Банкир

Окончание.

Начало в №№ 98, 100

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Следующие три дня Уэллс провёл в Баку, затем была целая неделя в Москве.

Он не вёз с собой несменяемой команды, и один из его сопровождающих остался в Иерусалиме, а глава иерусалимского отделения Рицос, наоборот, вместе с ним полетел в Россию.

Георгиос Рицос, хороший специалист, выяснилось, не понимает специфики российского телекома, и Уэллс решил кое-что ему показать на месте.

Если в Иерусалиме и Баку буйствовал весенний расцвет, то Москва самого начала апреля показалась Уэллсу замедленной и замороженной.

После горячих и шумных толп Востока, торопящихся куда-то, жестикулирующих, кричащих, москвичи, казалось, еле ползали, словно были одеты в ледяные панцири.

Здесь, в Москве, словно бы не было мужчин и женщин, а были некие замороженные крупные креветки – таковы русские люди сегодня.

Впрочем, разве американцы не такие же? – думал Уэллс. А европейцы? Мужчины запуганы политкорректностью и от наглеющих женщин спасаются щитом вот этой подмороженности.

Почему он только сейчас это заметил? Неужели просто потому, что столь резок был переход от юга к северу? Как если бы тебе показали разогретый солнцем, суматошно суетящийся муравейник, а следом за тем – муравейник, едва показавшийся из-под снега, где, если и виден выбравшийся наружу муравьишка, то еле шевелящийся. Конечно, дело было и в климате, но не только, далеко не только.

Дело было в той всё ещё сохраняющейся поражённости России социализмом, которая вообще-то не секрет для остального мира, в том числе, наверное, и для Рицоса. И Уэллс уже по дороге из аэропорта в гостиницу «Тверская», где они обычно останавливались, подумал, что тот смысл поездки, на который он надеялся, может оказаться заменённым на совсем иной.

…Но он отогнал эти мысли. Зачем видеть в Москве нездоровую холодность? Взглянуть иначе: здесь – их общие северные традиции, понятные всем европейцам; здесь – начинающаяся, пусть ещё и холодная весна!

Неделя в Москве не была ограничена лишь делами с Антоновым и его «СвязьИнвест-группой». В прошлом году корпорация Уэллса купила долю в крупном московском агрохолдинге – в нём тоже планировались встречи и даже поездка на подмосковную мясомолочную ферму. Третьим пунктом был фармацевтический бизнес. А четвёртым, конечно, культурная программа. Но в ней Уэллс решил отказаться кое от чего, предложенного московским офисом, например, от Большого театра. Культура бывает отдыхом весьма напрягающим… Однако он всё равно был в ловушке: если он не идёт в театр, то тогда не идёт и охрана, находящаяся в ожидании: не покажется ли шеф из номера? Например, захочет погулять по улицам Москвы. Если да, то они будут его сопровождать.

А в первый день пройтись по Москве ему хотелось… Прилетели они во второй половине дня; пока доехали до гостиницы и устроились в  ней, пока пообедали, – а может, уже и поужинали, – на улице начало темнеть. И Уэллс предложил, чтобы они всей группой дошли до Красной площади и взглянули на Кремль, которого Рицос, например, никогда не видел.

От гостиницы пошли вниз по широкой Тверской улице, глядели на ещё светлое синеющее небо, которое сразу стало казаться тёмным, когда зажглись фонари. И переливающиеся витрины, и фары машин тоже превращали этот ясный апрельский вечер почти уже в ночь.

Асфальт был сухой, светлый, кое-где тронутый ледком: подмораживало.

– Вы ведь человек воцерковлённый? – спросил Уэллс Рицоса. – Как ваше православное восприятие России?

– Я прихожанин Иерусалимского патриархата, – ответил Рицос загадочно.

– Какая тут разница?

– Разница незначительная. Просто церкви договорились уважать каноническую территорию друг друга. Взаимный отказ от миссионерской работы на чужой территории.

Они шли плотной группой из шести человек, и встречные прохожие воспринимали это как должное: видимо, привыкли к туристическим группам.

Спустились в переход и поднялись из него на Манежной площади: впереди в свете прожекторов горел красно-кирпичный многогранник угловой Арсенальной башни Кремля. Приходилось сильно задирать голову чтобы увидеть её зелёный шатёр и красную светящуюся изнутри звезду. Издали башня казалась небольшой, зато вблизи…

Уэллс чувствовал себя почти что гидом, хотя был здесь раньше, кажется, всего единожды.

– Сейчас свернём направо, посмотрим Вечный огонь, – объявил он, и это тоже прозвучало скороговоркой гида; и вся группа послушно за ним свернула направо.

На полированном граните перед Вечным огнём лежали немногочисленные цветочки, в основном, гвоздики, а позади огня, в прозрачных будках для часовых, никого не было.

– Пост номер один пустует? – спросил его Мартин Смит, его помощник.

– Непонятно, – ответил Уэллс. – Или караул здесь не постоянный, или пост номер один опять вернули на Красную площадь.

– Мы сейчас увидим, – сказал Смит.

Они обошли угловую башню и по довольно крутому подъёму двинулись вверх на Красную площадь, оставляя слева краснокирпичный Исторический музей, на который Рицос пялился с любопытством, как всякий, впервые попадающий сюда.

Площадь, как и кремлёвские стены с башнями, была по диагоналям освещена прожекторами, отчего гуляющие по ней напоминали футболистов на игровом поле или театральных актёров в ярком свете рампы.

Около половины площади занимало какое-то сооружение, но к Мавзолею проход был свободен, и они убедились, что и здесь часовых нет.

– Русские начали серьёзно экономить на вооружённых силах, – пошутил Рицос, а Смит обратился к пожилой супружеской паре туристов, в которых легко можно было угадать американцев:

– Простите, что это за сооружение, вы случайно не знаете?

– Каток, я думаю, – ответил седоусый мужчина.

– А! Каток. Не разобрали с зимы…

Американец хотел продолжать разговор, но охранник Уэллса молча показал ему глазами на босса, который уже шёл к Василию Блаженному. И с туристами попрощались; группа дошла такой же сплочённой кучкой до памятника Минину и Пожарскому, постояли тут и сфотографировались.

– Ну что же, джентльмены, думаю, мне пора домой, в гостиницу, – объявил Уэллс. – Кто хочет, конечно, ещё погуляйте, а я притомился… Завтрак у нас во сколько? – он обернулся к Смиту.

– Завтрак в восемь… А в девять тридцать нас ждёт г-н Антонов.

…Хотя Уэллс и устал, заснуть не мог. За полночь смотрел телевизор, а, когда лёг, долго ворочался, перед глазами всё горели ярко-красные стены и башни Кремля, освещённые прожекторами. Потом опять появился тот труп в Иерусалиме…

Он ещё не хотел себе в этом признаваться, но, в сущности, поездка в Иерусалим была провальной. Уже в Баку он начал понимать это. А значит, главный в его жизни – израильский – вопрос опять представал в своей грозной неразрешимости.

Первый день их работы с Антоновым был, что называется, рутинным: обмен новостями в дружеской беседе, затем знакомство с итогами работы «СвязьИнвест-группы» за истекший год. В России 31 марта – срок уплаты годовых налогов и сдачи годовой отчётности, так что и сам Антонов, и, особенно, его бухгалтеры все цифры знали назубок и сыпали ими щедро.

В прошлом году Уэллс вкачал громадные суммы в «СвязьИнвестБанк», но итоги оказались более чем скромными, по сотовой связи группа и вовсе понесла большие убытки. Если бы не нефтянка, если бы не продажа недвижимости, а, главное, если бы не прибыльная эмиссия (большой пакет акций купила фирма Уэллса), то и вовсе итоги года были бы катастрофическими.

Антонов объяснил: все крупные сотовые операторы России понесли убытки. Проспали появление «мессенджеров» и вынуждены были догонять; кроме того, все одинаково промахнулись с так называемыми пакетными услугами. Пытались навязать клиентам «пакеты», но потребитель начал активно сопротивляться… Третий квартал у всех был катастрофой, и Антонов сказал Уэллсу, что даже не пытается винить в этом своих сотрудников, хотя мог бы. Дескать, я был вынужден уехать из страны, а вы сразу всю работу завалили…

– Вы сами… я имею в виду крупных операторов России, – сказал Уэллс, – вы сами загнали себя в ловушку, сбивая цены.

– Это так, – согласился Антонов. – Особенно отличился наш «жёсткий дискаунтер» «Теле-2»: самые, мол, низкие цены и самые дешёвые услуги. Доигрались до того, что теперь отказываются раскрыть отчётность за прошлый год, это значит, что убытки запредельные.

– Они уйдут с рынка? – спросил Уэллс.

– Может быть… Но пока они юлят, изобрели якобы новую стратегию: “value for money”, называют себя не оператором для экономных, а теперь «оператором для умных». Но это одно и то же. Вместо чёрного цвета фирменным стилем сделали палитру из шести цветов, но всё равно лозунг прежний: «для тех, кто не хочет переплачивать».

– Из этого штопора трудно выйти, – согласился Уэллс.

– Но у нас есть несомненный успех, – Антонов решил переключиться на бодрый тон. – Мы продаём нашу группу “Safe Data” «Ростелекому» – государственной компании.

– Да? А почему они покупают?

– Валентин Сергеич, проинформируй, пожалуйста, – Антонов обратился к Валентинову, своему главному специалисту по телекоммуникациям.

Рабочий день уже шёл к концу; они сидели вшестером: трое американцев и трое русских – Антонов, Валентинов и зам по безопасности Строгалев, который почти всё время молчал, но ухитрялся делать это как-то обидно для окружающих. Столь же холодными и недружелюбными взглядами отвечали ему Рицос, а иногда и Смит. Но Антонов не обращал внимания на Строгалева, и Уэллс решил поступать так же (тем более, что знал от Антонова о его решении уволить Строгалева).

– Группа Safe Data, – заговорил Валентинов, – управляет сетью дата-центров и точкой обмена трафиком MSK-IX. «Ростелекому» нужно консолидировать эти активы чтобы выполнить поручения нашего президента по развитию электронного правительства и переводу госорганов на отечественный софт. Сумма сделки 2,25 миллиардов рублей, что составляет приблизительно сорок миллионов долларов…

– Немного, но «курочка по зёрнышку клюёт», – вставил Антонов.

– Да, но это вторая часть суммы, – пояснил Валентинов. – Первую в размере 1,8 миллиардов рублей мы уже получили в прошлом году, теперь ждали решения Минэкономики по определению общей суммы, и вот дождались…

Уэллс спросил о схеме владения фирмой Safe Data, официальным названием которой оказалось ООО «Центр хранения данных». Собственник – кипрская Brenton Investments Ltd., в свою очередь принадлежащая двум офшорам с Британских Виргинских островов: Clareson Investments Ltd. и Brommel Enterprises Ltd. Бенефициар одной и другой – лично он, Антонов.

В общем, это была обычная деловая встреча с перечислением прибылей и убытков и с пониманием того, что прибыли всё-таки превышают убытки.

Как пройдёт завтрашнее заседание планирующей группы? – подумал Уэллс. – Так же тускло, или появятся новые ходы, какая-то новая стратегия?

Завтрашнее заседание Уэллсу интересно стало уже тем, что Антонов познакомил его с крупным предпринимателем-кавказцем Гадирбековым и его людьми, а также с депутатом Госдумы Мясоедовым – ни много, ни мало, председателем думского комитета по информационной безопасности и СМИ.

Сказав своё вступление, Антонов передал слово Уэллсу, который выдержал речь в сдержанно-акварельных тонах. Мол, его «Американские телесистемы» – это транснациональная корпорация, которая растёт быстро за счёт развивающихся регионов мира: Африка, Ближний Восток. Но они не ставят перед собой таких амбициозных задач как г-н Антонов (а Антонов до того заявил, что стратегия «СвязьИнвестБанка» предусматривает рост кредитного портфеля на 10% в год). Тем не менее, дальнейшее развитие неизбежно, сказал Уэллс, и успех принесут, конечно, облачные технологии, «большие данные» (big data), и вообще он видит начинающийся новый виток цифровизации всей экономики, в том числе медицины, банковской сферы, энергетики, образования…

В общем, Уэллс сказал всё то, что от него ожидали услышать, и так же поступил следом за ним Гадирбеков. Кавказец так грамотно говорил о технике связи, что у Стивена возникла мысль: кавказцы – это какой-то новый высокотехнологичный народ, весь как на подбор – шахматисты Каспаровы. Вероятно, такое именно впечатление и пытался создать Гадирбеков…

А вот выступление Мясоедова Уэллса настолько возмутило, что он сразу, как только тот начал говорить, вышел в туалет.

…Однако, вернувшись, услышал, что депутат ещё только вошёл в раж.

– Евросоюз повторяет очертания Гитлеровского рейха, но точно так же он будет и разгромлен! – бушевал Мясоедов. – Откол Греции и Британии – свершившийся факт; битва за Украину ещё не выиграна, но нам пора переносить операции в Центральную Европу! В отличие от войсковых сражений Второй мировой, нынешняя война – идейно-экономическая, это значит, что она должна идти сразу по всей глубине. Всё равно наша православная цивилизация сильнее, и она победит! – взвизгнул Мясоедов.

Уэллс поднял руку для реплики и поймал на себе напряжённый взгляд Смита.

– Простите, какое отношение это имеет к сотовой связи? – спросил Уэллс. 

– Самое прямое! – ожидаемо парировал Мясоедов, а потом замолчал, как видно, в поисках ответа.

– Г-н Уэллс, в то время, когда вы выходили, мы затронули этот вопрос, – объяснил Антонов. – В Румынии назревает правительственный кризис, смена власти, и нам надо решить, как охранять нашу собственность: двенадцать тысяч телекоммуникационных башен.

Далее разговор стал всё больше напоминать перекличку двух оперных партий: неужели русские так всё и расписали заранее? Зловещая баритональная партия Мясоедова доводила американцев – да и кавказцев тоже – до открытого протеста, но тут вступал успокаивающий, однако и оглушающий тенор Антонова.

Обработка была столь мастерской, что Уэллс в какой-то миг потерял чувство реальности. Где он? Ему казалось, что его сейчас схватят и потащат куда-то – и достанет ли сил сопротивляться?

– Мы раздавим! Раздавим Евросоюз! – кричал Мясоедов, сорвав очки, и его багровое лицо делали особенно страшным близоруко выпученные глаза.

– Вы, как наши крупнейшие акционеры, конечно, окажете нам поддержку, – режущим тенором вторил Мясоедову Антонов, пристально вбуравливаясь зрачками в глаза Уэллса…

…Наконец, спасительно зазвонил мобильный телефон: на линии был президент «Агроинвеста». Уэллс, отвечая на звонок, встал и отошёл в угол комнаты.

– Господа, простите, но у нас срочные дела, мы вынуждены уехать, – объявил он после этого.

Все пришли в замешательство, но Уэллс дал команду своим собираться.

– В целом, мы согласны, мы принципиально согласны с тем, что вы говорили! – успокоил Уэллс Антонова, и при этих словах Смит и Рицос недоуменно переглянулись.

– Да-да, джентльмены, я всё вам объясню… – повернулся к ним Уэллс.

Всё-таки ушли они не сразу: кое-какие формальности задержали их. Хотя они ещё пять дней пробудут в Москве: успеют решить все вопросы.

– …Что это было, я не совсем понял, – сказал Рицос уже в машине.

– Я тоже не во всём разобрался, – ответил Уэллс, а Смит вдруг оправдал русских:

– Ребят можно понять: у них под ударом в Румынии большая собственность.

– Она частично и наша, – напомнил Уэллс.

– Так точно, – согласился Смит.

Уэллс считал, что мудрость в истории и в жизни одна и та же, и она состоит в том чтобы не держаться упрямо за первое место, иногда отступать. Иначе мудрость не отличалась бы от поведения спортсменов, оспаривающих места на пьедестале.

Конечно, первое место получше второго, не говоря уж о третьем, но… Христианство, например: это же типичный выбор второго, но скрыто влиятельного места взамен номинального первого. Никому не запрещён переход в иудаизм, в число тех самых «изначально первых», которые упорно называют себя таковыми, хотя история их давно отстранила от власти. Никому не запрещён; но европейские народы век за веком выбирали христианство, то есть выбирали быть вторыми, быть слугами по примеру Христа, говорившего, что пришёл не для того, чтобы Ему служили, но чтобы послужить.

Коли так, то что же может быть более христианским чем выбор Америкой второй роли после России? Если русским нравится солировать, пусть делают это; мы, американцы, будем петь вторым голосом, который, как все это знают, нередко и передаёт главный смысл песни.

Так рассуждал Уэллс теоретически, но практически – это было очень тяжело: вот так откровенно лечь под русских, под этих конкретных Антонова и Мясоедова.

Лечь под Антонова… Кстати, это было и небезопасно: а Штатах ему могли прилепить клеймо «Путинского агента», хуже этого мало что можно придумать.

Главное: чего же хотели Антонов и Мясоедов? Он думал об этом и вечером этого дня, и весь следующий день, прошедший в переговорах с сельскохозяйственной фирмой «Агроинвест»; думал во время поездки на подмосковную мясо-молочную ферму.

…Да ведь войны они хотят, вот чего! – вспыхнула мысль. Третьей мировой ядерной войны – вот чего добиваются такие как Мясоедов и как Антонов. У нас в Штатах тоже есть такие, Маккейн, например; но Маккейн, похоже, блефует, а эти двое…?

В одном не сомневался Уэллс: в том, что было у него на душе так тяжко, как не бывало раньше. Прошлый приезд в Москву теперь казался прогулкой, полной легкомысленных надежд. На этот раз всё было словно покрыто отвратительной навозной жижей, вроде той, которую он видел на подмосковной ферме. В целом ферма-то была чистенькая, но, как ты животных ни чисти, они останутся животными, и вот он во время их неторопливой прогулки меж стойлами засмотрелся на одну из секций, где по какой-то причине не убрали навозную жижу, и в ней как раз лежала громадная корова мясо-молочной породы, запачкав этой жижей свои чёрно-белые пятнистые бока. Может, ей даже нравилось немного запачкаться, а то уж слишком всё вокруг было стерильным.

И Уэллс глядел на эту коричнево-зелёную жижу и думал о том, до чего же оскотинилась вся Америка, до чего она погрязла в телесных удовольствиях, и как нужна ей настоящая встряска.

Но, Боже, как же трудно было решиться на эту встряску, как тяжело удержаться на таком пути, если всё-таки ты его выбрал.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Противоправная деятельность Мясоедова казалась очевидной, однако Вершинин никак не мог решить: с какой стороны подойти к депутату, за что ухватиться?

Ниточки находились и тут же рвались, и так тянулось весь март, как вдруг звонок коллеги-полковника из Федеральной службы охраны всё изменил.

Позвонил сотрудник Отдела по охране депутатов Госдумы и сообщил, что московским районным судом по месту прописки Мясоедова принят к рассмотрению иск саратовского бизнесмена, у которого Мясоедов занял крупную сумму и не отдаёт. Тот же бизнесмен написал на Мясоедова жалобу в парламентскую комиссию по этике.

– На совещании в Администрации, - продолжал звонивший, – говорили о Мясоедове, и я услышал, что вам поручена доследственная проверка по жалобам на него.

– Это так, – подтвердил Вершинин.

– Соответственно, считайте это очередной жалобой. А если данную информацию пустите в дело, прошу мне сообщить.

– Договорились… Как фамилия бизнесмена из Саратова?

Полковник из ФСО назвал фамилию, и в руки Вершинина попала очередная ниточка, которая, так же, как и другие, могла оборваться, но могла размотать и весь клубок.

У Вершинина сразу блеснула мысль о том, как можно использовать долг саратовскому бизнесмену. Начальник подгруппы, которой он получил безнадёжную работу по превращению дела «Мясоедов против Бокова» в «Боков против Мясоедова», уже предлагал некую психологическую, а, может быть, скорее силовую операцию по «принуждению к взятке». У Мясоедова имелся повод выманить взятку у одной из фирм, о чём они знали косвенно, так как слушать Мясоедова группа не имела права. Но разрешена была прослушка одного из партнёров депутата, поэтому и разговоры самого Мясоедова записывались, и тот не раз повторял в щекотливые моменты: «А зачем мне это надо?», «Для чего же я буду мараться?», «Зачем мне идти на такой риск?». Вроде как ему, Мясоедову, ничего не было нужно, всё у него, дескать, есть, и вообще он – кум королю и сват министру. А теперь вот получалось, что срочно откуда-то нужно достать полтора миллиона долларов чтобы отдать долг саратовскому бизнесмену. Такой суммы на счетах депутата явно не было.

Что же он будет делать: побежит занимать по друзьям? А если они не дадут? Вот тут-то ему или сам Боков, или кто-то из его окружения и повторит своё предложение о «требуемой сумме», и, даже если Мясоедов не захочет сразу взять деньги, он, как минимум, должен будет согласиться на встречу, а там ему можно будет пакет этот сунуть в руки, и сразу – арест, фотовспышки, видеосъёмка.

Вершинин сам понимал, насколько это грязно, а главное – мелко, приземлённо. Ещё недавно он с тем же Мясоедовым дискутировал о большой политике – правда, происходило это в бане, но ведь и не только, а и при цивильных встречах. Он всерьёз думал о своей работе на партию «Великая Россия» – да ведь и в Румынии в прошлом году он не случайно встречался с местными коммунистами. Политика интересовала его! Он ведь по образованию-то – не юрист-практик, он филолог; когда-то в молодости он горел большими идеями.

Но теперь приезжал на работу, и сама жизнь тыкала его носом в следовательскую рутину. «Сиди, мент, на своём шестке, стряпай свои грязные дела, а в политику не лезь!»

Правда, в апреле в Москве появился турок Хасан-оглу, и опять  запахло большой политикой. Хасан-оглу готовил встречу президентов Путина и Эрдогана; проект «Турецкий поток» шёл вперёд, а  Мясоедов обнаглел так, что публично заявил: он не допустит встречи Путина и Эрдогана, он сорвёт строительство «Турецкого потока».

Ничего себе! Человек явно потерял чувство реальности! Казалось бы, политический заказ налицо: Мясоедов открыто бросил вызов Президенту, так разрешите нам арестовать его!

Но нет, Еголин не смог даже получить санкцию на прослушку его телефонов. Нет, мол, криминальной составляющей! И Еголин устроил Вершинину головомойку: чего, дескать, ты тянешь, почему не организуешь операцию по принуждению к взятке?

Вершинин засучил рукава и операцию решил возглавить сам. Присвоил ей кодовое название «Чистые руки» – ничего более оригинального как-то не придумалось. Он лично прослушал запись телефонных переговоров, в которых Мясоедов, наконец, заявил партнёру Бокова, находящемуся под следствием, что может прекратить дело против него, «но для этого потребуется значительная сумма». Это было то, что нужно!

Вершинин распорядился сделать так, чтобы этот человек (фамилия его была Воронов) активизировал контакты с Мясоедовым. Его следователь на очередном допросе уже открыто сказал ему: «Если бы у вас были серьёзные покровители, и если бы они занесли деньги моему начальству… Тогда начальство приказало бы мне закрыть против вас дело, и всё». – «Какая сумма требуется?» – спросил Воронов. – «Двести тысяч Евро, – ответил следователь. – Но деньги эти должен занести человек с высоким положением… Например, ведь вы знакомы с депутатом Мясоедовым?» – «Знаком», – ответил тот. – «Ну вот, его и попросите. Он вне подозрений, и он передаст, кому нужно».

После этого разговора Вершинин приказал готовить операцию – на следующую неделю.

Между тем, Катерина была на сносях – вот ещё один подвох судьбы! Не приведи Бог, так случится, что роды её совпадут с арестом Мясоедова – ему что, разорваться? Ведь он, как отец, должен прежде всего переживать за её роды.

Однако Мясоедов удивлял Павла Ивановича – дальше некуда. Он сам позвонил Вершинину и попросил прекратить дело против человека Бокова – Воронова.

– Ничего не понимаю, Георгий Валентинович! – Вершинин с тоской подумал, что всё, кажется, закольцовывается на него самого. Именно лично он должен будет обмануть Мясоедова. Но как иначе? – Вы же сами инициировали это дело, Георгий Валентинович, написали заявление, а теперь просите это дело закрыть?

– Я инициировал не совсем то, что происходит, – ответил Мясоедов. – То, что я инициировал, было спором хозяйствующих субъектов. А здесь стряпают дело против человека, который, в общем-то, ни в чём не виноват.

Игра Мясоедова стала понятна Вершинину. Мясоедов решил, что возьмёт с Воронова деньги якобы за содействие, а сам договорится об этом содействии бесплатно.

– Я должен поговорить  с его следователем, – ответил Вершинин. – Не уверен, что это получится… А вы уверены, что не передумаете?

– Уверен, Павел Иваныч. У меня сейчас совсем другие приоритеты, – голос Мясоедова рокотал в трубке солиднее некуда. – Вы же следите за новостями?

– Вы имеете в виду ваши заявления по Турции? Да, слежу… Значит, Воронова берёте под свою защиту?

– Да. Но об этом не надо говорить его следователю. Вообще, моё имя нежелательно светить в этом деле… Но вы обязательно остановите дело, спустите на тормозах.

– Хорошо, я вам отзвоню.

Итак, всё складывалось успешно для операции «Чистые руки» – если не считать того, что сам Вершинин запачкается. Воронов не сбавлял напора своих просьб, и Мясоедов назначил ему встречу – правда, назвал только дату, но не место, сказал: «Где-нибудь рядом с Думой».

В самой операции передачи денег, кроме Воронова, должно было участвовать немного, лишь пять человек, не считая тех, кто готовил операцию технически. Купюры были меченые, о чём Воронов не знал. Он сам создал много лишних проблем, удобнее было бы, если бы всё это делал свой человек, а Воронов был управляемый, но чужой.

Во-первых, Воронов не хотел заранее брать деньги, которые ему предлагал привезти свой (для органов) человек. Воронов хотел, чтобы тот сопровождал его на встречу с Мясоедовым и передал бы деньги там же, на месте, а Воронов их сразу отдаст Мясоедову. Это были всего-навсего четыре пачки пятисотевровых купюр: пакет, помещающийся во внутренний карман пиджака. Воронов опасался, что Мясоедов сам поднимет шум и потребует его обыскать, поэтому он не хотел приходить на встречу, уже имея при себе деньги. Наш человек на это согласился, хотя заметил, что ему всё это не очень удобно: Мясоедов, ссылаясь на занятость в заседаниях Думы, сначала перенёс дату встречи, и лишь в день встречи назвал место: отель «Ренессанс». Туда Вершинин и послал свою группу из пяти человек. Это был так называемый арест с видеофиксацией: операция хорошо оттренированная и занесённая в учебники. Возглавлял группу майор Александр Козлов: всего вторая такая реальная операция для него (не считая тренировок), но он должен был справиться.

Вершинин был на связи с  группой из своего кабинета; туда же подошёл генерал Еголин с ещё двумя замами. Тут же сидели и технические специалисты: Вершинин сам мог и перепутать кнопки записываемых аудио и видео.

Вообще-то никакая «прямая трансляция» была невозможна и могла бы сорвать операцию. Козлову нужно было просто не забыть записать на свой смартфон хотя бы 15-секундное видео, где в кадре был бы Мясоедов и деньги. Всё осложнялось депутатской неприкосновенностью Мясоедова, потому и наблюдали за операцией двое генералов и двое полковников. Ни наручников, ни доставки в ИВС быть не могло, и весь арест сведётся к тому, что Мясоедову громко, под запись, объявят, что он арестован, и заснимут его с деньгами. Это будет делать и сам Козлов, и видеооператор, который включит подсветку видеокамеры независимо от того, будет ли происходить передача денег в светлом помещении или в тёмном. Яркий свет в глаза шокирует арестованного, а другой специалист в это время громким голосом будет задавать вопросы: «Это ваши деньги? Сколько здесь? За что вы их получили? От кого вы их получили?»

Вершинин с Еголиным и специалистами всё же до последнего думали, нельзя ли в этот кабинет организовать трансляцию первого опроса Мясоедова, потом решили не рисковать. Охрана Мясоедова могла засечь суету и предупредить его. Поэтому они все сидели перед пустым экраном компьютера в кабинете Вершинина, которому иногда звонил на мобильник майор Толя Столяров: ему Вершинин поручил подстраховывать Козлова. «Воробьёв прибыл, Филина пока нет», – такого рода краткие сообщения. «Воробьёв» был псевдоним Воронова, «Филин» – Мясоедова. Тот, кто одалживал деньги, имел оперативную кличку «Махмуд», он был кавказцем и сидел сейчас в углу вип-зала, в котором Мясоедов назначил встречу.

Ждали минут десять, потом опять позвонил Толя, сначала говорил что-то бессвязное – видимо, к его разговору прислушивались, - потом быстро произнёс:

– Филин с Воробьёвым… Да, беседуют.

– Отлично! – вырвалось у Вершинина. – Посылай Махмуда. Махмуд пошёл!

Толя отключил связь.

– Операция началась, – доложил Вершинин Еголину.

Потянулось ожидание.

– Там есть видеокамеры, – заметил Еголин.

– Должны быть, – кивнул Вершинин. – Значит, мы всё это увидим позже. Да и  наши будут снимать…

Вершинин не сказал начальству, что так и не разобрался в своём китайском смартфоне и не научился записывать телефонные разговоры. Машинка работала или как диктофон, или как телефон, но не одновременно. Однако, если собственные записи смартфонов записываются, то, наверное, это делает Толя – от этой мысли полегчало, а тут и Толя снова позвонил, и уже не выключал телефон, видимо, работающий у него в кармане. Стал слышен голос Мясоедова:

– Я депутат! А ну-ка руки убери! Я сказал: руки убери!

– Вот оно! – невольно произнёс Вершинин.

Потом что-то говорил Саша Козлов, потом опять отчётливо завизжал Мясоедов:

– Вы можете оформлять всё, что хотите, я даже могу подписать вам любой протокол… Под чистым протоколом, вот, хотите?.. Пишите, что хотите, пишите, что хотите, я заранее согласен, но это не будет иметь юридических…

Послышался шум, и связь оборвалась.

– Всё! – объявил Вершинин. – Ему сказали, что он арестован, но он ссылается на неприкосновенность. Говорит: согласен подписать любой протокол.

Еголин встал.

– Ну что ж. Операция, считаю, прошла успешно. Павел Иваныч, оформляй все материалы, протоколы, собирай видеозаписи, и завтра на доклад ко мне.

– Слушаюсь!

И Еголин вышел из кабинета, следом за ним, попрощавшись с Вершининым за руку, вышли оба его зама.

Попытка ареста Мясоедова носила, конечно, показной характер; теперь всё упиралось в то, снимут ли коллеги-депутаты с него неприкосновенность. Если да, тогда против него можно будет возбуждать дело о взяточничестве.

В эти же дни начальство приняло и принципиальное решение: возобновить «дело Антонова».

Суммы, за которые боролся Мясоедов, были смешными – при всей весомости его как политика. Но у «СвязьИнвест-группы» Антонова можно и нужно было отжать требуемый миллиард долларов. И Вершинину напомнили, что он курирует не только «дело Мясоедова», но и «дело Антонова» и что его уже ждут генеральские звёзды – ибо такой же успех, которым сопровождалась разработка Мясоедова, будет, несомненно, достигнут и со вторым фигурантом.

И Вершинин вновь, после долгого перерыва, собрал почти ту же следственную бригаду, которая занималась «СвязьИнвестБанком» в прошлом году.

Конечно, кое-какие изменения в бригаде произошли… Прошлым летом в неё входило семеро: Лена Подзюбан и Саша Быков занимались Румынией; Серёжа Мнацаканян – сначала аэропортами, затем агробизнесом; Толя Столяров и Паша Калинников в контакте со Строгалевым разрабатывали банк; наконец, Александр Козлов и Юрий Трофимов специализировались на нефтянке.

Собственно, все они так и  продолжали накапливать материалы по своей тематике, если Вершинин не перебрасывал их на другие задания, как, например, он перебросил Козлова и Столярова на операцию «Чистые руки».

Теперь Вершинин вновь собрал их, предупредив, что каждый должен не отчитаться формально «о проделанной работе», но предложить план немедленных действий. Ибо ему не нужно было перечисление того, что сделано, если по результатам нельзя было возбудить уголовного дела с  перспективой финансового урегулирования его бизнесменом.

Отчёт начали Столяров с Калинниковым и сразу предложили интересный, хотя и непростой план. Собственно, говорил за двоих Калинников и произнёс цифру, которая всех впечатлила: четыреста миллионов долларов. Такую сумму, по его мнению (и по мнению Строгалева, на которого он сослался), «СвязьИнвест-группа» задолжала налоговым органам России. Не то чтобы задолжала, а просто утаила или присвоила в истёкшие несколько лет, и были хорошие шансы эту сумму вернуть. Это был упущенный налог на дивиденды, которые Антонов перечислял через свои кипрские компании своим же структурам на Британских Виргинских островах.

– Наша ФНС, – говорил Калинников, – уже признала фирмы с Кипра, где удерживается лишь 5% налога на дивиденды, техническими, а реальным бенефициаром сочла компанию на BVI, где льгот нет.

– Стоп, – произнёс Вершинин. – Поясни, пожалуйста: каким это образом наша ФНС так много знает?

– Вот, честно говоря… – Калинников замялся. – Как узнали, сказать сейчас затрудняюсь, но суть в том, что кипрские компании никакой иной деятельности вообще не вели, кроме получения денег от «СвязьИнвестБанка» и перечисления их дальше, по цепочке. У России с Кипром договор об избежании двойного налогообложения, то есть в страну возвращается только 5%, а если бы он перечислял прямиком на Виргинские острова, должен был бы возвращать 20%.

– И что предпринимает ФНС?

– Предъявили налоговые претензии и прошли уже две инстанции судов. Речь идёт об операциях Антонова за последние шесть лет, так что сумма может оказаться и побольше…

Калинников пустился в объяснения, показывая Вершинину множество ксерокопий и оригиналов писем, но у Вершинина в голове крутился вопрос, который он вслух задавать не хотел: раз деньги эти Антонов должен был отдать в виде налогов, то и обогатится в итоге налоговая служба или бюджет страны, а результат требовался немного иной.

Тем не менее, он похвалил ребят и поручил им дальше разрабатывать эту ситуацию, имея в виду, как он выразился, «исход в любую сторону».

– Налоговикам нашим мы хотим помочь, – пояснил Вершинин, – но можем и помочь Антонову отбиться от излишнего рвения налоговиков или хотя бы притормозить эти дела… Чтобы у нас был рычаг давления на него.

– Понятно, – Калинников кивнул, а Столяров смотрел с молчаливым вопросом, и Вершинин пояснил ему, что своё дело в «Мясоедовской операции» он сделал и теперь должен работать по «СвязьИнвестБанку».

Следующими отчитывались Козлов с Трофимовым, потом Серёжа Мнацаканян, и у них было ещё больше цифр и сообщений о судебных каверзах, но всё это как-то не переводилось напрямую в доступные правильным структурам суммы денег. Не маячили, не угадывались на близком расстоянии эти суммы. Чёрт бы побрал хитреца Антонова!

Вершинин уже приуныл и от доклада Лены Подзюбан ничего не ждал, ибо на румынском направлении, кроме политической трескотни Мясоедова, ничего в последнее  время не возникало.

И он почти не слушал, что она там бубнит, хотя отдельные слова проникали в сознание.

– …жил в Италии – стране-члене НАТО, посетил Турцию… сделал своим главным партнёром «Американские телесистемы»: фирму, работающую на Пентагон и оснащающую военные базы США… Действует как безжалостный конкурент «Газпрома», на что явно получает прямые приказы из Америки…

«Ну что же, – подумал Вершинин с тоской, – если ничего иного не останется, будем шить ему политику. Мясоедова снимаем с дистанции ради политических целей, но под экономическим предлогом; Антонова прихлопнем с экономическими целями, но под предлогом его вредной политической линии…»

– Лена, – остановил он майора Подзюбан, – объясни, пожалуйста, как мы в нынешней демократической России можем преследовать или даже упрекать человека за неверные, с нашей точки зрения, политические действия?

– Я не знаю, – ответила она, помолчав. – Это прерогатива начальства.

– Хорошо. Начальство будет решать. У тебя всё? Конкретных экономических преступлений не выявлено?

– Почему не выявлено?

Последовал перечень каких-то мелких злоупотреблений, уводящий прочь от того, что она сама же назвала главной проблемой.

– Ты сказала: незаконные приёмы конкуренции с  «Газпромом». Поясни.

– Это может показаться невероятным, – ответила Лена. – Где Антонов и  где «Газпром». Но он именно ведёт с «Газпромом» экономическую войну. Точнее, готовится к таковой, не скрывая своих целей. «СвязьИнвест-группа», конкретно, входящие в неё компании «Тюменьнефтегаздобыча» и «Сургутинвест», строят на севере Турции трубопроводную сеть и газоперекачивающие станции для газа, который будет подаваться по «Турецкому потоку». Но при этом заключают такие договора, что становятся, по сути, «контролирующими транзитёрами», то есть могут перекрыть трубу «Газпрому» точно так же, как это делают украинцы. Работают под разговоры о том, как преодолеть незаконные действия Украины, но для себя создают возможность таких же незаконных действий.

– Это понятно, – кивнул Вершинин. – Но ведь Антонов делает это в партнёрстве с Хасаном-оглу, а тот вроде как не замечен во враждебности к «Газпрому». Ведь Хасан-оглу на днях прибывает в Москву готовить встречу президентов Путина и Эрдогана.

– Хасан-оглу, может, не замечен во вражде к «Газпрому», – ответила Лена, – но Антонов замечен. Тут всё непросто.

– Понимаю… – Вершинин задумался. – То, что ты сказала, очень важно.

– Мы уверены, – вступил Саша Быков, – что в работе «Турецкого потока» группа компаний Антонова может сыграть очень вредную роль.

– Так ведь Мясоедов прямо говорит, – добавил Саша Козлов, – что разрушит «Турецкий поток», а Мясоедов и Антонов – друзья.

– Отлично, – сказал Вершинин. – Вернее, дела, конечно, обстоят не отлично, а плохо, но хорошо то, что вы это понимаете.

…Он закончил совещание со смешанными чувствами. Работы, конечно, впереди была гора, но то, что ребята уже накопали, было очень важным. Не зря всех членов его группы уже представили к повышению в званиях…

Приехав домой, он всё ещё прокручивал в голове это совещание, – а Катерина ведь была совсем на последних сроках: вот-вот рожать.

Перед сном – как нередко он теперь делал – прижался ухом к её большому тугому животу.

– Что-то будет… – сказал, продолжая думать всё о том же совещании. – Что там будет?

Она, конечно, поняла его по-своему и ответила:

– Будет новая жизнь.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Турком быть очень непросто, – считал Хасан-оглу, понимая, что любой нации бывает тяжко и что быть и настоящим немцем тоже нелегко, как и русским, американцем, китайцем…

А если бы его спросили, что значит быть типичным турком, он бы ответил, быть может, для кого-то и неясно: это значит – понимать настоящую разницу масштабов.

Основатель государства турок, Осман, начинал в конце 13-го века с крохотного эмирата на западе Малой Азии. Но уже в 14-м веке этот эмират подчинил себе всю Малую Азию и вторгся на Балканы. Конец 14-го и начало 15-го веков – захват большинства областей Балканского полуострова: нынешних Болгарии, Сербии, окружение со всех сторон Константинополя, который уже признал вассальную зависимость от Баязета.

За сто лет турки совершили такой же прыжок в масштабах как арабы при первых халифах, от тесного княжества к обширному государству, расположенному не где-нибудь, а вокруг Константинополя, то есть на тогдашнем главном перекрёстке торговых и политических путей.

Было, от чего закружиться голове… И у Баязета она закружилась. Прозванный «Молниеносным» («Йылдырым»), он был талантливым полководцем, однако ко времени разгрома, который он в конце жизни потерпел от рук Тамерлана, Баязет уже разрушил своё здоровье пьянством. Может быть, сведения о его разврате преувеличены (всё-таки он имел более десяти детей от нескольких жён: до разврата ли тут?), но трезвенником он не был точно, а ведь даже небольшие дозы алкоголя убивают здравый смысл. Как бы то ни было, он был разгромлен Тимуром и попал в унизительный плен; таким образом, Тимур спас Константинополь, уже было осаждённый Баязетом.

Разгромив Тохтамыша, Тимур помог Московскому царству, а, уничтожив государство Баязета, даровал Константинополю последние полвека жизни в относительной независимости, хотя уже и в окружении мусульман с юга и севера, запада и востока.

Факт, однако, состоял в том, что и Тимур был мусульманином, и его победа над сыном турка и гречанки Баязетом лишь укрепила и исламскую, и тюркскую составляющую крепнущей османской державы. Об этом Хасан-оглу старался почаще напоминать себе; вообще, сознание того, что он – плохой мусульманин и не читает пятикратный намаз, жило в нём всегда и побуждало служить исламу если не молитвами, то какими-то другими – желательно, большими – делами.

Для таких – инша Аллах! – крупных дел он и прилетел теперь в Москву.

Предстояли встречи с главой «Газпрома» Миллером, с министром топливно-энергетического комплекса и с вице-премьером, курирующим этот комплекс; вероятной была встреча с премьером и – даже – с самим президентом Путиным!

А всё потому, что Эрдоган в недавнем телефонном разговоре с Путиным попросил: примите, пожалуйста, моего представителя Хасана-оглу… Пары слов в разговоре оказалось достаточно, чтобы заработала гигантская машина. Вот что такое высший уровень!

Однако с Хасаном-оглу, когда он думал о предстоящих в Москве встречах, начинало происходить непонятное. Неподъёмная тяжесть давила его, и даже некий звон в ушах слышался; но главное, им овладевали беспокойство и жажда движения. «Дёрганность» не давала покоя: куда-то идти, что-то делать, иначе гибель!

Он осаживал себя: во имя Аллаха – спокойствие! Да, с русским государством тяжело, но такова ли ещё была тяжесть, которую преодолели первые халифы, замахиваясь на Сирию, Египет и Иран? Которую преодолевали первые османские вожди, готовясь разгромить сербов при Косово, готовясь штурмовать Константинополь, захватить Венгрию в 16-м веке, Трансильванию в 17-м?

Что по сравнению с этим его чисто технический визит в Москву? Хасан-оглу даже не пытался разыграть роль «главного диспетчера» бизнес-проектов (хотя кое-кто приписывал ему эту роль). Ему бы просто вернуться из поездки в целости, решить бы – пусть кое-как, формально – межгосударственные вопросы, да парочку своих в придачу…

И хватит этого на его долю; пусть более весомого добиваются новые Мехметы Вторые, Кемали Ататюрки, Таййипы Эрдоганы…

Он остановился в московской гостинице «Президент-отель».

Встречи с высокими чиновниками намечались на начало следующей недели, а конец этой предстояло заполнить общением с бизнесменами – именно заполнить, так как с годами Хасан-оглу всё больше терял инициативность, и работа его теперь сводилась к тому, что он выслушивал собеседника, молча кивая или односложно прося продолжить, затем кратко формулировал отказ либо поправки: полностью редко с кем соглашался. Овладевали им, конечно, и приступы былого красноречия, но уже какого-то болезненного; он уже и сам понимал, что эта говорливость – лишь судорожный ответ на внешние угрозы.

Большинство тех, кого он принял в «Президент-отеле», были соотечественники. Помимо работников собственных филиалов (в основном, строителей), это были партнёры, занимающиеся поставками фруктов и овощей, другой сельхозпродукции. Его строительная корпорация возвела в Москве уже более восьмидесяти объектов и теперь одновременно вела стройку на девяти. А вот планы покупки земли в Москве, а также зданий и сооружений вызвали у него резкий протест, и он все подобные предложенные сделки разгромил.

Даже слух прошёл среди ожидающих: «патрон не в духе». С утра пятницы Хасан-оглу выглядывал из номера в коридор: толпились, вежливо кланялись ему, но после того, как он накричал на Ильхана Бекира и выгнал его – в коридоре поредело.

…Пожалуй, он тут пересолил, надо спокойнее, – подумал, и вот весьма кстати ему позвонил Бардин от Антонова и спросил, могут ли они приехать. Хасан-оглу сказал, что примет их с удовольствием, и не пожалел любезностей. В конце концов, нужно было вспомнить, для чего он здесь, в Москве: для газовой сделки прежде всего! Не должны фруктово-мебельные и строительные дела затмить то поручение, которое дал ему Президент Таййип!

Бардин и Антонов приехали в конце дня, и Антонов сразу чем-то не понравился Хасану-оглу. Он показался пополневшим с прошлогодней встречи и, хотя улыбался любезно, не прятал холодности.

Во время разговора Антонов щурился и смотрел на стену поверх и в сторону от головы Хасана-оглу.

Они начали обсуждать ход выполнения договоров… и вдруг Антонов с ненужной откровенностью заявил:

– Мы с вами, как враги «Газпрома», можем и должны одинаково смотреть…

– Я не враг «Газпрома»! – перебил его Хасан-оглу.

– Ну как же? – Антонов улыбнулся с некоторой презрительностью. – Мы же договорились об этом тогда, в Стамбуле…

– Ни о чём таком мы не договаривались! – громко, в расчёте на прослушку, возразил Хасан-оглу. – Г-н Антонов, я здесь по поручению Президента Таййипа, готовлю встречу с его личным другом – президентом Путиным! – Хасан-оглу даже привстал, показывая, что может прервать бестактный разговор.

– Да-да-да, я и забыл… Вы знаете, – Антонов потёр руки, – с той нашей встречи много воды утекло, а ведь отношения в бизнесе должны развиваться, меняться… Мне показалось, что мы должны пересмотреть ряд наших договорённостей.

– Я слушаю вас, – ответил Хасан-оглу и быстро взглянул на Бардина, но тот сидел с отсутствующим видом. Вообще почти не говорил, видимо, получив такие инструкции от шефа.

Антонов начал предлагать, по мнению Хасана-оглу, немыслимое: приостановить свои платежи в Турцию до тех пор, пока не будут внесены такие-то изменения как в договора по сотовой связи, так и по газоперекачке.

– Это сложные вопросы, – недоумевал Хасан-оглу. – Вы так легко перечисляете… Но тут нужно посадить за работу юристов… Это не решается без экспертов.

– Вот я и говорю: пока эксперты не решат, мы бы хотели приостановить платежи.

Хасан-оглу молча смотрел на него, а тот смотрел куда-то мимо. «Тогда ты не получишь даже того, за что уже заплатил», – подумал Хасан-оглу так резко, как будто сказал это вслух.

А может, Антонову это и нужно было: сорвать заключённые уже сделки? Подаст в суд, дело затянется…

Нет, положительно Хасану-оглу не везло сегодня!

Он постарался смягчить Антонова и надавал ему обещаний; тут, кстати, позвонили из Администрации Президента Таййипа, потом из администрации президента Путина…

А попрощались с Антоновым почти сердечно, Бардин же, наоборот, выглядел разочарованным.

Ничего не понятно было Хасану-оглу… – по крайней мере, в этом конкретном партнёре, Алексее Антонове.

В понедельник из Турции прилетел министр по нефти и газу, и его вместе с Хасаном-оглу принял российский министр. Во вторник утром из Анкары прибыла ещё целая делегация; Хасан-оглу встретил её в аэропорту и прямо оттуда повёз в «Газпром» на встречу с Алексеем Миллером. Затем в здании правительства России их принял вице-премьер по топливо-энергетическому комплексу, а под конец рабочего дня и сам премьер. В среду предстояла главная встреча – с президентом Путиным.

Уже в понедельник, а ещё больше во вторник Хасан-оглу чувствовал себя на пределе сил и на грани срыва. То невыносимое давление чего-то – что он называл сам для себя весом государства-партнёра, – которое началось на прошлой неделе, на этой достигло такой степени, что он думал даже сослаться на болезнь и отказаться от работы.

Его состояние заметил турецкий министр нефти, показательно отчитал его:

– Что вы всё дёргаетесь, почему боитесь всего?

– Я лишь высказываю опасения…

– Держите их при себе!

Что ж, хорошо говорить, если только прилетел, а поживи здесь неделю…

В здании Белого дома, когда шли на приём к вице-премьеру, их останавливали дважды: внизу и потом на этаже. Долго – по-видимому, это делалось намеренно – искали фамилии и сверяли со списком, так что и быкообразный министр нефти задёргался. Хасан-оглу отступил и спрятал глаза дабы не выдать злорадства.

Ночь накануне приёма у Путина была совсем тяжкой. Президент мог принять всего четверых, и среди них будет он, Хасан-оглу. Но он не в силах был уже тащить главную ношу, и хорошо, что прилетели министр нефтегаза и статс-секретарь: они-то и будут главными собеседниками Путина.

Вечером Хасан-оглу позвонил домой жене: от разговора с ней полегчало. Взял почитать перед сном сборник «Стихи по-турецки» Мехмета Эмина Юрдакула…

Классические эти стихи были отрадой, ибо писались до Первой мировой войны, но в них же сквозила мысль о той Турции, какой она была тогда: включающей в себя Палестину, Сирию и Ирак. На севере с тех пор граница мало изменилась: перед Первой мировой Болгария, Сербия и Греция уже были на своих местах. С востока Турция была тогда даже поменьше нынешней: большевики после 1917 года кое-что отдали. Но вот на юге…

Кого же винить за то, что потеряли Сирию и Ирак? Англичан и французов? Те вообще после Первой мировой вели речь о ликвидации независимой Турции. Как союзник Германии, Османская империя, конечно, подлежала разделу, и спасибо Ленину и большевикам, что хоть они-то заключили договор о дружбе, позволив прислониться к ним, как к стенке, чтобы отбрыкаться от Запада.

Но что происходит теперь? В эту ночь Хасан-оглу с ужасом думал, что всё больше Турция превращается в то самое, чем был Константинополь в последние сто лет своей независимости: островком одной религии среди моря другой. Когда ислам окружил Константинополь, падение этого города стало лишь вопросом времени. Но сейчас не пытается ли точно так же Путин окружить Турцию? Вот: он дружит с Арменией, протягивает руку Сирии, не устаёт уговаривать Болгарию и Румынию переиграть свой отказ и пропустить газовый «Южный поток» по своей земле.

Хасан-оглу вновь включил свет и взял тот же сборник поэзии, перелистнул на газели о любви. Вот где услада: в законных семейных утехах! Современную Турцию с Византией никак не сравнишь: население-то у нас ого-го, и всё растёт…

У него двое сыновей и дочь, и уже двое внуков, а сколько будет ещё! На этой успокаивающей мысли он выключил свет, а всё равно заснуть так и не смог. Задремал на полчаса лишь под утро, а, глянув в зеркало перед завтраком, обомлел: серое бескровное лицо…

Но ничего, один день продержится, а завтра они уже будут дома.

В Москве Хасан-оглу бывал и раньше, а вот в Кремле не доводилось.

Они поехали кортежем из двух машин. В первую – машину турецкого посла с флажком на капоте – Хасан-оглу не поместился и сел во вторую, вместе с переводчиком.

Их подвезли к Большому кремлёвскому дворцу и провели вверх по лестнице с красным ковром, столь крутой, что он наверху чуть не падал после бессонной ночи.

И опять заслужил гневный взгляд могучего министра нефти и газа, хотя тот и сам запыхался от подъёма.

Документы у них сегодня не проверяли, а золочёные залы, по которым их вели, создавали настроение торжественности, а у гостей – благоговения.

И вот их встречает хозяин этой роскоши, президент Путин. В небольшом и довольно скромном зальце; с Путиным – министр иностранных дел Лавров и министр топлива и энергетики Новак.

Лавров держится истинным величавым хозяином, и при взгляде на него вспоминаешь и посольства России по всему миру, и их бесчисленные ракеты, и их армию, вторую по мощи после американской.

Но такова уж роль этого министра: склонять могущество России к ногам того, кто в данное время владеет вниманием Путина.

Все в мире знают, что Путин – один из тех, кто всю жизнь живут под диктовку. При этом он научился перепрыгивать из рук одного кукловода в руки другого, кажущегося ему более добрым. Однако тот, кто завладел им в данный момент, может не сомневаться: Путин выполнит всё, на что ты ему хотя бы слегка намекнёшь.

Этим воспользовался Президент Таййип, и вся цель их нынешнего посольства заключалась в том чтобы проверить рабочее состояние этой ниточки: нащупать её и потянуть, убедиться, что Путин дёрнется в ответ.

Сперва это не получалось: как ни пытался турецкий министр нефти и газа грозно зыркнуть на Путина и рыкнуть голосом – тот лишь испуганно оглядывался на Лаврова или на министра топлива и опять обращал к туркам спокойное и чуть ироничное лицо.

А оба русских министра смотрели насмешливо: что, дескать, выкусили?

И Хасан-оглу вдруг заговорил рыдающим голосом – сам себе удивился – о том, какие убытки несёт турецкий бизнес, сколь многие из тех, кто вложились в «Турецкий поток», уже разорились.

– У нас ведь нет ничего, никаких ресурсов… – говорил он. – У нас только есть трудолюбие простого турецкого рабочего…

Путин сначала с интересом взглянул на молчавшего доселе Хасана-оглу, потом в глазах его мелькнуло сочувствие к турецким работникам.

Этим моментом воспользовался турецкий министр: он мысленно прыгнул как лев или как медведь на Путина, и Путинская душа забилась, извиваясь, в его лапах.

Оба русских министра возмущённо дёрнулись, но было уже поздно. Турецкий министр прямо и резко спросил Путина, согласен ли тот подтвердить договорённости, достигнутые с президентом Эрдоганом.

– Да, конечно, конечно! – ответил Путин очень по-доброму.

– Хорошо, – похвалил его турецкий министр нефти и газа.

Тут Лавров вдруг опрокинул чашку с кофе, пролил его на стол и на документы. Но Путин лишь усмехнулся и иронично отодвинулся от Лаврова: он уже полностью переключился на турок и был сосредоточен только на них.

– Мы всё выполним, – сказал Путин.

– Хорошо! – повторил турецкий министр, и Хасан-оглу отвернулся чтобы не видеть этого.

Цель их визита, можно считать, была достигнута…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

То, что Антонову удалось в разговоре с Хасаном-оглу смягчить условия сделок, объяснялось лишь робостью турка в чужом городе, в столице могучего государства. Если бы та же встреча состоялась в Стамбуле или Анкаре, то Хасан-оглу и слушать бы не стал Антонова, настолько увязла «СвязьИнвест-группа» в болоте судорожных решений, непродуманных сделок, малодушных обязательств.

Антонов был не в том положении чтобы диктовать кому бы то ни было; уделом была, скорее, жизнь под диктовку.

Разумеется, всякий побеждённый имеет право вспомнить и ту великую истину, что побеждённых на самом деле нет… Дело разве что в том, какую именно модификацию этой веры ты исповедуешь.

Здесь есть величайший пример Христа; есть более ранний образец исхода, – когда даже море расступается чтобы пропустить мнимо побеждённых. Есть православная русская память о смирении и о чуде, но слова эти в сегодняшней деловой России почти не звучат. Более стильно иное: копировать европейский вариант униженности, именуемый толерантностью и втайне гордящийся как раз нетолерантным прошлым Европы, в том числе, и самым недавним. За него принято – то искренне, то почти издевательски – постоянно извиняться.

Есть свои способы перемогать неудачи в англо-американском бизнесе; есть пример тех же греков, почти четыреста лет проживших под властью турок, а потом восстановивших-таки государство. В общем, способов достойно принять своё поражение много, но – в конце-то концов – неужели невозможна победа?

В неё Антонов поверил было под влиянием Мясоедова… Как раз и Мария окончательно переехала к нему в апреле; она тоже внушала ему скорее победные чем пораженческие настроения.

 Россия должна победить в глобальной схватке со всем миром. Так считал Антонов. Для этого Россия должна нанести упреждающий ядерный удар по Нью-Йорку, Лондону, Парижу и Берлину.

Присоединение Крыма и русское национальное восстание в «Новороссии» укрепили патриотические чувства Антонова, но на самом деле он ещё и до этих событий был убеждён в том, что России необходимо самой начать ядерную войну.

Разумеется, мы получим со стороны НАТО сокрушительный ответный удар, но главное будет уже сделано: человечество преодолеет порог страха и войдёт в новую эпоху постоянных войн с применением ядерного оружия.

Это будет эпоха восстановления мужества и багатырства; время появления нового Ильи и Добрыни, нового Александра Невского и Суворова; только так, закалившись в глобальных битвах, человечество сможет прорвать притяжение Земли и понести в космос весть Христа. Тогда, кстати, появится и настоящий стимул к межпланетным полётам, ибо заражённая ядерными отходами Земля будет становиться всё менее пригодной для жизни.

Итак, нужно начать, нужно решиться на ядерную войну…

Такова была главная, можно сказать, любимая мысль Антонова; это была убеждённость всей его жизни: ядерная война не только допустима, она необходима!

Эта основная мысль влекла за собой соображения дополнительные или вторичные. Некоторые из них были из разряда «как уменьшить отрицательные последствия», «как подстраховаться», и так далее. Сюда входила необходимость строить подземные противоядерные убежища и тому подобное.

Второй разряд мыслей касался того, как помочь руководителям России начать ядерную войну, как сподвигнуть их к тому, чтобы они применили водородную бомбу.

Антонову ясно было, что учёные-ядерщики разработали процедуры запугивания новоизбранных руководителей стран. Вероятно, им показывают документальные фильмы с комментариями: вот поражённые радиацией японцы Хиросимы и Нагасаки, вот съёмки проведённого Хрущёвым испытания водородной бомбы, когда якобы за сотни километров от Новой Земли вылетают стёкла.

Судя по всему, эти фильмы оказывали сильнейшее воздействие на руководителей, потому что никто в новейшей истории не решился на применение ядерного оружия.

Видимо, существовал целый институт этих «запугивателей»: ведь их фильмы ужасов требовалось обновлять, старые плёнки оцифровывать, да и обратную связь учитывать. Как на эти киноролики отреагировали президенты Рейган, Обама или Ху Цзиньтао?

Получалась занятная вещь: одни люди – учёные-ядерщики – посчитали себя вправе наплевать на запреты предков, они низвергли религию и высвободили разрушительные силы материи. На этом основании они теперь выписывали себе высокие зарплаты, летали по свету, участвуя в научных конгрессах, а в свободное время ныряли с аквалангом, расслаблялись на комфортабельных дачах и вообще считали себя высшей кастой человечества.

И это при том, что никто и никогда не проверил в реальных боевых условиях: а работает ли  действительно «изделие» академика Сахарова?

Если выразиться на уголовном жаргоне (весьма экспрессивном), то можно было бы сказать, что учёные-ядерщики весь мир развели на голых понтах; а не слабо, говоря на том же жаргоне, ответить за базар, то есть подтвердить, что их оружием, действительно, можно пользоваться?

Антонову, конечно, блатная феня была не столь близка как жаргон финансовый, и он ядерный проект описал бы как международную финансовую аферу, когда в одной стране выдают обязательства под залог того, что якобы имеется в державе соседней, а в ней поступают точно так же.

В общем, учёных-ядерщиков Алексей Викторович Антонов определённо не любил и был убеждён, что так же, как он, относятся к ним и большинство людей во всём мире – по крайней мере, большинство мужчин. При этом оставался вопрос: как же подтолкнуть руководителей России выйти из-под власти этих фильмов-ужастиков? Как убедить в этом и всё общество, например, журналистов?

К этому можно было бы пойти прямым путём, то есть купить газету, телеканал или целую медиа-группу. Но такой наивный человек в России уже был: Михаил Прохоров. Он, помимо новостного агентства РБК, ещё и политическую партию организовал – правда, быстро понял, что его облепили желающие потратить его деньги. Они вечно будут ему рапортовать, что «вот-вот» его партия выиграет, но при этом она всегда будет «чуть-чуть» проигрывать. В общем, Прохоров становился для них неким вечным двигателем, а Антонов таким донором быть не хотел.

Но политиков покупать всё равно нужно было, и Антонов, познакомившись с Мясоедовым, решил, что того ему Сам Бог послал.

По каким-то причинам Мясоедов, что называется, «слетел с катушек», отбросил осторожность и начал высказывать такие вещи, которые может говорить лишь… кто? Либо тот, кого поддерживает первое лицо страны (или одно из первых лиц в руководстве), либо тот, кто решился на так называемую консервативную революцию, на «реакционный переворот» - но такой человек тоже – явно или тайно – опирается на сочувствие хотя бы части правящего класса. Или оставался ещё один вариант: что Мясоедов «перегорел», что ли, «не вписался» в какой-то жизненный поворот и, как потерявший управление автомобиль, летит, сметая ограждения, калеча людей и разбивая припаркованные авто.

…А может, и не дойдёт до катастрофы? – надеялся Антонов. В политике, да и в бизнесе, нужны управляемые сумасшедшие, и, наверное, Мясоедов был таковым, раз он дошёл до нынешнего высокого положения: главы комитета по СМИ Государственной думы!

Сразу после своего громоподобного выступления на планирующем комитете, где он так напугал и Уэллса, и кавказцев, Мясоедов попросил у Антонова в долг.

Антонов пригласил его к себе, с супругой, рассчитывая провести тёплый вечер вчетвером: он с Марией и Мясоедов с женой. Выяснилось, однако, что жена Мясоедова – в командировке в Хорватии; это стало предметом ахов и удивлений православной Марии Петреску на протяжении всего того времени, что Мясоедов у них просидел.

Вначале, однако, они уединились в домашнем кабинете Антонова, где Мясоедов произнёс заветную для него цифру: один миллион Евро.

– Это то, что мне нужно: и расплатиться с долгами, и… Ну, в общем, так сошлось, что без этой суммы никуда, очень тяжело.

– Понятно, понятно… – Антонов задумался. – Но… Как бы сказать… Всё-таки деньги большие, не могли бы вы пояснить: для каких целей?

– А должен ли я…

– Согласен! Не нужно ничего объяснять. Просто дайте поразмыслить…

Разумеется, Мясоедов понимал, что такие деньги не взять с налёта, что предстоит серьёзный разговор, может быть, и не один.

Знал и Антонов, что в таких ситуациях есть общепринятые ходы и фразы. Как невежливо поздравить человека одним словом «поздравляю» и как нельзя выразить соболезнование одним словом «соболезную», так нельзя было и здесь сказать: «Вот деньги, пишите расписку, и вопрос на этом закрыт». Требовался длинный, быть может, на час, разговор.

Для начала Антонов решил, так сказать, вбросить дымовую шашку, дабы исчезла видимость и тот перестал понимать, где он находится. Заговорил о том, что даже для столь солидного клиента банку потребуется знать его кредитную историю, Георгий Валентиныч должен будет захватить необходимые документы.

– Но ведь вы дадите указания? – полуутвердительно спросил Мясоедов.

– Дам указание выдать вам кредит примерно на эту сумму, под надёжное обеспечение.

Мясоедов скучно помолчал, потом перевёл разговор на политику.

– Путинские приближённые совершенно неадекватны, – сказал он. – Что творят? Полное отсутствие системного подхода, вызванное отсутствием лидерства – но это бы ещё полбеды. Однако уже и наглое лоббирование немецких интересов – и уверенность, что никак вы их не схватите за руку, а если и схватите, то они вас же припрут к стенке: вы что, против европейских ценностей?

– Согласен… Мы в России, действительно, не имеем столь же простой и понятной программы, как те же немцы например…

Антонов поддакивал, думая со скрытым удовольствием, что он в Мясоедове нашёл того самого – более глупого или более наивного – друга, которого инстинктивно ищет любой человек дабы чувствовать себя защищённым. Слуга, охранник – крайние проявления этого неравного партнёрства. Многие ищут друга недалёкого, но состоятельного; он же, Антонов, всю жизнь искал людей более сумасшедших, что ли, чем он сам.

Правда, тут же и неприятный поворот этой мысли кольнул его: если умный небогатый обычно ищет богатого простака, тогда из них двоих дурак не Мясоедов, а он, Антонов!

Но Мясоедов не учитывал, что Антонов, как все банкиры, даёт деньги лишь чтобы взять с должника ещё большие деньги. И Мясоедову откроют кредит, лишь когда он заложит более ценную собственность: как минимум, дом и земельный участок.

– Ну что же, значит, о кредите мы договорились, – Антонов хлопнул по ручкам кресла, как бы намереваясь встать.

– Да, договорились… Но я ещё попробую вас убедить дать мне наличными: мне всё-таки очень нужно.

– Попробуйте… Но наличных я дома не держу, - сказал Антонов, вставая. – Давайте мы всё же перекусим… Наша с вами тема бесконечная, – сказал он, вводя Мясоедова в гостиную, где Мария с помощью горничной уже закончила сервировать ужин. – Endless theme, – перевёл он для Марии, – Russia and the West.

– Oh, endless indeed! – согласилась она.

– Ничего в этой теме бесконечного нет, – проворчал Мясоедов. – Нужна лишь решимость.

– Не скажите… - Антонов разлил вино по бокалам. – Скоро три с четвертью сотни лет, со времён Петра, непрерывно Россия стоит в позе ученика, внимает Западу, перенимает всё от идей до вот этих вин… – Он посмотрел на этикетку на итальянской бутылке. – Переломить такую инерцию – это ого-го… Давайте же выпьем за это безнадёжное дело!

– А как же «первый тост за дам»? – возразил Мясоедов и перешёл на английский, переводя для Марии, а потом произнёс тост для неё же.

Так и прошёл этот ужин, в перескоках с русского на английский и с серьёзных вещей на полную чепуху. Мария всё подначивала Мясоедова за то, что тот – православный человек – купил недвижимость в католической Хорватии. А и правда, зачем туда понесло?

– Я понимаю, что католическая Италия лучше католической Хорватии, – сказал Мясоедов, упреждая все доводы Марии. – Обращение в католики славян – быть может, насильственное – придало дополнительную ядовитость… Но у человека должны быть нетипичные поступки, расходящиеся с его взглядами, – заявил он непонятно и искоса взглянул на Антонова, как если бы подколол его.

Антонов перевёл эту фразу на английский для Марии и добавил для неё же:

– По-видимому, Георгий намекает, что и для меня как русского патриота банкинг – нетипичное занятие.

– Это как раз в точку! – сказала Мария, с юмором поглядывая на обоих мужчин, и опять это её кокетство превратило серьёзность в шутку.

…Но, как говорится, осадочек-то остался. Как банкир, он, Антонов – нетипичный русский? Допустим, что так, но что же теперь – давать ссуду без обеспечения или миллион наличными без отдачи?

Антонов решил, что денег в долг Мясоедову не даст, и на следующей неделе распорядился говорить ему по телефону, что его нет на месте. И на мобильные звонки сам не отвечал.

А ещё через неделю по всем СМИ громыхнула новость: Мясоедов в отеле «Ренессанс» арестован за взятку. Арестован, но сразу и отпущен: депутатская неприкосновенность.

После этого тем более в долг давать ему стало не с руки. А может, наоборот: теперь-то и следовало выручить товарища?

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Характерно, что о ядерной войне Антонов с Мясоедовым не говорил: значит, не столь уж и доверял ему?

Возможно, о начале войны вообще не принято говорить открыто? До поры до времени отделываются обтекаемыми фразами: «пойдём на крайние меры», «вынуждены будем прибегнуть к силе», «план А, план Б»…

Война – столь же поворотное дело как, допустим, женитьба, и мало кто заранее объявляет: «хочу сделать предложение такой-то». Чаще сообщают пост-фактум: «женюсь на такой-то и приглашаю на свадьбу такого-то числа».

Но почему вообще война становится, порой, единственным выбором?

Антонову, уже после возвращения в Москву, попались в руки мемуары Роберта Гейтса, который был министром обороны Америки при «позднем Буше» и «раннем Обаме». Читать насквозь толстый том было некогда, но, листая, он наткнулся на такой пассаж Гейтса об одном из предыдущих министров обороны, а позже вице-президенте Дике Чейни. Гейтс писал: «когда в конце 1991 года распался Советский Союз, Дик повсюду твердил, что желает увидеть демонтаж не только СССР и Российской империи, но и самой России, «дабы она впредь не угрожала остальному миру»».

Сам Гейтс, находясь на посту министра, размещал американские противоракетные системы в Польше и Чехии, отправлял американских военных в Прибалтику, Болгарию и Румынию, но даже он считал себя умеренным по сравнению с Чейни. Во всяком случае, о расчленении России не говорил – может быть, просто из осторожности.

Умеренные или радикальные, но западные политики, в основном, настроены к России непримиримо: их само «положение обязывает». Есть законы командной игры… Кто-то на Западе считает Россию военной угрозой, кто-то искренне не понимает, зачем Россия настаивает на каком-то своём равенстве с Западом. Например, в экономике: какое может быть «равенство»? (По их мнению.) После 1991 года они записали Россию в разряд «развивающихся рынков» или просто «сырьевых стран», живущих на углеводородные богатства.

Это почти физическое удушье – чувство сжимающей твоё горло руки – Антонов испытывал почти непрерывно, с самого начала своей бизнес-карьеры. А во всём, что было связано с Хасаном-оглу и – косвенно – с Бардиным, руку эту он чувствовал на своей шее столь явственно, что мог бы даже описать свойства кожи на её ладони.

Почему его так раздражают собственные сделки, заключённые с Хасаном-оглу? – спрашивал себя Антонов, и иногда ему казалось, что он видит ответ, хотя быстро всё терялось в тумане.

Он не должен был участвовать в экспорте сырья – вот, пожалуй, был главный довод; по этой же причине и собственные нефтеносные активы казались Антонову не то чтобы лишними, но… Тот, кто продаёт сырьё, всегда будет считаться в бизнесе человеком второго сорта, ибо истинный бизнесмен делает деньги как бы из ничего, из надувания щёк. Банкирство – да, сотовая связь и передовая техника – да, операции с недвижимостью, покупка площадей и сдача их в аренду – да. Испокон веков так работала торговля: предлагала редкие и дорогие, «заморские» для покупателя, а для тебя – свои и насквозь понятные товары, и клиент тащил в обмен на них ценное сырьё или платил втридорога.

Какой чёрт дёрнул Петра перенять западные моды и ценности и объявить, что Россия хочет быть частью Европы?  С тех пор и восторгаемся поделками итальянских или парижских модельеров, а ведь с таким же успехом в Милане и Париже могли бы покупать пошитые в России платья и пиджаки и давать за них большие деньги только потому, что они русские. Но где она, русская мода?

По телевидению показывали нечто невразумительное: Мясоедов стоит в тёмном коридоре в толпе людей и всё отрицает, при этом его зачем-то снимают на видео и фотокамерами со вспышкой, и какой-то человек в штатском суёт ему в руки пакет (видимо, с деньгами), который Мясоедов отталкивает. И это называется «поймали на взятке»?

Самое первое освещение этой новости Антонов пропустил, на следующий день смотрел краткий повтор, поискал в интернете и нашёл ещё большую чепуху: запись с видеокамер отеля «Ренессанс». Камеры эти были чёрно-белыми, и на низкокачественной записи едва можно было узнать Мясоедова, входящего с сопровождающими в наполненный людьми вестибюль. Впрочем, присмотревшись, ты его всё же узнавал, и даже угадывал, что он нервничает. Держался Мясоедов подчёркнуто прямо и важно, вот он идёт по коридору, опять же, многолюдному, вот он в вип-зале садится за столик лицом к камере, с ним рядом садится ещё какой-то человек. В ближнем углу зала возле кресел толкутся трое, встают, садятся, причём красным кружком показана небольшая сумочка или портфельчик в руках одного из них: вероятно, там и лежат злополучные двести тысяч Евро.

Вот один из трёх с этим портфельчиком садится за столик к Мясоедову, но тот сердито на него кричит, и мужчина испуганно встаёт и отходит обратно к своим. Кажется, он уносит с собой и портфель, но красный кружок больше нигде не возникает. Запись сопровождается звуками, но это – гул толпы и неясные шумы, слов разобрать нельзя. Мясоедов резко встаёт и уходит из зала, при этом откуда-то берутся несколько человек, сопровождающих его. Они все удаляются в тот коридор, в котором его, видимо, и снимали потом сблизи и в котором ему совали в руки пакет с деньгами. И это называется «техничная подстава»?

Впрочем, Антонов не разбирался в тонкостях сыска и даже в законодательстве о взятке; может, всего этого и достаточно было чтобы посадить какого-нибудь чиновника. Но Мясоедова не только не посадили, но не смогли и на пять минут арестовать, ведь его защищал депутатский статус. Теперь следователи ходатайствовали о лишении его такового, но это обещало затянуться. Он по-прежнему бывал на заседаниях Думы, и Антонов по-прежнему мог с ним свободно встретиться и дать ему взаймы денег. Но вот вопрос: не арестуют ли тогда самого Антонова, не следят ли за ним по-прежнему?

Итак, сделки с Хасаном-оглу теперь казались Антонову ненужными. Но зачем вообще он на них пошёл?

Своё состояние прошлой осени он, конечно, помнил… Тогда он почти уверен был, что его из бизнеса выкинули навсегда. К нему в Милан прилетели Севастьянов с Бардиным и беседовали с ним, успокаивая почти как младенца или душевнобольного. Тогда же он сошёлся и с Марией.

Но ещё до Марии Бардин увлёк его теми химерами, с которыми он теперь не мог развязаться. Бардин прилетел в Италию с готовой программой, имя которой было «Хасан-оглу». Это был как бы план спасения для Антонова, и он вцепился в него как утопающий в спасательный круг, и вот: не утонул, выплыл.

Бардин остался там, в Италии; но в Москве Антонов иногда контачил с его сыном, работающим одним из замов Валентинова. Александр Бардин был совсем не похож на отца: это был мягкий, русоволосый, всё ещё молодой по привычкам человек, хотя уже приближающийся к сорока годам. Глядя на его розовощёкое лицо, Антонов не раз задумывался о его отце, Аркадии Бардине.

В отличие от отца с его большой головой и хиленьким тельцем, Саша Бардин телом был дороден, голова же его казалась маленькой. Материнские гены, как видно, сильно поработали. У Бардина-старшего тёмные волосы были жёсткими и толстыми, чуть вьющимися, у Саши – тоненькие светлые волосики. Да уж родной ли это сын? – иногда думал Антонов. Может, мама наставила рога – а уж как Аркадий Яковлевич любит своего сыночка! Все разговоры в Милане, помнится, сводились к сыну, Бардину-младшему.

 Непохож на отца; но иногда вдруг как глянет орлиным взором, как гневно сдвинет густые чёрные брови, как набрякнут жилы на висках: нет, всё-таки узнаётся Бардинская порода!

Бардин-старший был замешан в скандалах, из-за которых, возможно, и вынужден был выбрать работу за границей. Он не поладил с деятелями Московского еврейского конгресса: то ли обещал им пожертвование и не дал, то ли ещё что-то. И они его припёрли к стенке: да вообще, еврей ли ты? «Кто вы по национальности, Аркадий Бардин?» - спрашивал его в  печати один скандальный журналист, который позже вызвал его на дуэль, за то, что Бардин отказался назвать свою национальность.

Это всё происходило уже более десятка лет назад и порядком подзабылось. Кажется, тогда и интернет только начинался, полемика шла в газетах и долго не утихала. «Отказавшийся от наследия предков». «Неужели нас так запугали, что мы боимся сказать, кто мы такие?» Такого рода фразы, помнится, наполняли статейки.

Быть может, Бардины, – думал Антонов, – из той породы, в которой родство передаётся по мужской линии, причём мужчины женятся только на представительницах другой нации, в данном случае, на русских. Вроде Романовых, которые женились принципиально только на немках, при этом называя себя «русскими».

Ещё Антонов читал об одном племени североамериканских индейцев, кажется, живших на Аляске, в этом племени тоже была традиция всем мужчинам жениться только на женщинах другого, покорённого ими племени, но никогда – на своих.

Итак, Хасана-оглу Антонову сосватал Аркадий Бардин. Навязал ему турецкого бизнесмена тогда, когда Антонов собою не владел и не верил в собственное выживание.

Такова была эта сделка: начатая в помрачении ума.

В жизни Антонов повидал много разных сделок и научился оценивать их не только по деньгам, но и по внутренней музыке, звучащей в некоторых из них. Бывали сделки скучные, а бывали – блистательные. Бывали такие, красоту которых увидишь не сразу, лишь постепенно она выявлялась. Как, например, сейчас, в той сделке, которую он начал ещё прошлой весной, объявив, что продаёт принадлежащие ему 15% акций «РоссАла» – «Российского алюминия».

Тогда сразу нашёлся и покупатель, который тянул с оплатой, зная или догадываясь, что Антонов сильно нуждается в деньгах. Протокол о намерениях они подписали быстро, а потом стоимость акций вдруг пошла вверх, и Антонов сам продажу затормозил, разбил эти акции на части и теперь продавал их постепенно, не тому покупателю, а на открытом рынке. Недавно, в феврале, за 3% акций «РоссАла» он выручил 240 миллионов долларов – мало, потому что сделку по продаже закрыли ещё до последнего повышения курса. Теперь и капитализация всей компании поднялась до девяти с лишним миллиардов долларов, и теперь уже не тот покупатель тормозил с оплатой, но сам торопил Антонова и чуть ли не упрашивал продать ему акции – в этом и была музыка, постоянно звучащая для Антонова со столбцов деловых газет, которые за этой сделкой следили и комментировали её.

У всей серии сделок с Хасаном-оглу было совсем иное звучание: даже и музыкой его нельзя было назвать, разве что – похоронным маршем.

От этих сделок исходил тяжкий трупный дух, и длить дальше это сотрудничество было невыносимо!

Антонов, правда, уговаривал себя, что, как христианин, может преодолеть всё: ведь Христос превозмог смерть и тление!

Да, это был круг бизнесменов, повязанных с израильским капиталом: Бардин, Хасан-оглу, – но ведь это был спасательный для него круг – тогда, в тех обстоятельствах?

Евреи Ветхого завета были же избранным народом; для России вот уже триста лет они – из постоянных жизненных примет, так чего же так шарахаться от них?

Так убеждал сам себя Антонов, но, стоило ему увидеть розовощёкое, а всё же трупное какое-то лицо Саши Бардина – похожее на молодого покойника, подрумяненного в гробу; похожее, кстати, и на него самого, Антонова, в молодости; стоило ему вспомнить о снисходительной, нескрываемо-издевательской интонации Хасана-оглу, – и все построения ума исчезали как от удара молнии, на их месте оставалась одна лишь мысль: всё, что угодно, но только не эти люди, не этот круг, не эти сделки.

Из объятий этого «спасательного круга» Антонов хотел вырваться во что бы то ни стало.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В мае Катерина родила лупоглазого сыночка, показавшегося Вершинину вовсе на него не похожим.

Вот и расплачивайся: связался с девчонкой! Может, ребёнок-то не его, девушка кому-то дала по-быстрому и теперь сама не знает, от кого дитя. «То ли от полковника, то ли от лейтенанта, а может, от рядового…»

Впрочем, мало ли какие шутки гены выкидывают? Сын может быть в маму, а, если присмотреться, то и с ним, официальным отцом, можно увидеть сходство. На бочок когда повернётся – что-то хищное возникает в фигурке: это уж, пожалуй, в него, Вершинина, в их породу.

На работе над Вершининым, конечно, подшучивали… «Товарищ подполковник, вы теперь отец, для вас это несолидно» – это уважительно: подчинённые. Начальство чуть игривее: «Кого послать? А вон, пусть Вершинин сгоняет, он теперь молодой папа!»

Он, и правда, чувствовал себя помолодевшим и счастливым: Катя ещё в роддоме была, а он уже встретился с Ириной, привёл её в квартиру и налетел на неё как молодой петушок. Едва начав свою демагогию, она тут же, на полуслове, заткнулась…

Лежал потом, успокаиваясь, поглаживая её голову у себя на плече и думая о том, что взял её хорошо… Может, и эта родит?

– Дай Бог, и ты принесёшь мне сына… А какой, и правда, дурак, придумал моногамию? – пустился он в рассуждения, Ирина фыркнула ему в плечо:

– Ход мысли вашей понятен.

– Нет, ну действительно? В Ветхом Завете многожёнство – правило: у Иакова – Рахиль и… как там вторую звали?

– Рахиль была второй, – поправила Ирина.

– Ну неважно… Это нищие пастухи! А что сказать о царствующих домах? О фараонах, о султанах?

– Ну, поехали… – Ирина отстранилась от него. – Ты борешься с коррупцией, или ты сам воспринял их ценности – султанов и прочих?

– А при чём тут коррупция? Погоди-ка, погоди! – Она встала чтобы идти в ванную, но Вершинин задержал её. – Ты куда пошла, смываться? А ребёночка не хочешь родить твоему султану?

– Отстань! – в ванную она не пошла, но, стоя, расставив ноги, показала ему стекающую белесую жидкость, промокнула её салфеткой. – Это не так просто. Тут и смываться не надо…

– Нет, ну я балдею с нашего президента, – сказал Вершинин, у которого после интима слегка развязывался язык, и болтать хотелось на любые темы. – Учредил материнский капитал: так заботится о демографии. Но ведь это – поддержка для малоимущих, а если зарплата позволяет, как, надо думать, уважаемому Владимир Владимировичу… Почему не осчастливить какую-нибудь молоденькую девушку и не жениться самому?

– Ты меня, конечно, осчастливил, молоденькую… – сказала Ирина, а потом, помолчав, перевела разговор на практическое. И он ответил ей в тон: короткий всплеск мечтаний закончился.

Какое, в самом деле, многожёнство? Ушёл тот век, вот и будем жить с одной женщиной в законном браке, а с другой – в дополнительном тайном. Законной же своей женой он считал Ирину.

Ушёл век многожёнства и век бросаемых от царских щедрот кошельков с золотыми монетами. Вместо этого пришли офшоры, да и то – преследуемые по закону. Вот и будем преследовать, раз за это нам платят зарплату.

Этот шутливый обмен репликами с Ириной, конечно, сразу забылся, но само двоежёнство было постоянной темой его раздумий, да и просто – образом жизни.

Если положено иметь лишь одну жену, то у него и будет одна, причём это будет всё-таки Катерина. Если Ирина родит ему ребёнка, то он разведётся с Катей и женится на ней, но не раньше. Это он Ире сказал ясно, и она это поняла, что подтверждалось даже её невольной фразой при вытирании белой жидкости на внутренней стороне бедра.

«Это не так просто». То-то и оно, дорогая, что забеременеть непросто; а ты всё-таки попробуй!

Павел Иванович Вершинин, в силу новоприобретённого статуса отцовства, теперь был склонен рассуждать всё более ответственно и консервативно.

Он и никогда не считал себя человеком легкомысленным, но сейчас тем более осознавал свои действия как справедливые и разумные.

Мир или война? Вот основной вопрос для России.

И, как бы ни кричали Мясоедовы и Антоновы, что их «притесняют», «преследуют», факт остаётся: они ведут дело к войне.

Правда, и другая сторона – то бишь Соединённые Штаты – ведут дело к войне и пугают войной ещё более нагло, но ведь Россия имеет с ними паритет и, по большому-то счёту, не должна их бояться!

Коли уж страна – Россия – считает себя первой, так и веди себя как первая: по-царски.

Раз безопасности твоей ничто по-настоящему не угрожает, так зачем вестись на крикливые угрозы каких-то сенаторов Маккейнов? Работай, торгуй, получай прибыль согласно закону; если весь мир увидит, что ты построил в своей стране достойную жизнь, то он расхочет на тебя нападать. Он и так не может на тебя напасть, но сейчас он хочет войны с тобой, а, если в России наладится спокойная, с соблюдением цивилизованных стандартов, жизнь, то Запад вдобавок ещё и перестанет хотеть победить Россию. 

Мирное время, конечно, тоже можно использовать по-разному, – рассуждал далее Вершинин. Просто жить, работать, растить детишек, – всё это хорошо, но в условиях мира человеческое общество превращается в нечто вроде муравейника – правда, с мистическим, религиозным оттенком. Это тоже плохо, как и война, и такую живую пирамиду приходится шевелить, будоражить; а значит, что: опять революции, войны?

Тут Павел Иванович останавливал себя: полно, он ведь не философ, он практик. Его задача – не рассуждать, а долбить эти невидимые подземные тоннели, ходы, чем-то похожие на кротовые, вот только вылезает из них не слепое существо, а весьма даже зрячее, и хватает тебя – коррупционера – там, где ты не ожидал встретить подвох.

Прошёл уже месяц после попытки ареста Мясоедова в гостинице «Ренессанс», а шум в прессе вокруг этого человека не утихал. И Вершинин вдруг понял, что «дело Антонова» станет ещё более громким. А как иначе: ведь вытащить из «СвязьИнвест-группы» миллиард долларов это всё равно что вытащить из какой-нибудь постройки краеугольный камень: она рухнет. И Антонов будет бороться отчаянно: попробует устроить вокруг себя международный скандал…

Однако давно назрело разорение какого-нибудь крупного дельца из так называемого патриотического стана. В политике борьба идёт примерно на равных: мы теряем бойца, затем наносим ответный удар, и бойца теряете вы, и так далее. Но что в бизнесе? Они разорили Гусинского, Ходорковского, Березовского, а где похожие ответные жертвы?

Правда, ушедший в отставку глава Администрации Президента засадил-таки под домашний арест Евтушенкова и отобрал у него «Башнефть»; потом «Башнефть» всучили Сечинской «Роснефти» за 330 миллиардов рублей, а деньги поделили между «своими» фирмами: блестящая операция, после которой и в отставку уходить не стыдно.

И всё-таки, тех разорили полностью, а Евтушенков вышел из-под домашнего ареста и по-прежнему руководит своим бизнесом. Лишь клок от шкуры потерял; а ведь он, в отличие от Антонова, в политику не лез.

Павел Иванович сосредоточился на конкурентах «СвязьИнвест-группы»: на фирме Вайнштока «МСТ – Балканы» и на фирме Рагозина «Русгаз – юг». С обоими бизнесменами он встречался в прошлом году, и оба они показались ему мямлями и рохлями – но, возможно, такое впечатление производило на него всё их поколение. Разницы в пятнадцать-двадцать лет достаточно чтобы глядеть друг на друга как на чудо-юдо; но ведь, если понадобится, команды и Вайнштока, и Рагозина сыграют роль таких же «своих» фирм как и те, что получили деньги с Сечина за «Башнефть». А вот он, Вершинин, вполне может оказаться крайним: это он тоже с нехорошей ясностью осознал в конце мая. Значит, следовало реанимировать «план Б», тот самый, который он ровно год назад обсуждал с Трегубовым.

И Вершинин позвонил Трегубову, тот изобразил дружеское радушие: рад, мол, слышать, куда ты, мол, пропал?

– А я не пропал, видишь: звоню.

– Ну да, конечно… Я, между прочим, «держу палец на красной кнопке»: я помню, о чём мы договорились в  прошлом году.

– Всё остаётся в силе, – сухо ответил Вершинин, – только сдвигается по времени.

– Ну да, ты говорил о конце прошлого года, а теперь? Время пришло?

– Нет, время ещё не пришло, я думаю: вторая половина или конец этого года – реальный срок.

– Ага, то есть задержка на год?

– Да, задержка. Тут дела важные затесались: Мясоедова ведь моя группа арестовывала, ты в курсе?

– Нет, я не в курсе…

Трегубов напоказ добавил в свой голос тревоги, и это польстило Вершинину. «Ведь нам, эфэсбешникам, так мало нужно, – хотел бы он сказать вслух. – Показывайте, что нас опасаетесь, и сотрудничайте – вот и всё». То, что Трегубов ему сам не звонил, не обидело Вершинина, ведь он давно привык, что люди избегают общаться с чекистами. Приходится себя навязывать – иного не дано.

Вот и в этом разговоре пришлось заставить Трегубова пооткровенничать и рассказать о делах; потом они попрощались.

Зачем ему вообще эта фирма? Ошибка прошлой весны, опьянение, вызванное тем, что сошёлся с Катей. Но, раз узелок завязан, не нужно рвать: авось, пригодится.

Итак, дело против Антонова в любом случае будет политическим – начнётся ли оно «снизу» или «сверху».

Если инициатором станет «снизу» он, полковник Вершинин, всё равно информация о деле дойдёт до самого верха, до Президента. Если же приказ «ату!» поступит, наоборот, сверху, то их группа обязана будет вырасти до этого уровня, обеспечив высокое качество расследования.

Они обязаны будут раскрутить такое дело, чтобы резонанс от него пошёл по всем Балканам, захватив, вероятно, и Турцию. Словом, направление «Русгаз – юг».

…Вершинин на работе привычно останавливал себя, как только чувствовал, что углубляется в отвлечённые раздумья. Он не аналитик, он – следователь! Надо сделать дело, и пусть потом политологи находят сколько угодно объяснений.

Но, как видно, потребность кое-что осмыслить была не случайной, а выстраданной.

И, если на работе он запрещал себе эти мысли, то тем более мучительное самокопание начиналось в машине в пути на службу или со службы домой, а один раз у кроватки спящего сына, когда Катя побежала в магазин, а тёщи тоже не было дома, он задумался уж так глубоко…

Глядя на своего спящего сынишку, которого они назвали Глебом – предложила это имя Катя, и он сразу согласился, потому что тоже думал о следователе Глебе Жеглове из известного фильма… Глядя на крепко спящего сына, Вершинин вдруг подумал, что и он точно так же – крепко-крепко – заснул на долгие годы.

Пятьдесят семь лет и всё еще полковник – ведь посмешище!

Он стал тупым исполнителем, рабочей лошадью своего начальника Еголина, которого почему-то считает глупее себя, а интересно: почему?

Ведь всем со стороны очевидно – кроме него самого, Вершинина – что умнее из них двоих именно начальник!

Если бы он, действительно, был умнее Еголина, разве он столько лет ходил бы в его замах? И интересно, что тот сам о нём думает? Да ровно то же – понял вдруг Вершинин, – что думает кучер о норовистом самолюбивом коньке. «Ты считай, конёк, что ты умнее, мне главное, что ты везёшь мою телегу…»

Представив себе это, Вершинин чуть не застонал вслух! Он отошёл от кроватки мальчика и медленно слонялся по коридору, по кухне… Стоял у кухонного окна, глядя на улицу, но не осмысляя того, что он там видит.

Закурить бы – но, слава Богу, этой вредной привычки у него нет. В холодильнике стоит полбутылки водки, но выпить сейчас, в момент раздирающего осознания своего неудачничества… Ведь он неудачник, да-да!

Он много лет надеется на какое-то громкое дело,  но где оно, это дело? Таковым мог бы стать арест Мясоедова, но ареста не получилось, более того, выявились, видите ли, многочисленные огрехи и нарушения, так что Еголин, сразу объявивший, что считает операцию успешной, теперь так уже не говорил.

Не только никаких поощрений и наград не получил Вершинин за операцию «Чистые руки», но как бы в итоге не схлопотать взыскание!

Ситуация с Мясоедовым втянулась в бюрократические проволочки, и всё это могло длиться и полгода, и год; но, хуже того, и в расследовании махинаций Антонова ни черта не вытанцовывалось!

Так что же делать?!

Павел Иванович услышал ключ в замке – возвращалась Катя – и всё-таки быстро открыл холодильник, налил и выпил полстакана холодной водки.

…Тяжёлые мысли улетели как пыль; но позже, под вечер, и потом бессонной ночью, они вернулись с ещё большей силой!

Думая о неудаче собственной жизни, Вершинин, конечно, сравнивал себя с другими.

Вот, например, только что ушедший в отставку глава Администрации Президента Сергей Иванов. Он – всего лишь на семь лет старше Вершинина, он тоже ленинградец и тоже не юрист по первому образованию, а, как и Вершинин, филолог. Учились они на одном и том же английском отделении филфака и, конечно, у одних и тех же преподавателей. Если бы пообщались, то вспомнили бы и знаменитую «Лукиничну» (Л.Л.Иванову) – казалось, «вечную» преподавательницу разговорного английского, и другую преподавательницу английского Нину Дмитриевну Славину, которую столь беспардонно «сдал» в своих мемуарах перебежавший в Америку генерал КГБ Калугин. Этак небрежно заметил в одном из абзацев: «одна из наших сотрудниц Славина», причём ясно, что речь там идёт именно о преподавательнице филфака. Впрочем, ко времени выхода в свет книги Калугина Славина была уже на пенсии, и ей на мемуаристику перебежчика было плевать. Да и кто поверит ему: в таких фразах как «наш сотрудник» или, наоборот, «человек чуждый нам» можно и нужно у таких людей подозревать прямо противоположное.

Да, они могли бы поговорить с главой АП обо всём этом, и они ведь были знакомы – Вершинин и Сергей Иванов – но ни о чём кроме дел общаться не доводилось.

Между тем, ещё когда возглавлял Министерство обороны, Иванов уже проявил вкус к политике мирового масштаба. Позднему Ельцину нужен был человек чужой для армии и способный бестрепетно её сокращать. Но Иванов не хотел быть только исполнителем и в переговорах с НАТО произнёс загадочную фразу. Тогда американцы в Центральной Европе монтировали ракетный зонтик, ссылаясь на то, что это якобы «защита от иранских ракет». Иванов как министр обороны против зонтика возражать не стал, а заявил: «Иран не нуждается в ракетах чтобы доставить в Россию атомную бомбу».

В чём был смысл этой фразы, американцы не поняли и на следующих переговорах попросили его объяснить, а он повторил то же самое и ничего добавлять не стал.

«Иран не нуждается в ракетах для доставки в Россию атомной бомбы».

Всё стало понятно, когда Иванов настоял, чтобы Россия разорвала контракт на продажу Ирану ракет С-300, хотя санкции ООН этого не требовали. Он пытался показать Западу, что Россия точно так же видит в Иране врага, как НАТО и Израиль. «Мы для вас – свои и даже больше вас заточены на борьбу с иранскими свиньями в чалмах». Вот что хотел сказать Западу Сергей Иванов.

Он всё больше начал подменять собой министра иностранных дел, поэтому от Министерства обороны его отставили (заменив Сердюковым) и замкнули на внутренних делах. Ельцин тогда был ещё жив, и, возможно, Иванова отодвинули именно по его просьбе: ведь Ельцин, пожалуй, мог бы объяснить Путину, что определять, кто для России ближе, «люди в чалмах» или «друзья из НАТО», должен всё-таки глава государства.

Но Иванов, сосланный во внутреннюю политику, и здесь не смирился. И партию «Башнефти» (для тех, кто понимает) разыграл как наглядный урок для всех на евразийском пространстве.

Кто бывал в современной Москве, знает, что главный офис Евтушенковской АФК «Система» расположен ровнёхонько против Вечного огня у Кремлёвской стены. В том месте, где в советские времена в гостинице «Националь» останавливались деятели Коминтерна и вершилась мировая политика.

Близость с Кремлём – принципиальная, как и для «Роснефти» Сечина, тоже глядящей на Кремль с противоположного берега Москва-реки. На фасаде жёлто-белого нарядного дворца прежних веков появилась надпись «Роснефть», так вдохновившая американского политолога Голдмана, что он настрочил о современной России целую книгу: “Petrostate”, то есть: «Нефтегосударство». Всего-то поглядел на здание напротив Кремля – и готова книга.

Помимо близости к Красной площади, само название «Система» было важно Евтушенкову: оно намекало и  на ту организацию, где в молодости работал Путин, и на системность всех начинаний Евтушенкова, близкого к мэру Лужкову. Но, когда свалили Лужкова, настал черёд и «Системы», и вот Евтушенков, с санкции Иванова, загремел под домашний арест. Так затормозили поглощение «Системой» «Башнефти»: придрались к тому, что сама «Башенефть» якобы неверно была приватизирована.

Удастся ли Евтушенкова затолкать на освободившиеся тюремные нары Ходорковского? На этот вопрос никто не знал ответа, дела зависли, но Иванов решился-таки нанести последний удар.

Он публично заявил, с оттенком раздражения:

– Надо что-то решать, в одну или другую сторону!

Дескать: он-то – человек дела, это Путин-мямля не может определиться. Манная каша, а не Президент!

И Путин определился: предложил Евтушенкову продать «Башнефть», взамен его выпускают и больше претензий не имеют. Евтушенков согласился; и в то же время согласился и Сечин заплатить за «Башнефть»  триста тридцать миллиардов рублей, по тогдашнему курсу – около пяти миллиардов долларов. Только заплатил он не Евтушенкову, а карманным бизнес-группам, входящим в империи Иванова и Медведева. Отнять у одного и заставить купить другого, и заплатил чтобы тому, кто отнял – блестящий во всех отношениях ход!

Эту сторону дела Вершинин понял сразу, но теперь, по прошествии уже года или двух, понял и более глубокий геополитический замысел Иванова.

Покупка Евтушенковым «Башкирской нефти» была своеобразным приручением или колонизацией башкир – а, по аналогии, и всех других народов, живущих в бескрайней Евразии. И вот в эту попытку Евтушенкова «колонизировать башкир» вмешивается кто-то третий. Что же это была за «третья сила», которую представляли Иванов и Медведев?

А это и была, как догадался теперь Вершинин, власть в чистом виде, не глядящая ни на какие политкорректности, а только на такую вещь как успех.

Вот как нужно действовать, – думал Вершинин. – Вот как смело рубит с плеча его однокашник, такой же, как и он, филолог, превратившийся в чекиста, Сергей Борисович Иванов.

И Вершинин, обдумывая всё это, вдруг понял, как он сам должен поступить в отношении Антонова. Нужно было нанести удар по Антонову в геополитическом смысле – то есть выбить из его рук балканскую карту.

По-видимому, группа компаний «СвязьИнвест – Балканы» является главной ставкой в той игре, которую ведёт Антонов, – думал Вершинин, – именно этот рычаг мы у него и отберём. Если сделать ему тут очень больно – это и будет тот приз, за который он отдаст причитающийся с него миллиард долларов. Сумма-то плёвая!

Антонов в пять, в десять раз больше украл у государства, вывел через офшоры, через уклонение от налогов и прочие серые, да и просто чёрные схемы.

Кстати, а зачем ограничиваться миллиардом? Ведь, кажется, есть правовые основания раздавить его бизнес-империю полностью, обанкротить и раздробить её, поставить своих конкурентных управляющих и отобрать самые лакомые куски?

Для этого нужна была тотальная налоговая и иная проверка всех узловых схем этого бизнеса, нужно было возбудить сразу несколько уголовных дел – как против Ходорковского возбудили дела сразу по шести статьям, в том числе «мошенничество в особо крупных размерах», «подделка документов», «уклонение от уплаты налогов»… Всё это нужно было инкриминировать и Антонову, а чтобы ещё раз не бежал за границу – заранее перекрыть пути, ликвидировав тамошние его точки опоры.

Только таким навалом, таким отчаянным усилием Вершинин ещё мог спасти свою репутацию и карьеру, доказать, что «неудачник» – это не про него.

И он дал себе неделю на сборы в Румынию и на подготовку операции там, и заказал себе и ещё троим из своей группы билеты на Бухарест.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Они вылетели именно в Румынию, а не в Италию, потому что Вершинин получил информацию: Антонов офис в Милане будет закрывать и уже уменьшил там количество сотрудников.

А вот в Румынии, наоборот, концерн «СвязьИнвест – Балканы» расширял операции – туда уже переехал и кое-кто из Италии, например, Бардин, на которого Вершинин решил обратить особое внимание.

По иронии судьбы, они летели в Бухарест почти ровно через год после прошлого визита туда же. Он не подгадывал, не планировал – так само получилось.

Опять июнь, опять зелёные квадраты полей при снижении… Разве что теперь был конец июня, а тогда, кажется, начало. Тогда он только закрутил роман с молоденькой девочкой Катей, а теперь она уже была его законной женой и родила ему сына, которому скоро исполнится два месяца.

Вершинин понимал, что ставит себе в Румынии очень трудную задачу. В стране – члене НАТО создать проблемы для инвестора, являющегося идейным сторонником НАТО. Но ведь против этого бизнесмена в России уже возбуждены уголовные дела, он уже получил повестку с вызовом на допрос! К тому же, не зря целый год работали по Румынии те, кто сейчас с ним летел: они набрали много материала, Вершинин даже удивился, как много.

Были подготовлены две бумаги, и обе переведены на английский. В одной говорилось о том, что «СвязьИнвест-группа» не соблюдает налоговый кодекс России, что к ней у властей есть претензии и что возбуждены такие-то уголовные дела, – в общем, это был совет не доверять данной компании. Это письмо, оформленное как циркулярное, адресовалось в МВД Румынии, в Налоговую полицию, в Министерство связи, да и в прессу Вершинин хотел его вбросить. Он плохо знал Румынию, но допускал, что здесь остались аппаратчики прежних времён и что они, по традиции, прислушаются к мнению российского государства, которое как бы и представлял Вершинин.

Вторая бумага была написана немного иначе и адресовалась тем, кого можно было бы назвать современной натовской элитой. В письме этом тоном вежливого сожаления сообщалось, что не все, мол, российские компании отвечают стандартам современного мира и что многие из них связаны с так называемой «русской мафией», которая является не выдумкой, но самой, что ни на есть, реальностью.

Мафиозность эксплуатирует и старые клише имперской России, возрождение которой на просторах Восточной Европы было бы наихудшей из возможных катастроф.

Приводились факты о различных российских нечистоплотных махинаторах, прежде всего – о руководителях так называемой «СвязьИнвест-группы», и выражалось скромное недоумение тем, почему недостаточно развито сотрудничество по линии «Интерпола», по линии совета «ЕС – Россия», по линии консультационной группы «Россия – НАТО».

Адресовано письмо было в те же самые румынские органы, что и первое, и Вершинин не собирался скрывать, что привёз два разных пакета материалов, которые будет вручать разным людям в соответствии с разницей их гражданской позиции.

«Но мы должны поддерживать позитивное новое, опираясь на позитивное старое; в то время как есть и новейший негатив, смыкающийся с негативом глубоко укоренённой традиции».

Такой вот у него был тонкий план, помочь в нём должен был третий сопровождающий его коллега – российский офицер по связям с «Интерполом». Двое-то других – Саша Быков и Лена Подзюбан – были уже «проверенными румынскими кадрами».

Всё на этот раз будет солидно, – думал Вершинин, – даже бюрократично, кабинетно. Хотя, конечно, принадлежность их всех к «органам» гарантировала, что не обойдётся без «плаща и кинжала». Уже тот факт, что в аэропорту их должен был встречать резидент внешней разведки Рыбин – тоже знакомый из прошлого года – обещал сразу погрузить в атмосферу тайных операций.

Рыбин был какой-то нахохленный, бледный, с кругами бессонницы вокруг глаз. В рубашке с коротким рукавом, он зачем-то поднял её воротник – коли холодно, не лучше ли было пиджак надеть?

Когда ждали багаж, к Вершинину близко подошёл мужчина: подошёл вплотную, а смотрел поверх головы. И ещё одного явного представителя тайных румынских служб заметил Павел Иванович поблизости. То есть их открыто прессовали.

Вернее, прессовали, вероятно, Рыбина… Вершинин уже и в прошлый приезд сюда заметил это; значит, следовало поскорее от Рыбина отделаться и действовать автономно.

В Бухаресте основным контактом Вершинина должен был стать первый секретарь посольства Игорь Данилов, с которым он созванивался из Москвы. Человек, немного похожий на увеличенного лилипута: большой лоб, очки и голова, как бы расширяющаяся кверху; по внешности – как повзрослевший вундеркинд, да таким он и был. А волевые качества – близки к детским. Изворотливость ума позволяла Данилову приемлемым для России образом оправдывать то, что человек более прямой счёл бы совершенно неприемлемым. Возможно, Данилова ждала большая карьера в МИДе, но Вершинину важно было просто-напросто то, что он был вхож во все румынские кабинеты, а следовательно, оба варианта письма попадут в нужные руки.

Пока доехали из аэропорта, Вершинин сообщил Рыбину главное: его перевод в Москву уже согласован.  Он не забыл прошлогоднего обещания ускорить карьеру Рыбина, и тот усердно помогал им весь год – насколько был способен, конечно, помогать, а не мешать.

Спокойствие раскидистых деревьев окружало посольство – сурового вида особняк сталинских каких-то, бело-жёлтых тонов. При этом же здании имелась небольшая гостиница, в которую они заселились.

…Как стремительно усложняется жизнь, – думал Вершинин, переводя дух у себя в крохотном номере. Ты получаешь услугу с гулькин нос, но вынужден обещать за неё горы – и  выполнять обещанное. Это что – свойство неудачника?

Он отогнал эту мысль и выглянул из окна в сад с какими-то совершенно московскими деревьями. Вообще, летний Бухарест показался ему похожим на Москву, хотя в прошлом году, помнится, лезло в глаза иностранное.

Но какой увеселительной прогулкой виделся из этого года прошлый его приезд сюда! Пил цуйку, развлекался на рок-концерте! Всего-то и сделано было: встретил в «Интерконтинентале» Антонова и припугнул его, причём угроза тогда была почти ни на чём не основанной.

Удачно, правда, в прошлом году их приезд сюда совпал со сменой посла: прежний посол в  Румынии уходил в МИД с повышением, а перед уходом почему-то занервничал и, по просьбе из Москвы, привёл в движение свои крупные связи – в результате Антонова тогда арестовали и немного подержали в тюрьме. За эту большую услугу ни сам Вершинин, ни его контора ничем прежнего посла не отблагодарили. Это был голый случай, везение, но теперь и за него нужно было расплачиваться, ибо новый посол к Вершинину и его миссии был чрезвычайно – до ледяного – холоден. Фактически Вершинин был теперь в посольстве персоной нон-грата, что дополнительно осложняло его задачи.

В трудных ситуациях – по опыту знал Вершинин – выход один и тот же.

По крайней мере, он сам себе назначил такой рецепт. Не ныть и  не отчаиваться, а упрямо делать то, что наметил. Вот тупо нести эти письма всюду, куда успеешь попасть, а если не станут читать, так ведь такова участь многих посланий.

Так и действовал Вершинин целую неделю, попутно узнав многое о Бухаресте, правительстве Румынии и работающих в нём людях. Так же намеревался действовать и в разговоре с Бардиным, которого пригласил на беседу третий человек в нашем посольстве: от такого приглашения – точнее, вызова – тот не мог отказаться. Данилов отсутствовал, и в его кабинете Бардина они встретили все втроём: Вершинин, Подзюбан, Быков – последние двое только что были повышены в званиях, сделавшись, соответственно, подполковником и майором.

Бардин пришёл один, настроенный доброжелательно и даже не скрывая некоторой робости: элемент не то что хорошего тона, а просто – обязательного этикета при общении с органами.

– Это ещё не допрос, – сразу огорошил его Вершинин, – но скажу вам прямо: к этому идёт. В Москве возбуждены уголовные дела об уклонении от налогов через офшоры.

– Конкретно против меня? – сложенной лодочкой ладонью Бардин, тонко улыбаясь, указал себе на грудь.

– Ну что вы, – невольно ответил ему Вершинин так же любезно, потом заставил себя посуроветь: – Вы правильно мыслите. Дела возбуждены против «СвязьИнвест-группы» в лице тех её топ-менеджеров, чья причастность к схемам уже доказана.

– И, как я понимаю, – продолжал Бардин в духе сотрудничества, – от моих показаний будет зависеть, включите ли вы меня в круг обвиняемых?

– Не совсем, – поправил его Вершинин. – Но давайте мы сначала ознакомим вас с конкретикой. Подполковник Подзюбан, прошу вас.

Лена зачитала одну из справок, из которой Бардин, конечно, не узнал никаких новых фактов. Новой для него должна была быть лишь юридическая терминология или перевод на язык обвинения того, что бизнесмены стыдливо называют разными красивыми словечками. Любую кражу ведь тоже можно назвать «получением денег», но она от этого не перестанет быть кражей. Точно так же слово «офшор» это и есть красивое название увода капитала от налогов, и иного смысла и назначения у офшоров просто нет. Весь вопрос в том, наличествует ли у государства решимость прихватить того или иного бизнесмена, не побоявшись международного скандала.

Именно это, видимо, и пытался понять Бардин, вслушиваясь в голос Елены Подзюбан: действительно ли власть начала настоящую войну против «СвязьИнвест-группы»?

Бардин всё больше бледнел, а, когда заговорил, стало ясно, что у него пересохло во рту. Новоиспечённый майор Саша Быков налил ему минералки.

– У меня один только вопрос, – сказал Бардин. – Пожалуй, я не сомневаюсь, что вы это можете доказать, что процесс такой состоится… Вопрос: зачем вам это нужно? Компания платит налоги… То есть, я хотел сказать…

– Вот именно, – ущучил его Вершинин. – Если бы компания платила налоги в полном объёме… А то ведь есть любители бить себя в грудь: «Я, как налогоплательщик, имею право…» А посмотришь: налоги-то он и не платит!

– Но ведь это, так сказать… – Бардин допил воду и облизал вновь пересохшие губы. – Это вопрос субъективный. В нашей компании считают… Бухгалтеры, юристы, видимо, считают, что налоги перечисляются полностью…

– Так «видимо» или на самом деле? У вас есть уверенность, что ваш шеф, Алексей Викторович Антонов, не уходит от налогов?

– Такая уверенность у меня, безусловно, есть, – ответил Бардин твёрдо. – Я просто обязан, по должности, высказывать такую уверенность, до тех пор, пока я работаю в этой компании…

…Разговор этот длился больше двух часов, хотя Вершинину показалось, что пролетело время мгновенно. Он только начал входить во вкус.

Главные козыри они уже вынули: например, помянут был Хасан-оглу и связи Путина и Эрдогана. Причём, предсказуемо, Бардин козырял тем, что «Алексей Викторович Антонов готовил официальную встречу двух Президентов». Вершинин ответил козырным тузом: «Вы знаете, что Мясоедов открыто угрожал разрушить «Турецкий поток»? А Мясоедов – компаньон и деловой партнёр Антонова. Он был арестован за взятку в отеле «Ренессанс», сейчас запущен процесс лишения его депутатской неприкосновенности…»

…Всем было ясно, что Бардина они серьёзно напугали. Значит, такие устрашающие вести пойдут от него к Антонову. А значит, задачу этого опроса можно было считать выполненной.

Дела делами, но не разрешал себе Вершинин забыть такую насущную вещь как «запасной аэродром», то есть возможный переезд в Румынию, о чём он узнавал и в прошлом году.

Один запасной аэродромчик в виде частной охранной компании Вершинин нашёл в Москве, однако витала мысль и о более красивом уходе, за границу: с молодой женой и ребёнком на какую-нибудь дачу в Румынских Карпатах или на Черноморском побережье.

Он позвонил прошлогоднему знакомцу Виченцио, хотя, уже набрав номер, вспомнил, что тот не говорит ни по-русски, ни, как следует, по-английски. Но много ли здесь других людей?

Верный своей роли коварного шута, Виченциу ничего толком ему не сказал даже о мадам Роберте, по поводу которой, на самом деле, Вершинин и звонил. Как, мол, её жизнь, здоровье?

Сам виноват: нужно было звонить прямо ей. Так и сделал – а она вдруг пригласила его встретиться завтра, да не где-нибудь, а в том самом Casa Poporului – громадном дворце в центре Бухареста, который был то ли символом позднего тоталитаризма, то ли, наоборот уже, ранней демократии. Там завтра начинался двухдневный симпозиум «Социально-ориентированные организации и благотворительность», и она ещё могла сделать ему пропуск!

Вершинин попросил пропуск себе и Саше Быкову, но случилась заминка: в каком же они качестве? Никакие официальные письма от государственных учреждений не принимались: на этом празднике НГО государство было незваным гостем. Обзавестись же корочками от какой-нибудь общественной организации Вершинин не позаботился – но, в любом случае, мадам Роберта пообщается с ним на полях симпозиума: внутрь их, скорее всего, пропустят.

И вот на следующий день они вошли в этот «Дворец парламентов», внутри похожий на невероятно роскошное московское метро. Это был дворец в стиле непонятных времён: не то двадцатого века, не то девятнадцатого. Вернее, ясно было, что век именно двадцатый, но непонятно было: откуда это ясно?

Везде – склизкий на вид мрамор, колонны с каннелюрами, великолепные люстры; на мраморе стен – орнаменты и узоры какой-то, наверное, поздне-римской манеры, сочетающей Европу и Азию.

Впрочем, не одна только роскошь здесь имелась, но и суровые и длинные, неярко освещённые коридоры, в начале одного из которых их встретила – Марчела! Та самая, что в прошлом году отвозила его за город. Не пропадают усилия! Но ему всё равно уже не верилось, что из затеи остаться в Румынии что-то получится. Если уж линять за границу, то, как все: в Испанию, Францию, в крайнем случае – в Англию или Германию…

Мадам Роберта казалась радушной, но постаревшей и какой-то неряшливой, что ли.

Она всё-таки усадила их ненадолго в зальчике, где проходил симпозиум и где среди обычной деловой одежды виднелись две-три чёрные католические сутаны и православные рясы, пара целлулоидных пасторских воротничков. Симпозиум, следовательно, имел религиозный оттенок, что и подтвердила в коридоре мадам Роберта.

– Инициатива Папы Римского! – прошептала она, округлив глаза. – Но это говорят неофициально…

Тут же она сообщила Вершинину, что его желание может исполниться: есть дача в окрестностях Бухареста, которую продают или сдают в аренду и которую можно посмотреть прямо сейчас. Отвезёт их, опять-таки, Марчела.

Что ж, он обязан был согласиться посмотреть. И мадам Роберта попрощалась так, как если бы им предстояло ещё много раз увидеться.

– Подождите! – остановил ее Вершинин. – У нас ведь тоже есть… Саша, достань, пожалуйста, письма, оба варианта.

– Это срочно? – спросила она.

– Нет-нет. Почитаете… Но для нас это очень важно.

Старушка в брючном костюме теперь была вся – подтянутость и деловая сметка, а Вершинин, глядя на её круглое личико и на её всё ещё обаятельную месяцеобразную улыбку, подумал, что видит её, возможно, в последний раз. Не верил он в свой переезд в Румынию.

В прошлый раз они, помнится, ездили куда-то на восток от Бухареста, а теперь – Марчела сказала – поедут к югу.

Дорога шла так, что видов никаких не открывалось: справа и слева – деревья и дома.

– Плоды моих прошлогодних ошибок, – сказал Вершинин Саше. – Я почти раздумал искать тут недвижимость, но… Отдам визитку хозяину, глянем по-быстрому. Потеря двух-трёх часов для нас не смертельна.

– Как скажете, Павел Иваныч. Для меня начальство всегда право.

Вершинин сразу извинился перед Марчелой, что они будут говорить по-русски, и использовал поездку для инструктажа майора Быкова.

Одним из ходов в категории «плаща и кинжала» была попытка надавить на сожительницу Антонова – Марию Петреску – через её мужа. Досье на г-на Петреску взялся собирать всё тот же Рыбин, но то, что он представил и вначале, и через три дня, и потом ещё через два, было, с точки зрения Вершинина, полной бессмыслицей.

– Если человек некомпетентен, то он некомпетентен во всём, – сказал Вершинин Саше. – Вероятно, с г-ном Петреску у нас ничего не получится, не успеем.

– Давайте я встречусь с ним, – предложил Саша.

– Хочешь разрубить Гордиев узел? – спросил Вершинин, но его отвлекло то, что он увидел из окна машины.

…По обеим сторонам дороги возвышалась уже рослая для конца июня атласисто-ярко-зелёная кукуруза.

– Можно мы тут остановимся? – попросил он Марчелу. – Хочу пощупать румынскую кукурузу…

– Мы уже скоро приедем.

– И всё же. Давайте остановимся ненадолго.

И вот из холодка кондиционируемой машины Павел Иванович вышел на послеполуденную жару.

Стараясь не пачкать туфли, он перебрался через сухую канаву и вышел в это поле зелёных растений высотой кое-где по грудь ему, а где-то уже и выше головы.

Дул горячий ветер, и всё поле колыхалось.

Вот так это, значит, выглядело в его детстве, с точки зрения его отца. Кукурузное поле… А ведь и у него теперь крохотный сынишка в Москве, которому он может и должен передать всё то, чему когда-то его самого учили родители.

Кукуруза, конечно, сегодня не актуальна, но…

Вершинин подумал, что здесь, в Румынии, ему, по большому счёту, делать больше нечего, а нужно лететь в Москву и там прекращать бесконечные хождения вокруг да около и начинать настоящий открытый бой.

Только прямой поединок всё скажет. Ничего не готово, а ты всё-таки иди вперёд, и пусть решит сама жизнь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Примерно в середине лета Антонов понял с несомненностью, что против него начали войну на уничтожение.

А ведь ещё весной его и Марии цель была – дотянуть до лета, когда в России всё успокаивается. Это он ей так объяснил, ей-то самой откуда было знать? А вот ошибся: следователи его отнюдь не успокоились.

У Марии была более важная мысль, которую она пыталась внушить Антонову: он должен остановиться. Вообще, в принципе остановить расширение своей бизнес-группы и не браться за новые проекты. У него и так достаточно денег, влияния, славы, – чего угодно, и если хотя бы удержать всё это... Впрочем, она тут же добавляла, что в ней, возможно, говорит женская робость, а решать, конечно, должен он сам.

На такие речи Антонов немного покровительственно усмехался: остановиться в работе по сотовой связи? Но тут сама техника гонит бизнес в некий всеобщий забег, замедлиться в котором значит быть затоптанным. Хотя Антонов, конечно, понимал, что имеет в виду Мария.

Не столько даже словами убеждала она Антонова, сколько ночными объятиями. Вот тут она, действительно, внушала ему чувство его невероятного величия – уже достигнутого – больше которого нет ни у кого; и стремиться ни к чему большему не надо.

Да и правда: остановиться; что называется, консолидировать свои активы…

…Но вот и доигрались в величие: в июле пришла повестка из прокуратуры: он вызывается в качестве подозреваемого в мошенничестве в особо крупных размерах и в уклонении от уплаты налогов.

– Разлетелось хрупкое счастье, – пошутил Антонов горько, показывая Марии эту повестку.

– Что это? Переведи! – попросила она по-русски. Слова «что это» и «переведи» она знала, а вот само изучение русского языка вперёд у неё не шло. Хотя, вроде бы, они договорились, что в России она будет жить постоянно; пока предложение выйти за него замуж он ей не сделал, но собирался. Намеревались они и завести ребёнка из пробирки, от своего – его и её – биологического материала.

Он объяснил ей на английском, что означает эта повестка и эти статьи уголовного кодекса.

Началась изматывающая борьба со Следственным комитетом.

Одновременно Антонова поразила жестокая зубная боль… Это как раз была чепуха: врач в одном зубе умертвил нерв и укрепил пломбу, другой зуб посоветовал закрыть коронкой. Если бы так же легко, как проблемы с зубами, снимались бы трудности с прокуратурой…

Зубная боль, конечно, была сигналом, звоночком. Как часто бывало в трудные времена, Антонова всего начала ломать и корёжить телесная тревога или просто боль во всём теле.

…Вот уже два дня, как он получил повестку, а он всё не решался созвать совещание. Когда объявляют войну государству, первое, что делает верховный главнокомандующий, это собирает главный штаб, военачальников. Но они ведь не были в состоянии войны с государством: проверки – те или иные – шли у них постоянно. Антонов решил, что сначала съездит на первый допрос, потом уже проведёт совещание с ближним кругом. И всё-таки уже предварительно просчитывал этих ближних людей, прикидывая, кто и что ему скажет. Требовались и конкретные распоряжение: ведь с допроса он мог не вернуться.

А ближнего круга у Антонова и не было! Такой уж неудобный и нелепый характер: люди приближались к нему и вскоре отдалялись; и даже те двое, с кем он чаще всего теперь советовался – Зарудный и Валентинов – не знали самого главного об офшорных схемах «СвязьИнвест-группы».

Об этих схемах знала всё Маргарита Игоревна Браверман, уволившаяся в прошлом году. Должность её называлась «главный бухгалтер банка», но она была чуть ли не главным советчиком Антонова, так как ум её, по его мнению, был мужской, сильный и трезвый. Новая главный бухгалтер – женщина лет под сорок, с работой пока справлявшаяся – была не до конца ему понятна.

Вице-президенты в банке… Да ну их всех к чёрту! – в сердцах подумал Антонов и, кажется, вслух произнёс это на второй день после получения повестки, когда остался до вечера у себя в кабинете и попытался начертить некую схему из ближних своих людей. Кто что знает и кто чем ему сможет – или не сможет – помочь.

– Ну их всех к чёрту! – вставая из-за стола, произнёс он уже сознательно громко.

Будет успех – и будет куча подхалимов, а также, действительно, искренних друзей. Не будет успеха…

Постучавшись, в кабинет заглянула Тоня Силина, относительно новенькая его секретарша, работающая с августа прошлого года.

– Вы меня звали… Алексей Викторович?

– Нет-нет, Тонечка. Иди домой. Прости, что я тебя раньше не отпустил.

– Ну что вы, Алексей Викторович, я не имею права… – Она сделала шаг в кабинет. – Пока вы на работе, и я должна быть.

– Ну да, я тебе за это плачу. Давай-ка чайку выпьем!

Он вышел в приёмную, подумав о том, что точно так же, как сейчас она сделала шаг в кабинет, показывая ему, что не прочь пообщаться, так и до этого бывали похожие сигналы. То она молчала выжидательно, то, когда он резко обрывал разговор, на её лице мелькало недовольное облачко. Видимо, она хотела бы именно побеседовать, а он только – указания да распоряжения.

– Давай-давай, выпьем чайку… – Антонов прохаживался по приёмной, отвлекаясь, а потом опять вспоминая о том грузе горя, несчастья… банкротства, долговых обязательств… чего там ещё? Всего того, что так давило, хотя воплощалось пока лишь в этой повестке, которую, кстати, Тоня и получала.

– Кипяток согрет, Алексей Викторович. – Она возилась с чашками, но опять с каким-то осуждением: холодок сквозил в движениях, будто шеф чем-то обидел её. – Вам принести в кабинет?

– Нет, давай здесь. Ты тоже выпей – чаю или кофе?

Он сам налил ей кипятку и положил кофе из банки.

– Алексей Викторович, у меня, в общем-то, работа… – она отступила в сторону своего рабочего стола.

– Сядь-сядь, я прошу. Есть разговор.

Он прислушался. В здании банка сгущалась тишина, и лучи опускающегося за окном солнца стлались уже почти горизонтально, освещая внутри офисов те стены, которые днём не бывают освещены.

– Как же с личной жизнью-то у тебя? Если так сидеть допоздна, то и замуж не выйдешь.

– Алексей Викторович, мою личную жизнь, простите, не хотелось бы обсуждать.

– Да-да, ты права. Тем более, сейчас позвонит моя жена… – Антонов вернулся в кабинет и взял со стола мобильный. Почему-то ему показалось, что сейчас позвонит Мария, но телефон молчал.

Возвращаясь, заметил, что Тоня отпила-таки кофе. Полноватая девушка; тёмно-рыжий цвет её волос – вроде бы, естественный. Не пользуется большим спросом у ухажёров, потому, наверное, обиделась на вопрос о личной жизни?

Она сидела на мягком подлокотнике кресла, и её очень светло-голубые, почти белые джинсы туго обтягивали бедро. Поза более чем неформальная – но ведь он сам напросился на такой разговор.

– Хорошо тут вечером, – сказал Антонов, снова сев напротив неё. – Вообще, в офисах после конца работы приятно, да?

– Уютно, – согласилась она.

– Да. А ведь этого всего может не быть, – он обвёл руками приёмную. – Повестку из прокуратуры ведь ты получала, да? В бизнесе от богатства до банкротства не так и далеко…

Она молчала.

Антонов подумал, что панические слухи распускать уж точно ни к чему.

– Я таких повесток уже много видал. Проверок, перепроверок, доследственных, послеследственных. Ерунда, не обращай внимания.

– Я тоже подумала, – сказала Тоня, вставая, – что для меня выражать эмоции было бы неправильно.

И она, оставив свой кофе на чайном столике, вернулась за рабочий стол. Села и как-то прямо и откровенно посмотрела на Антонова.

– Так-так. Вот выдрессировал сотрудников: только деловое общение. Но ты права: нечего зря терять время. Мне нужно минут двадцать чтобы закончить работу, и ты тоже заканчивая и езжай домой.

И он встал и, взяв свой чай, вернулся в кабинет.

Тут же зазвонил телефон у неё на столе, и почти сразу – мобильный в его нагрудном кармане. И зуб сильно заныл: передышка кончилась.

Позже вечером, уже сидя на заднем сиденье автомобиля, который вёз его домой, Антонов думал: с чего разоткровенничался с секретаршей? «Повестка, мол, ерунда, бывало не такое». Неужели он уже чувствует себя утопающим и схватился за Тоню Силину как за соломинку?

А, может быть, другое: он чувствует себя частью народа – русского народа – и не позволит следователям задушить себя в потайных кабинетах, откуда не донесётся ни звука? Он обязан кричать и, прежде всего, обращаться к простым работникам своей группы компаний.

Кстати, и депутатов Думы нельзя было забыть, и, прежде всего, Мясоедова: какое право он имел так подло перестать отвечать на его звонки?

Правда, Мясоедов просил в долг и ещё попросит – но это и будет предлогом их серьёзных переговоров: что конкретно может вложить Мясоедов в их теперь уже общее дело?

…Этим летом мысли Антонова метались – бурлили – в двух направлениях. Одно было, конечно, защитительное: как спрятать от следствия то, что было (он, конечно, сам это понимал) незаконным уводом денег из страны?

Как морально и юридически оправдать себя в том, что следователи уже знают, и как не дать им узнать больше?

И он напрягал адвокатов, чтобы те, в свою очередь, напрягали следствие; он создал в банке целую бригаду по изготовлению фальшивых документов, которыми заменял реальные цепочки финансовых проводок.

Это было одно направление: защита. Но второй поток, по которому неслись его мысли, был иной: наступательный.

Он что, от нечего делать прибегает к этим сложным и запутанным потайным схемам? Ведь его вынуждают! Ведь ему самому ни черта материального в жизни не нужно: он, например, в домишке готов жить куда более скромном чем нынешний, который и купил-то лишь в силу того, что к этому обязывает положение банкира.

Он уходит от налогов потому, что это – по правилам игры, сложившейся в России и в мире. Регуляторы от государства хотели бы сами распоряжаться всеми деньгами в хозяйстве любой страны: плановый социализм – вот их тайная мечта. Вернее, даже планирование им не нужно: оно слишком хлопотно. Пусть планируют сами бизнесмены, а они – регуляторы – лишь будут проверять наши планы да поправлять нас, поучать, изымать у нас то, что считают излишками.

В общем, ты лошадь, а они извозчики; но ты такая лошадь, которая должна и корм сама себе обеспечить, да ещё и их – регуляторов и правоохранителей – накормить.

Ведь что такое этот Паша Вершинин, который, похоже, завидовал ему, Антонову, всю жизнь, а последние пару лет плотно его преследует?

Паша Вершинин и такие твари, как он, во-первых, убеждены, что они талантливее и умнее тебя; вот именно так откровенно: он, дескать, одарённее, потому работать должен ты, а он – погонять и проверять. Во-вторых, они весьма хладнокровны: их не смущает то, что они, порой, многие годы зря коптят небо, получая за службу скудное вознаграждение; зато в решительный миг они хорошо умеют оказаться наверху и отнять у тебя тот самый лакомый кусок, который ты так долго готовил, отвоёвывал, создавал для себя; который ты считаешь своим и только своим – ан нет: оказывается, есть некто более талантливый чем ты, и он властной рукой отстраняет тебя от твоих денег и говорит: «теперь это моё, а ты, друг, пойди-ка создай ещё что-нибудь новое и лакомое».

Эти твари не ведают, что такое труд и что такое вложение в дело сил всей жизни…

…Так хер вы от меня что получите! – думал Антонов в ярости. – Лучше сам обанкрочу свой банк и выведу за границу всё, что сумею. А если посадите, так, отсидев, сбегу туда же, как Ходорковский, получивший недавно сто миллионов Евро, когда-то замороженные в Ирландии. Сумма крохотная в сравнении с бывшими активами «ЮКОСа»,  но жить-то можно…

А как же с Румынией, как с той стратегической битвой, которую они повели было вместе с Мясоедовым? Любой ценой укрепить связи России с Балканами, но отсечь Турцию… Как быть с этим?

Увы, с этим, похоже, ничего не получалось. Вернее, что-то немногое уже получилось, и на этом следовало остановиться: что есть, то есть.

Когда Антонов жил в Италии, он лелеял мечту, во-первых, вернуться в Россию, а, во-вторых, укрепившись здесь, ещё раз приехать в Румынию и разобраться с теми, кто засадил его в тюрьму; во всяком случае, убедиться, что это не повторится и что въезд в Румынию для него отныне безопасен.

По-видимому, и об этом тоже теперь следовало забыть; ему пока и в России-то не удалось закрепиться. Неужели снова придётся бежать? И куда? Опять в ту же Италию, надоевшую до оскомины?

Всё лето Антонов боролся со следователями, причём и в отпуск ему не дали уйти: он должен был являться на допросы. Следователи менялись: кто-то брал отпуск, его замещал другой, потом первый возвращался, отдохнувший и загорелый, – а Антонов всё оставался в Москве.

Правда, и ему с Марией никто не мешал рвануть на выходные на какой-нибудь подмосковный пляж; можно было хоть в Крым слетать, хоть ещё куда-нибудь, один раз они так и сделали: на уик-энд слетали в Сочи. Потом и он предстал перед следователями не менее загорелым чем они, что их дополнительно раздражало.

Он уже понимал, что дело шло к подписке о невыезде или даже к аресту. И бизнес-группу в целости сохранить, скорее всего, не удастся; но что именно у него отберут?

Сам он в уме разбил свой бизнес на части и иногда смирялся с тем, что придётся продать задёшево – за бесценок! – сибирскую нефтянку, иногда допускал, что расстаться придётся со всем телекоммуникационным бизнесом. В самые мрачные минуты думал даже, что – чёрт с ними! – отдаст им и нефтянку, и мобильную связь… Но банк! Банк он отдать был не согласен; за банк он будет драться до последнего!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Всего пару раз этим летом Антонов крепко напился, хотя оба раза пьянка длилась не более суток, то есть не превратилась в запой.

После первой из этих пьянок он заехал не в свой храм – рядом с домом, на Рублёвке, где он обычно причащался, – а в Свято-Данилов монастырь.

Эта первая за лето пьянка случилась 12 июля, в праздник апостолов Петра и Павла. 12 июля – окончание Петровского поста, длящегося целый месяц, с одиннадцатого июня. Антонов пост соблюдал и Марию к этому склонил – да её, человека православной традиции, и уговаривать не требовалось.

Воздерживаться от мяса; вообще, есть поменьше, а то ведь он брюшко-то отрастил. Да и у неё брюшко имелось; но курьёзным было то, что пост не обязательно способствует похуданию, а может иметь и обратное действие. Раз мясо нельзя, то голод заедаешь хлебом, от которого, как известно, разносит; к тому же, в пост полагается воздержание от секса, это ещё одна причина калориям не сгореть в потливом действе, но осесть прямиком на талию.

Этот пункт – запрет на секс – они пару раз нарушали, и он ночью осёдлывал-таки свою кобылку и гнал её к барьеру удовольствия. «А ну, пошла!..»

Стыдно, конечно; потом приходилось отмаливать грешок и как-то ужесточать себе пост. Взрослые люди, они, конечно, понимали, что исключение лишь подтверждает правило; Антонов однажды, говоря с Марией, сравнил пост со сменой биржевого курса, например, с повышающегося на понижающийся. Такие понижающиеся кривые бывают очень долгими, и зубцы и всплески на них не обманывают знатока. Так и пост: допустим, в его начале случаются вспышки страсти, зато после его окончания долго действует инерция самопринуждения к аскетизму.

Мария здесь была согласна с ним:

– Хочешь, мы можем читать Библию, молиться вместе? У нас в Румынии принята домашняя молитва.

– И в твоей бывшей семье так было?

– Нет, с этим негодяем, атеистом мы ничего такого не делали.

– Я не против, но на каком языке? Ты ведь не говоришь по-русски.

– Ты можешь меня учить заодно.

– Надо подумать, – он с благодарностью сжал её сухощавую руку. – Наверное, мы к этому придём, раз у нас брак двух верующих людей. Но не сразу: атеистическое воспитание ведь даёт себя знать…

Несмотря на мелкие нарушения, установилось главное для поста: трезвение; дёрганное и нервное, но скрыто бодрое настроение.

На допросы Антонов собирался как в церковь: спокойно и торжественно. Шёл на них как на священный бой. Впрочем, допросы-то начались лишь к середине Петровского поста, а к его окончанию Антонов выдержал всего два этих поединка.

Он узнал, что прокуратура пока не видит оснований брать с него подписку о невыезде, но понял, что хватка следствия будет ужесточаться.

И вот двенадцатого июля, в среду, приехав в банк как обычно, к девяти, он к полудню почувствовал, что смертно устал…  Ведь в церквях сейчас – праздник, один из пяти так называемых Великих праздников православной церкви.

И он позвонил Василию Локтеву, хорошо проявившему себя в прошлом году и с тех пор входившему в некий ближний круг, хотя Антонов и отрицал, что таковой у него имеется.

– Начальник службы, – ответил Локтев в своей обычной манере.

– Уважаемый начальник службы человеческих ресурсов, поздравляю вас с праздником!

Вася узнал голос шефа и произнёс подобающие фразы.

– Вот какое у меня к вам дело, не совсем обычное… Вопрос, конечно, рабочий, но… Можете сейчас достать бутылку водки? Или виски хотя бы, но лучше водки – любой?

– У меня… На работе нет, но я знаю, у кого есть.

– Полчаса вам хватит? Жду у себя в кабинете.

Через полчаса вошедший в кабинет молодой растущий сотрудник банка увидел уже накрытый столик с бутербродами, газированными напитками и рюмками, готовыми к заполнению.

Так начался этот вроде бы и законный православный праздник, но уж очень похожий на катастрофический запой.

Выпив с Васей порядочную часть семисотграммовой бутылки, Антонов вызвал машину и поехал в свой Свято-Духовский храм на Рублёвке, точнее – на улице Маршала Тимошенко в Крылатском. Приложиться к иконе, увидеть священство в праздничном облачении…

Войдя в храм, обнаружил, конечно, что праздничная служба закончилась, но тем более хотелось расцветить этот и без того сверкающий – во всём великолепии спелого вершинного лета – солнечный день.

Чего-то русского, чёрт побери, хотелось, православного!

Домой Антонов ехать не мог: Мария его разгульное настроение могла и не поддержать. Вариант выпивки с шофёром как с человеком за рулём, естественно, исключался, хотя Антонов приоткрыл ему душу:

– Выпить нам, большим людям, понимаешь, не с кем! Вот президента Ельцина взять: говорят, пил и в одиночку тоже! А ведь у него-то возможностей было навалом: всякие торжественные застолья: приём четы Клинтонов в Кремле, обед в Российской Торгово-промышленной палате…

– Да и у вас, Алексей Викторович, таких приглашений много – я думаю.

– Случаются… Останови-ка! Вон там, у ресторанчика.

В ресторане Антонов просидел полчаса, ещё выпив и купив домой бутылку. И Мария совсем по-русски ахнула, увидев его с этой бутылкой.

Живя с ним в Италии, она поняла разницу между каждодневной европейской выпивкой и русским запоем, причём русский вариант считала предпочтительным и, наверное, была права. Русская крепкая выпивка (как правило, не длящаяся больше суток) – это лишь способ разрядки для тяжело, порой по двенадцать-шестнадцать часов работающего мужчины. Иным способом он не может освободить себя из ярма, но напьётся он всего единожды в месяц. А в остальное время пашет, не разгибаясь. Что же касается европейцев, например, из какой-нибудь «винной» страны, то многие из них за настоящий труд вообще никогда в жизни не принимались. Это более или менее хитрые и подлые пьянчужки, с утра, конечно, они появляются на работе и что-то делают до обеденного перерыва, во время которого принимают стакан-другой вина или кружку-другую пива в Германии. Вторая половина рабочего дня проходит, соответственно, веселее. Потом дома за ужином или перед сном – ещё доза спиртного, и так каждый день.

Такую же схему Антонов наблюдал и в Канаде. Этот слегка, но регулярно выпивающий западный человек искренне считает себя добропорядочным представителем среднего класса, и он, пожалуй, прав: у него ведь даже язык не заплетается. Тем не менее, назвать такого настоящим работником Антонов никогда бы не смог.

Этот вопрос они в очередной раз обсудили с Марией, закусывая и распивая привезённую им бутылку водки в гостиной на втором этаже. Это была та самая комната, где болела и умерла жена Антонова и где сейчас о ней ничто уже не напоминало. Хотя у себя на обоих рабочих столах – а банке и в домашнем кабинете на первом этаже этого дома – Алексей держал фотографии покойной Галины.

– …Но сегодня праздник, день Петра и Павла! Я рад, что устроил этот выходной, – говорил Антонов Марии. – Ведь я выдержал и первый удар прокуратуры, это тоже следовало отметить!

…На следующий день в банк он не поехал, продолжая праздник в более спокойном ключе, а в пятницу был с девяти утра в своём «головастике» трезвый и бодрый – хотя не без тяжести в голове и слабости в теле.

И после работы в пятницу он поехал в Свято-Даниловский монастырь, с таким расчётом чтобы успеть на вечернюю службу.

Как там ни хорохорься – мол, русский вариант выпивки лучше европейского – а история-то, кажется, решение своё ещё не приняла. Пока неизвестно, которая из цивилизаций окажется сильнее.

Припарковав машину, водитель Валентин тоже попросился в монастырь, и они вместе прошли сквозь арку в надвратной башне розового цвета. Сами стены монастыря имели зубцы той же формы и размера, что в Кремле, но окрашенные в белый цвет.

У Антонова имелся телефонный номер помощника наместника монастыря, который встретил их на площадке внутри и объявил, что наместник их сейчас примет.

– Валентин, ты иди тогда на службу, – предложил Антонов водителю, – а я послужу Господу иначе: встретившись с г-ном наместником.

– Вы, может, на службу тоже успеете, она сегодня длинная, – сообщил Антонову помощник, уютный коренастый мужчина с бородой, утолщающейся внизу щёк, как будто это были подусники.

Они обогнули храм со ступенями и античной белой колоннадой и вошли в трёхэтажное здание. Лет десять назад Антонов здесь был, участвуя во Всемирном Русском Народном Соборе, и внутреннее расположение монастыря смутно помнил.

Наместник оказался рыхлым мужчиной в очках и в чёрном цилиндре клобука, с волосами бороды тёмными и чуть с проседью. Рассказывая о монастыре, он глядел на Антонова с лёгким выражением жалости, как будто общался с безнадёжно больным. Как если бы перед наместником был кто-то, увлечённый полнейшей чушью (то есть верой в вечную жизнь), – но это такого рода глупость, которую нельзя опровергнуть откровенно, а приходится действовать с помощью намёка, понятного, впрочем, любому взрослому человеку с умственными способностями средними или выше.

Когда Антонов был помоложе, его обижали эти оттенки, указывающие на массовый засыл, перед самым распадом СССР, активистов из партии и комсомола в православные организации. Но с тех пор Антонов уверился, что это именно оттенки, обращать внимание на которые так же глупо как на лёгкую разницу в саморекламе банков, например. Одни банки говорят, что они «надёжные», другие подчёркивают, что они «народные», третьи упирают на то, что они «с традициями», четвёртые – на новаторство; пятые говорят, что они «независимые», шестые – что они, наоборот, «государственные». Всё это, однако, не так важно как то, что банк есть учреждение, дающее деньги в рост, для того оно и создано. Так и этот наместник: важно, что он носит цилиндр-клобук и чёрную рясу, а не то, что он бывший комсомольский работник.

Наместник повёл Антонова в музей монастыря: всего одна комнатка, но «они расширяются». Тут на стенах висели гравюры, изображающие этот же монастырь в прошлые века, под стеклом на витрине лежали разные кресты, которые наместник назвал странными для Антонова словами: «требный крест», «архимандритский», «нательный» или просто «тельный».

– А вот иконочки интересные, – продолжал наместник. – Они на перламутре, со Святой земли. Кто был на Святой земле, знает, что там – специализация на таких изделиях из перламутра… И если, кстати, вы захотите поддержать музей…

– Да, я захочу поддержать, – подтвердил Антонов.

– Тогда я вам дам координаты как раз общества, занимающегося связями со Святой землёй. Они же и у нас ведут раскопки, и часть экспонатов предоставили. Александр Александрович, – наместник окликнул помощника, который во всё время разговора держался неподалёку, что не ускользнуло от Антонова. – Дайте, пожалуйста, визиточку гостю…

Антонов прочитал на карточке:

Вольфсон Лев Самуилович.

Сокровища Святой земли. Израильское туристическое агентство.

Визы, паспорта, другие услуги.

…Вот и ещё оттеночек, – подумал Антонов, пряча эту визитку в карман. Помогая этому монастырю, ты помогаешь, оказывается, израильскому турагентству… Однако можно и наоборот рассудить: помогая Израилю, ты, в конечном итоге, помогаешь этому монастырю!

Побеседовав с наместником полчаса, Антонов пообещал ему, что они ещё увидятся, и в сопровождении помощника пошёл в храм на службу. Тяжело было: позавчерашняя и вчерашняя водка ещё давали себя знать. Но он заставил себя выстоять всю службу, вытерпеть… Тем более, что в конце её как раз становились на колени и касались пола лбом. Это, как всегда, несло облегчение: другие группы мышц действовали, а те, которые затекли при стоянии, разминались.

А уж когда сел на заднее сиденье своего «Мерседеса», стало совсем легко и приятно.

– Вези меня домой, Валентин, и ни в какие рестораны не заворачиваем!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Вершинин вернулся в Москву, желая открытого боя с подследственным Антоновым, но получить ордер на обыск «СвязьИнвестБанка» и на задержание Антонова удалось только в августе.

Операцию готовили тщательно. Вершинин сам провёл рекогносцировку, объехав несколько раз квартал «Москва-сити», останавливаясь и на набережной, так что «головастик» банка был слева, и вплотную к самому кварталу, так что банк оказывался справа.

Особо мелькать тоже не следовало: у банкиров охрана зла, и его могли опознать и предупредить Антонова. Поэтому Вершинин не взял с собой никого из участвовавших в допросах: тех, кого Антонов мог бы узнать. Да и сам не выходил из машины, послав совсем нового человека обойти банк кругом и сфотографировать его сзади чтобы понять, есть ли там переход из банка в другие здания комплекса «Москва-сити»?

Они возьмут с собой до пятидесяти человек – собровцев на нескольких спецавтобусах: ведь нужно будет не только перекрыть главный и запасной выходы, но и прессовать людей внутри десятиэтажного громадного здания: на двух-трёх этажах придётся согнать работников банка в какое-то одно помещение, запретить звонки по городским телефонам и отобрать мобильники. Ломать, ломать их психологически!

Возьмут с собой Строгалева: уволенный Антоновым в конце весны, он вернётся в банк разъярённым мстителем. «Ну что? Думали, избавились от меня?!»

И Антонова вывести в наручниках, провести так, чтобы люди на разных этажах увидели его позор.

Вообще, уволенных Антоновым удалось найти более десяти человек, и некоторые из них дали порочащие банк показания. А как раз Строгалев сплоховал: схему помещений банка не откопировал и точно не смог сказать, где именно Антонов хранит теперь дубликаты печатей, образцы подписей и прочее, с помощью чего подделывает документы и что столь эффектно выглядит на видеокадрах обысков, когда вываливают эти десятки печатей, поддельных договоров, накладных.

Зритель сразу понимает: накрыли змеиное гнездо.

Кстати, в одном из «отмывочных» банков недавно лишь чудом нашли всё это в потайной комнате, чуть ли не в последний момент, когда уже снимали оцепление и сворачивали обыск. И тут заметили, что метраж кабинета президента банка явно меньше обозначенного на плане БТИ. Стали простукивать стены и нашли потайную дверь, за которой и находилась секретная комната для подделки документов.

Удастся ли обнаружить таковую в «СвязьИнвестБанке»?

Ясно было, что задержание Антонова станет показательным, эффектным, громким, это будет шок не только для всего квартала «Москва-сити», но и для всего бизнес-сообщества России, а то и – мирового. 

Именно поэтому начальник УБЭП – Управления борьбы с экономическими преступлениями – не подписывал так долго нужные Вершинину разрешения. А ну как напорешься на окрик Президента? «Бизнес кошмарить я не позволял»…

Наконец, начальство выдало нужные санкции, но тут чуть не подвёл сам Вершинин: он затянул с экспертизой операции в компьютерном отделе и с опозданием узнал, что, с помощью новейших компьютерных технологий, преступники-банкиры якобы могут мгновенно «замести следы», переведя операции на какой-то запасной сервер, с какими-то «дублирующими ключами к системе банк-клиент», так что ты в главном офисе захватишь пустоту и не сможешь потом ничего доказать.

Так это или нет, Вершинин не знал: ведь он не специалист по компьютерам! Но пришлось в последний момент расширять операцию и включать в неё не только главное здание в квартале «Москва-сити», но и ещё два филиала банка в Москве, а также филиалы в Питере, Тюмени и Новосибирске. За две недели до операции Вершинин запсиховол: если так много людей знает о ней, то неизбежны утечки, потеряна будет внезапность! Уж лучше взять Антонова с нулевыми доказательствами, но это будет непоправимый удар по его репутации: наручники и изоляция в камере!

Выход нашёл генерал Еголин:

– Конверты, запечатанные конверты, Паша! Всегда к этому прибегали.

– Конверты с приказами? – не сразу понял Вершинин.

– Ну да, с приказами и инструкциями опергруппам. Получают накануне, вскрывают утром в день операции. Они вообще не будут знать, зачем их собирают! Обыскивать ли филиалы «СвязьИнвестБанка» или ещё какую-нибудь контору – может, РБК Прохорова или фирму Вексельберга – как они смогут слить информацию, если сами её не будут иметь?

– Так нам что, ещё и конверты готовить? – возмутился Вершинин.

– А как ты думал, Паша? Это работа!

…Вот такое оно, начальство! Попробуй, поворчи – тебя же обременят дополнительной нагрузкой. В последнюю неделю готовили эти чёртовы секретные конверты с подробными инструкциями и приказами опергруппам. Начальникам опергрупп их разослали спецсвязью одиннадцатого сентября, в понедельник. Сама операция назначена была на десять утра двенадцатого сентября, во вторник.

Полубессонная ночь накануне двенадцатого была, конечно, из тех, счастливей которых мало выпадает в жизни.

Вершинин предупредил Катю, что домой не приедет, и ночевал у себя в кабинете, на составленных стульях.

Допоздна переделывал инструкции к завтрашним первым допросам: задержаны будут всего шесть человек: Антонов, Зарудный, Валентинов, Черемской, Бардин-младший и новый подельник Антонова Локтев, недавно приближенный к банкиру и, вероятно, много знающий.

Перед этими допросами, перед завтрашним тяжким днём обязательно нужно было выспаться, и Вершинин заставил себя лечь в час ночи, но не раз ещё вскакивал, помечал то и это на отксеренных планах этажей «СвязьИнвестБанка».

Лишь под утро на полчаса забылся тревожным сном, а в пять утра уже поднялся и, шатаясь от недосыпа, потащился по коридору в туалет, умываться.

Тяжело было так, словно все проблемы мира легли на его плечи, а всё же Вершинин ясно понимал, что для таких вот ночей и дней мы и живём на этой земле.

Сентябрьский день выдался солнечным.

В лучах уже холодного солнца они подъехали к «СвязьИнвестБанку» целым роем транспортных средств, среди которых было три спецавтобуса, перегородивших движение на набережной. Из автобусов высыпали собровцы с автоматами, в масках и в камуфляже и побежали оцеплять банк, вливались в его главный вход. Здесь была и вся их следственная бригада: подполковники Столяров, Калинников, Козлов, Подзюбан, майоры Быков, Трофимов, Мнацаканян.

В какой-то миг Вершинин невольно увидел со стороны всю эту освещённую солнцем набережную, за происходящим на которой заворожённо и остолбенело наблюдали и прохожие, и группа китайских туристов, и уже пришедшие на работу, столпившиеся теперь возле окон на многочисленных этажах.

Солнце горело на ещё мокрых от росы стёклах «Москва-сити» – эта влага кое-где сверкала, а кое-где темнела неровными округлыми пятнами. Газоны зеленели мрачно, в кронах деревьев по эту и по ту сторону неширокой здесь Москва-реки желтел уже кое-где осенний лист.

Вершинин задержался у машины: ему звонили из Новосибирска с требованием разъяснить инструкции, потом прозвонился начальник опергруппы в Замоскворечье, нацеленный на тамошний филиал банка. Он застрял в пробке и вообще не понимал суть приказа во вскрытом конверте.

Выйдя из машины, Вершинин стоял лицом к зданию «СвязьИнвестБанка» как бы по стойке «смирно»: правой рукой держал смартфон возле уха, а в левой пачку этих инструкций опергруппам: у него были с собой дубликаты, хотя он помнил их наизусть.

…Вот так, уважаемый Павел Иванович Вершинин, вот к этому солнечному дню, к этому руководству операцией ты шёл всю жизнь. Операцией, которая через пару часов попадёт в сводки новостей всей России, да и зарубежья, снимать которую примчатся телевизионщики: наверняка, те, кто смотрят из окон, звонят сейчас дружбанам из прессы. Они уже звонят в американское посольство, они уже поднимают правозащитников.

Почему-то вспомнилась Московская синагога в Спасоглинищевском: а что сейчас там?

Чуть картинным шагом Вершинин пошёл к главному входу в банк, услышав позади усиленный динамиком голос из машины сопровождения ГАИ:

– Освободить дорогу! Водитель с номером В-140, сверните вправо!

На входе в банк охрана уже была заменена, и за стойками сидели их люди в масках. На лифте Вершинин поднялся на пятый этаж, где находился кабинет Антонова, и вот и он сам, подозреваемый Алексей Викторович Антонов, который скоро превратится в обвиняемого, а из задержанного в арестованного.

В голубой рубашке с коротким рукавом и без галстука, полнеющий и лысеющий, Антонов сидел как-то вполоборота, зажав руки между коленями и ни на кого не глядя. Весь сгруппировался и ощетинился. И вдруг кольнул Вершинина жёстким взглядом, острыми точками тёмных зрачков.

…Ну да, ты ещё далеко не сломлен, но и не таких раскалывали; сломаем и тебя.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Грех приводит в церковь – понимаемую как строение, наполненное грешным кающимся народом; и грех заставляет понять, что нет иного выхода кроме как через церковь – понимаемую уже как организация.

Нет иной дороги в небеса кроме тех ворот, на которых означен именно этот путь – ибо зачем же, в конце-то концов, называться чем-то или кем-то другим, чем ты есть?

Давным-давно Антонов сказал себе, что он – всего лишь жалкий грешник, который, может быть, чем-то и лучше, и выше других – но тем больнее ему будет падать; и, в любом случае, он, как и другие, может спастись, лишь прилепившись к Иисусу.

Он серьёзно готов был отдать Церкви даже и всё своё состояние, а в августе этого тяжкого для него года он не раз встречался с Управделами Московского патриархата – Антонов, вообще-то, оценивал себя скромнее: как достойного поддержать лишь какой-то приход или одну-единственную епархию, – но так оценила его сама Церковь: митрополит – Управляющий её делами – наметил вместе с ним ряд масштабных проектов, в которые могла бы вложиться «СвязьИнвестГруппа», и подготовлен был целый пакет договоров по смене оператора мобильной связи и по переходу нескольких епархий в клиенты их группы. Для подписания же требовалось лишь одно: благословение его святейшества Патриарха.

Антонов, в принципе, не был удивлён: он и раньше слышал, что в церкви многое делается «по благословению». Это было более чем мудро: кому как не бизнесмену знать определяющий смысл сущих, казалось бы, мелочей. Это было в прямом смысле благословенным: если бы он получил напутствие Патриарха, он с удвоенной силой бросился бы в борьбу, которую вёл и в которой уже чуял победу.

Ведь Антонов судебные дела против себя воспринимал тоже как благословение: как возможность раскрыться, назвать себя и противников своими именами и победить не кого-то абстрактного, но этих конкретных противников.

Взять, например, офшоры – эту едва ли не главную проблему российского бизнеса. Казалось бы, позорная для страны вещь: крупнейшие бизнесмены вывели систему управления активами за границу и распоряжаются не от собственного имени, а от каких-то неведомых фирм, то на Кипре, то Виргинских островах, то в Голландии или Германии как у Прохорова. И это не единички, а массовая и общая схема управления. Но она – убеждён был Антонов – объясняется уникальностью и избранностью России. Ибо наш бизнес мог бы заставить людей работать, но правительство прогибается перед Западом и не даёт это сделать.

Ты мог бы не платить зарплату негодяю и лодырю, да и просто уволить его, но правительство и законы России берут его под защиту, ибо он – «трудящийся» (труженик тарелки и холодильника).

Ну, коли так, коли не даёте мне как хозяину разобраться с моим собственным работником, – то я и выведу активы за рубеж и получится, что компанией моей владею не я, а якобы тот самый иностранец, перед которым ты – правительство – так лебезишь и которого так уговариваешь инвестировать в твою экономику.

Но этого не должно быть, – считал Антонов, – и этому лицемерию надо положить конец.

Хозяин должен приходить к работнику как хозяин, а не как зависимый от него управленец; и хозяин должен ставить работников на колени – хотя бы во время молебнов, в чём и может, и хочет помочь Русская Православная Церковь.

Офшоры – лишь одна из проблем; есть много других, которые можно было бы решить, если бы на пути не стояла невероятная мразь по имени Вершинин и подобные ему.

Видимо, от них нет спасения и не будет до скончания веков; тем не менее, поднимать лапки нельзя, а нужно бороться. И Антонов свою борьбу – допросы хотя бы – считал делом таким же святым, каким было и Бородино, и бои Первой или Второй мировой войны.

Тяжкая эта борьба не обходилась, конечно, без срывов… В августе они с Марией держали Успенский пост – самый короткий в году, всего лишь двухнедельный, с четырнадцатого по двадцать седьмое августа по новому стилю. В конце этого поста Антонов вновь слегка перебрал с алкоголем: было тяжко, но, в конце концов, постов в году всего четыре, и если позволять себе рюмку всего лишь четыре раза в год, то это, наверное, не так уж и плохо, грех простительный?

Интересно, что внутри этого Успенского поста есть праздник: 19 августа, Преображение Господне. В этот день, выпавший на субботу, Антонов был приглашён на ужин в Свято-Данилов монастырь. Пригласил его Управляющий делами церкви, и вот там-то Антонов неожиданно для себя встретился с Патриархом.

Патриарху, по-видимому, сказали о нём, а вот Антонова почему-то о встрече с Патриархом не предупредили.

Его святейшество был в белой – по виду, парчовой – рясе и в простой тёмно-фиолетовой скуфейке. Антонов так растерялся, что начал бормотать что-то многословное о себе, о своём бизнесе, Патриарх прервал его:

– Я всё знаю. Более того, я на днях говорил о вас с Президентом страны… Нам нужны патриотически мыслящие и церковно мыслящие предприниматели, в частности, банкиры… Давайте присядем.

Патриарх указал на кресло, и сам уселся в такое же; голос его рокотал уверенно, а глаза лучились той простой человеческой радостью, которую любому из нас даёт возможность сделать добро.

– Мы согласовали проекты с уважаемым Управделами, – сказал Антонов, – и хотели просить вашего благословения…

– Вы его можете получить, когда вместе придёте на аудиенцию. Но сейчас я хотел сказать о другом… Я в курсе – и Президент тоже – что против вас возбуждены уголовные дела: это произошло по некоторому недосмотру, и, поверьте, дела эти серьёзных последствий иметь не будут. До суда они уж точно не дойдут. Но сейчас всё это остановить внезапно тоже нельзя, так что вам предстоит тяжёлое испытание.

– Допросы тяжело даются, – согласился Антонов.

– Не только допросы… – поправил его Патриарх. – Президент просил передать вам, что следствие получило санкцию на ваше задержание в начале сентября. Его также, в силу юридических процедур, отменить уже нельзя, вы должны пройти через это. Вас задержат, но в тот же день или на следующий отпустят… После этого прессинг против вас пойдёт на спад. Но вы должны тоже сделать для себя выводы.

Патриарх встал.

– Воспринимайте всё с выдержкой, как Божью проверку!  Тогда большую часть активов вы сохраните. Это совет вам от Президента и от меня лично.

Антонов бросился целовать руку Патриарха, согнулся в низком поклоне. Услышал его негромкий голос:

– Служите Господу не столько поклонами, сколько конкретными делами. – Антонов выпрямился, и Патриарх выразительно посмотрел ему в глаза. – Мы можем сделать ваш банк – доверенным банком Русской Православной Церкви!

… Антонов едва ощущал, как ноги вынесли его из резиденции и довели до «Мерседеса» на стоянке. На торжественный обед он не пошёл – до обеда ли сегодня?

– Поехали домой, Валентин, – сказал он водителю, сев в машину.

Он чувствовал, что эта встреча с Патриархом и сам сегодняшний праздник преобразили его. Да ведь и праздник-то называется «Преображение»! Он вспомнил строфу из стихотворения Пастернака, которое когда-то выучил наизусть:

Вы шли толпою, врозь и парами,

Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня

Шестое августа по-старому,

Преображение Господне.

Антонов ощущал себя другим человеком, да что там, ему казалось, что весь мир стал другим! Но никуда не исчезли и прежние привычки, неуклонная логика банкирских рассуждений. «Мы можем сделать ваш банк – доверенным банком Русской Православной Церкви»… Значит, г-н Вершинин, ничего у вас не получится?.. Самое важное – сохранить как можно больше активов, сохранить капитал… Деньги, деньги… Главное – деньги!