Наймушина / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Я читал про Чайковского плохой отзыв, что он писал не по вдруг-вдохновению, а вызывал в себе вдохновение работой. Не попробовать ли и мне? Используя, скажем, искренность. Поиздеваюсь, например, над собою по поводу не трогающего меня произведения. Скажем, такого:

Наймушина. Бабушка Аня. Станица Гребенская.

Художница то ли демонстративно, то ли естественно исповедует идеал традиционализма, столь дорогого мне. Похоже, безрелигиозного. Остриём своим нацеленного против нынешней эпохи Потребления.

Тут много знакомых мне с детства предметов. Во-первых, табуретка. Я не помню, когда она исчезла из обихода нашей семьи. Наверно, когда я предпоследний раз (30 лет назад), 4-й раз в жизни, сменил город проживания. Во-вторых, будильник. Мне точно такой подарили на свадьбу (46 лет назад). И он продержался десятки лет. Тоже не помню, когда он поломался и исчез. Наручные часы, подарок мамы на день рождения, я ношу больше 30 лет. В-третьих, керосиновая лампа. Она исчезла при третьей смене города проживания 70 лет назад. Настенный коврик исчез при эмиграции (14 лет назад). Печь я плохо помню. Она была на кухне, и пользовались ею ещё две соседки, а на кухне я почему-то почти никогда не бывал. Тоже 70 лет назад. А потом была кафельная, только для отопления комнаты, лет 20 длилось, до капитального ремонта. Подушки горкой на кровати лежали до исчезновения кроватей после капитального ремонта. До того же времени не было у нас телевизора. Был, правда, крошечный радиоприёмник «Москвич». А на рисунке Наймушиной я даже радио не вижу. Но я с радио жил в «цивилизованной» Литве, а тут, видимо, более глухая провинция. В России. Может, и деревня. Раз старуха спит в головном платке. Настенный коврик у нас был трофейный, из Германии. Но тоже довольно пошлый, как и тут. Взят как трофей он был тётей, наверно, из места, где жили нижайшие немецкие обыватели (были в СССР обыватели из номенклатуры, те таких ковриков не вешали). Моя семья была нижайше обывательская. И кошка у нас была – до времени после капитального ремонта. Потом заболела, и не дошло нести её к ветеринару. Такие… нецивилизованные мы. Даже и я, образованец. Ещё с потолка свисает голая лампочка. Так у нас тоже была голая, до переезда в Литву 70 лет назад. Потом стала люстра. Дверная ручка мне тоже знакома, но я не помню почему. Дощатый пол у нас был до 1973 года, до обмена комнаты на квартиру в хрущобе. Там линолеум был.

Почему мой взгляд остановился на этом рисунке? Потому что в самое сердце ударило то, что всё – бесцветное, и только произведение «искусства» – с цветом. – Это как моя заветная мысль, что при коммунизме все люди будут жить в искусстве (творцами или сотворцами). Ибо уже вон сейчас поднялись разговоры об исчезновении профессий из-за роботов. И от Потребления тогда откажутся ради спасения от смерти человечества из-за неограниченного прогресса. Возьмут все мирно коммунистический принцип: «каждому – по разумным потребностям». И чем тогда жить? Развлечениями? – Они глубин души не затрагивают. – Соскучимся. Пресытимся. А в искусстве, где испытывается сокровенное мироотношение, и страсти есть. И не страшно. Потому что искусство – условность. И красивая. – Вот мой взгляд и остановился на этом явном искажении действительности: цветность только на коврике. Что не является большим искажением действительности (если счесть, что рисунок – современный) такой убогий быт, я почему-то уверен. Хоть в глухой провинции российской никогда не бывал. (Мне кажется, что я чую Россию.)

А что, если Наймушина нарисовала сатиру на Россию с её множеством глухих углов, сейчас живущих, как в прошлом и даже позапрошлом веке?

Не верится. Очень уж не агрессивный рисунок. Сон – тема.

На днях Михалков рассказал случай… 1943-й год, фронт, солдат получает отпуск на 10 суток, едет на поезде до Вологды, зима, февраль, 30 с лишним градусов мороза, потом какая-то попутка, и под утро, часа в два ночи, какие-то розвальни довозят его до развилки, дальше – пешком 8 или 10 километров. Луна, тишина, скрипит снег под сапогами. Он доходит до своего дома (деревня спит, естественно), стучит в окошечко. А дома жена и двое детей. И она услышала этот стук, подошла к окну, отдышала пятачок и увидела в лунном свете мужа. И она решила, что это сон. Она стояла и в этот глазочек смотрела. На Толю. А Толя стоял там. И в нём есть что-то такое, что не даёт ему разрушить вот этот её сон. И он стоит на морозе, смотрит в этот оттаявший пятачок, и видит в этом свете луны лицо своей жены и не будит её. Он продолжает её сон, он не хочет его разрушить! Это чудо. Это счастье. Счастье, когда получается. У него получается. Он продлевает… Вот это понятие: быть или иметь… Он простоял до рассвета. И только, когда рассвело, и она поняла, что это не сон, он вошёл в дом. – Что это? Заторможенность? Результат шока? – Нет. Это высочайшая степень культуры.

Всё, что я написал, я писал, чтоб вжиться, в расчёте, что меня озарит, что хотел сказать автор своим искажением реальности. Ассоциация с рассказом Михалкова довела меня почти до слезы.

Так если есть в ней заслуга Наймушиной, то потому, что я почуял ЧТО-ТО в её рисунке. Озарение, что этим ЧТО-ТО является великий, какой-то всемирно-исторический позитив, заставляет думать, что он – в качестве подсознательного идеала – двигал художницей, когда она рисовала это бесцветное изображение с проблеском цветности.

Рисунок этот я скопировал из видео

И он в начале. Если же досмотреть видео до конца, то ясно, что ни о каком он не далёком будущем, ни о каком не выживании человечества в издержках перепотребления за счёт традиционализма. А он о выживании гребенских казаков в чеченской войне. И меня, казалось бы, можно осмеять за высасывание из пальца несуществующего художественного смысла, за натягивание себя на автора.

Но я то ли упрямый, то ли изворотливый. Мне пришло в голову, что мгновенное, через колено, изменение народа, которое, казалось бы, произошло с чеченцами, захотевшими независимости, и которое вынудило русских бежать из Чечни, – мне пришло в голову, что это – одно из проявлений американской глобализации, требующей горохизации стран и общностей (даже общность мужчин и общность женщин разрушается для равноправия, доходящего до признания естественным гомосексуализма). Горохизация эта – в интересах одной горошины: группы миллиардеров из фактически управляющих миром. И для того теперь все цветные революции и вспышки борьбы за независимость. Менталитет, веками не меняющиеся свойства народа, для этого не принимается в расчёт. Считается, что людей можно быстро изменить. И кажется, что так и есть. Сколько чеченцев зажглось вдруг ненавистью к русским. И… Ничего не вышло. Нашлось ещё больше чеченцев, не захотевших того, что обманно называлось независимостью (а было зависимостью от Саудовской Аравии и, далее, от США). И традиционализм победил. И он в масштабах планеты стал побеждать.

И Наймушина, ничего этого не зная умом, сознанием, всё равно это выразила. Потому что оно есть – подсознание. И оно может улавливать тончайшее, реющее в мире невидимо, и его выражать.