Из дневника

 

… Природе было угодно создать Землю и Человека. Человеку было угодно создать Бога. Богу угодно было погубить Человека, а для того, чтобы это сделать, он сотворил политиков и военных, а для того, чтобы это сделать менее болезненным, он сотворил писателей.

 

 

«Пятизвёздный» тост

 

Бухарский поэт Ташпулат Хамид был среднего роста, плотен, как баурсак – узбекский колобок, и в меру кудряв, за что коллеги по цеху называли его Пушкиным.

Писал он философскую и пейзажную лирику, о минаретах и ласточках, о детстве и улочках древнего города.

Несмотря на то, что Ташпулат занимал весьма высокий партийный пост в Бухаре, он оставался всегда весёлым, внимательным и обходительным человеком. И стихи его были такими же искромётными, греющими читателя неподдельной теплотой. Правда, баснописец Ямин Курбан, со свойственным ему сарказмом, замешанном на ревности, осторожно напоминал:

– Настоящий поэт – толстым не бывает!

Стихи Ташпулата Хамида на русский язык переводили Нина Татаринова, Зоя Туманова, Михаил Ушаков, другие ташкентские поэты.

Однако с некоторых пор Ташпулату стало почему-то казаться «тесной» популяризация его стихов на «великом и могучем» в рамках республиканских газет и журналов. Захотелось более широкого читательского признания. Обрели же всесоюзную славу поэты Расул Гамзатов и Кайсын Кулиев! А всё благодаря кому? Столичным поэтам. Тогда, в конце 60-х годов и зачастил Ташпулат в белокаменную к именитым переводчикам с богатыми подарками земли восточной. Те с удовольствием принимали дары. Отуманенные коньячной дымкой обещали что-то перевести, даже организовали несколько журнальных публикаций, и только. Настоящая слава не приходила.

В один из очередных приездов Ташпулат собрал московских поэтов-переводчиков в ресторане ЦДЛ. Здесь он уже был узнаваемым и желанным гостем. К столу, обставленному по «падишахски» щедро, подходили знакомые и незнакомые поэты, произносили пышные тосты. В самый разгар дружеской пирушки возле «хозяина дастархана», словно из-под земли, вырос незнакомый мужчина. Пошатываясь на «пластилиновых» ногах, он приобнял Ташпулата и выкрикнул:

– Тихо! Я скажу здравицу в честь нашего друга, – и выдал четверостишие:

 

Бейте бубны, гремите пушки,

Принимай, Москва, дары!

Ташпулат Сергеич Пушкин

К нам приехал из Бухары.

 

Гости, весьма захмелевшие за столом, приняли эпиграмму за дружескую шутку, налили незнакомцу в рюмку «пятизвёздной радости», и выпили под дружное «гип, гип, ура!» за виновника торжества.

Ташпулат, в общем-то, мало пьющий, придя в гостиницу, долго «прокручивал» в голове стихотворный тост и, в конце концов, посчитал его незаслуженно обидным. Да и человек, произнёсший его, был незнакомым. Так и вернулся поэт в родную Бухару оскорблённым… Больше он в Москве не появлялся.

Стихи Ташпулата продолжали переводить те же самые ташкентские поэты. Искренне, близко к оригиналу, донося до русского читателя дух и настроения узбекского друга. И заискивать, как перед московскими именитыми собратьями по перу, было не надо. Разве что лишний раз угостить Михаила Ушакова в полуподвальном буфете гостиницы «Зеравшан», когда-то называвшейся «Региной», стаканом солнечного портвейна.

А эпиграмма так и продолжала ходить в узких кругах столичных поэтов. Говорили, что её написал Евтушенко. Но как-то в Переделкино в начале лихих девяностых я прочитал эту эпиграмму Евгению Александровичу и спросил, верно ли, что это написал он? Мэтр изучающим взглядом окинул меня, засмеялся и сказал: «Не помню!»

 

 

Поступок

 

После войны поэт Ахунди работал директором книжного издательства. Однажды к нему в приёмную пришли необычные белобородые старцы – то ли за советом, то ли за помощью. В чалмах, в длиннополых лёгких халатах и с чётками в руках. Смиренное поведение и само одеяние выдавало в посетителях священнослужителей.

Хозяина кабинета в это время не оказалось на месте. Вызвали в райком партии, или по каким другим срочным делам. Надо сказать, что годы, о которых идёт речь, были атеистическими. Велась открытая и скрытая борьба с верующими. Вот тут-то в приёмной и возник парторг издательства и ярый богоборец П. Увидев почтенных священнослужителей, он грубо выпроводил их за дверь.

Когда Ахунди вернулся на рабочее место и узнал о безнравственном поступке своего сотрудника, поэт пришёл в негодование:

– Да как вы могли выдворить гостей? Эти старики святые, они молились за нашу Победу!

Впоследствии Ахунди, хотя и с трудом, но сумел уволить с работы парторга.

По тем временам это был мужественный поступок.

 

 

Самое трудное

 

Что самое трудное в творчестве поэта, когда он склоняется над чистым листом бумаги? Поиск божественного слова, необычного образа, редкой рифмы, ритма, размера? Разумеется, без всего этого не создать хорошего стихотворения.

Однако для истинного творца есть и не менее важная задача: книга, наконец, родилась, и теперь ей надо дать название. Какое? «Стихи» – тривиально. Другие названия также могут оказаться примелькавшимися или где-то уже слышанными.

М-да… Ведь книга, по существу, такой же корабль, как её назовёшь, так она и отправится в читательское плавание.

С такими трудностями обычно сталкиваются мастера, поэты первого ряда. Как они в подобных случаях поступают? Обращаются за советом к собратьям, которым доверяют, их тонкому слуху, безупречному вкусу. Именно таким считался поэт-фронтовик, автор известной повести «Как кончаются войны», многолетний преподаватель Литинститута Василий Субботин.

Однажды летом на даче, где мэтр на веранде пил чай, раздался телефонный звонок. Василий Ефимович поднял трубку. Звонил Евгений Евтушенко, просил совета, как лучше назвать свою новую книгу, перечислял варианты. Случай был, действительно, не из простых. Все варианты Василий Ефимович, подумав, мягко отклонял, но в какое-то мгновение его взгляд скользнул по подоконнику, на котором в стеклянной вазе сияло крупное яблоко. С одной стороны – зелёное, с другой – розовое. Именно на нём и остановился взгляд Субботина.

–  Стоп, Женя! – воскликнул Василий Ефимович. – А назови свою книгу «Яблоко»! Коротко и точно, с библейским привкусом.

–  Подумаю, – после короткой паузы ответил Евгений Александрович и поблагодарил.

Вскоре книга Евтушенко «Яблоко» увидела свет.

 

 

Рамзес

 

Поэт-фронтовик Назармат, как минимум раз в месяц, любил появляться в СП Узбекистана, что находился в 70-е годы на улице Пушкина, 1. Он с трудом распахивал тяжеленную дубовую дверь, долго, по привычке обтирал подошвы обуви, шаркая о рубчатый резиновый коврик, потом поворачивался в сторону молодого усатого вахтёра, сидевшего за гардеробной перегородкой, улыбчиво здоровался с ним и, подняв к потолку указательный палец, таинственно спрашивал:

– Рамзес у себя?

– У себя, учитель! – отвечал вахтёр.

– Хош, – удовлетворённо потирал ладонями Назармат и одышливо поднимался по ковровой дорожке на второй этаж, где находился кабинет секретаря Союза писателей по организационным вопросам поэта, лауреата государственной премии Рамза Бабаджана.

Навряд ли, Назармат знал, что-либо о египетском царе Рамзесе, просто ему нравилось словосочетание имён. А если к тому добавить, что Рамз Бабаджан – человек душевный – мог помочь коллегам с ордером на квартиру, с путёвкой в Дом творчества или с очередью на машину, другими тогдашними благами, то он вполне оправдывал имя всесильного Рамзеса.

 

 

Попутчик

 

Ехал на автобусе из Тёплого Стана домой в Переделкино. Рядом – южанин средних лет, с модной ныне щетиной недельной давности, сосредоточенно глядит в окно, за которым проплывают растущие, как грибы, подмосковные новостройки, супермаркеты, бензоколонки с лейблами «ЮКОС», парки, пруды, златоглавые храмы, привычные моему глазу и душе пейзажи… Достаю из дорожной сумки книгу, читаю. Листая страницы, замечаю – южанин изредка с интересом наблюдает за мной. Ему, явно, молчание навевает грусть, хочется поговорить. Наконец, он полуоборачивается ко мне и деликатно произносит:

– Извините, смотрю на вас и удивляюсь – вам, видимо, уже немало лет, а вы читаете без очков…

– Наверное, это наследственное, – отвечаю я. – Мама моя была швеёй: она и в семьдесят лет без очков вдевала нитку в иголку.

Помолчали.

– Удивляет и другое, – говорит южанин, причём без акцента, без всяких «нэ». – Сейчас мало кто читает книги в транспорте, и вообще, как раньше. Особенно молодёжь. В ушах торчат наушники, из рук не выпускают мобильники, планшеты-маншеты… Тукают пальцами в буквы.

– Это так, – соглашаюсь я. – К сожалению, так…

– А ещё, извините за назойливость, – произносит незнакомец. – Вы очень напомнили мне  моего отца. Он был сельским учителем, – южанин грустно вздыхает и отворачивается к окну, за которым во всей своей полуденной осенней красе полыхали клёны, берёзы, осины.

Наверное, они напомнили ему совсем иную картину: в ослепительном снегу вершины гор, родной аул, лопочущие листвой тополя, скачущую по камням ледяную речку.

Я снова углубляюсь в чтение.

– Извините, – слышу вскоре уже знакомый голос, – мне на следующей остановке выходить. Разрешите напоследок спросить: а кто вы по специальности?

Вообще-то я не люблю представляться писателем. Это по молодости было лестно называться столь высоким званием. С возрастом человек становится осознаннее,  требовательнее к себе, к окружению.

– Учителем, – произнёс я, будучи уверенный в том, что писательское призвание сродни учительскому: «Сеять разумное, доброе, вечное»…

– Я так и думал, не ошибся, – обрадовался любопытный незнакомец. – Значит вы, как и мой отец, тоже учитель!

Мой собеседник, явно одушевлённый мини-диалогом, на прощание пожелал мне «кавказского здоровья, мудрого долголетия» и стал пробираться к выходу. А я снова открыл книгу писателя Антона Макаренко «Педагогическую поэму». Книгу ныне полузабытую, но нисколько не потерявшую актуальности в  постперестроечной России.

 

 

Коварство

 

Поэт Азиз Абдураззак в доме творчества «Дурмень» переводил на узбекский язык стихи Пушкина. Был он стар, немощен, но чувство юмора его никогда не покидало.

Вечером после ужина Абдураззак на час-полтора садился к телевизору, что находился в фойе, послушать новости, поговорить с собратьями. В тот период по телевизору ежедневно рекламировали очередное чудо-лекарство, вроде волшебной «Вытяжки из Тянь-Шаньских муравьёв», якобы поднимающее мужскую потенцию.

Однажды Абдураззак, раздражённый такой назойливой рекламой, не выдержал и при всех демонстративно вырубил «ящик».

– Что вы, домулло?! –  зашумели коллеги. – Сейчас будут передавать концерт…

На что старый поэт, некогда слывший удачливым ловеласом, громко и с явной обидой в голосе, процитировал переводимого им классика:

– Какое подлое коварство – полуживого забавлять!

 

 

Цена шутки

 

Народный поэт Узбекистана Шукрулло в юности считался выдумщиком и шутником. Впрочем, таковым он был всегда.

После войны в «Культмаге», что находился на улице Карла Маркса, молодая женщина, приехавшая из сельской местности, попросила продавца показать ей диковинную вещицу – веер. Она с простотой селянки повертела им и так, и сяк, затем поинтересовалась: мол, как им пользоваться?

– Дайте, покажу! – сказал Шукрулло, случившийся рядом.

Поэт приставил веер к лицу и стал отчаянно крутить перед ним головой.

– Вот так! – улыбнулся Шукрулло.

– Ийе, –  удивилась женщина, приняв шутку поэта всерьёз, и подумав, веер не купила.

Покупатели, наблюдавшие за необычной сценкой, рассмеялись.

Через день к дому Шукрулло подкатил энквэдевский воронок.

Первый вопрос, заданный следователем поэту, был:

– На что вы намекаете, гражданин Шукрулло? На то, что в Советском Союзе выпускают некачественные товары?

Так шутка обернулась для поэта суровой былью, растянувшейся на несколько лет гулаговских лагерей.

 

 

Старики

 

Был я молод, настырен, нетерпелив. И написал свой первый рассказ «Старики». Отнёс его в толстый литературный журнал. Большая красивая бабушка, заведовавшая отделом прозы и, кстати, сама неплохая писательница, почему-то промурыжила мой литературный опыт несколько лет. И когда я о рассказе почти забыл, он вдруг был напечатан.

На радостях я пришёл с коробкой конфет к большой красивой бабушке – она будто «затормозилась» в своём возрасте – и совершенно искренне выпалил:

– Огромное вам спасибо! Наконец-то мы с вами породили «Стариков»!

Большая красивая бабушка нисколько не обиделась на моё бестактное признание. Иначе мы не пили бы вместе чай с конфетами и не смеялись так весело…

 

 

Документ эпохи

 

Выходец из пензенских крестьян поэт Павел Дружинин (1890 – 1965) свой творческий путь начинал в Ташкенте. Здесь в начале прошлого века в местных газетах и журналах были опубликованы первые его стихи, вышли первые сборники. Поэт близко общался с жившими тогда в городе «бирюзовой чайханы» А. Ширяевцем, Б. Лавренёвым. Встречался с Есениным, когда тот весной 1921-го года приезжал в Ташкент.

После октябрьской социалистической революции Павел Давыдович переехал в Москву. Его творчество было замечено А.М. Горьким. Стихи поэта высоко ценили М.В. Исаковский, А.А. Прокофьев за знание народной жизни, богатство и красоту русского языка.

В 1986 году московский «День поэзии» опубликовал забытое стихотворение Павла Дружинина, которое разыскал в газете «Юношеская правда» за 1924 год литературовед А.В. Храбровицкий. Называется оно «С галёрки» и посвящено ломке старого быта. Стихотворение показалось мне удивительно современным, только в «обратном направлении». Так, наверное, случается часто во времена исторических перемен, переделов.

Стихотворение короткое, и я приводу его целиком:

 

Пляшет НЭП отвратительный танец,

Скалит зубы торгаш-гармонист.

А с галёрки поэт-оборванец

Вниз бросает пронзительный свист.

 

Это я, чьи карманы навылет,

Это я, из-под Пензы мужик,

В ваши чёрные смокинги вылил,

Как в помойную яму, свой крик.

 

Это я, в облинявшей фуфайке,

Вас, нарядных, по роже – бичом!

Жрите, чавкайте сдобные сайки,

Подавитесь моим калачом.

 

Знаю я, вы одели шелка чьи,

Чьи согрели вам пузо меха,

И за все ваши блага свинячьи

Я не дам запятой из стиха!

 

Поэтические строки, как яркий документ, запечатлели определённый отрезок эпохи. И разительно напоминают так называемых «новых»… Тут уж я не говорю о мастерстве поэта, его метких эпитетах, образах, иронии, которым могли бы позавидовать некоторые нынешние модные стихотворцы – иван-гардисты и абрам-гардисты…

 

 

Образ на фоне времени

 

Портрет бывшего писателя-коммуниста, крупного партийного деятеля, ныне преобразившегося в писателя-«богослова» Евгения Ефимовича Березикова, в славянском миру слывущего Евгением, в мусульманском – Доно Насафи, несомненно, колоритен: на лысеющем черепе приплюснутая шляпа нэповских времён, холщовая рубаха навыпуск, такие же белые штаны и остроносые горчичного цвета штиблеты. В руках – огромный, отполированный до блеска, айвовый посох. Не хватает только над головой нимба – зримого символа святости. Он постоянно пребывает в духовном странствовании, поисках пути к вечной жизни. Как ритор – античный спец по трёпу, путешествует по городам, странам и континентам, с самозваным титулом: «Верховный Астрал Индо-Азиатского Большого Магистра – треугольника Тибета-Азии-Памира». Ни больше, ни меньше.

– У Березикова поехала крыша мира! – шутят собратья по перу.

Надо отдать должное, Евгений Ефимович не сердится на подобные колкости, или делает вид, что не сердится?

Посмотришь со стороны и подумаешь: что-то есть в сей фигуре от двух знаменитых людей – графа Льва Николаевича Толстого яснополянских времён и, как ни странно, – от Остапа Бендера. И от второго, кажется, даже больше, чем от первого…

 

1995

 

 

Касыда

 

В одной арабской стране злоумышленник стрелял в падишаха. К счастью, пуля не задела его светлейшее величество.

Падишах, как и все падишахи, был злым и мстительным человеком. Простому мастеровому люду в его стране жилось бедно, туго. И только кучка хитрецов, лицемеров и мерзавцев купалась в роскоши и неге.

Те, которые жили в бедности, тайно радовались покушению на его величество, а купавшиеся в золоте, притворно скорбели по печальному происшествию.

Однако в этой «скорби» больше всех выделились придворные поэты. Самый главный придворный поэт даже написал касыду в жанре соболезнования. В этом деле он был мастаком. И главная мысль касыды заключалась в том, что если бы поэт в тот трагический момент оказался рядом, то он, не колеблясь, подставил бы под пулю своё сердце, чтобы сохранить драгоценную жизнь повелителя.

Касыда падишаху понравилась. Он даже прослезился. И назвал поэта настоящим героем. Подарил ему шитый золотом халат и белого коня.

Другой придворный поэт позавидовал успеху собрата. И тогда он тоже написал касыду, очень похожую на ту, что уже существовала. Только мысль в ней была чуть-чуть иная. Поэт размышлял о том, что если бы злоумышленник послал вторую пулю, то под неё он бы непременно подставил свою грудь.

Падишах прочитал и эту касыду. Он был суровым правителем, но обладал и юмором. Поэтому падишах сказал:

– В следующий раз докажешь свою преданность на деле. Тогда и получишь должное вознаграждение. А то твоя касыда уж слишком смахивает на подхалимаж!

 

 

Знать бы…

 

Писатель-сказочник К. И., глубоко верующий человек, никогда не брал в рот спиртного. Придерживался высшей нравственной заповеди:

– … Я выпью – и вдруг умру. Как тогда в таком виде предстану перед Всевышним? Что скажу ему на страшном суде?

К. И. умер трагически – от солнечного удара.

 

 

Юбилей Навои

 

Так однажды случилось, что очередная круглая дата – 500-летие со дня рождения великого узбекского поэта Алишера Навои – выпала на начало войны. Как быть? Как отметить достойно в тяжелейшее время этот славный юбилей? И отмечать ли?

Общественность и руководство республики оказались в некоторой растерянности: война и юбилей… К тому же в предвоенные годы в некоторых кругах интеллигенции (конечно, не без помощи соответствующей пропаганды) бытовало мнение, что всё творческое наследие поэта реакционно, а сам он является царедворцем. А это никак уже не поощрялось… Да-да, было и такое!

Как выйти достойно из создавшегося положения? Тут без Москвы ничего не решить. И тогда первый секретарь ЦК Узбекистана Усман Юсупов отважился напрямую обратиться к товарищу Сталину. Вождь внимательно выслушал первого секретаря. Отошёл к широкому окну, раздвинул шторы и медленно стал читать что-то на грузинском языке. По напевному слогу чувствовалось, что это были стихи. Когда вождь закончил читать, он посмотрел на слегка растерявшегося Юсупова и подчеркнул:

– Это стихи великого Навои на грузинском языке.

Собственно, так и был однозначно решён вопрос, проводить юбилей великого поэта или нет.

Вождь многое знал наизусть и помнил. Недаром когда-то в юности сам писал стихи. К слову, не в пример нынешним кремлёвским демократам, оплёвывающим всё и вся, создающим чужими руками сомнительные мемуары типа «Исповеди на заданную тему» и получающим за них доллары: свой-то рубль позорно низвели до нищеты.

А юбилей поэта в тот трудный для страны год всё же отметили. И не только в республике. В блокадном Ленинграде 10 – 12 декабря 1941 года в Государственном Эрмитаже состоялась научная конференция, посвящённая Алишеру Навои.

Тогдашние «тоталитарные» руководители почему-то помнили о культуре и, как могли, поддерживали и помогали ей, хотя и само положение навряд ли было соизмеримо с нынешним… Морально, материально и психологически.

 

 

Новый жанр

 

Поэт Б. Б. написал роман в стихах. В пятьдесят тысяч строк. Романище! Титанический труд. В этом смысле он «переплюнул» всех своих соотечественников – восточных классиков прошлого и настоящего.

Роман воспевал возрождающийся капиталистический строй, главу государства, новых «хозяев жизни».

А поскольку поэт Б. Б. когда-то был циковским работником, коммунистом-чиновником и лауреатом многих престижных государственных и литературных премий, давние связи у него остались.

Вот эти-то коммунисты-перевёртыши – «новые хозяева жизни»  –  в благодарность поэту за прошлые услуги помогли на спонсорских началах издать роман-эпопею своего бывшего всесильного патрона.

Романище с быстротой молнии, в роскошном переплёте и на мелованной бумаге, вышел в свет. И… неподъёмным кирпичом осел на прилавках книжных магазинов.

«Неподъёмным» он был во всех  смыслах, но особенно – в цене. Поэт нервничал. Ему, естественно, хотелось, чтобы его творение прочитали, чтобы в полный голос заговорили о его героях. И тогда Б. Б. попросил критика О. Ш. написать в какую-нибудь газету или журнал о его стихотворном романе статью.

Критик и литературовед О. Ш. был человеком честным и принципиальным. Лгать он не умел, но и обидеть поэта не хотелось – хотя бы за бессонные ночи и самоотверженный, но – увы – напрасный, в данном случае, труд.

Однако поэт при каждой встрече напоминал критику о невыполненной просьбе.

И вот, наконец, О. Ш. не выдержал и отправил по почте письмо Б. Б.: «Уважаемый коллега! Поздравляю вас с выходом романа в стихах. Мне кажется, вы стали автором новаторского искусства, введя в литературу новый жанр, который можно определить ёмким словом «восхвализм». Прошу не путать с другими «измами» – соцреализм, постмодернизм и т. д. Конечно, этот жанр существовал во все времена – в одах, касыдах, посвящённых царям и падишахам, постоянно трансформируясь. Но то, что создали вы в литературе – настоящий подвиг, не имеет аналогов. Смею вас заверить, что ни у одного поэта в мире не было такой оды в пятьдесят тысяч строк. В этом смысле вы достойно могли бы быть упомянуты в книге рекордов Гиннеса, с чем я вас ещё раз и поздравляю. О. Ш.».

 

 

Сын за отца не отвечает

 

В середине семидесятых годов профессор, доктор филологических наук, поэт, литературовед, член СП СССР, знаток творчества Анатоля Франса, преподаватель республиканского педагогического института русского языка и литературы и член редколлегии журнала «Звезда Востока» С.И. Лиходзиевский попросил меня перевести детские стихи неизвестного мне поэта С.П. Шушкевича. Помнится, я смутился, сказал, что не знаю, мол, родственного славянского языка, на что милейший Степан Иванович заметил, что это не беда, и он поможет мне, сделает подстрочник.

Как потом выяснилось, С.П. Шушкевич был близким другом С.И. Лиходзиевского с юности – по комсомолу и по поэтическому цеху. Оба, как многие и многие тогда, перед войной оказались в опале; Степан Иванович попал в южный Казахстан, в местечко Капланбек. Ну, а про мытарства друга деликатный Степан Иванович в то время умолчал. Правда, позже  я узнал: пока Степан Иванович, находясь в ссылке в солнечном краю, учил русских и казахских ребятишек в младших классах любви к родине, друг его на  суровом Севере сдавал «экзамены» по валке леса и трелёвке брёвен. Однако потом, несмотря на далёкие расстояния и долгую разлуку, старые приятели не порывали связи друг с другом, переписывались, изредка даже во время отпусков встречались. Что и говорить! Такой привязанности можно только искренне позавидовать. А ради дружбы – чего только не сделаешь…

В общем, стихи добросовестно, как мог, я перевёл, стараясь донести их дух до читателя. Вскоре подборка стихов С. Шушкевича увидела свет. Было среди них, быть может, не самое лучшее, которое мне, однако, вспомнилось недавно совсем по другому случаю… Стихотворение короткое и я приведу его полностью – «Мой дед»»:

 

В самой светлой комнате есть портрет,

С шашкой и в будёновке там мой дед.

Не в одном походе он раньше был,

Белых генералов он крепко бил.

 

Землю им советскую не отдал,

Дед края Полесские защищал.

Были деду трудности по плечу,

На него похожим быть я хочу!

 

Номер журнала «Звезда Востока» со стихами Степан Иванович отправил в Минск автору. А вскоре от С.П. Шушкевича на мой адрес пришёл толстый пакет. С новым сборником его стихов и тёплым автографом. Там же было письмо с благодарностью за переводы, за «не технократическое понимание текста, а естественное чувство родственного слова».

Вот, собственно, и всё. Больше о С.П. Шушкевиче я ничего не знал, разве только то, да и то со слов Степана Ивановича, что у него есть толковый сын, который «пошёл  по естественнонаучной стезе».

Мыслил ли тогда Степан Иванович, что более чем через десяток лет сын С.П. Шушкевич – тёзка отца своего – станет Председателем верховного совета Белоруссии? И уж наверняка даже в самом страшном сне не приснилось бы друзьям, что сын одного из них окажется в числе трёх знаменитых заговорщиков, поправших голос почти трёхсотмиллионного народа и одним росчерком пера в Пуще разваливших Советский Союз. Ту великую державу, о которой его отец искренне (во всяком случае, так хочется верить мне!) писал:

 

Землю им советскую не отдал,

Дед края Полесские защищал.

 

Увы, а внук вот – предал… Но «предал» близкий синоним слову «отдал». Хотя, как знать, как знать… Ведь говорил же когда-то Генералиссимус: «Сын за отца не отвечает». А в нашем печальном случае наоборот…

 

1992

 

 

Сетка-рабица

 

Союз писателей выделил своим членам дачные участки. Стандартные шесть соток. Прозаик В. Т., фронтовик, автор многих книг о войне, корреспондент тогдашней центральной газеты, не откладывая дело в «долгий ящик», на другой день приехал с рабочими и огородил отведённую ему землю сеткой-рабицей на бетонных подпорках.

Через неделю он снова появился на участке. И ещё издалека увидел своего будущего соседа по даче поэта Д. Ж., тучного, с одышкой мужчину, писавшего длинные трескучие стихи, в которых он всегда кого-то разоблачал.

Д. Ж. расхаживал по кочкам, заросшим выгоревшей травой, с двумя дюжими сыновьями-спортсменами. Они что-то скрупулёзно вымеряли рейкой, видимо, заменявшей сантиметр.

После взаимных приветствий Д. Ж. сразу же выразил обиду и претензии:

– Нехорошо получается, сосед…

– Что нехорошо? – искренне удивился В. Т.

– Поторопились поставить загородку.

– Что же тут плохого?

– А то, что вы отхватили у меня лишние десять сантиметров.

Сыновья, молча стоявшие рядом, в знак подтверждения, закивали квадратными подбородками.

– Что же делать? – опечалился В. Т., в раздумье теребя затылок.

– Придётся вам переставить сетку, – настоятельно потребовал Д. Ж.

– А может быть, не надо? Загородка поставлена основательно. Всего каких-то десять сантиметров. Я уж их компенсирую вам чем-нибудь… Хотите деньгами? – попросил В. Т.

– Нет, нет, нет, –  замахал пухлыми руками Д. Ж. – Я здесь буду строиться капитально. Мне каждая пядь нужна.

– Ну, что ж, – вздохнул В. Т. – Придётся сетку передвинуть. Но чтобы ещё раз не произошло недоразумения, давайте снова всё измерим.

По счастливой случайности пожилой шофёр В. Т., Михалыч, когда-то в молодости работал землемером, и писатель-фронтовик попросил его вместе с сыновьями Д. Ж. измерить участки.

Они с охотой принялись за дело. Один раз измерили – что-то засомневались. Другой раз – стали шумно спорить. А на третий – Михалыч, еле сдерживающий торжество, и нахмуренные парни как бы виновато подошли к В. Т. и Д. Ж.

Выяснилось, что писатель-фронтовик, оказывается, наоборот, в запарке оставил лишние полметра земли соседу. Сыновья с самого начала измеряли неправильно.

– Ну, что? Будем переставлять сетку? –   шутя спросил В. Т., щурясь от солнца.

– А может, не надо? – пыхтя от неловкости и заискивающе попросил Д. Ж. – Посмотрите, как крепко и красиво поставлена сетка. Словно на сто лет вперёд. К тому же мы с вами как-никак соседи. Помните поговорку: выбирай сначала  соседа, а потом – дом…

– Да уж, – протянул В. Т. – Об этом мне действительно стоило подумать загодя…

 

 

Олений родник

 

В начале 80-х годов в Ташкенте в издательстве «Молодая гвардия» у меня вышла книга рассказов «Олений родник» о моих охотничьих и рыболовных скитаниях по горным и степным тропам, по рекам и озёрам, а также новеллы и наблюдения о диких и домашних четверолапых животных и пернатых Средней Азии. Книга была тепло встречена читателями и собратьями по перу, что во втором случае крайне случается редко. Однако думается, что в обоих случаях и особенно во втором, тогда оказал добрую услугу счастливый «билет». Многие любители живой природы хорошо помнят и знают популярную телепередачу «В мире животных», открывавшуюся танцующими журавлями. Помнят и её ведущего – доброжелательного по-айболитски и улыбчивого Николая Николаевича Дроздова.

Иногда в своих передачах он знакомил телезрителей с книжными новинками, присылаемыми авторами из многих городов и республик необъятной тогда страны на адрес телепередачи «В мире животных». Николай Николаевич не только показывал (считай, популяризировал, ныне сказали бы, рекламировал – за деньги!) обложки книг  незнакомых авторов, но и вкратце рассказывал, возможным будущим читателям, их   содержание. Тогда-то я и подумал: «А чем чёрт не шутит!» – и послал тоже Дроздову свою книгу «Олений родник», предварив её тёплым письмом и автографом. Конечно, я почему-то слабо верил, что бандероль точно дойдёт до адресата. Мало ли авторов таким способом хотят быть узнанными на весь Союз! И всё же какое-то доброе предчувствие  теплилось во мне. Может быть, и те незначительные факты, что имя-отчество у нас одинаковые (тёзки!) и, как говорили мои близкие знакомые, Дроздов абрисом похож на меня: «Как две капли воды!» За срочными делами я вскоре забыл об отосланной бандероли и «пропустил» очередную телепередачу в «Мире животных». Зато наутро от коллег по работе и от знакомых услышал много лестных слов, вроде этих: «Видели, видели, старина, твою новую книгу. Надо бы почитать. Дроздов показывал. Поздравляем!»

Передачу потом повторили, и я уже сам наяву услышал доброе слово популярного телеведущего о своей книге.

В общем-то, эпизод рядовой, малозначащий для читателя, но не для автора, если бы он не имел продолжения, спустя двадцать лет.

В начале 2000-го года я переехал жить в Москву. Как-то весной на Международной книжной выставке-ярмарке, проходящей традиционно на ВВЦ (ВДНХ), на одной из стендов я увидел книгу Дроздова. Рядом выстроилась длинная очередь за автографом в сторону столика, за которым сидел легко узнаваемый автор. Я тоже приобрёл книгу, считая, что она будет мне полезной. Когда моя очередь подоспела, я поздоровался с Дроздовым и, чтобы наладить хоть какой-то мини-диалог, пошутил:

– Николай Николаевич, мои друзья говорят, что вы похожи на меня!

Дроздов лукаво-критическим взглядом оглядел меня и деликатно поправил:

– Нет, это вы на меня похожи!

Тогда я решил напомнить Дроздову наше давнее заочное знакомство и поблагодарить:

– Вы когда-то, Николай Николаевич, в своей передаче показывали мою книгу!

– Какую, напомните.

Я вкратце рассказал о себе, кто я, откуда, о книге.

– Помню, помню, – улыбнулся Дроздов.

Я грешным делом подумал, что его «помню» прозвучало просто так, ради красного словца – вон, сколько людей, зверей, птиц и книг! – прошло перед ним, разве всё и всех упомнишь? Но я, к своему удивлению, ошибся…

– Кажется, это ваш был сюжетик о корноухом олене, которого вы встретили однажды в тугаях?

– Да, мой, – пролепетал я, поражённый феноменальной памятью Николая Николаевича.

Но тут очередь, страждущая получить автограф, недовольно зароптала на затянувшуюся беседу, и Дроздов размашистым почерком оставил мне доброе пожелание на своей книге.

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование