В редакции журнала
Жестикулируя, бурля и споря
Киты редакции не видят двух персон:
Поэт принёс «Ночную песню моря»
А беллетрист – «Последний детский сон».
Саша Чёрный
Иван Иваныч Мелих-Муттер
– Заведующий отделом прозы
Налил чайку,
включил компьютер.
5:25. Ещё не поздно.
Он каждый день перед уходом
Смотрел читательские письма.
Какая чёрная работа,
Какое затрудненье мысли!
Вот пишет отставной учитель,
Как он учился в пятом классе.
Бумажный червь! Детей мучитель!
А всё туда же: Гений! Классик!
А вот рассказ прислал рабочий
О том, как печка жаром дышит.
Какой же он до слов охочий!
Но, кто так пишет?
Кто так пишет?!
Прислала дама мемуары,
(Видать, не знала муки большей!)
Роман прислал учёный старый
О том, что ездил как-то в Польшу.
Чернеют строки на экране,
Нагревшись, загудел компьютер.
Давно уж чай остыл в стакане,
Но хмур и мрачен Мелих-Муттер:
«О, борзописцы, графоманы,
Губители родной культуры!
Снуёте как ежи в тумане
И гадите в литературу!
Зачем какой-нибудь геолог
(иль физик, иль ещё откуда)
Не журналист и не филолог,
Не выпускник Литинститута,
Писать берётся между делом
Как мы когда-то начинали?»
По счастью, прозы завотделом
Так не один считал в журнале.
Марина Яковна Лекало
Себя считала поэтессой,
Потом заведующей стала
Над поэтическим процессом.
Её в редакции боялись:
Могла порезать резким словом.
Когда к ней лично обращались
Испепеляла всех суровым
Взглядом. Все поэты,
Увидев взгляд тот, замирали,
И позабывши про сонеты
Свои, от страха убегали.
Всем тем, кто радость рифмоплётства
Предпочитает жизни плотской,
Она с оттенком благородства
Преподносила:
«Вы – не Бродский!»
И все их вирши возвращала,
И добавляла непременно:
«Увы, в концепцию журнала
Вы не годитесь совершенно!
Стихи должны быть непонятны
(И чтоб нельзя было запомнить),
Поменьше “я” меж строк печатных
Поэта украшает скромность!»
Марина всем предпочитала
Стихам классический верлибр.
И новых авторов гоняла:
Мол, Вы совсем не наш калибр!
Так каждый день (и без обеда!)
Бои идут в журнале этом.
Разоблачают они псевдо-
Писателей и лже-поэтов.
Они сражаются до пота
И безо всякой без цензуры,
Кипит в редакции работа
На благо всей литературы!
В журналы очередь на годы,
Полно писателей, поэтов
У литераторов – свобода.
Жаль только, книг хороших нету.
Куда все тиражи пропали?
Не сон ли это, в самом деле?
«Завяли» «толстые» журналы,
Библиотеки опустели...
***
Прошла середина лета,
Много дневного света,
И ветер щекочет траву.
Может быть, доживу
До дня,
когда грянет осень,
И разрешения спросит
Покрасить всё
В жёлтый цвет,
А, может быть, и нет.
Живу я как на болоте –
Душа живее плоти,
Которая летом спит.
Или делает вид.
Поставить бы в церкви свечку,
Да прыгнуть в холодную речку!
Во сне или наяву,
Может быть,
доживу...
***
Я словно пробуждаюсь ото сна...
Была однажды пёстрая страна:
Все краски шли когда-то в гости к нам,
Подобно распустившимся цветам.
Но что случилось? – Я не дам ответ:
В живых остался только серый цвет.
И тучи серых лиц кругом снуют
И тихо так по серому живут.
А в серый цвет окрашены дома,
Больница, министерство и тюрьма,
Течёт он из журналов и газет
Как будто в мире красок больше нет.
У серых лиц есть серые мечты,
На серых клумбах – серые цветы,
Писатель серый ловит каждый миг.
И производит тонну серых книг.
Куда девались прочие цвета?
Иль я не тот, или страна не та?
Исчезли красный, жёлтый с голубым,
А серый всё клубится словно дым...
«Зарница»
Пели всем классом про синюю птицу.
Пели в автобусе про поворот.
Все мы сегодня играем в «Зарницу»,
И военрук нас ведёт.
«Синие» ходят в атаку на «красных»,
за высотою падёт высота,
Все оказались мы здесь не напрасно,
Все мы здесь неспроста.
Мать на пальто мне пришила погоны:
Не оторвёт их чужая рука,
Буду награды высокой достоин,
Если найду «языка».
Мы атакуем, мы отступаем,
Верим, что враг будет разбит.
Если погон оторвали – ты ранен,
Если же оба – убит.
Рано январское солнце садится,
В сумерках смех и крики слышны.
Вся наша школа играет в «Зарницу» –
Внуки прошедшей войны.
Пусть мы в атаку идём без винтовки,
Противогазов хватит не всем,
Но на зачёте по начподготовке
Мы соберём АКМ.
Не испугают нас происки НАТО,
Рвать не устанет рука.
Мальчики-девочки семидесятых,
Дети полка.
А на обратной дороге уснули,
Tени на лицах ребят,
Ночью автобусы в город вернулись
И привезли всех «солдат»...
***
Как принимали в пионеры,
Совсем не так как в комсомол,
От нас не требовали веры,
Ведь мне десятый год пошёл.
Мы на груди тогда носили
Портрет кудрявый Ильича,
Пока в один день не сменили
На галстук цвета кумача.
Будь, будь готов!
Всегда готов!
Поменьше слов,
Лишь будь готов!
Четыре года пролетели,
И стало вдруг понятно всем –
Необязательно неделю
Учить Устав Эл Ка Эс Эм.
Порою так приврёшь сверх меры:
Такой дорогой уж пошёл.
Как принимали в пионеры,
Совсем не так как в комсомол.
Когда я сильно завирался,
Ильич со стенки наблюдал
И как живой слегка смущался,
И тихо головой качал.
Скажите мне, какие нервы
Нужны, чтоб я Вам так наплёл?
Как принимали в пионеры,
Совсем не так как в комсомол.
А я готов,
Всегда готов!
Поменьше дел,
Побольше слов.
***
…И только с тобой повстречался,
Как крылья тотчас отросли,
Как птица летел, не касался
Остывшей под небом земли.
Летел я над городом сонным,
Над крышами старых домов.
Парил будто коршун свободный
И был молчалив и суров.
Летел я легко и печально
В холодных, пустых небесах.
Открылась мне тихая тайна
В своих удивительных снах.
Мне виделись тайные знаки
В негромком мелькании теней,
Встревоженном лае собаки
И тихом дрожании огней.
Те знаки манили, толкали
В бездонную бездну небес,
Где звёзды мне путь обещали,
И вечное царство чудес.
А люди в домах своих спали,
И не подозревали о том,
Что царства любви и печали
Уже перейдён Рубикон…
Друг
Все в округе знают о тебе:
Белки, крысы, птицы и коты.
Убегают в спешной суете,
Только за порог выходишь ты.
Мы бежим за ними налегке,
И в азарте ты оскалил пасть.
Я держу тебя на поводке,
На бегу пытаясь не упасть.
Мы гоняем их до темноты,
И на пол ты валишься мешком,
Наругавшись впрок, до хрипоты
С каждым встречным-поперечным псом.
Самый чуткий в мире слух,
Самый верный в мире друг.
Обниму башку твою лохматую
Может я когда-то тоже был собакою?
Ты положишь лапы мне на грудь,
Знаю я, что это неспроста:
Все пытаешься меня лизнуть
В губы, нос и прочие места.
Утром мне придётся уходить
В непонятный мир чужих людей.
Ты меня захочешь проводить,
Но послушно ляжешь у дверей.
А потом, когда придёт отбой,
И погаснет день пустых тревог,
Ты опять потащишь за собой
И растянешь тонкий поводок.
Самый славный в мире пёс,
Самый мокрый в мире нос.
Мы живём без нежностей телячьих,
В моём шаге – два твоих – собачьих.
Комментарии пока отсутствуют ...