического романа, и «Фестиваль молодежи и студентов» Евгении Флавицкой.

В рубрике «Наш вернисаж» представлен Николай Дронников (род. в 1930 году) — русский парижанин. художник. Красота, которая ему особенно близка, — в красках, линиях. Живя во Франции с 1972 года, куда приехал, уже имея за спиной образование в Московском художественном институте им. Сурикова, имея большой опыт работы в скульптуре, в живописи, в графике, а главное — добрые напутственные слова Марка Шагала, — за минувшие десятилетия он создал тут не только сотни великолепных портретов земляков. Судьбы картин и скульптур его оказались схожи: одни — расположились в частных коллекциях и музеях (в Москве, к примеру, в центре-музее В. Высоцкого находятся портреты Галича, Окуджавы (выполненный незадолго до его смерти), Высоцкого с добавленной дружеской надписью «художнику от поэта»...). Говоря о творчестве Н. Дронникова, конечно, следует отметить, что в домашней мастерской выпустил он немало (по собственному признанию, даже не в состоянии сказать, сколько именно) иллюстрированных (снабжённых часто оригинальными литографиями, малотиражных) книг русских авторов от начала XX века до наших дней. Последние годы для художника-участника различных выставок оказались отмечены, говоря условно, возвращением в сторону родных пенат, к зрителю российскому. Выставленные в России работы получили замечательные отклики в прессе и по ТВ, однако, по словам самого художника, если всё это и было приятно, трогательно, может быть, ещё важнее оказалось то, что он смог побывать на родине, поработать на пленэре, в городах и в деревенской обстановке (во Владимирской области). Увы, последние же годы, насыщенные творческой работой, явились для Николая крайне тяжёлыми про семейным обстоятельствам. Жизнь, тем не менее, продолжается. Хочется верить, что, несмотря на выпавшие тяжести, наш земляк продолжит труд, которому отдал десятилетия своей жизни, и труду этому будет сопутствовать успех.

Раз уж зашёл разговор о живописи, то хочется особо отметить новую вёрстку и оформление «Парижска» №8. Это заслуга молодого учёного-математика и поэта Андрей Костырка. Во всех предыдущих номерах этой работай занимался Дмитрий Галь.

Хочется рассказать обо всех, без исключения, авторах Парижска. Но, увы, не получится. В отделе поэзии в этом выпуске Парижска появились переводы на французский русских романсов и песен. Те, кто попробует их исполнить, наверно, поклонятся Людмиле Малышевой-Нольф. Надо попробовать!

В разделе «Стихом изяществу служа» (раньше, до «7, он назывался иначе) всегда были представлены самобытные авторы. Например, Марина Алиду:

Пройдёшь ли улочкой японскою,

B Bенеции на площадь выйдешь ли,

A голуби везде московские,

И это даже удивительно.

Ну, а стихотворением Виталия Амурского позволю себе закончить это обзор:

Старею понемногу. Вспоминаю

Друзей и близких; те места, где жил,

Внимаю псов отрывочному лаю,

Моторам проезжающих машин.

Учил Экклезиаст: ничто не вечно,

Но прошлого тепло пока со мной,

Как будто к белой бабушкиной печке

Я прислоняюсь детскою спиной.

Струится снег за окнами двойными,

Где взрослый мир под светом фонарей

В шинелях или ватниках — с войны ли,

Или уже из наших лагерей.

Там жизнь давным-давно совсем другая,

Что и должно быть, честно говоря,

Но, не хваля её и не ругая,

Я знаю только: это не моя.