«Ночь была чудная…» / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Александр Павлович Чехов (1855–1913) – старший брат Антона Павловича Чехова (1860–1904), русский писатель, публицист, выступавший под псевдонимом А. Седой. В наши дни его творчество мало кому известно, почти совсем забыто. Между тем классик русской литературы Антон Чехов свидетельствовал о незаурядном таланте своего старшего брата.

Интересное и, безусловно, значительное явление русской святочной литературы – сборник А. Седого «Святочные рассказы». Не случайно этот сборник выдержал несколько переизданий. При жизни автора цикл его святочных рассказов издавался почти ежегодно: первое издание вышло в 1894 году, второе – в 1895, третье – в 1896, четвертое – в 1899. Современникам писателя очень полюбились эти рассказы. Они были не только прекрасным подарком к Святкам, но и увлекательным, ненаскучивающим чтением круглый год. Небезосновательно святочные рассказы А. Седого были признаны «образцовыми в жанровом отношении» (1).

Произведения сборника, объединённые строгими правилами и канонами жанра, тем не менее чрезвычайно разнообразны и по тематике, и по тональности. Среди них есть весёлые, озорные и есть серьёзные; пародийные и традиционно рождественские, размягчающие сердца.

Рассказ «Тришкина душа» – пародия на рождественскую историю с привидениями. Вся округа перепугалась блуждающих огоньков в заброшенном доме, а старый дядюшка на всякий случай вооружился незаряженным ружьём.

Имя предполагаемого призрака – Тришка – отсылает к фольклорным источникам о знаменитом разбойнике. К этому популярному образу народных преданий обращался Н.С. Лесков (1831–1895). П.И. Якушкин (1822–1872) пересказал несколько легенд о Тришке в «Путевых письмах из Орловской губернии».

У А. Седого нагнетанием таинственности, пародирующей средневековые «ужасы»: в старом доме даже нашлось нечто вроде орудия пытки – «какой-то забытый кухонный инструмент вроде щипцов» (2) – подкрепляются недоумения и простодушная готовность боязливых героев поверить в невероятное. Но в сочетании этих «страхов» с шутливой интонацией всезнающего автора (в отличие от серьёзно настроенного, недоумевающего по поводу всяких «странностей» рассказчика) возникает пародийно-снижающий эффект. Профанное несоответствие обнаруживается, когда, например, в заколоченном наглухо доме со светящимися по ночам окнами находят окурки: «Ба! Да Тришкина-то душа курит!»

Как и положено в святочном жанре, развязка наступает в вечер Сочельника. Но от перепуганных героев потребовались решительные действия, чтобы, наконец, выяснить, что причиной всему не мистическое привидение. Напротив, переполох вызвал местный «просветитель», рационалист – учитель сельской школы, увлечённый идеей в качестве сюрприза устроить на рождественские праздники публичные чтения с «живыми картинами». Для этой цели он и пробирался в заброшенный дом, чтобы опробовать свой «волшебный фонарь».

Получает своё счастливое завершение и традиционная в святочном рассказе любовно-брачная и семейная тема. Лидочка, требовавшая от избранника совершить «какое-нибудь средневековое чудо храбрости», отдаёт ему руку и сердце, довольная тем, что её герой не побоялся раскрыть «жуткую тайну». Повествование завершается ко всеобщему удовольствию картиной весёлых Святок в духе всемирно признанного «певца Рождества» Чарлза Диккенса (1812–1870). Однако добродушно-насмешливый тон русского автора придаёт этой картине оттенок шутки, пародии, игры.

Святочные рассказы А. Седого не менее искромётны, остроумны, чем у его знаменитого брата. Антон Павлович Чехов с большим вниманием относился к этой стороне творчества Александра Павловича, редактировал его рассказы, подавал творческие советы. Иногда произведения братьев Чеховых печатались вместе на страницах одного и того же издания. Например, святочный рассказ А. Седого «Сочельник в снежном заносе» появился в 6045-м номере газеты «Новое время» 25 декабря 1892 года. Здесь же были опубликованы и произведения Антона Чехова. Неслучайно в сборнике А. Седого найдётся немало перекличек со святочным творчеством его брата: кровное родство отражалось и на родственности литературных дарований.

Так, рассказ А. Седого «Нарушитель закона» очень близок «святочным вещицам» Антона Чехова о забитом чиновнике («Пережитое», «Либерал», «Восклицательный знак» и многим другим).

Бедному, мелкому чиновнику, оставленному на дежурство в рождественскую ночь, потребовалось пройти через серьёзную внутреннюю борьбу, сделать выбор между службой канцелярской и службой церковной, рождественской. Сердечное чувство христианина, призывающее его в храм на праздничную литургию, берёт верх над долгом служащего. В рождественском обновлении и освобождении человеческой природы увидел писатель выход из состояния запертости – внешней и внутренней.

Герой рассказа А. Седого – лицо незначительное, мелкотравчатая «бумажная душонка» – ощутил в себе образ и подобие Божие, не «чернильную», а человеческую душу, которую необходимо восстановить, очистить от поругания, проявить свободную волю. Почувствовав себя «насильно запертым в какую-то узкую, крепкую клетку», герой решился «на неслыханную и канцелярски-революционную мысль, как то, что <…> дежурство в такую ночь было совершенно излишне». С немалыми предосторожностями и уловками, не соответствующими его преклонному возрасту, оставляет чиновник канцелярию ради того, чтобы посетить рождественскую заутреню и послушать торжественный молебен по поводу «двенадесяти язык».

Однако после своего христианского порыва бедный Евлампий Михайлович вновь ощутил себя винтиком бюрократического механизма – «нарушителем закона». Ему мерещатся выговор и увольнение.

На выручку приходит непременный святочный «счастливый конец». Начальник похвалил и даже наградил старика за то, что тот побывал на Рождество Христово в церкви. Но отрезвляющей поправкой «ликованию в счастливой семье» героя выступает целый ряд «огорошивающих» вопросов: «Для чего я претерпевал все эти муки, волнения и тревоги? <…> Разве я не мог спокойно и без тревоги идти в церковь? <…> Но все эти вопросы так и остались без ответа».

Грустная ирония такого финала не оставляет сомнений в том, что в рабски-механистическом государстве «зашоренному» жёсткой регламентацией человеку ещё слишком далеко до полной внутренней свободы – очень долго придётся «по капле выдавливать из себя раба».

И всё же в этом святочном рассказе А. Седого евангельская «сверх надежды надежда» сияет в благолепии и красоте торжественной церковной службы: «величественные ирмосы и радостный тропарь: “Рождество Твое Христе Боже наш” и умилительный, величественный рождественский канон».

Это не может не напомнить эстетику словесной живописи Антона Чехова при описании пасхального богослужения в его рассказе-шедевре «Святою ночью». Почти полностью в рассказах братьев Чеховых совпадает общий тон пейзажных зарисовок, созвучных в своей музыкальности, эмоциональной приподнятости. Образы одухотворённой природы являются выразительной психологической параллелью духовному обновлению человека, которое мотивировано великими христианскими праздниками Рождества Христова и Светлого Христова Воскресения.

В святочном рассказе А. Седого «Ночь была чудная, ясная, звёздная, и ему <герою – А. Н.-С.> показалось, что это – первая такая прекрасная ночь под Рождество: других таких ночей он не помнил».

У Антона Чехова читаем: «Мир освещался звёздами, которые всплошную усыпали всё небо. Не помню, когда в другое время я видел столько звёзд <…> Ради праздничного парада вышли они на небо все до одной, от мала до велика, умытые, обновлённые, радостные, и все до одной тихо шевелили своими лучами» (3).

Так, пересекаются рождественский и пасхальный рассказы, имеющие общую жанровую природу, в основе которой христианская этическая и эстетическая доминанта: спасение и искупление, восстановление и воскрешение. «Христос рождается прежде падший восставити образ» – одна из важнейших спасительных идей Рождества.

Пасхальная идея спасения от неминуемой смерти – в обстоятельствах святочного рассказа А. Седого «Ночной трезвон», которые сходны с теми, что описаны в рассказе Антона Чехова «В рождественскую ночь». Речь идёт о рыбаках, спасённых во время снежной бури и сильнейшего шторма на море.

В картине приморского города, занесённого снегом, узнаётся зимний Таганрог – родной город семьи Чеховых. Александр Павлович в своих заметках о старом Таганроге вспоминал случай из времён детства, послуживший фактической основой рассказа «В рождественскую ночь». Это произведение нехарактерно для творчества Антона Чехова прежде всего мелодраматичностью, что было отмечено уже современниками: «Мелодрама заканчивается, как и быть надлежит, катастрофой и метаморфозой: постылый муж добровольно идёт на смерть, а в сердце жены, поражённой его великодушием, ненависть внезапно уступает место любви» (4).

Мелодрама в финале рассказа А. Седого «Ночной трезвон» завершается традиционно – рождественской идиллией. Отчаяние сменяется надеждой, горе – очистительными слезами радости, непогода – ярким солнечным светом. Всё это характерные знаки рождественской наполненности произведения: «Почти все поголовно плакали. И нельзя было не плакать: три дня не было света. А теперь яркое солнце, врываясь в окно с безоблачного неба, приветливо золотило иконы». Последний мажорный аккорд святочного гимна – «радостный, захватывающий душу, весёлый трезвон в честь Рождества и Того, Кто внёс в мир свет и спасение».

(1) Душечкина Е.В. Русский святочный рассказ: становление жанра. – СПб.: Санкт-Петербургский гос. университет, 1995. – С. 212.

(2) Седой А. (Чехов Александр Павлович). Святочные рассказы. – СПб., 1895. – С. 19.

(3) Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. – Сочинения. – Т. 4. – М.: Наука, 1974–1988. – С. 166.

(4) Там же. – Т. 2. – С. 535.