Степень – лекарь / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

1919 год. Кровавое колесо Гражданской войны утюжит Россию, оставляя за собой страшный след человеческих страданий и смертей. Разум покинул сражающихся.

Судопроизводство упростилось донельзя. Согласитесь, военно-полевые суды и трибуналы, причём, опять же, с той и другой стороны, только при серьёзном умопомутнении можно рассматривать в качестве органов, отправляющих правосудие. Посему и естественно, политическая целесообразность, а, по сути, та же месть, правда, в красивой идеологической обёртке заменила правосудие. Итог – интеллектуальную и трудящуюся элиту нации красного и белого цвета нещадно косила женщина, в развевающихся белых одеждах, по имени Смерть.

Подданные Российской империи забыли Бога, перестали бояться Страшного суда. Мудрый патриарх Тихон предал анафеме враждующих. Однако отлучение от церкви одинаково не впечатлило, что неудивительно, красных и, что удивительно, белых. Но ведь, общеизвестно, в окопах атеистов нет. В чём же причина массового грехопадения? Массового духовного пьянства, причём буйного духовного пьянства?

Возможно, Бог приболел, взял отпуск, обиделся на православных, наконец. А тень доктора Фауста, вовремя подсуетилась, закрепив позор Брестского мира заветной фразой: «Остановись, мгновенье. Ты прекрасно!», узурпировала место Спасителя в душах русских и с упоением матёрой мазохистки без устали подвигала тех к братоубийству. Возможно, я и ошибаюсь. Вот только рационального объяснения бессмысленной жестокости и беспощадности русского бунта до сих пор не существует. Лепет же елизаветинского вельможи про сбережение народа благополучно растворился во тьме веков. А ведь Иван Петрович Шувалов был, как раз не из тех, кто у нас на каждом шагу.

Хотя, хотя, насчёт тьмы веков, похоже, я немного погорячился. Ведь, не из тех был и Лампсаков Николай Александрович, родившийся в 1875 году, в селе Котлован, Вышневолоцкого уезда Тверской губернии, а жизнь положивший на алтарь, алтарь именно сбережения народа в Томской губернии.

Лекарь. Прекрасно образован. В 1903 году окончил с отличием медицинский факультет Императорского Томского университета. Потому совсем неудивительно, что ему предложили возглавить строительство первой земской больницы в селе Ново-Кусково Томской губернии, сыгравшей неоценимую роль в улучшении здравоохранения прилегающей территории.

Строительство началось в том же 1903 году, продолжалось около 10 лет. Стройка обошлась казне в 32 тысячи рублей, деньги, по тем временам, немалые. Больница имела приёмный покой, терапевтическое, хирургическое и инфекционное отделения, расположенные в разных корпусах. Аккуратный особнячок для врачебного персонала находился во дворе лечебницы. Все строения, включая подсобные и хозяйственные, были срублены из гладко оструганных сосновых брёвен, весенней заготовки, имели каменные фундаменты и железные крыши. Стены покрашены в жёлтый цвет, кровли – в зелёный, что придавало опрятный, даже праздничный вид зданиям в любое время года. Постройки Ново-Кусковской больницы располагались на высоком, красивом месте, среди белоствольных берёз, по-над поймой таёжной речушки Соколы, пересекающей самый конец села.

На том же взгорье, лишь несколько в стороне, Лампсаков поставил и собственный особняк из обхватистой лиственницы, вокруг которого разбил некое подобие сада, где произрастали крыжовник, малина, смородина, черёмуха и невиданные в Сибири ранеты. По весне плодоносящие растения, распускаясь пышным цветением, издавали бесподобное благоухание.

Лампсаков ещё и начальник переселенческого пункта, всем, чем мог, помогает прибывающим из западных губерний переселенцам, хлопочет о предоставлении мест поудобнее для новых деревень и хуторов.

Следует отметить, что успеху в делах и начинаниях Николая Александровича во многом способствовала его супруга, тоже врач, Елена Дмитриевна, женщина умная и весьма симпатичная. Во время его многочисленных служебных отлучек, наряду с домашними, она заправляла и всеми больничными делами. Благодаря её распорядительности, в больнице поддерживался идеальный порядок. Причём без использования всякого администрирования и довольно корректно. Вышколенный медперсонал понимал её с полуслова. Больные, те, вообще, в ней души не чаяли, откликаясь на доброжелательную заботу и сострадание к их болячкам.

Николаю Александровичу не приходилось кривить душою при гостях, говоря, что в чём-чём, а в женитьбе ему повезло. Одно лишь обстоятельство слегка омрачало счастливый, казалось бы, во всех отношениях брак, он оказался бездетным, и, что совершенно точно, не по вине супруга.

В остальном, жаловаться Лампсакову было не на что. Материально обеспечен, работой доволен, народ уважает, начальство благорасположено, – основательная поступь по жизни уверенного в себе человека, чувствующего надёжную почву под ногами. Увы, ничто не вечно под луной….

Случилась Первая Мировая война. Вместо вполне заслуженной победы в которой, Россия вкусила плоды, плоды, слегка уже подзабытой смуты.

Произошёл государственный переворот – Февральская революция 1917 года. Первая, из разряда цветных. Революция удалась, но говорунов из Временного правительства смело октябрьским шквалом 1917-го, власть в России перешла в руки большевиков. Революция принялась с успехом пожирать, как своих детей, так и своих же родителей

Николай Александрович внимательно следил за происходящими событиями, абсолютно ничего в них не понимая. Со всей очевидностью, ясно одно – страна катится в пропасть, наступает конец Великой Империи. Продолжающаяся война с немцами, думалось ему, приближает катастрофическую развязку.

А царь-то батюшка чем так не угодил Керенскому? Ведь заселился русский Марат в государевы апартаменты, разъезжал на государевом авто, не пренебрёг и столовыми приборами с вензелями….

Мозг костей, вот парадокс, отторгал монархию, желудок однако не спешил следовать за этим странным мозгом в части поглощения, в компании таких же радикальных желудков, изысканных блюд монаршей кухни. Между делом, можно и порассуждать о судьбах революции (уже, конечно, не желудком, а языком).

Господи, ведь с началом первой Мировой войны, летом 1914 года все военнослужащие действующей армии надели полевые погоны. Хотя парадная и другие формы одежды отменены не были, но по примеру царя Николая II, одевшего с началом войны простую солдатскую гимнастёрку с погонами пехотного полковника и не снимавшего её вплоть до своей трагической гибели, носить золотые погоны мирного времени считалось дурным тоном….

– Эх, тёзка, тёзка! – вздохнул Лампсаков. – Нельзя властью бросаться, обязательно подберут, а самого растопчут! Слабость в нашем лучшем из миров не прощают. Если не боятся, сиречь, и не уважают… Ох, а если власть употребил – сиречь кровавый? Вот и получается: Куда ни кинь, всюду клин. Как это по-русски!

Будучи молодым человеком, особенно во времена студенчества, теперешний врач не чурался революционных идей. Однако революция, тогда ему представлялась в некоем розовом цвете, как светлый Христов праздник всенародного братства и благоденствия. Творившееся же в стране, пугало его и настораживало. Нет, он ничуть не жалел о канувшей в Лету монархии, хотя слухи об ужасной, мученической кончине царской семьи шокировали, сама мысль об убийстве ни в чём не повинных детей казалась кощунственной и, априори, невозможной.

Нет, какого чёрта, громогласно пообещав отпустить бывшего российского самодержца с семьёй в Англию, Керенский отправил их в Тобольск? Лавры маратов, иже с робеспьерами грезились? Чего ж, тогда сам-то не стал дожидаться гильотины? Рванул, не разбирая дороги, за кордон. Ну да, шкура своя-то поближе к телу. Да и кто ж потом про себя любимого геройские сказочки расскажет?

Вот и не верь после этого в мистические предначертания. Правление последнего Романова продлилось 23 года. Первый Романов – Михаил короновался в Ипатьевском монастыре, спустившись со второго этажа ровно на 23 ступеньки вниз. Николай Второй перед мученической смертью жил тоже на втором этаже, и надо же, Ипатьевского дома.

Перед гибелью семейство Романовых с прислугой спустилось со второго этажа ровно на двадцать три ступеньки вниз. Жертвы революций, – сколько их было и сколько ещё будет?

К тому времени Сибирь, как и вся бывшая Российская империя, полыхала в огне гражданской войны, расколовшись на два основных враждующих лагеря – красных и белых. Временно победившая в Сибири, на Урале и в Поволжье контрреволюция начала свой путь с расстрелов. На влажной от большевистской крови земле с быстротой грибов появлялись бесчисленные «правительства». В захваченной белочехами Самаре обосновался эсеровский Комуч (Комитет членов Учредительного собрания), в Екатеринбурге – Уральское областное правительство, в Омске – Временное Сибирское, во Владивостоке – правительство автономной Сибири, в Чите царствовал «сын трудового крестьянства» атаман Семёнов, в Хабаровске – Калмыков, в Благовещенске – атаман Кузнецов…

Каждое из этих правительств, опиравшихся на японские, чешские или американские штыки, имело своё знамя, армию и страстное желание добиться безоговорочной поддержки союзников. Долго прицениваясь, зарубежные покупатели, наконец, в Уфе провозгласили «Всероссийское Временное правительство» – преемником почившего в бозе правительства Керенского. Оно состояло из Директории и совета министров. Местом пребывания Директории решено было избрать Омск....

Но преемники Александра Фёдоровича, по мнению белых офицеров и союзников слишком походили на него самого. Выпущенная «Декларация об объединении всех сил революционной демократии» ускорила уход с политической сцены, по крайней мере, с авансцены, эсеровского правительства. Союзникам нужен был для России Кромвель. Жаждали его и офицеры, и крупная буржуазия. Торгово-промышленный съезд провозгласил: – «Необходима твёрдая единая власть. Такой властью может быть только единоличная диктатура». Сильной личностью, призванной, в очередной раз, спасать Расею, стал адмирал Александр Васильевич Колчак.

Что и говорить, либеральным идеям народовластия, приверженцем коих считал себя Лампсаков, тем самым, нанесён был чувствительный удар. Власть кухарок же, по-ленински, Николай Александрович почитал злом, гораздо большим для страны. Поэтому, он и продолжал служить теперь уже правопорядку по-колчаковски, хотя, надо сказать, без прежнего усердия. Колчак располагал обширной территорией, внушительной армией и значительной частью золотого запаса России, захваченного чехами в Казани. Последнее обстоятельство позволяло исправно платить жалование органам власти на местах, согласитесь, не последнее дело.

Правда, после событий в Причулымье, когда красные партизаны довольно легко разгромили Вороно-Пашинских, а затем и Ново-Кусковских блюстителей правопорядка, у впечатлительного Николая Александровича зародились немалые сомнения в твёрдости власти новой администрации. К тому же, местное население, по, не до конца понятным, причинам встречало красных на ура!. В то время как к колчаковцам относилось с молчаливой враждебностью. Хамское поведение местной милиции у самого Лампсакова, если быть искренним, вызывало плохо скрываемое раздражение. Что же это за правопорядок, коль у него такие поборники? И, выходит, все они одним миром мазаны, если солдаты, едва заявившись в село, вытворяют, чёрт знает что, похлеще всякой милиции. Истинно – Каков поп, таков и приход.

Николай Александрович продолжал задумчиво расхаживать по кабинету, изредка поглядывая в окна, за которыми открывался широкий вид на село и его окрестности. А там, вовсю хозяйничала чародейка-блудодейка весна-красна. Полуденное, майское солнце щедро поливало землю горячими благодатными лучами, и земля просто млела от живительного тепла, на глазах покрываясь нежной, будто свежепомытой зеленью. Лесистая пойма Соколов заполнялась стремительным, бурливым половодьем. Под окнами, словно ошалелые, во всю наяривали любовные арии всевозможные птахи, громче всех, конечно, брали свои чик-чириковые ноты безалаберные воробьи.

Обычно, в первые погожие деньки на селе тоже царило оживление. Сейчас же, оно будто вымерло. Нигде не видно ни души, не долетает никаких звуков.

Вошла Елена Дмитриевна:

– Коля, будь добр, посмотри одного пациента.

– Что за пациент, Леля?

– У него два пулевых и два штыковых ранения. Состояние – крайне тяжёлое. Необходимо посоветоваться насчёт его лечения.

– Кто-то из раненых солдат? Впрочем, я их всех осматривал, штыковых ранений ни у кого из них не наблюдалось.

– Нет, он не солдат.

– Ну вот, ещё немного, и я буду заинтригован.

– Это молодой крестьянин из Казанки. Его вчера привезли.

– А позволительно ли будет мне полюбопытствовать, кто, а главное – за что, молодого человека столь серьёзно изувечили?

– Его жена, которая и доставила его в больницу, утверждает, что он был расстрелян колчаковцами.

– И остался жив?

– Выходит, так.

Заведующий Ново-Кусковской земской больницей, Николай Александрович Лампсаков удивлённо посмотрел на жену через стёкла золотого пенсне. Его холеное, интеллигентное лицо, украшенное тщательно ухоженными усами и бородкой, а ля Чехов, тронула недоверчивая усмешка.

– Ты меня, случаем, не разыгрываешь?

– Такими вещами не шутят, – покачала головой Елена Дмитриевна. – Несчастный просто чудом остался жив.

– Следовательно, он – красный?

– Разве, в данных обстоятельствах, это имеет значение? Тяжёлый больной нуждается в неотлагательной медицинской помощи. По-моему, вполне достаточно оснований, чтобы мы занялись его лечением.

– С формальной точки зрения, ты, безусловно, права. Однако есть одно но….

– Ты хочешь сказать, если больной оказался красным, мы не должны его спасать?

– Боюсь тебя огорчить, моя дорогая, но, по правде говоря, не хотелось бы иметь ничего общего с подобными субъектами.

– Опомнись, мой милый! Коля, а как же клятва Гиппократа? Надеюсь, для тебя заветы великого врачевателя по-прежнему не пустые словеса?

– Разумеется, я отлично помню о своём врачебном долге, но, ещё раз но….

– Иначе говоря, господин «но» – это «их благородие» капитан Суров?

– Да при чём тут Суров? Хотя… Недоразумения с военными властями больнице пользы, уж совершенно точно, не принесут.

– Ах, какие мы осторожные!

– Время такое, вот и приходится быть осмотрительным.

– Вот, вот, время такое. Только время, уж совершенно точно, не для карасей-идеалистов и не для премудрых пескарей.

– В каком смысле, дорогая? – сделал непонимающее лицо премудрый идеалист. Ему доставляло нескрываемое удовольствие наблюдать за азартным натиском жены. Сейчас она удивительно напоминала ту задорную студентку, в которую он когда-то безоглядно влюбился.

– Тебе не приходила в голову простая мысль, что ещё бабка надвое сказала, чей верх, в конечном счёте, окажется в этой заварухе.

– Выражаясь казённым языком, спрошу, уж не сочувствуешь ли ты красным, Леля? – добавил перца в дискуссию нарочито пристрастный оппонент.

– Я сочувствую больным. Что же касаемо красных… Они выступают против угнетения людей людьми, за счастье простого народа. А вспомни историю США, войну Севера и Юга, Францию, наконец, не за то ли самое и мы ратовали когда-то на студенческих вечеринках? Только мы, как истинные интеллигенты, поболтали красиво и успокоились. А большевики, и тут нельзя им не отдать должное, борются за воплощение своих, может и утопических, идей в открытую, не щадя ни себя, ни противника. И, если быть до конца справедливыми, врагов не щадят – да, но население-то не мордуют, не мародёрничают! В отличие от бравых защитничков правопорядка….

Елена Дмитриевна даже порозовела от волнения. Чувствовалось, высказанные мысли не сейчас пришли ей на ум, изливалось давно накопившееся:

– А вот этот самый Суров, заявившись в село, начал с казни двух человек. Не потрудившись разобраться, кто здесь, чем дышит. И наломал дров. Если до казни среди сельчан преобладали нейтральные настроения, многие, вообще, не имели ничего против власти Верховного правителя, то после – практически у всех, в одночасье, настроения сменились на откровенно пробольшевистские….

Николай Александрович с интересом продолжал слушать жену. С одной стороны, доводы, приводимые, пусть и с женской импульсивностью, перекликались с его собственным анализом ситуации. Достаточно сравнить поведение солдат и партизан. Грубо говоря, против фактов не попрёшь. Разгромив волостную милицию, возглавляемую незадачливым Ивановым, повстанцы наутро устроили митинг. На нём выступил их командир Гончаров с речью, объявив о восстановлении Советской власти в волости, и призвал новокусковцев всеми силами её поддерживать. Декларировалась полная добровольность, без применения порок, расстрелов, прочих карательных акций.

С другой стороны, знание истинного положения вещей, крайне огорчавшее Николая Александровича, собственно, ничего для него не меняло. Приходилось служить власти, с недавних пор столь непопулярной среди простого люда, хоть кто бы знал, как это не просто. Осознание собственного бессилия, невозможности что-то изменить, предотвратить разыгрывающуюся на его глазах трагедию агонизирующей диктатуры, тяжёлым грузом давила на плечи. «Делай, что должен…» – вспомнился ему французский император.

– Ладно, пойдём смотреть твоего больного. – Направляя разговор в практическое русло, предложил он.

– Давай мы его всё-таки вылечим, Коля, – закрепляя достигнутое согласие, попросила Елена Дмитриевна.

В это время какое-то движение возникло на главной улице. Показался конный отряд, направляющийся в сторону больницы.

– Я, Коля, пожалуй, пойду.

Елена Дмитриевна вышла.

Лампсаков же не отрывал глаз от приближающихся верховых. Вот уже можно рассмотреть их поподробнее. Впереди рысил на добром вороном коне низкорослый офицер с хмурым, черноусым лицом. Его фуражка была надвинута на самые глаза. По всей видимости, командир карательного отряда, – решил, про себя, заведующий больницей. За черноусым следовали нижние чины, рослые, хорошо вооружённые.

«Догадался, всё же, представиться, – отметил Николай Александрович. – Интересно, что за фрукт?»

Фрукт прибыл по его просьбе:

…Большевистское восстание, вспыхнувшее в причулымском районе с двадцатых чисел апреля месяца с.г., в настоящее время можно считать оконченным.

Выяснилось, что подготовительная работа начата Томской большевистской организацией. Из Томска доставлялось оружие в посёлки, из Томска даны указания об организации по селениям тайных большевистских комитетов, которые и подготовляли общественное мнение в пользу большевизма.

Хотя установить точно, когда началась подготовительная работа, не удалось, но есть данные предполагать, что она велась несколько месяцев перед восстанием.

В марте месяце, в указанный район было выслано из Томска ядро восстания – группа в 14-20 человек, во главе с так называемыми «товарищем Сергеем» и «товарищем Гончаровым». Эта группа разместилась в малоизвестном посёлке Ново-Покровском, Ново-Кусковской волости и оттуда вела свою работу далеко по окрестным посёлкам, через агентов и тайные комитеты.

…После этого, началось открытое насаждение по всем селениям «военных красных комитетов», с образованием «главного штаба» в посёлке Ксеньевка… Красноармейский же отряд сразу сформировался из добровольцев в числе 180-200 человек, вооружённых винтовками разных систем. Для отряда были реквизированы лошади, а для усиления отряда объявлена мобилизация населения в три очереди. По всем селениям были установлены караулы и связи….

…Ввиду всего вышеизложенного прошу Вашего личного ходатайства перед начальником губернии и начальником гарнизона об обеспечении здешнего района достаточной вооружённой силой, впредь до успокоения, в виде военного отряда или отряда особого назначения. В противном случае пребывание на пункте и работа невозможны. Прошу Вас не отказать уведомить о дальнейшем.

Заведующий Ново-Кусковским переселенческим пунктом Врач Н. Лампсаков

Николай Александрович постоял в задумчивости, вдруг ему показалось, нет ему явственно послышалось, что чей-то голос его настойчиво спрашивает: «Ктой-то тебя, Николай Александрович, наущал эти письма писать? А! Подикось, дружки твои – япошки? Давай-ка колись, жидовская морда! Мы ведь с тобой валандаться не будем. У нас с такими антилегентами разговор короткий – вилы в бок, да в колодец!» Голос скрипуче захихикал….

Дверь снова открылась, вошёл тот самый черноусый офицер, он козырнул и отрывисто представился:

– Суров Владимир Александрович.

Не дожидаясь ответа, тем же отрывистым тоном уточнил:

– Если не ошибаюсь, доктор Лампсаков?

– Вы не ошиблись, капитан, – довольно сухо подтвердил Николай Александрович, посчитав нужным добавить: – Кроме того, имею честь быть начальником здешнего переселенческого пункта.

– Последнее мне известно, – произнёс Суров, не отрывая неподвижного взгляда чёрных, немигающих глаз от собеседника.

– В таком случае, весь к вашим услугам, – слегка наклонил голову заведующий больницей. – Прошу садиться, – указал он на стул, где ещё совсем недавно сидела расстроенная Алёна.

– Благодарю покорно.

Пока капитан устраивался на предложенном ему стуле, громыхая великоватой для его роста саблей, Николай Александрович подошёл к заветному шкафчику и, несколько поколебавшись, извлёк из него полную бутылку с латинской надписью на наклейке «Спиртус винус». Следовало, соблюдая какой никакой этикет, проявить гостеприимство. Да и взбодриться перед нелёгким разговором не помешает. Для подобных дел вполне годится и спирт, коньяком угощать капитана не стоило. Не в коня овёс…

– Вас шокировала справедливая кара, постигшая двух краснопузых? – цинично ухмыльнулся, подогретый спиртом капитан Суров, в ответ на сентенции Николая Александровича относительно жестокости карателей. – Вот уж никогда бы не подумал, доктор, что вы столь чувствительны. Ведь, насколько мне известно, ни одна хирургическая операция без крови не бывает.

– Но нельзя же божий дар, и в самом деле, превращать в яичницу! – решительно отверг сравнение Лампсаков. – Поймите, «справедливая кара», пользуясь вашей терминологией, произвела чрезвычайно тягостное впечатление на местных жителей.

– Плевать я хотел, уж простите за солдатскую прямоту, на ваших жителей! А иногда тягостно впечатляться разболтавшемуся быдлу бывает очень и очень полезно. Мозги, знаете ли, вправляет. И, заметьте, без всякого вмешательства со стороны психиатрических светил.

– Но, позвольте, эдак вы восстановите против себя всё население! Стоит ли швыряться камнями, обитая в стеклянном доме? Может быть, поискать другие методы? Нет?

– Вы, доктор, живёте в деревне, а русского мужика не знаете. Образумить его можно только страхом. И ничем больше. Так что, без кровопускания в данных обстоятельствах, к сожалению, никак не обойтись.

«Офицер-то с задатками идейного садиста, – привычно поставил диагноз главврач, неприязненно глядя в пустые неподвижные глаза визави, которые от употреблённого по назначению спирта, сделались ещё более мрачными. – Такой отца родного не пожалеет». Вслух же произнёс:

– Но, я надеюсь, вы всё же учтёте моё мнение.

– Может, посоветуете мне надеть белые перчатки, порекомендуете истовостью благородства заткнуть за пояс рыцарей Круглого стола? – криво улыбнулся капитан.

– Не надо утрировать, капитан. Хотя, немножко благородства в отношении пленных, как мне кажется, не помешает. Примером могут служить существующие международные конвенции на этот счёт…

– К чёрту дурацкие конвенции! Поймите же вы, наконец, что борьба идёт не на жизнь, а на смерть. Либо мы их, либо они нас. Третьего просто не дано! И совсем не зря, предоставлены мне самые широкие полномочия. Я прибыл сюда, чтобы огнём и мечом восстановить порушенный красными правопорядок.

– Вот так?.. Огнём и мечом?..

– Именно так, доктор, именно так. И, будьте уверены, интеллигентские сказочки о слезе ребёнка при подавлении восстания мною в расчёт приниматься не будут. Полагаю использовать крайне жёсткие меры, все доступные мне средства, прежде всего огонь и меч! Ересь во все времена выжигали. Святая инквизиция с помощью аутодафе благополучно сохранила единство католической церкви. Отучила тамошнюю паству инакомыслить. Пора, давно пора и нам перестать, уж снова извините за выражение, сопли жевать!

– Ну, насчёт единства католиков, вопрос спорный. Да и с альтернативами у вас не густо, – задумчиво произнёс хозяин кабинета. – Хотя, помнится, один американец по фамилии Джефферсон высказался по поводу инакомыслия в том смысле, что это высшая форма патриотизма. Впрочем, согласен, не время сейчас для дискуссий. Так с чего, позвольте полюбопытствовать, собираетесь начать?

– Да я, собственно, уже и начал. Мои молодцы подпалили Ксеньевку. Видите дым на горизонте? Там какие-то негодяи организовали сбор и ремонт оружия для Гончарова.

– Да, да, молва уже разнесла по округе вести о ваших деяниях. Только вот мысль, что среди погорельцев вполне могли оказаться ни в чём не повинные люди, вашу голову не посещают?

– В войне всех против всех ни в чём не повинных просто не бывает, – капитан продолжил седлать любимого конька. – И совершенно зря вы потревожили прах автора американской Декларации. Альтруистические воззрения уважаемого мистера, по моему глубочайшему убеждению, есть исключение. Правило же, сдаётся мне, сформулировал другой янки – некто Линч.

– Следуя вашей логике, Ново-Кусково необходимо спалить, а жителей линчевать? – сердито уточнил оппонент.

– Пока ответ отрицательный, – помиловал идеологический клон разбойного Прокруста. – Хотя стоило бы. Да, боюсь, больница пострадает. Попробую ограничиться кой-какими превентивными полумерами. Сегодня соберу сход и поговорю с вашим мужичьём по-своему. Постараюсь назидать и вразумлять. Ну, а потом, примусь, через денёк-другой, за красных бандитов, окопавшихся в вашей волости. Немножко передохнём, осмотримся и за дело.

– Да поможет вам Бог, – вежливо пожелал Лампсаков.

– Благодарю, покорнейше благодарю, – несколько отмяк капитан. – Как говорится, Бог-то Бог, да сам не будь плох. Кстати, – спохватился он, – мне, доктор, сейчас не столько Божья, сколько ваша помощь нужна.

– Можете полностью на меня рассчитывать.

– С минуты на минуту подвезут наших раненых, просьба оказать им необходимую помощь и, вообще, обеспечить вниманием.

– Как, у вас уже есть раненые? Откуда? На вас напали?

– К сожалению, доктор, есть не только раненые, но и убитые. Павшие герои преданы земле с полагающимися почестями. Красные бандиты устроили нам засаду под Мало-Жирово…

– Простите, я не в курсе… – замялся Лампсаков, с приличествующим выражением лица.

Вообще-то, он краем уха слышал о стычке солдат с партизанами, правда, посчитав это чьей-то выдумкой. Не укладывалось в голове, что партизаны могут атаковать подразделение регулярной армии. Оказывается, вполне могут, и довольно успешно. Отчаянные, видать, мужички.

– Будьте уверены, ваших раненых мы устроим наилучшим образом, – заверил он. – И примем все меры к скорейшему их излечению. Я теперь же распоряжусь принять их, как полагается.

– Буду премного обязан, Николай Александрович, – удовлетворённо кивнул Суров, – и поверьте, красные бандиты жестоко поплатятся за свою дерзость! Засим, должен откланяться. Пора на сход.

– Не смею более задерживать….

Новокусковцы собирались на сход с большой неохотой и опаской. Вполне резонно полагая, что собирают их каратели неспроста. Были, правда, и такие, кто шёл на сельскую площадь просто из любопытства, со спокойной душой, не чувствуя за собой никаких грехов перед Верховным правителем. Своими глазами посмотреть на губернских воителей. Авось, не так уж и страшен чёрт, как его малюют.

Одним из таких любознательных участников схода был и дед Яков Винивитин, по прозвищу Горенка, наречённый так односельчанами за нескладную, горемычную жизнь. Обитал он на задней улице села, именуемой Козловкой, в кособокой избёнке, перебивался с хлеба на квас, в никакие деревенские дела не встревал. Для него как бы не существовало ни белых, ни красных, ни бедных, ни богатых. Война с нуждой отнимала силы, занимала время, остававшиеся ресурсы дед Яков бросал на благородную борьбу за мужской суверенитет со своей благоверной бабкой Настасьей, постоянно, блазилось ему, посягавшей, со сварливой настойчивостью на его авторитет хозяина в доме. Противоборство за престиж, надо отметить, никогда не заканчивалось рукоприкладством. С обеих сторон использовалась, исключительно, сила убеждения.

На сей раз, едва он засобирался на сход, как супружница не преминула уколоть:

– Ну, а ты-то, старый пень, куда навострился?

– Пойду послухаю, што господа калякать будуть, – важно ответствовал дед Горенка, опоясывая старенький зипунишко совсем почти новым праздничным кушаком.

– Тебя только там и не хватало!

– Не куриного ума энто дело! – строго прицыкнул Яков, воинственно вздёрнув кверху куцую бородёнку. И чтоб окончательно застолбить одержанное превосходство, авторитетно изрёк напоследок: – Всяк сверчок – знай свой шесток!

Чем не Брусиловский прорыв, удавалось и ему иногда брать верх над своей поперечной половиной.

Народ, собравшийся на сход, заполнил всю деревенскую площадь перед церковью. Переминаясь с ноги на ногу, щёлкали орехи, негромко переговаривались мужики и бабы, старики и ребятишки. В толпе, с уха на ухо гуляли, будоража людей, последние новости про деяния карателей, передавались подробности лютой казни Сергея Фокина и Якова Шарапова. Бабы охали и крестились, мужики мрачно хмурились.

Дед Горенка, слушая разговоры, ужасался вместе со всеми, в душе благодарил Бога и поперечную спутницу жизни, что удержали его от якшания с красными. Он и на митинге по случаю разгрома волостной милиции гончаровским отрядом не присутствовал. Так что, кому-кому, а ему-то опасаться карателей совершенно нечего.

Но вот говор стих. Перед сходом появилась группа всадников. Впереди гарцевал на вороном коне низкорослый офицер с колючими усиками. Чёрные немигающие глаза его зло оглядывали толпу из-под низко надвинутого козырька фуражки. Капитан Суров, несколько поуспокоив не стоявшего на месте жеребца, обратился к собравшимся с речью, изрядно сдобренной матюгами. Забористость выражений, даже самых искушённых и бывалых мужиков заставила раскрыть в изумлении рты. Без матов, бранная речь капитана выглядела примерно так:

– Это как же прикажете понимать, господа мужички, а? Захотелось, значит, с суконным-то рылом, да в калашный ряд? Под красную дудочку плясать вздумали! Нет, вы у меня по-другому запляшете! Я вам такую совдепию покажу, что вы и думать про неё забудете! И внукам и правнукам закажете. Зарубите, сукины дети, на носу, цацкаться я с вами не стану. В бараний рог сверну!..

Получасовая идеологическая артподготовка завершилась командой солдатам:

– А ну, построить всех мужиков в одну шеренгу!

Убедившись в исполнении распоряжения, недавний ритор хриплым голосом озвучил приговор:

– Теперь всыпать каждому третьему по пятьдесят горячих!

Дед Горенка смиренно стоял в общей шеренге, не допуская и мысли, что какие-то «горячие» могут иметь отношение непосредственно к нему. Пусть он и третьим окажется, его, всё равно, и пальцем тронуть не должны. Белопогонники-то, ведь, тоже люди, хоть и каратели, а, небось, как прознают, что он перед ними ни в чём не провинился, так сразу же отпустят с миром домой. С каких таких щей, он должен быть за чужие грехи ответчиком.

Старик оказался третьим. Слушать лепет о невиновности никто не захотел. Его схватили за шиворот и грубо толкнули к отдельной кучке мужиков – таких же «третьих», как и он.

Дальнейшее, Яков Винивитин воспринимал будто в страшном сне. Два дюжих, красномордых карателя хватали очередного бедолагу, бросали его на широкую, грубо стёсанную лавку, лицом вниз, сдёргивали порты и принимались молотить в два шомпола по «казённому» месту, на глазах превращающемуся в кровавое месиво. Одни сносили экзекуцию молча, другие взывали к милосердию, третьи зло матерились, получая солидный прибавок шомполами. Больше всех отличился Семён Бурдавицын, по уличному – Микишин. Когда на него посыпались «горячие», неизвестно почему, он вдруг заорал:

– Ой, товарищи!..

Доброе, без сомнений, слово, но, в данный момент, произнесено никак не к месту и не ко времени.

– Ах, «товарищи»! – зло осклабился один из экзекуторов. - Твои товарищи по лесам бегают, подикось, по Тамбовским. – Оба они заработали с удвоенной энергией.

Подошла очередь деда, он сам, дрожащими руками приспустив порты, лёг на лобное место лицом вниз. Когда шомпола забарабанили по его тощему заду, он заплакал жидкими стариковскими слезами, не столько от боли, сколько от сраму и бессильной злобы.

Домой со схода Винивитин возвращался, еле переставляя ноги. Его исполосовали так, что и порты оказалось невозможным застегнуть, он придерживал их на ходу обеими руками. Подобным же макаром, добирались домой все его товарищи по несчастью.

Мы же, пока селяне бредут по избам, спросим, вместе с Чрезвычайной следственной комиссией про массовые порки у адмирала Колчака:

Про порку я ничего не знал, и вообще всегда запрещал какие бы то ни было телесные наказания, – следовательно, я не мог даже подразумевать, что порка могла где-нибудь существовать. А там, где мне становилось известным, я предавал суду, смещал, то есть действовал карательным образом.

Александр Васильевич говорил правду? Увы. Однако он утверждал это под следствием, а, значит, имел право (сейчас бы юридическое, а в тех обстоятельствах моральное право, по крайней мере) против себя не свидетельствовать. И, в конце концов, адмирал заплатил по счетам. Достаточно? Мало? Много? А нет эквивалента на нашей планете человеческой жизни. Каждая – бесценна!

В отличие от Колчака, общественность подвиги правительственного отряда Сурова В.А. могла лицезреть воочию. Вот, к примеру, как редактор Томской газеты «Сибирская жизнь» Адрианов А.В. в письме председателю Российского правительства Вологодскому П.В. от 2 июня 1919 года описывает их:

«… Теперь я Вам сообщу полученные мною сведения от участников экспедиции по Томскому уезду против лубковцев. Там отрядом командует некий Суров, просто вор – офицер, который нарочито затягивает ликвидацию большевистских банд, чтоб не идти на фронт – ему выгоднее оперировать в тылу, менее опасном и более прибыльном. Офицеры отряда предаются поголовному пьянству и безобразничают. Приносимые отрядом жертвы объединяются в большинстве неумелостью и глупостью, разгильдяйством и пьянством (гибель под Святославкой отряда передового объясняется тем, что они занялись чаепитием и покупкой дешёвых яиц к Пасхе и в это время застигнуты были врасплох лубковцами)… Примите меры против бандита Сурова и К^о…».

Письмо датировано вторым июня 1919 года.

сена. Тогда были замученычены 1

Реакция на обращение Адрианова А.В. в Омск последовала 24 июня 1919 года. Исполнявший обязанности директора департамента милиции МВД Агарев В.Н. по приказанию министра попросил управляющего Томской губернией собрать «сведения и материалы» по действиям отрядов против Лубкова и Щетинкина. Речь шла и об офицере Сурове.

Ответ Михайловского Б.М. не заставил себя долго ждать и неожиданностей не таил. 26 июня 1919 года он отчитался: «В виду имеющихся в министерстве сведений о неблаговидных действиях отряда по ликвидации разбойничьих шаек в Мариинском уезде капитана Сурова имею честь доложить Вашему Высокопревосходительству, что капитан Суров, как известно в управлении Томской губернии, очень энергичный человек, добросовестно относится к своим обязанностям, не пьянствует, не безобразничает, ведёт себя прилично и вообще ничего предосудительного о нём сказать нельзя. Позволяю себе выразить уверенность, что полученные в министерстве сведения не соответствуют действительности…».

На документе синим карандашом 22 июля 1919 года сделана приписка: И по другим сведениям Суров отличный офицер.

На доклад управляющего губернией с энтузиазмом откликнулся министр внутренних дел Пепеляев В.Н. В письме от 11 июля 1919 года он сообщил Михайловскому: «С удовлетворением прочёл Ваш рапорт. Оценка успешных действий принадлежит военным властям, однако прошу передать мою признательность капитану Сурову. Передайте привет и благодарность чинам милиции. Представьте щедро к пособиям пострадавших и отличившихся… Жду столь же энергичных действий по всем направлениям».

Нет, действительно трудно сдержать восхищение. Наверное, так же трудно сдержать восхищение работой лесоруба, который энергично и добросовестно принялся за сук, на котором вы восседаете. Пока восседаете….

…После окончания Гражданской войны Николай Александрович Лампсаков, по-прежнему весьма ревностно исполняет свой долг, памятуя о факультетском обещании не помрачать чести сословия.Сельский доктор следит за всеми новейшими достижениями медицины не только у нас, но и за рубежом. Он переписывается с немецкими учёными – медиками. Те-то и прислали ему две кварцевые лампы. Даже в Томских больницах их тогда не было. Из Германии пришли и два электрических движка. В больнице раньше, чем в селе зажёгся электрический свет.

Ежемесячно в больницу Ново-Кускова обращается от 900 до 1200, а иногда и до 1700 жителей района и около 500 из соседних районов.

Лампсаков становится одним из самых уважаемых и заметных людей Причулымья. Его избирают делегатом на Всероссийский съезд Советов в честь 10-ой годовщины Октябрьской революции.

Томская секция врачей направляет приветственный адрес: Все врачи Томского округа гордятся Вами, дорогой Николай Александрович. Вы один из тех немногих, кто отдал все свои лучшие годы и силы на служение деревне. Вы бескорыстно ушли работать туда, где имеется в Вас наибольшая нужда. Всем известно, насколько трудна работа сельского врача, но Ваше бескорыстие и любовь к делу сумели всё победить.

Нет, бескорыстием и любовью к делу всё победить оказалось невозможно. В ведомстве Ежова сказкам про бескорыстие принципиально не верили. Парадокс же явный:

– Ну, сами-то, сами, посудите! С одной стороны, человеку шестьдесят три года, огромный авторитет, уважение населения и коллег, заслуги, опыт… А с другой стороны, в начальство, чего-то, не рвётся, командовать коллегами не стремится. В Томск перебираться просто отказывается. Ну и главное – в партии большевиков до сих пор не состоит. Уклоняется, а может, затаился? Надо присмотреться. Поискать фигу в кармане.

Присмотрелись. Поискали. Тут-то и всплыло сообщение заведующего Ново-Кусковским переселенческим пунктом от 27 мая 1919 года. Текст сообщения изобиловал клеветническими измышлениями о действиях партизан. А автором, если помните, был Лампсаков Н.А..

Копнули глубже. Вот те на! Родители-то, кто!? Священники! Да и сам семинарию закончил. Пел. И где!? В церковном хоре! Час от часу не легче. Ещё и офицер царской армии! В Германию письма пишет. Зачем? По всему видать, филиал кадетско-монархической организации, готовившей вооружённое восстание и свержение советской власти в момент нападения империалистических стран на СССР вскрыли.

А Николай Александрович идеально вписался в схему в роли главаря Ново-Кусковского филиала Союза спасения России.

Всё строго по шаблону – чекисты находят бывшего царского или белого офицера и назначают его руководителем организации, состоящей из небольших ячеек и подчиняющейся заговорщицкому центру.

Главаря арестовали. И принялись жарить факты. Масла на сковородку, не скупясь, и густым чёрным слоем нанёс Никита Кузьмич Левин. Его партизанским прошлым времён Гражданской войны в романе «Строговы» писатель Георгий Мокеевич Марков наделил деда Фишку. Изрядно преувеличив. Самая яркая страница в биографии Никиты – собственный расстрел. Расстрел, после которого ему удалось чудом выжить. Казнили его каратели Сурова в Казанке. А вот излечила в Ново-Кусковской больнице чета Лампсаковых, Елена Дмитриевна и Николай Александрович.

Про огонь, воду и медные трубы с детства слышали наверняка все. Так вот, испытание огнём Никита Кузьмич выдержал. Мало на планете найдётся людей, которым удалось прожить восемьдесят два года, будучи расстрелянными в тридцать четыре. Оправился от ран наш герой, но появилась привычка глушить боль алкоголем, огненной, то бишь, водой. Но всякое лекарственное снадобье, пока ведь панацея не обнаружена, обладает побочными эффектами. Настойки на спирту имеют способность завышать самооценку употребляющего во внутрь. Может и море лужей предстать, той самой, которая по колено.

Закончилась Гражданская война, и Левина накрыла слава. Слава геройского партизана. Пресловутую правду жизни слегка отодвинули. Иначе как? Иначе – никак не возможно! Ведь, уже классики писали посвящения: Деду Фишке – Никите Кузьмичу Левину с глубочайшим уважением автор Г. Марков. Вон как громыхнули медные трубы! Родилась легенда, ни дать, ни взять. Литературный герой, герой без страха и упрёка, несгибаемый борец за правду материализовался. В пример одним и в назидание другим.

И кому как не Никите Кузьмичу доверить колхоз «Рассвет», созданный в деревне Казанка Ново-Кусковского района? Четыре года терпели колхозники художества бывшего партизана. Это и был пик его карьеры.

Ну, а в 1931 году судьба, сообразуясь с направлением райкома партии, ещё раз свела его с четой Лампсаковых. Николай Александрович принял Левина завхозом в Ново-Кусковскую больницу. Не председатель, однако, должностишка не пыльная, опять же спирт медицинский.

А дальше ответим на вопрос – Почему? Почему из всех сельчан нашёлся лишь один потерпевший, и этот один – Левин Н.К. Его имя всплыло в характеристике обвиняемого Лампсакова Н.А. Председатель сельсовета Петров и секретарь Попов характеризуют: Лампсаков имел большую популярность среди населения. Особенно среди зажиточного населения. В то же время к лечению партизан относился самым скверным образом (Левин Н.К.).

Ну, что ж, ответ прост и банален. Никита не простил доктору своё увольнение в 1933 году.

– Как, его!? Заслуженейшего и авторитетнейшего борца за власть Советов, какой-то докторишка посмел уволить!

В больнице Никита продержался два года. И совсем неплохо себя чувствовал. Но вот сил у главного врача терпеть вконец разболтавшегося экс-партизана попросту не осталось.

Асиновское бюро РК ВКП(б) на внеочередном заседании 8 июля 1933 года отреагировало на увольнение своего протеже жёстко: Со стороны заведования врача допускаются безобразия: сознательное засорение обслуживающего коллектива чуждым элементом, гонение и вытеснение с работы партийно-комсомольского состава… преступное пренебрежение в лечении партийно-комсомольского актива.

Реванш состоялся. Николая Александровича уволили. Год больницей руководил некто Параскун. Так всегда на Руси – созидать некому, а реформы реформировать от желающих отбоя нет. Причём результаты деятельности языкастых перестройщиков и реформаторов разного пошиба вполне предсказуемы и одинаковы. Развал. Некто Параскун с блеском и всего-то за год успешно достиг развала. Пришлось партийным товарищам возвращать Николая Александровича. Но конфуз свой запомнили и не простили…

Вот так Николай Александрович оказался главарём заговорщиков.

Его расстреляли 29 августа 1937 года.

Реабилитирован 1 ноября 1956 года.

Сейчас больница, построенная Николаем Александровичем, по-прежнему стоит. В больничных корпусах размещены экспозиции музея Гражданской войны. Память о нём живёт, а пока жива память, жив и человек….

Ну, ещё попробую утомить читателей, поминая полковника Сурова всуе. Вот перед нами оперсводка штаба войск ЯАССР:

1892 г

Начало карьеры, как и у многих в то время. Но в Гражданскую войну стал палачом. Война виновата? Война всё и спишет? Война не списала.

В конце апреля 1924 года Томский губернский суд рассмотрел дело по его обвинению. Из решения суда над Суровым: «Капитан Суров в первых числах мая 1919 года получил командование над экспедиционно-карательными отрядами, в задачи которых входила беспощадная борьба с повстанческим движением. С этого времени над Томской губернией, особенно над Томским и Мариинским уездами, нависли чёрные дни суровщины. Жестокость и бесчеловечность Сурова не имели границ: пыткам и истязаниям, порке, расстрелу и повешению предавались сильные и слабые, старики и старухи, женщины и дети».

Суд приговорил Сурова А.В. к расстрелу. Приговор привели в исполнение.