***
Внучке Алисе
Вот и время уезжать
Под резную арку.
Дочка с внучкой – провожать,
Мы идём по парку.
– Это, дед Вадим, тебе!
А закат лиловый!
И бежит, несёт в руке
Жёлтый лист кленовый!
Затуманился вокзал.
– Ну, пока, Алиска!
Я, наверно, старым стал,
Да и слёзы близко.
Уезжать пора. Сидим.
На скамье. Легчает.
Тихо скажет: дед Вадим,
Я уже скучаю…
***
Апакиным Ольге и Саше
Целую. Руки золотые
(Вот чуть кружится голова)
Меня подняли, как влитые.
И я забыла все слова…
Огнём немыслимым мерцаю
И в немоте, я вся горю.
И таю, таю, таю, таю,
Люблю, люблю, люблю, люблю!
И тают тени на повети.
В закате ёжится овин.
И больше жизни, дольше смерти
Люблю тебя. Ты мой – один.
Спасибо, милый. Обнимаю.
Не нахожу совсем слова.
И таю, таю, таю, таю,
И чуть кружится голова…
***
Сыну Игорю
Ни тоски, ни обиды великой.
В твоё зеркало утром смотрясь
Сердце мрёт от любимого лика:
Если ты не боярин, то – князь!
Да и веет непрожитой силой,
Но тогда от чего, от чего
Нашим близким и Родине милой
Ну не надо от нас ничего.
И поставлены мы вне закона.
Но ведь верно? Не нам обвинять…
Это было всё предкам знакомо.
И… Она нам не мачеха – Мать!
Не грусти в её крайние дали
И уже постарайся понять –
Мы с тобой ото всех убежали,
От себя бы ещё убежать.
Веет вечный простор откровеньем
И на ближних на всех, на страну.
Пусть утешится сердце смиреньем
За свою и чужую вину.
Проживём без унынья и стона,
Проживём не назначенный срок.
Не тоскуй, проживём вне закона.
Это так получилось, сынок…
Птицы на подворье
Алексею Ваваеву
День могу не ходить, надо бы отлежаться
И в раздумьях пропасть на пороге судьбы.
Но с дивана упасть, но упасть и отжаться,
Потому что им всем не хватает воды.
Слышу крик на подворье, но слышу невнятно,
Будто стон петуха и цесарок вопрос.
И орут гогоча, только им непонятно,
Что хозяина в смерть разбивает хондроз.
Но с дивана упасть, но упасть и отжаться
Через боль от спины и с опухших колен.
Оттолкнуться от пола, привстать и подняться,
Ибо горше на свете не знал я измен.
Изменяли и мне, даже близкие люди.
Только мне хоть в зубах, в трёх шагах от беды.
Проползти пронести – и что будет, то будет.
Корм насыпан, но им не хватает воды…
***
Диме Щуру
Диман, мы в больничке. Покурим.
Кончается месяц апрель.
Нас лечат от синьки и дури.
Пусть лечат. На пару недель
Забудем дурные привычки.
А может быть, и навсегда.
Нас лечат все в белом сестрички.
Да, знаем, что с нами – беда…
Да, знаем, мы знаем, всё знаем,
Но только распустится май,
У Сани на спирт занимаем
И прыгаем в первый трамвай.
Вернёмся в родную палату
Немножечко навеселе.
Вернёмся. Обложите матом,
И Стас, и сестрички, и все
Больные – лишили прогулки.
Да к чёрту – беснуется май!
Разломим последнюю булку.
Осталось ещё. Наливай!
Памяти отца…
Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь.
А среди гостей моих
Горе да печаль.
И со мною мой отец.
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат.
И поют из-под земли
Наши голоса
Арсений Тарковский
Отец, я отпуск взял к исходу сентября…
Сентябрь высок! А жизнь течёт к исходу.
Осенняя листва, желтея и горя,
Снимается с дерев и облетает в воду…
Отец, я – тень твоя. Незримо за тобой
Иду тропою к ведьминому кругу.
Попросим у владычицы лесной
Грибов открыть по лесу и по кругу!
Попросим – на краю своей судьбы…
Вовсю сияет солнце! Ниоткуда
Нам по опушкам – белые грибы,
Тугие грузди в ельнике у пруда…
Отец, ты – тень моя. Я чувствую спиной.
Вся жизнь моя уже течёт к исходу,
И облетает жёлтою листвой,
И – золотит серебряную воду…
Памяти брата
Здорово, брат мой Анатолий!
Здорово, лучший старший брат!
Я рад! Колись в кругу застолий,
Чем беден ты и чем богат…
Колись до дна и вылей душу.
Её со дна не соберёшь…
Ты не боялся – я не струшу.
Я раньше умер, ты умрёшь, –
Когда земли родной не станет.
Исчезнут род, страна и мир…
Но мы пришли сегодня к маме
На ужин званый, знатный пир!
Смотри: стеной стоит Серёга!
Ты слышишь, лучший старший брат?!
Его судьба, его дорога –
Всё, чем ты беден и богат…
Рука к руке стоят Марина
И Саня – немец и педант.
Спокоен будь за дочь и сына,
Они им мать, отец и брат, –
А брат твой – я, что куст бурьяна,
Смотрю на всю мою семью.
И как-то сдуру, как-то спьяну
Не попаду в свою ладью.
Её давно на перевозе
Толкает вёслами Харон.
Я много лет и много вёсен
Стою на грани двух времён –
Между крутыми берегами
И тёмной мёртвою водой.
…Но мы пришли сегодня к маме,
И ты не мёртвый, а живой!
Присядем, брат мой Анатолий.
А старший брат наш – Николай.
Ты больше кушай на здоровье,
И за здоровье – наливай!
На смерть Николая
Расступились бы, добрые люди,
Потому как высокой горой
Пир земной подают нам на блюде,
Перемешанный чёрной золой…
Вот он, город, весь город любимый!
Здравствуй, город, любимый и злой.
Как беглец отовсюду гонимый,
Он приехал проститься с тобой…
Хоть жалели, не звали, не ждали
Здесь ни брат, ни сестра и ни мать,
Волны поезда мягко подняли,
Только жёстко, наверное, спать?
Очень жёстко, и что тебе снится,
Лёжа смирно в гробу молодым?
Что уж не к кому и прислониться
Ни душою, ни телом худым.
Что уж не к кому и прислониться,
Кроме жёсткой доски гробовой.
Повиниться, прижаться, забыться
Головой, головой, головой…
Вы садитесь же, добрые люди,
Пусть душа прогремит как гроза.
Мы проводим её и… побудем.
И… посмотрим друг другу в глаза.
***
Александру Дорину
В мироздании времени нет
Есть щемящее слово – утрата…
Ни секунд, ни минут и ни лет.
Есть пронзительный миг невозврата.
Это всё ощущалось тобой,
Открывалось и явно, и тайно.
Диктовалось землёй и судьбой,
Диктовалось никак не случайно.
Это знала живая вода.
Всё сбылось – до последнего вздоха.
Ты спокойно ушёл в никуда,
И уходят судьба и эпоха.
Ночь перед дуэлью
Михаилу Лермонтову
Господь един, и мир – огромен.
И ночь темна и велика.
Мрак переливами стозвонен
Над грозной высью Машука.
Ты в ад смотрел и в бездны рая.
В объятьях связей, как оков,
Друзей усмешкой унижая
И превращая во врагов.
В бою не струсивший ни разу,
Ты дрался яростней и злей.
Стал непокорному Кавказу
Одним из лучших сыновей.
А ночь темней, мрачней и глуше.
Чтоб тьму и злобу превозмочь,
Мы все посмотрим в наши души,
Как он смотрелся в эту ночь!
***
Побеждённым в Гражданской войне,
Белым и Красным, посвящаю…
Я в жизни никогда не видел моря.
Нет, только раз, в семнадцатом году.
От вспышки на серебряном шевроне
Споткнулся на кронштадтском тонком льду.
Тупые бескозырки за щитками,
И прямо в лоб хлестал огнём «максим».
И больно. И подумалось о маме…
И той, которой имя не спросил –
Изящная, в коричневом берете,
И светлыми косичками до плеч.
И самая красивая на свете!
Её и отыскать, и уберечь,
Я шёл не крайним в юнкерской атаке,
Тугие пули вжикали у ног.
Последнее, что помнилось во мраке –
Не уберёг…
***
Памяти Льва Болдова
«Ну, да, читал». Мне этого довольно.
«Я? Не знаком». Не помню, кто спросил,
А на душе и радостно, и больно:
Ведь есть ещё поэты на Руси!
…Открыл газету. Что-то не спалось.
Там сообщенье о его уходе…
И – будто сердце вдруг разорвалось
В груди и небе.
Его горьком своде…
Я прошу
Я хочу, чтобы мир не заметил
Моего из жизни ухода.
Пусть рассвет будет ясен и светел.
И обычною будет погода.
Я хочу, чтобы люди спешили
На работу в трамваях и авто.
Я хочу, чтобы всё совершилось,
Чтобы было Сегодня и Завтра.
Я хочу, чтобы было привычным
Просыпаться спокойно и сладко.
Я хочу, чтоб всё было обычным,
Чтобы шло всё обычным порядком…
Предо мной – ледяная остуда
Между безднами ада и рая.
Но позвольте, ещё я побуду:
Полежу, никому не мешая…
Три бездонно глубокие ночи.
Три безмерно высокие дня.
Вы сюда приходите, кто хочет,
Постоять, посмотреть на себя…
Мир высоким и благостным будет.
На исходе же третьего дня
На внезапные слёзы убудет –
И убудет ещё до меня.
Между волей земной и острожной
Веют взмахи невидимых крыл.
Бренный прах опустить осторожно
В нашу землю – её я любил.
Я прошу,
если это возможно…