Находка / Статьи / ВЕЛИКОРОССЪ

Река несла свои воды вольно и величаво. Правый берег её круто поднимался к небу, и, если смотреть на берег снизу вверх, от воды, казалось, что солнце катится по его вершинам, цепляясь за кроны деревьев. Левый же берег полого подпирал необъятные леса, уходящие за горизонт.

Большую часть своей неспешной жизни река была спокойна, но иногда, когда у неё портилось настроение, она взлохмачивалась волнами, взбивала их в белую пену и в необузданной ярости крушила ими берега…

Тушёнка в открытой банке стояла посередь углей и булькала беловатым жирком. Выплёскиваясь поверх среза крышки, стекала по стенкам банки и шкварчала.

Сергей Иванович, седоватый, небольшого роста, но крепенький ещё мужик, надев на руку брезентовую верхонку, снял банку с углей. Мельком, на всякий случай, мазанул взглядом по сторожкам закидушек – не клюёт ли? Лески спокойно уходили в воду, провисшие колокольца едва покачивались на лёгком ветерке. Безклёвие.

Да-а. Не рыбалка, видать, сегодня. Хотя ночь ещё впереди, а там и день – чего загадывать…

Сотоварищ его, с пацаньим, не по возрасту, прозвищем Петруха, подхватив сухой прут, выкатил им из углей пару картофелин.

– Будешь, Иваныч?

– Вытаскивай, вытаскивай. Сгорит ни то. Будем угли жевать…

Прижимистая Петрухина баба тормозок мужу-то небогатый собрала, на два дня считай совсем жиденький. Зато Клавдия, жена Иваныча, расстаралась: огурчики, помидорчики, редисочка свежая, зелень разная, тушёнка, колбаса копчёная и, самое главное – бутыль домашнего (неразведённого) белёсого первача. Иваныч, выкладывая всё это великолепие из рюкзака, только кряхтел от удовольствия и гордости за жену – что значит жена лесовика-рыбака. Золото – не баба! Бывают, конечно, разногласия – ну дак сам виноват. Выпимши – ревнив, буен и непотребен в действах своих и выражениях. За что и бит был ею неоднократно. Так на то и жизнь – в ней всё гладко да ровненько не бывает…

Перекидывая с руки на руку полуобугленные картофелины, со смешками да шутками приняли на грудь по полстакашку. Вечер долгий, только-только небо сереть начало – так что спешить некуда.

По второй выпить не успели.

Из-под обрывчика заголосил колоколец одной из закидушек. Сторожок её гнулся, натянутая леска вытягивалась вдоль берега.

Бросая закусь, Петруха и Иваныч рванули к воде.

Щука! За свободу свою она билась до последнего. Даже уже выуженная, посаженная на кукан, и отпущенная на нём в воду, продолжала борьбу.

Первый трофей всегда неожидан и приятен. Это при сильном клёве глаз не фиксирует красоты пойманной добычи, а при бесклёвии любая добыча в радость. А тут такая щука! Чистых три кило – к бабке не ходи.

Для очистки совести проверили остальные снасти. Черви, живцы были на месте, никто на них не позарился.

Ну и ладно – почин-то есть.

За первый трофей приняли на грудь ещё, а как же – положено, заработали…

Закат над рекою входил в полную силу. Краснотой наливался горизонт, набухали темнотой облака. Последние дни лета. Скоро осень. Вон уже на берёзах и жёлтые пяточки листьев проглядывают, рябиновые гроздья краснеют, светлая прозрачность лес переполняет.

От реки тянуло свежестью и прохладой. Костерок постреливал искрами и лёгким дымком стелился над травой.

Усталое солнце медленно сползало на горизонт. Вот уже край его зацепил макушки дальних сопок и расплёскал алые перья заката по темнеющему небу…

Резко и неожиданно заголосили колокольцами закидушки. Все. Разом.

Рыбаков словно подкинуло над землёй. Кинулись к снастям. Сосредоточенно и деловито, снимали с них рыбу (в основном сорогу), цепляли её на кукан, насаживали червей и вновь закидывали снасти. Времени не было даже папиросу заново раскурить. Так и торчали погасшие беломорины в уголках ртов.

Жор продолжался минут сорок. Как только солнце полностью провалилось в распадок между сопками, клёв стал затихать.

Теперь и передохнуть можно.

– Живой, Иваныч?

– Чего мне будет? Живой покуда. Я уж грешным делом думал, сегодня без рыбы будем, на тебя косил – вдруг, думаю, ты перед рыбалкой оскоромился?

– Я-я? Тьфу на тебя, пень старый! На себя косись. Первый раз, что ли, рыбалю, законов не знаю?

– Ладно, не бубни, это я так, с устатку шуткую. Пойдём, примем чуток…

Может, мужики рыбы лишнего взяли, может, хмельные разговоры чем реку задели, только ближе к полуночи потянул ветерок, волны стали биться в берег, постепенно усиливая натиск. Скрипя и постанывая, гнулись прибрежные кусты и деревья. Река быстро превращалась в бурлящий грязно-серый поток.

Настороженные снасти скручивало и выбрасывало на берег. Куканы с рыбой пришлось перенести в густой крапивник. На мужиков, их шалашик и мотоцикл, припрятанный в кустах, сыпались ветки, сухие сучья, листья.

– Иваныч, может, домой рванём? Того и гляди, башку каким-нибудь сухостоем проломит. Да и рыбы нам уже за глаза – не пропала бы…

– А самогон…?

– Чего самогон? При чём тут самогон? Чего самогону будет?!

– Ну, дак, не допили ж самогон-то. Домой его, что ли, везти?!

– Охренеть просто! Сколько лет тебя знаю, Иваныч, а всё удивляюсь – чего ты так жаден до выпивки-то? Нашёл время о самогоне переживать! – сваливать надо! Вот помянешь моё слово – прибьёт здесь нас какая-нибудь лесина…

– Один раз живём. Думаешь, там, куда уйдём, нам каждый день по стакашку подносить будут? Сомневаюсь я. Так что, всё, что по жизни мне положено, здесь испить желаю. А если ты не хочешь – я и твою долю оприходую.

– Размечтался. Поровну, так поровну. Да не лей ты мимо!

Сергей Иванович и хотел бы лить не мимо, да не мог. Взгляд его упирался не в стакан, а в обрез воды, туда, где волна крушила невысокий обрывчик…

– Чего ты… – Петруха, перехватив взгляд сотоварища, замолк и тоже оборотился к реке.

Какая-то несуразно-раскоряченная тёмная махина, облепленная водорослями, наползала на берег…

– Ну, ни хрена себе! – Петруха, отступив пару шагов назад, обернулся к Иванычу. Того рядом не было. Петруха машинально взглянул на реку. Тёмная масса колтыхалась на сильной волне и словно пыталась выбраться на берег…

– Итить, твою!.. – не договорив, Петруха ломанулся через кусты к дороге.

Ветер метался над городом всю ночь. Кому-то даже показалось что это ураган. Вполне возможно. Так как, кое-где посносило крыши с домов, как частных, так и многоэтажных, стёкла побило, старые деревья повалило. Но к утру ветер стал затихать.

Майор милиции Кудряшов Иван Николаевич сдал дежурство и теперь неспешно шёл домой. Устал. Но и домой что-то не очень тянуло. Пусть благоверная уйдёт на работу, тогда и дома можно объявиться. Не хочется день с нервотрёпки начинать.

Нет, ну что за баба?! И то ей не так, и это. Угораздило ж на дуре жениться!

А ведь поначалу радовался – как же, академиком перед нею себя чувствовал. Что не скажет – у той глаза удивлённые: «Нет, ну, правда?!». А то!

Гордость распирала от своей грамотности. А потом стала надоедать её глупость и постоянно вылупленные глаза. И все её заморочки, что по молодости не замечались, с годами стали раздражать и злить. Ладно, пока дети росли, всё это как-то нивелировалось, сейчас же, когда вдвоём остались, жить с ней стало невмоготу. И подругу себе завела такую же. Тьфу, чтоб вам провалиться! В рюмочную зайти, что ли?

В рюмочной было шумно и дымно.

Большую часть посетителей Иван Николаевич знал. И они его тоже.

При появлении майора шум слегка затих – мало ли? Кто его знает, зачем его занесла сюда нелёгкая с утра пораньше. Но, углядев, что майор встал в очередь у стойки, похмельное братство успокоилось, и шум снова набрал обороты.

Отстояв очередь, получив свои сто пятьдесят, и засохший бутерброд с селёдкой, майор огляделся в поисках свободного места. Из дальнего уголка рюмочной кто-то призывно махнул ему рукой. Как же, знакомые всё лица – два закадычных друга: Полозов Сергей Иванович и Петруха. Петруха мужик в годах, но никто почему-то по отчеству его не зовёт. Петруха, он и есть Петруха. Протолкнувшись меж плотно стоящих столиков, удивляясь про себя – откуда ранним утром столько посетителей в этом гадюшнике, Иван Николаевич обосновался за гостеприимным столом.

И Полозов, и Петруха были в рыбацких резиновых сапогах, в свитерах и штормовках. Волосы всклоченные, потные. Глаза красные. Видать, с рыбалки.

Это Иван Николаевич намётанным глазом определил с ходу.

Вот и они что-то домой не торопятся.

– Здоров, мужики! Чего невесёлые? Не поймали что ль ничего?

– Здоров, Иван Николаевич! Чего тебе сказать-то, вроде и поймали, а вот без рыбы…

– Это как так: и поймали, и без рыбы? Шутка что ль такая? Ну, ваше здоровье!

Майор располовинил принесённый стакан, надкусил бутерброд.

– Чего молчите? Случилось что?

– Ты кушай, кушай Иван Николаевич. Разговор у нас к тебе. Только чуть попозжа, с мыслями собраться надо…

– Ну, собирайтесь. А я, с вашего позволения, ещё чуть приму.

Майору было не до мужичьих заморочек – своих хватало: и дома, и на работе. Ему совсем не хотелось с утра пораньше влезать в какую-то, совершенно его не касающуюся, проблему. Поэтому он, не спеша, смакуя, допил свои сто пятьдесят и спокойно дожевал сухой бутерброд.

– Может, это, ещё по сто, а, Иван Николаевич? – Петруха выжидательно посмотрел на майора.

– Да нет, мужики, спасибо. С дежурства я. Устал. Если у вас что несрочное – пойду я, срочное – говорите. Или завтра к нам в отделение загляните.

Мужики переглянулись.

– Николаич, дело у нас тут какое-то мутное, как и рассказать-то, прямо не знаю. Ну, короче, ты мужик рассудительный, не трепло какое, если что, не делом, так советом поможешь. Ты вот про рыбу спрашивал: поймали, не поймали. Поймали мы рыбы, прилично поймали. На вечерней зорьке. Приняли чуток, за жизнь поговорили. Тут этот ветер разыгрался. Дальше – больше. На реке чёрте что твориться начало. Прибрали снасти мы, рыбу в кусты. Сидим, пережидаем. А ветер всё крепчает, на реке такие волны! Ого-го! Глядь, а из-под воды, напротив обрывчика, огро-о-омная тёмная махина какая-то на берег выползает…

Сначала думал – мерещится спьяну, нет – смотрю и у Петрухи глаза с тазик стали.

Ну, значит, двадцать вёрст до города пулей пролетели. Здесь только и очухались. Всю жизнь на реке, но такой страсти не встречал…

Майор поглядел на Петруху.

– А чё ты, Иван Николаевич, на меня-то выставился? Как Иваныч обсказал, всё так и было. Страхолюдина это большая была, вся в водорослях, ракушках, вроде как руки огромные в стороны раскинуты и на берег лезет. Я от страху за малым делом чуть штаны не обгадил. До сих ещё не отойду. И водка не берёт…

– Ну, а от меня-то что нужно?

– Как, что? Нет, ты погоди! Ты же это – власть. А у нас там и мотоцикл, и барахлишко, рыба – всё там осталось. А одним возвращаться туда? Да ну его к бесу. Может, возьмёшь мужиков своих с автоматами. Да и прочешешь там всё. А, Николаич?

– Крепко вмазали-то?

– Да что ты, Иван Николаич, вмазали, вмазали. Мы как это углядели, вмиг трезвыми стали. Да двоим одно и то же враз привидеться не может. Это же не кино. Жизнь-то каждому по-своему видится.

Не хотелось майору влезать в это дело, да и дело-то, вроде и не дело – пьяные глюки. И отоспаться бы с дежурства. Но и отказать в помощи, тоже язык не поворачивался.

Через сорок минут от ворот РОВД, в сторону реки, отъехал Уазик-буханка с дежурным нарядом, майором и незадачливыми рыбаками.

До реки-то добрались быстро, а вот до поляны, где Иваныч с Петрухой рыбачили, на машине не пробились. Лесная дорога, что шла вдоль берега, была завалена переломанными деревьями, сучьями, ветками.

Милиционеры, в запале разобрав пару завалов, вскоре плюнули на это дело и, оставив машину, к стоянке рыбаков подались пешком.

Иваныч с Петрухой, хоть и считались проводниками, шли позади их.

Подойдя к полянке, на которой едва угадывался размётанный ветром шалаш рыбаков и виднелся полузаваленный сучьями мотоцикл, остановились.

– Ну, и где ваше чудо-юдо?

– Вон там, вон у того обрывчика. Слева от костровища…

Река была спокойна. Ни волны, ни ряби. Тихо и величаво катились её воды. Вроде и не было ночного буйства.

С края поляны, с того места, где остановились все прибывшие, что там, под обрывчиком – не просматривалось, мешали кусты, да и сам обрывчик…

– Чего замерли? Идём, или как?..

– Иван Николаич, ты не шуми, не обижайся – нам страху и вчера хватило, вы уж тут сами, с ребятами. У вас автоматы. Мы тут постоим. Подождём вас…

– Ну-ну… – хмыкнув, майор первым вышел на поляну, за ним, с автоматами наизготовку, три милиционера. Осторожно подойдя к обрыву, майор остановился. И чуть наклонившись вперёд, стал внимательно во что-то всматриваться. Потом снял фуражку и платком вытер вспотевший лоб.

Обернулся. Махнул рукой – идите сюда.

К обрыву, настороженно, не опуская автоматов, подошли милиционеры, за ними Петруха с Сергеем Ивановичем…

Под обрывом, на отмели, наполовину выступая из воды, лежал остов старого самолёта.

Фюзеляж, остатки когда-то остеклённой кабины, распластанные крылья (это их Петруха ночью принял за огромные руки) – всё было покрыто толстым слоем сгнивших водорослей и ракушек. Так что не мудрено, что ночью всё это казалось огромным лохматым чудищем. Любой на месте припозднившихся рыбаков опешил бы от такого видения.

– Вот такой, значит, расклад, – Иван Николаевич покачал головой. – Что-то я не слышал, чтобы у нас здесь шли воздушные бои. От нас до тогдашней линии фронта, как от Москвы до Китая пешком. Утрирую, конечно, но никаким самолётом тогда до наших краёв было не долететь.

– А, может, это и не военный самолёт? – подал голос Иваныч.

– Тебе что, глаза застило, Сергей Иванович? Самолёт-то одноместный. Или истребитель, или штурмовик какой. Это уж пусть специалисты разбираются. Я в этом деле профан. Мне другое непонятно, как эту махину со дна подняло и к берегу прибило?..

– Так он это, под берегом, под обрывчиком-то, видать, в песке и лежал. На реке-то, считай, шторм был, да ещё какой! – вот песок над ним и размыло. Он из воды и показался. А водоросли на волнах-то так колыхало, что любому почудится, что плывёт кто-то…

– Ну да, ну да…

– Так, что делать-то будем? Кому сообщать? Дело-то это не наше, ни милицейское. Не криминальное. Может, музейщикам нашим? Им этот металлолом в радость будет. Пусть ковыряются. Может, в архивах что найдут. Интересно ж, как он сюда попал. Да, а может, это американский самолёт-то? Ну, из тех, что по ленд-лизу к нам гнали? А?

– Да кто ж его, Николаич, знает. Мне он до лампочки. Железо оно железо и есть. Пойду лучше рыбу свою заберу. Ещё чуток и пропадёт ведь. Хочешь, Николаич, отсыплю маленько? Ты сам-то как, рыбу-то любишь?

– Спасибо, Петруха. Не надо. Если не жаль, вон ребятам моим дай. Им, молодым, фосфор нужен. А я поеду с музейщиками свяжусь – пусть решают, что с этой рухлядью делать…

Не знаю, как за границей, а российская земля быстро слухом полнится. Про выплывший со дна реки самолёт в городе только ленивый не судачил. Пока музейщики договаривались со стройтрестом об автокране и большегрузах, чтобы поднять и вывезти обломки самолёта, местные пацаны едва не растащили эти обломки на сувениры.

Пришлось администрации подсуетиться и у находки поставить круглосуточный милицейский пост. Потом приезжали сапёры. Зря. Боекомплекта в самолёте не было. Сапёры же нашли и останки лётчика.

С типом самолёта разобрались быстро – ИЛ-2. Первых выпусков. Без кабины стрелка.

Но вот в истории его попадания в реку никаких просветов не было…

Самолёт поднимали долго. По частям. Крылья отдельно. Фюзеляж отдельно. Потом, когда водолазы, прошерстив всё дно, обнаружили и часть хвостового оперения, подняли и его. Всё поднятое из реки перевезли в цех вагоноремонтного завода.

Было принято решение восстановить самолёт в первозданном виде и установить его на Аллее Славы, в центральном парке.

Останки лётчика не захоронили. Хранились они в криминалистическом отделе местного РОВД. И криминалисты, и музейные архивисты пытались выяснить его данные. Кто, откуда. А уж потом, торжественно, ко дню Победы и предать его земле под автоматный салют…

Сергей Иванович и Петруха стали местными знаменитостями. Что там местные газеты – из центральных приезжали брать у них интервью. И даже из журналов.

Но о том, что, увидев появившейся среди волн беснующейся реки самолёт и не разобрав по тёмному времени, что это такое, они перетрусили до коликов и неслись галопом двадцать вёрст до города, забыв о рыбе и мотоцикле, знал только майор Кудряшов.

Читая их интервью, Иван Николаевич похохатывал и при встрече слегка подкалывал. Мужики не обижались. Куда денешься – было. Но, зная, что майор нетреплив, раскрытия своей маленькой тайны не опасались. И всё же, для пущего спокойствия, время от времени баловали Кудряшова свежей рыбой…

Личность лётчика установили через три месяца, когда при реставрации самолёта, в кабине пилота, под бронеплитой, нашли орден Красной Звезды. По его номеру и установили: старший лейтенант Полозов Пётр Игнатьевич, 1919 года рождения.

Пропал без вести в октябре 1941 года, при перегоне нового самолёта с завода на фронт.

Родной дядя Сергея Ивановича…

Хоронили пилота с автоматным салютом.

Только не на Аллее Славы, а на городском кладбище. Рядом с его отцом, матерью и братом.

Сергей Иванович, как самый близкий родственник, настоял…