Банкир

Роман

Продолжение. Начало в № 98

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В Милане Антонов пробыл три дня, а потом на взятой напрокат машине махнул в Геную, до которой от Милана было всего чуть больше ста километров.

Из Италии он связался со своими в Москве, и все эти три дня в Милане провёл, почти не выходя из номера гостиницы, в переговорах с руководителями «СвязьИнвестБанка», других фирм, с адвокатами…

Приближался сентябрь – назначенный им самим крайний срок погашения зарплатных долгов, – и в это время ему обязательно нужно было быть в Москве, а вот, не сложилось. Денег теперь в группе компаний хватало, но ведь за деньгами нужно было и присматривать.

Другое дело, что, бежав за границу, он нарушил подписку о невыезде… Но его блестящий юрист, Павел Аркадьевич Лавренёв, тот самый, который и  на допросы с ним ездил, в очередной раз восхитил его своей умелостью. Ссылаясь на определение Конституционного Суда аж от двухтысячного года, Лавренёв ещё до бегства Антонова из России подал в суд на следствие, оспаривая как раз законность подписки о невыезде. Прежде всего, никакого бегства не было, - это было главное, на чём настаивал теперь юрист и в чём Антонов, естественно, с ним согласился. Была срочная командировка, вызванная производственной необходимостью, и это, кстати, становилось дополнительным аргументом в пользу отмены подписки о невыезде и закрытия самих уголовных дел.

Что ж, если, и правда, уголовные дела прекратят, если на нарушение подписки закроют глаза… Антонов успокаивался, но затем с ужасом представлял себе, наоборот, худшее развитие событий: уголовные дела, как угрожал Вершинин, будут множиться, меру пресечения ужесточат, объявят его в розыск по линии Интерпола…

Он стряхивал этот морок и заставлял себя верить в то, к чему стремился и его юрист. Он – не беглец, он – в командировке, но, коли так, то нужно было руководить концерном «СвязьИнвест – Балканы», там всё тоже шло негладко, тем более, что его репутация получила такой удар: тюрьма в Румынии! Кажется, в прессу сведение о его аресте не просочились, он созванивался из Милана с Севостьяновым, с Марией Петреску и тоже чувствовал, что дела могут повернуться в лучшую сторону.

Первый раз Мария позвонила ему ещё в тюрьме, когда ему в камеру принесли мобильный телефон, незадолго до освобождения. Потом он сам позвонил ей, когда уже садился на самолёт Бухарест – Милан. Уже тогда он решил слухи об аресте остановить и скандал погасить. Хотя и Мария, и Севостьянов, и другие готовы были драться за него.

То, что с ним произошло, было «отрыжкой коммунизма» – так посчитали в Бухаресте. Его арест организовала недобитая Чаушесковская агентура, связанная, как сказала Мария, «с кем-то из Следственного комитета в Москве». Антонов-то знал, с кем именно… Мария сообщила ему, что румынский прокурор и следователь, причастные к его аресту, уже сняты с должностей и будут арестованы. Главное, он должен был вернуться в Бухарест и дать против них показания, подписать официальные жалобы.

Жалобу он, подписав её, отправил ей по электронной почте, но возвращаться в Румынию… Нет уж, увольте!

Опять его втягивали в борьбу, и опять он падал в пропасть, бесконечную как ночной кошмар. Но он что, трус?  Почему он не хочет, как настоящий мужик, вернуться в Бухарест и наказать тех, кто поднял на него руку? Однако руку-то на него подняли не в Бухаресте, а в Москве – этого Марии он объяснить не мог.

И он опять бросил все дела и перестал отвечать на звонки, и уехал из Милана в Геную. Последнее, о чём договорился с Севостьяновым, было: чтобы тот со своим помощником Бардиным прилетел к нему прямо в Геную, и там уже они договорятся, как дальше вести бизнес «Балканского телекома».

От Милана до Генуи – всего часа полтора езды, для того, кто знает дорогу. Но и Антонов доехал часа за два, включая сюда то время, которое потратил в тесной Генуе на поиски гостиницы. Местность немного напоминала Кавказ: дорога из Милана шла по горам, поросшим лесом, и в окрестностях Генуи горы поднимались почти из моря, оставляя лишь узкую полоску для дороги и кое-как воткнувшихся сюда домов.

Гостиница, в которой он остановился, «Савойя», тоже – как ему показалось, еле влезла между двумя дорогами, так что, с какой стороны ни открой окно, получишь выхлопные газы и шум машин. Но чёрт с ним, как-нибудь доживёт до приезда Севостоянова с Бардиным, которые уже пеняли ему, что он разъезжает по Италии без охраны. И собирались привезти с собой пару-тройку людей сопровождения; наверное, и гостиницу они тогда поменяют.

Скученностью своей, повсеместным столпотворением Италия быстро начала раздражать Антонова. Из этой гостиницы в Генуе было видно море, но даже на море глаз не отдыхал, так как по всей его глади – ближе и дальше – мелькали яхты.

В Геную Антонов приехал, конечно, не без задней мысли. Он знал, что, согласно местной легенде, в Генуе возник первый в Европе банк, и, как банкир, он допускал, что может здесь чему-то научиться. Переждёт юридическую бурю, а заодно посмотрит, как нынешние генуэзские банкиры хранят старинные традиции.

До прилёта Севостьянова с Бардиным у него был свободный вечер и следующее утро.

Шум проносящихся мимо гостиницы машин и мотоциклов не так, в общем-то, и раздражал – окон в номере он больше не открывал. Задёрнул полупрозрачные голубовато-серые шторы, и стало совсем спокойно.

Принял душ и развалился на кровати с телевизионным пультом в руках. Нашёл «Евроньюс» на понятном ему английском языке. Вот так: брюзжим на мельтешение, а сами и получаса прожить не можем, не загрузив чем-нибудь глаза и мозг. Но глаза и уши мы загружаем для того, чтобы не думать о неприятном.

Антонов проголодался и прикидывал, что безопаснее: заказать еду в номер или спуститься вниз, где он заметил ресторан? Вспомнил, как полиция ввалилась к нему в гостинице в Бухаресте: надели наручники, повезли в тюрьму. Неужели это может повториться и здесь?

Встряхнувшись, заставил себя забыть о тюрьме, бодро вышел из номера, и, сдав ключ, пешком отправился по городу. Нашёл кафе и поужинал: был седьмой час вечера. Солнышко опускалось, удлиняя тени; за белыми стенами видны были сады, домики под черепичными крышами. Кое-где в тени от деревьев в вечернем воздухе толклась мошкара. Он увидел продуктовую лавку и купил колбасы, молока, пару батонов белого хлеба, чтобы больше не выходить из отеля. Заметил, что голуби здесь такие же, как в России, а приморский этот город, действительно, напоминал Кавказ: Сухуми или Сочи. Пальмы изредка попадались, а итальянских пиний не было видно.

Он вернулся в гостиницу и, не включая телефон и не проверяя электронную почту, лёг спать. Вот этого, в конце концов, никто у человека не отнимет: возможности в свободное время вытянуться на постели и забыться.

…Чувство опасности разбудило почти сразу.

Он вновь дал себе установку: поспать не меньше двух часов. Но, как только воля, вдавливающая в сон, ослабевала, как только этот сон овладевал им, расслабляя его, так тут же чувство страха пробуждало!

Вот оно! Вот почему люди приучаются к снотворному! Без сна ты усталый и раздёрганный, но и заснуть не можешь!

Так и не поспав толком, Антонов встал, сполоснул лицо холодной водой.

Категорически ему была противна вся его жизнь от начала до конца.

Пытался утешить себя тем, что так и должно быть у христианина: мир несовершенен; верующие во Христа отрицают этот мир во имя следующего…

Но какой он, к чёрту, христианин! Он даже Библию, Евангелие не возит с собой, молитв почти не знает…

Антонов пожалел, что сейчас в гостиницах нет Библий в номерах. Вот и здесь не было, хотя, наверное, можно спросить на ресепшене…

В конце концов, он успокоился на том, что его жизнь – это постоянная пытка работой и ответственностью. Своего рода вериги.

И, сказав себе это, он включил телефон и ноутбук, начал писать ответы на электронные письма.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Завтра к вечеру в Геную прибыли Севостьянов с Бардиным, и с ними незнакомые Антонову паренёк и девушка. Девушка в роли секретарши-помощницы, юноша в роли охранника.

Если Антонов задержится здесь надолго, то придётся и из Москвы кого-то переводить сюда, но пока следовало понять: надолго ли ему нужно остаться в Генуе и вообще – в Италии?

Севостьянов был лысеющий высокий мужчина предпенсионного возраста, который, вообще-то, не очень устраивал Антонова в качестве работника. Как-то очень прозрачно было то, что он просто отбывает время ради высокой зарплаты, которую переводит в Россию: то ли копит на что-то, то ли ипотеку выплачивает. А на работу ему полевать. Впрочем, Севостьянов был крайне исполнителен, вот только Антонову пришлось бы целыми рабочими днями разрабатывать те инструкции, которые потом Севостьянову надлежало исполнять.

Антонову нужен был в южной Европе другой человек: моторный, который двигал бы всё дело, и на эту роль вроде бы подходил Севостьяновский помощник Аркадий Яковлевич Бардин, невысокий, но энергичный мужчина со щупленьким тельцем и большой головой.

Севостьянов с Бардиным привезли сразу две важные новости, которые не были «плохой» и «хорошей» в классическом смысле. Но Антонову в нынешнем его состоянии – какая весть была бы хорошей, а какая плохой? Окончательно его лишили бизнеса или нет? – вот что он хотел бы узнать, да и то непонятно, будет ли ответ «да» для него хорошим или плохим.

Первая новость Севостьянова заключалась в том, что Мария Петреску хочет увидеть Антонова и рассказать ему о каких-то подвижках в правительстве Румынии. Если Антонов не может вернуться в Бухарест, она готова прилететь в Италию, вопрос только, куда: в Милан или в Геную?

– Какая разница? – спросил Антонов. – Ведь от Милана до Генуи полтора часа езды, как от Москвы до Загорска.

– Но всё-таки нам нужно определиться, – возразил Севостьянов. – Кстати, промыслительно, Алексей Викторович, что вы приехали в Италию. Нам ведь нужен и здесь филиал: «СвязьИнвест – Италия». В каком городе его делать, давайте решим.

– Пока подождите с этим, – отмахнулся Антонов. – Может, в Рим ещё поеду… А вторая какая новость?

– Это вот, Аркадий Яковлевич скажет, – Севостьянов указал на Бардина.

Бардин от азарта даже чуть подпрыгнул в кресле, что заставило Антонова внимательнее вглядеться в него. На большой голове Бардина, на висках вздулись вены, он с напряжением начал говорить о каком-то Хасане-оглу, который ищет встречи с Антоновым, который вхож к президенту Турции Эрдогану, и вообще этот Хасан-оглу – выдающийся бизнесмен, он может им помочь обыграть их соперников на Балканах и во всей южной Европе.

– Он гражданин Турции? – спросил Антонов.

Они трое сидели в номере Антонова, отправив пока двоих молодых сопровождающих на часок погулять по городу.

– Да, турецкий гражданин, – подтвердил Бардин. – Я считаю, это находка для нас. Он, конечно, тоже имеет свои интересы, это понятно…

Бардин замялся, и Алексей заметил, какие большие – уверенные какие-то – у него руки. Щупленький, но подвижный и резкий в движениях, этот большеголовый человек вызывал безотчётное доверие, так что Антонов укорил себя: почему он раньше не обращал на него внимания и не поддерживал его?

Впрочем, кого, к чёртовой матери, и зачем ему теперь поддерживать, если у него, по сути, отобрали бизнес, вытолкнули его из России?

– Ну и что, он тоже может сюда приехать? – машинально спросил Антонов о Хасане-оглу.

– Это проблематично, - усмехнулся Бардин. – Как я сказал, он – особа, приближенная к президенту Турции, надо бы оказать уважение, хотя бы на первых порах…

– То есть мне ехать в Турцию, что ли? – спросил Антонов.

– А почему бы и нет, Алексей Викторович? – поддержал своего коллегу Севостьянов. – Съездите, развейтесь…

Севостьянов понимающе улыбнулся, показывая этой улыбкой, что состояние Антонова понятно собеседникам и что сама беседа, фактически, является психотерапией, что ли.

– Интересно, а как вы представляете себе положение дел? – резко спросил Севостьянова Алексей. – Думаете, поездка в какую-нибудь Турцию может развеять мои печали?

Антонов встал и начал ходить по номеру. Он ожидал, что его будут успокаивать, но вместо этого Бардин о чём-то зашептался с Севостьяновым, словно забыв о присутствии шефа.

– Как вообще, господа, вы оцениваете факт моего ареста в Румынии? И то, что меня выдавили из России?

Антонов осознал, что стоит в некоей обвинительной позе, словно эти двое как раз и виноваты. А ведь они оба уже не раз заговаривали на эту тему, а он их обрывал. Теперь он оборвал сам себя.

– Ладно! Не будем переходить на трагедию. Надо сесть и просто всё посчитать. Сколько потеряно, а сколько можем и приобрести.

– Вот это логичный подход, Алексей Викторович! – одобрил Севостьянов.

Антонов вернулся в кресло, в котором сидел до этого.

– Всё имеет свое денежное выражение, господа. В том числе, и для них, для наших конкурентов… Если мой отъезд из России в Италию, а потом, может быть, и в Турцию, - он взглянул на Бардина, - поможет нам создать итальянский филиал, а потом и турецкий филиал… Я не исключаю, что мы будем не в убытке, а в прибыли…

Оба собеседника уводили глаза: как видно, и они уже наполовину считали, что его дни как бизнесмена сочтены.

Хотя Антонов и говорил себе, что Мария Петреску безразлична ему как женщина, поскольку она, во-первых, замужем, а, во-вторых, работает в румынском правительстве, то есть слишком повязана румынскими национальными интересами, - тем не менее, в день прилёта Марии все его мысли были только о ней.

Встречать её пришлось в Милане, поскольку удобного рейса Бухарест – Генуя не было, и в Милан Антонов поехал в сопровождении обоих молодых сотрудников, привезённых Севостьяновым и Бардиным. Машину вёл охранник, а Антонов сидел сзади с девушкой-помощницей, и его забавляло то, как быстро эти двое молодых людей осознали себя лицами, приближенными к шефу, то есть к нему, и как они уже делали разные умозаключения от его имени. Например, рассуждали о том, сколько ещё ему желательно и даже полагается иметь помощников.

Виктория сказала, что, если он входит в первые двести-триста бизнесменов России, то при нём постоянно должно быть не менее десяти человек. Так её учили в институте госслужбы, который она закончила.

Никита был того же мнения:

– Поймите, Алексей Викторович, мы бы всей душой желали служить вам круглосуточно. Я, например, молодой, силы есть, но нормативы… Вот поедем мы по стране: вы говорите, в Рим собираетесь… Восемь часов я отсижу за рулём без проблем, а дальше? Ведь засыпают люди за рулём, отсюда – ДТП…

– Ты прав, Никита, – согласился Антонов. – Я всё это знаю: не первый год в высшем эшелоне.

– Охранников должно быть, строго по нормам, четверо, – гнул своё Никита, – из них один: начальник охраны. В крайнем случае, можно обойтись втроём, хотя это уже нарушение.

– Между прочим, подсудное дело, – уточнила Виктория.

– Да, подсудное, – согласился Никита. – Ведь против вас работают профессионалы! И какой вид мы будем иметь, если… – Никита даже не договорил, показывая всю степень своей досады.

– Да, ребята, кругом я виноват, – согласился Антонов полушутливо.

Он мельком посматривал на Вику, сидящую к нему вполоборота, в некоей почтительно-агрессивной позе, и думал о том, почему она – при всей её молодости – не волнует его так, как волнуют мысли о Марии Петреску?

…Может, и та разонравится, если примет такую же позу платной помощницы… - Но Антонов одёрнул себя: рано – да и вообще, уместно ли? – думать о Марии так, как если бы между ними были близкие отношения. «Вика его не волнует», видите ли. А он, старый хрыч, интересен ли ей?

В толпе прибывших он увидел Марию сразу – и она его в тот же миг. Одета она была во что-то розово-голубоватое, хотя невольно он не на одежду её смотрел, а на лицо – загорелое и осунувшееся, – и всё время чувствовал на себе взгляд её больших глаз. То, что глаза её – чуть навыкате, что белки этих глаз – слегка голубоватые, - важно ли это было сейчас?

Видно было, что она сильно нервничает – почему, интересно? Но их уже какой-то волной подхватило и вместе понесло куда-то…

Разговор, конечно, был у них чисто деловой, но внимание его отмечало совсем иные вещи. Приятный и вместе с тем не резкий парфюм – какой-то «близкий» или «свой», что ли. Опять она напомнила ему собственную жену – встречи с Галиной в самом начале их знакомства, когда Галина ещё старалась ему понравиться.

В Геную они сразу не поехали – поселили Марию в гостиницу в Милане, и Антонов остался у неё в номере, а ребят опять пришлось отправить «погулять». Вика, кажется, обиделась, хотя подала это в виде шутки:

– Мы прямо как бомжи какие-то, Алексей Викторович… «Погуляйте по городу» потом снова «погуляйте»…

– А вы сядьте в кафе, – ответил Антонов. – Компьютерная техника ведь при вас? Войдите в интернет и развлекайтесь, или делом займитесь: пока офиса у нас нет, будем считать, что любое кафе – ваш офис. Будут оплачены все ваши счета – вы это знаете…

Никита тоже не хотел уходить:

– Вот смотрите, Алексей Викторович, мы недавно говорили о необходимости трёх-четырёх охранников, а вы одного-единственного – и того гоните.

– В общем, мы будем здесь же, внизу, в гостинице, – нервно сказала Вика и потянула охранника за руку. – Пойдём, Никита!

Антонов закрыл дверь номера на ключ и шагнул к Марии. Она без слов скользнула в его объятия. Всё было уже ясно им обоим: что он ей симпатичен, что она его не отвергнет… И всё-таки это бессловесное взаимопонимание его удивило. Он вдохнул запах парфюма от её светло-каштановых волос, рукой приподнял её подбородок и по-домашнему, быть может, излишне грубовато, начал целовать её в губы.

Рука под блузкой нашла у неё на спине застёжку бюстгальтера и – не сразу, но её расстегнула. И вот уже рука ощутила гладкую выпуклость её груди с твёрденьким соском. «Всё в порядке, даёт…»

Итак, в придачу ко всем своим трудностям, Антонов создал себе ещё одну: любовную связь с иностранкой, с гражданкой государства – члена НАТО, с замужней женщиной.

Впрочем, этой осенью никаких проблем из-за Марии у него не возникло, наоборот, эта связь как-то подняла его и заставила больше уважать самого себя, так что он спрашивал себя: как он раньше-то мог жить без похожей на Марию женщины?

Для неё он был знаменитостью, олигархом международного масштаба – приятно, чёрт возьми!

Мария вместе с Аркадием Бардиным начала вести – теперь из Италии – дела консорциумов «СвязьИнвест – юг» и «Телеком – Балканы». У себя на работе в правительстве Румынии она взяла долговременный отпуск, и в Милане сняли офис и учредили фирму «СвязьИнвест – юг», президентом которой стала Мария Петреску, исполнительным директором – Бардин. Молодая Виктория осуществила теперь свою мечту работать не в одиночку, а внутри целой группы сотрудников, как и охранник Никита работал теперь отнюдь не в единственном числе. К концу осени образовалась вполне себе динамичная, кипящая энергией небольшая фирма. Севостьянова Алексей отправил обратно в Бухарест, а деловой хватке Бардина не мог нарадоваться. Мария, которая, оказывается, с мужем вместе не жила, переехала в Италию без проблем и стала теперь «глазами и ушами» Алексея при Бардине, на новом предприятии.

Этой осенью Антонов настолько успокоился, что пару раз почувствовал вкус к размышлениям в большом ключе – чего с ним давненько не бывало.

Что такое русский капитализм? – спрашивал себя Антонов. Это что, некая болезнь – например, ангина, воспаление лёгких или расстройство желудка? То есть ненормальное кратковременное состояние, которое нужно преодолеть?

Если почитать некоторых горе-теоретиков современной России, то получается именно так. Предатель Горбачёв и самодур Ельцин зачем-то взяли и объявили капитуляцию в холодной войне и вопреки всем русским традициям насадили в России якобы несвойственные ей рыночные порядки. Теперь, мол, чем скорее страна преодолеет это заболевание, тем лучше.

Но разве была какая-то болезнь или какая-то капитуляция в том, что сегодня в России восстановлено право человека свободно покупать и продавать? Пойти в магазин или в лавку и купить нужную тебе вещь – ведь так жили люди испокон веков, и скорее уж советский строй с его запретом перепродаж следовало признать болезненным отклонением. Правда, если посмотреть на торговлю между странами, на всякие пакетные соглашения, то тут возникала картина посложнее.

Зло брало от того, как поспешно распустили «Варшавский договор» и вывели войска из Центральной Европы. Это то же самое, что, например, фирме-конкуренту отдать право организовывать контрольно-пропускной режим на твоём заводе. Вроде маленькая формальность: чей охранник стоит при дверях; но вскоре ты в заводоуправлении не увидишь ни одного знакомого лица и даже обнаружишь, что не можешь войти в собственный кабинет. А ведь есть в дипломатии договора о сохранении твоих военных баз на территории другой страны или хотя бы договора, по которым твои войска выводятся из страны, но с правом вернуть их туда при таких-то и таких-то условиях. Ничего этого сделано не было: всё побросали и, как при пожаре, удрали из Болгарии, Чехии, Венгрии, из той же Прибалтики…

Теперь Россия пытается вернуться во все эти страны, но нас туда уже не пускают… Конечно, за нами осталась некая моральная правота, но чёрта ли в ней, если за всё требуют платить?

…Антонов размышлял таким образом, и тут же ловил себя на том, что эти мысли вопиюще не соответствуют его жизни. Он богат; он живёт в Италии; ни о какой «дискриминации русских» в его случае речи не идёт… Всё дело в том, что он не знал итальянского языка, поэтому, живя в Италии, по-прежнему в Интернете смотрел российское телевидение и читал русские газеты. Потому и крутился, как белка в колесе, в тех же самых, непонятно, чем питающихся, самоуничижительных русских рассуждениях о России. 

В этом году сентябрь в Милане и в Генуе был тёплым и даже жарким; почти никаких признаков осени не наблюдалось. Офис сделали в Милане, но Антонов от работы в офисе устранялся, желая, чтобы Аркадий Бардин и Мария сами прочно взяли дело в свои руки. И он то и дело ускользал в Геную; однажды с Марией даже съездили в Рим.

Прибрежная Италия казалась ему сплошным курортом, вроде нашего Крыма или черноморского побережья Кавказа. Тут было много туристов-не итальянцев, на которых Антонов смотрел слегка по-хозяйски, как, впрочем, и на итальянцев: ведь у каждого из них был сотовый телефон, они могли быть его клиентами.

Вся приморская Италия – с её густо-синими небесами над столпотворением не столько людей, сколько припаркованных всюду машин, с её пальмами и странными пиниями, как бы нарушающими законы тяготения: тоненькие чёрные стволы держали на весу большие тёмные кроны, кажущиеся очень тяжёлыми, – вся эта итальянская жизнь казалась Антонову вкусным пирогом или сочным тортом, который можно не сразу, а постепенно, не торопясь, кушать, отрезая по кусочку.

Он садился за руль или на заднее сиденье, если за рулём был кто-то другой, - и опять неслись мимо каменные высокие ограды, за которыми виднелись сады, рыжие черепичные крыши, а поднимешь глаза – тёмно-синее безоблачное небо, обещающее все прелести жизни отдыхающих.

Вода в море была очень прозрачной и ещё тёплой: купальный сезон пока не думал заканчиваться. Заплывёшь на большую глубину, а всё равно видишь далёкое дно: бурые водоросли, тёмные стрелки рыбок. Здешнее море было, конечно, похоже на Чёрное, что не удивительно: моря-соседи. В своё время Антонова удивило другое: что и Северный Ледовитый океан имеет тот же йодистый запах, тот же бурый оттенок водорослей, - словом, те же признаки единой морской купели, что и море Чёрное. Хотя чего ещё он ожидал – знал ведь, что мировой океан – един?

Сейчас, в Генуе, он не раз вспоминал северные моря, и всякий раз эти воспоминания тянули за собой неприятные мысли.

Курорт курортом, а ведь дела-то его плохи… Не то чтобы совсем плохи; они хороши и плохи одновременно; они и есть дела: то невыносимо мучительное, во что лучше не вдумываться. Дела надо делать, но, с другой стороны, как же не обдумать их?

Одна из его деловых ошибок увиделась ему именно здесь, в Италии. Несколько раз в переговорах мелькнули слова «сибирский филиал телекома», «восточно-сибирское направление»; итальянские партнёры с оттенком утвердительности спрашивали Антонова: «У вас, конечно, большая база мобильной связи – в Сибири, к востоку от Урала?»

Он на этот вопрос отвечал неопределённым мычанием, а сам вдруг ужаснулся: как же он упустил из вида Сибирь-то? Ведь был же недавно в Тюмени, и именно там сейчас бурно развивается мобильная связь, интернет-финансы, интернет-телевидение и всё прочее! Ямал, Новосибирск, Красноярск, Хакасия, Бурятия, Монголия наконец! Да взять ту же Тюменскую область: это же неосвоенный край для связи поколения 4G и 5G! Зачем его понесло сюда, в Европу, почему там, в Сибири, не развиваться?

Антонов сразу же, из Милана, созвонился с Москвой и Тюменью и выяснил, что в Сибири они всё-таки кое-что делают, и даже много чего делают. Он умным тоном дал им указание «интенсифицировать работу» и предупредил, что это направление будет «особенно контролировать».

Кстати, он узнал, что именно это направление – одно из доходных в его бизнес-империи. И он составил план работы для телефонии восточнее Урала: напористее влезать во все новые технические области, привлекать чужие финансы и вкладывать свои, но обязательно ставить срок окупаемости проектов не более трёх лет, то есть быстро создавать клиентские базы и начинать получать доходы. Молодые люди и в Сибири, и по всей России имели теперь по четыре-пять сим-карт, часто меняли телефонные аппараты и вообще хватались за всё новое, этим нужно было пользоваться… «Мобильный банкинг», технологии ОТТ (“Over the top”), то есть закачка в мобильные устройства видео-контента «помимо сотовых операторов» – но на самом деле эти видео продавали те же операторы, в том числе, фирмы, подконтрольные «СвязьИнвестБанку». Деньги делались и на встроенной в фильмы рекламе, и на подписке – вроде бы, недорогой (для начала), но для тех, кто «подсел» на технологию, стоимость постепенно увеличивали…

В общем, нужно было сидеть и заниматься этим круглые сутки, и к тому, кто это делал, деньги текли сибирской полноводной рекой. А он вместо этого, – думал Антонов с досадой, – влез в ненужные альянсы с американцем Уэллсом и с группой «Алмаз» Гадирбекова. Этими псевдо-союзами загнал свой банк в будущую долговую яму…

…От таких мыслей не мог лежать на генуэзском пляже, вскакивал и шёл к морю. Но он недавно купался, и в воду больше не тянуло; начинал расхаживать между загорающих, ловя на себе тревожный взгляд охранника, располагающегося, как правило, поодаль и якобы незнакомого с ним. Он ведь здесь был как рядовой отдыхающий, как предприниматель средней руки.

Антонов заставлял себя успокоиться.

Хорошо отсюда, из Италии, планировать действия в Сибири… А там тоже идёт война мобильных операторов – и отечественных, и входящих на рынок японцев, китайцев, тех же американцев.

Своим людям в Сибири он дал указание со всеми пытаться сработаться и в конфликты не вступать. Уже для одного этого стоило уехать в Италию: будь он в России, он бы, возможно, повёл себя драчливее и в той же Сибири начал бы – чего доброго – бороться с группой «МСТ – телефония».

Кстати, здесь же, в Италии, Антонов узнал и причину того, почему его главный конкурент, «МСТ – Балканы», ведёт себя в южной Европе довольно вяло. Оказывается, для Вайнштока и его союзников главными точками приложения сил, помимо самой России, были теперь Индия и Пакистан. «Ну и в добрый путь, друзья!» – мысленно сказал им Антонов, узнав об этом. Индия – мечта многих; пожелаем же им нажить там себе проблемы.

…Но тогда возникал вопрос: почему на него так сильно наехали? Может, виной всему не телефония, а конкуренция в банковской среде или в нефтянке? Может, он, Антонов, как пуганая ворона, устрашился мнимой опасности? Но ведь его, действительно, таскали на допросы, против него состряпали уголовные дела, которые как раз сейчас закрывают и передают в суд!

…Пару раз Антонов созвонился с турецким «чудо-бизнесменом» Хасаном-оглу и пока не мог понять, что это за человек и чего он хочет. Он начал составлять для себя схему предприятий и бизнес-интересов Хасана-оглу, и вдруг ему подумалось, что основная претензия к нему Вершинина и тех, кто стоит за Вершининым, связана как раз с Турцией и в том числе с газопроводами «Черноморский поток» и «Южный поток». Похоже, Вайншток свой проект «МСТ – Балканы» планировал как дотационный, намереваясь въехать в южную Европу на плечах «Газпрома». Не столь явно, но по сути это было так. Мол, пуск «Южного потока» вызовет оживление и в южной Европе, и в Турции, сюда придёт российский капитал, придут мировые инвестиции – под шумок таких разговоров можно и денег назанимать, и госбюджет подоить; в общем, тот, кто окажется в этом месте в нужное время, выиграет. А поскольку строительство южных газопроводов откладывалось, то и Вайншток сюда не спешил, отставая даже от Антонова.

Следовательно, что нужно делать?

Первой мыслью Антонова было – засекретить свою работу и не сообщать об успехах консорциума «СвязьИнвест – Балканы». Пусть Вайншток с Вершининым думают, что успешно изгнали Антонова со «своего» поля.

Это была первая мысль, но вопрос: а как это сделать? Как спрятать то, что столь успешно развивается?

И потом: зачем ему прятаться, он что, трус? По большому счёту, что они могут с ним сделать? Присудят по второму иску сто семьдесят миллионов долларов – он их выплатит, хотя сначала Вершинину и компании придётся дождаться суда второй инстанции, а потом и третьей. Будут вчинять ещё иски – будем бороться в судах, дело привычное. В тюрьму больше не только не посадят, но он, с помощью Марии, как следует даст по мозгам тем, кто его пять дней продержал в камере в Бухаресте.

Могут арестовать в России? Этого, конечно, исключать нельзя, но, во-первых, он туда не спешил возвращаться, а, во-вторых, кто ему помешает здесь, в южной Европе, прищемить хвост и Вайнштоку с компанией, и Вершинину, а если понадобится, то – чёрт с ним! – и всему «Газпрому» с его «Южным», «Черноморским» и прочими потоками! Вот для чего ему нужен Хасан-оглу и выход на президента Турции!

…Антонов, конечно, понимал, что о борьбе с «Газпромом» подумалось сгоряча, не с его силёнками замахиваться на этого гиганта. А, с другой стороны, «Газпром» ведь – не полная монополия; «Роснефть», НОВАТЭК и ещё кое-кто тоже торгуют газом, не то что потеснив «Газпром», а как-то вообще это не обсуждается. «Мы, мол, здесь тоже стояли», и на этом точка.

А уж создать проблемы для «МСТ – Балканы» или, по крайней мере, увидеть, как их можно создать, - это Антонов просто обязан был сделать…

С такими мыслями он в октябре вылетел в Турцию для встречи с Хасаном-оглу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Поездка в Турцию была для него – как понедельник после выходных.

Аж кости скрипели: так неохота было опять на работу. В то же время, владела им лихорадочная лёгкость, как после затянувшегося и уже начавшего надоедать отдыха.

Мини-делегация их состояла из четырёх человек: ещё Бардин, помощница Виктория и охранник Никита. А вот Марию он не взял: жена женой, а бизнес врозь. (Он, конечно, считал её уже своей женой, и весь недолгий полёт от Милана до Стамбула не то отдыхал в мыслях о ней, не то внутренне с ней спорил.)

В Стамбульском аэропорту их никто не встречал. На этом настаивал сам Антонов, но то, что его просьбу уважили, неприятно удивило.

Бардин уже здесь бывал и вёл переговоры с турецким бизнесменом, но то, что Аркадий Яковлевич Бардин взял на себя обязанности проводника, настораживало Алексея. Вообще, Бардин чем дальше, тем больше казался ему фигурой подозрительной.

С Бардиным Алексей когда-то познакомился через Гусинского и всегда считал его стопроцентным иудеем. Но недавно он узнал, что Бардин ещё в Москве был замешан в скандале, во время которого якобы отказался назвать свою национальность. Один журналист писал с возмущением: мол, это человек настолько хитрый и лживый, что скрывает о себе такую вещь, которую, кажется, никто не скрывает. Это и насторожило Антонова, которому проще было бы считать, что Бардин иудей, чем иметь дело с человеком непонятной национальности.

Всё-таки, Антонов исходил из того, что Бардин – иудей; следовательно, нужно было предположить, что и Хасан-оглу принадлежит к той же компании.

Этот – на фотографиях – седовласый человек с седыми усиками заранее вызывал у Антонова настороженность. Тем более, что и Бардин, во время всего полёта, сидел как-то подобравшись и напрягшись, а потом и в фирме Хасана-оглу вёл себя тоже с такими ужимками, точно сопровождал подданного на приём к королю. Вот, блин, дожили: в турецком «строителе пирамид» видим царственную особу…

Впрочем, «пирамидой» бизнес-империю Хасана-оглу называли только его враги. Антонов знал, что это, действительно – владелец крупных земельных участков, риэлтер и строитель. Десятиэтажное здание, куда они приехали, тоже казалось солидным: под стать турецкому министерству средних размеров. Выйдя из такси, Бардин показал Алексею на угловые окна наверху:

– Вон эти окна, на седьмом этаже… Все знают, что это – рабочий кабинет Хасана-оглу…

– А снайперы тоже знают? – рискованно пошутил Алексей, на что Бардин ответил очень напряжённым взглядом, показав ему вздувшиеся вены на лбу и ничего не произнеся.

И вот они выходят из лифта и идут по отражающей небо блестящей плитке этого седьмого этажа, и заходят в просторный, но домашний и обжитой кабинет с пальмами и очень массивной мягкой мебелью со светло-коричневой кожаной обивкой, на которую их и усаживают.

Всё немного старомодное и даже устаревшее… Рядом с креслом хозяина – почему-то наклонно стоящий факсовый аппарат светло-серого пластика. Или это – диспетчерский телефонный пульт? Вообще-то, как глава группы «СвязьИнвест», Антонов должен был сходу узнавать марки таких аппаратов, но сейчас ему было не до них…

Сев на мягкий, но не пружинящий и не поддающийся твоему весу диван, он мельком оглядел потолок с лопастными вентиляторами под ним, задержался взглядом на неряшливых иглах пальмовых листьев…

Переговоры вели по-английски, без перевода, и Хасан-оглу сразу, что называется, взял высокую ноту:

– У меня есть новость: завтра президент Путин подпишет пакет документов для строительства «Турецкого потока».

Алексей переглянулся с Бардиным, и тот ответил первый:

– Вот как? Это достоверные сведения?

Хасан-оглу указал на загадочный светло-серый аппарат:

– Только что мне позвонили от президента Таййипа…

– Значит, нас всех можно поздравить, – Антонов привстал и пожал руку Хасану-оглу. Затем тоже решил брать проблему прямо в корне:

– Я поздравил вас и как бы обе наши страны в целом со взаимовыгодным проектом. Но «Турецкий поток» это «Газпром», а «Газпром» – не совсем наш с вами партнёр.

– Можно даже сказать: наш конкурент, – заявил Бардин и как-то заискивающе, снизу вверх, посмотрел на Алексея, а потом хищно нацелился на Хасана-оглу: – И ваш конкурент… Так что поздравлять не с чем!

Антонов уже понял, что этот его порыв: встать и пожать руку Хасану-оглу – из разряда явных ошибок, причём – совершенно необъяснимых, сделанных, что называется, ни с того, ни с сего…

Но он что-то бормотал в своё оправдание:

– Я поздравил вас с хорошей осведомлённостью… С тем, что вы узнали о происходящем у президента Путина так быстро. Но, в целом, действительно, игра «Газпрома» это не наша игра…

Собственно, этот первый обмен откровенностями был единственным во всей встрече. Больше они к такой открытости не приблизились – наоборот…

Сделка между «СвязьИнвестБанком» и Хасаном-оглу, вообще-то, намечалась совершенно дурацкая: Антонов покупал от 15 до 23% акций компании турецкой сотовой связи Turkcell, а ему, в качестве «ответной услуги», продавали очередь на прокачку газа по ещё не построенному трубопроводу «Турецкий поток».

Ты покупаешь нечто ненужное, а в виде вознаграждения тебе обещают продать что-то ещё более ненужное… Но не умнее действовал и президент Путин, подписавший с турками договор на строительство атомной станции на юге Турции, причём, на кредит, выданный Россией же. Фактически, Путин туркам дарил АЭС, и это была для всех в мире понятная взятка, как, собственно, и сам газопровод «Турецкий поток» вместо «Южного потока».

«Южный поток» проектировался по дну Чёрного моря, и это было логично: в обход капризной Украины. Но пустить трубу по территории Турции, которая ничем не лучше украинцев? Конечным крупным покупателем газа была Италия, а морем до Италии дотянуть нитку всё равно не получалось, и «Южный поток» сперва намечали по маршруту Болгария – Югославия – Италия. У Бардина с собой имелись красивые схемы с трубой «Южного потока», жирно пересекающей Болгарию, но Болгария-то и остановила эту трубу, похерив красивый чертёж.

С турками Путин теперь разыгрывал ту же партию, которую проиграл в Болгарии, и об этом Антонов сказал Хасану-оглу, как бы размышляя вслух:

– Каковы были составные части Путинского плана в Болгарии? Атомная станция в Белене на российский кредит и труба газопровода. Но верхушка правительства Болгарии куплена натовцами, которые всё и затормозили. Теперь то же предлагается Турции: атомная станция, причём, на ещё более льготных условиях, и труба газопровода…

– Не предлагается, а уже будет подписано, – быстро поправил его Хасан-оглу, махнув на светло-серый аппарат с телефонной трубкой на нём.

– С болгарами тоже было подписано, – возразил Антонов. – Но разница в том, что Турция – более самостоятельный член НАТО.

– Именно так, – энергично подтвердил Хасан-оглу и заговорил быстро и убеждающе: – Турция – это ключевой член НАТО, и в этом качестве ей позволено многое. Болгария… – он фыркнул, – выполняет приказы, но наш президент Таййип… Кстати, неправильно называть его Реджеп Эрдоган, но для друзей можно – Тайиип… Он даёт шанс президенту Путину и всей России. Речь идёт о цивилизационном изменении (civilization change)… когда-то Россия и Турция воевали, но теперь всё иначе. Причём в России это изменение уже произошло, – Хасан-оглу как будто бы еле заметно подмигнул Бардину, – вам больше меняться не надо, надо лишь сохранять нынешний курс. А вот Турция может и должна измениться, и наш президент готов к этому…

– Турция тоже не та, что в былые века, – заметил Бардин. – После Ататюрка она стала светским государством, но как раз президент Таййип укрепляет у вас ислам…

– Нет-нет, – Хасан-оглу протестующе выставил ладошку. – Вернее, он укрепляет ислам, да, но не в том смысле чтобы…

Так и шли эти переговоры: конкретика вперемешку с идеологией, дело вперебивку с сильными чувствами, на которые неизвестно, кто больше нажимал: Хасан-оглу или Бардин.

Впрочем, и Антонов был опытный переговорщик и пару раз, в трудный для себя момент, сжал свою волю в кулак и надавил на Хасана-оглу, вызвав у него даже слёзы умиления, которые не могли не перебить – хотя бы временно – корыстный расчёт.

…Обо всём, чего хотели, договорились: Антонов пообещал большие деньги; часть из них, до миллиарда долларов, придётся заплатить сразу, остальное – в рассрочку. Приобретал 18% турецкого оператора Turkcell, но, что было гораздо важнее, получал статус крупного игрока на турецком газовом рынке.

Они подписали нужные бумаги и согласовали поездку группы Антонова на северный – черноморский – берег Турции, туда, где выйдет на сушу труба этого самого «Турецкого потока». Их визит в Турция должен был продлиться почти неделю: главным образом, они хотели осмотреть передающие вышки сотовой связи, потом ещё заводик по производству лёгких самолётов, который тоже предлагали Антонову, ещё два-три предприятия… Потом, вернувшись в Стамбул, подпишут остальные бумаги, и визит закончится.

Им дали мини-автобус с шофёром, сопровождающего (инженера-связиста) и, когда выезжали из Стамбула на восток, Антонов чувствовал облегчение – почти радость, и одновременно было подозрение внушённости всего происходящего. Бардин держался непроницаемо, но даже в его позе читалось: «только не взбрыкни, не взорвись, доиграй эту роль до конца».

…Сердце почему-то болело… А так, прекрасно: бодрое осеннее утро и розовые дали моря где-то здесь же, неподалёку. Там, впереди, выйдет из моря труба, как первобытная рыба, осваивающая сушу. Где-то там – в районе Синопа, Трабзона? – уже проектировали перекачивающие станции и газохранилища. Сквозь кипарисы и уныние глинобитного турецкого захолустья как бы уже сверкал современный технологический уклад. Сбывалась невероятная Путинская утопия – продолжение советской…

Но почему так болело сердце?

Многолетний опыт говорил Антонову: им всем удалось пока обмануть друг друга, отсюда лёгкость и эйфория. Но скоро обман раскроется, и что тогда?

Антонов ведь уже ясно сказал сам себе: Путинские игры не для него. В розовую мечту социализма он не верит – как бы ни внушали её поющие на разных языках певцы и певицы. По радио музыка турецкая перемежалась с английской, потом водитель нашёл им волну с эстрадой на русском языке, Антонов попросил прибавить звук…

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Несмотря на то, что визит в Турцию прошёл, пожалуй, успешно, Антонов вернулся в Милан опустошённый и измученный, с давящей сердце болью.

Мария как чувствовала всё это и встречала его заполошно: так, наверное, сокамерники принимают товарища после перенесённой им пытки: теперь отлёживайся и залечивай раны.

Так и Мария тревожно взглядывала на Бардина, тайком от Антонова (но он слышал) спросила:

– Ну как там вы? Как он?

– Видите сами, – сказал ей Бардин. – Устал наш шеф.

– Да, я устал, – согласился Антонов. – Но зато я вас щадил: вы не устали, Аркадий Яковлевич. Теперь, не мешкая, принимайте дела у Марии.

– Я ведь тоже в Турции не отдыхал, – полувозразил Бардин…

Антонов отмякал, отходил душой после туретчины в почти уже родном, таком христианском Милане. Он дал Марии время, чтобы она ввела Бардина снова в курс дел, – всё-таки тот отвлёкся в Турции, - а потом они с ней вместе отдохнут. Где – они пока не решили.

Италия невелика, вся она – это примерно две Ленинградские области. Или чуть иначе: если взять Ленинградскую область и прилегающую к ней с востока более обширную Вологодскую, то на территории этих двух областей легко поместится весь итальянский «сапог» с островами Сардиния и Сицилия.

В Риме Антонов уже был, и в эту сутолоку больше не тянуло. В Милане они с Марией снимали двухкомнатную квартирку; на эту же лестничную площадку выходила ещё одна квартира, где Антонов поселил двоих охранников. Вообще-то у русских олигархов не принято на Западе окружать себя охраной: переезжая в Лондон, Мадрид или Париж, они как бы отдают себя под защиту полиции западной. Но для Антонова это было принципиально, и он чуть не создал себе проблему, пытаясь настоять на статусе «секьюрити-офицер» для своих охранников. Итальянские партнёры отговорили, и тем пришлось назвать себя в анкетах: «компьютерные инженеры», “computer engineers”.

Вроде бы, невелика деталь, а важная: в случае визита к нему, например, итальянских полицейских, они вынуждены будут сначала разговаривать с охраной, а уж потом, если охрана пропустит, то и с ним.

Слава Богу, с итальянским государством проблем не возникало: пожалуй, в Европе это была сейчас наиболее дружественная России держава. Хотя и она входила в ЕС, и не исключены были каверзы из Брюсселя, которым итальянцы вынуждены будут подчиниться, допустим, арестовать его и выдать в Гаагу или ещё куда-нибудь.

Как ни странно, и в этой квартире были голубовато-серые полупрозрачные занавески, как в той первой гостинице в Генуе, где останавливался Антонов. Задёрнув их от всё ещё резкого октябрьского солнца, он в рабочее время неторопливо расхаживал по комнате. Тесновато здесь, но для него, как и для выросшей при социализме Марии, этой квартирки пока было достаточно.

Пустой двор внизу и улица располагались как-то неуклюже, наискосок, – это, конечно, не мешало уютным мыслям Антонова о том, что он всё-таки, наверное – настоящий хозяин.

Всех разогнал по рабочим местам; на него пашут люди и в Москве, и в Тюмени, и ещё чёрт-те где, теперь уже и в Турции… А он может вот так неторопливо попивать чаёк и прохаживаться по двум этим комнатам и коридору, и думать о том, куда вести свою бизнес-группу дальше.

А и правда, куда?

Шок от бегства из Москвы и от ареста в Румынии ещё не прошёл, и, как не может свободно работать сведённая судорогой мышца, так и он не мог ни о чём серьёзно думать. Мысли о будущем заставляли мозг сразу корчиться от вспышек боли.

Всё это, конечно, было связано с его женой, Галиной…

Он звонил ей из Италии: она, как всегда, жаловалась на здоровье, но явно было, что она не при смерти.

Эта баба с якобы неизлечимым её раком переживёт ещё и его, якобы здорового… Кстати, то, что он, так много лет остававшийся ей верным, сошёлся с другой женщиной – это что-нибудь да значило?

А вообще, почему это он думает, что Галина столь важна в его судьбе?

Может, это она его приучила так считать, или ему самому так легче?

А если увидеть себя иначе: живущим только для Бога, для Господа Иисуса?

Он любил здесь, в Италии заходить в соборы в то время, когда в них не было служб, хорошо было посидеть на жёсткой деревянной скамье, посмотреть вверх – на своды, вперёд – на алтарь…

Безмолвно молился Богу, начинал обычно с одного и того же: с просьбы простить его за то, что женат на одной женщине, а живёт с другой. Простить за то, что он желает первой из них… А чего он желал Галине? Смерти, что ли?

Да нет; пусть себе выздоравливает и живёт, как ей заблагорассудится, но только не с ним, отдельно…

Звонил он ей несколько раз, но разговоры были ни о чём. Свои планы он не открывал, опасаясь прослушки, да и сам ведь ясных планов не имел. И Галина тоже о своём здоровье ничего не сообщала, в последний раз даже крикнула ему:

– Спрашивай у врача! – и отключила разговор.

Ну и живи себе так, как хочешь, Бог тебе судья! На развод она не подаёт, раздела имущества не требует – чего ещё ему желать?

И Антонов молил Бога: «Оставь всё так, как есть, Господи… Или поверни всё к лучшему, а как – Ты Сам знаешь…»

Что-то как будто бы живое было там, в этой его прошлой жизни с Галиной, что-то неправильное, грешное, конечно… И давно пора было разорвать этот брак!

Ни у него, ни у Галины, стало быть, не хватало на это воли; но вот помог случай, помогло это вынужденное бегство из России…

Но что ему делать дальше?

Антонов спрашивал совета у Господа, но Господь либо не удостаивал его ответом, либо он не слышал ответ из-за повреждённости своего духовного слуха.

Ведь он был полон мирских шумов и забот – он сам это хорошо понимал.

Галине, во всяком случае, решил больше не звонить…

Посидев в храме пять, много – десять минут, Антонов вставал – а со стороны, наверное, казалось: вскакивал – и шёл куда-нибудь побродить по центру Милана, который он уже знал назубок, или возвращался к делам: в квартиру, а то и в офис фирмы «СвязьИнвест – Италия».

Милан его не то что разочаровал, а как-то сразу увиделся таким, какой он есть, без придыханий гидов.

Нелепость треугольного фасада главного миланского собора «Дуомо» была для Антонова очевидной, и её не могли скрасить готические фигульки: как бы перевёрнутые, торчащие в небо сосульки, на концах которых стояли статуи людей в армейской позе «вольно». Кто такие были эти люди в пост-средневековых одеяниях, он не запомнил, но их вознесённость выше крыши собора была, конечно, очередной странностью или глупостью.

Такой же бессмыслицей казались ему восторги гидов по поводу миланского «кремля» - главного замка Сфорцеско. Чтобы подольститься к русским туристам, гиды указывали на сходство этого замка с Московским кремлём и загадочно спрашивали: только ли здесь дело в красноватом цвете кирпича? Потом раскрывали интригу: всем известно, что в проектировании Кремля участвовали итальянцы, так вот эти же архитекторы, возможно (но это слово не выделялось, а, наоборот, проглатывалось), проектировали и миланский замок Сфорцеско.

Смех заключался в том, что замок Сфорцеско был значительно меньше Кремля, стены ниже, и тут была всего одна фигуристая башня, каковых в Кремле десяток.

Площадь внутри замка Сфорцеско по размеру сходствует с детской площадкой между «хрущёвок» в стандартном советском микрорайоне. Внутри Кремля незастроенные пространства всё-таки пообширнее, поэтому говорить, что человек, спроектировавший Сфорцеско, потом создал Кремль, было таким же вздором, как утверждать, что человек, построивший вот этот шалаш, позже возвёл и вон ту избу: видите, крыши похожие. Крыши-то похожи, но разумно прибавить, что при строительстве избы человек этот научился чему-то большему, чем он умел, когда строил шалаш.

Никакой вражды к миланцам Антонов не испытывал: зарабатывают на достопримечательностях так же, как Москва, Париж и любой туристический город. Зевакам надо что-то показывать и при этом что-то рассказывать, причём необязательно одно должно совпадать с другим.

Убогим выглядел и вросший в землю театр Ла Скала, и трёхэтажный королевский дворец – раздражало лишь то, что гиды, стоя перед этими приземистыми постройками, нагло врали об их величии, хотя логичнее было бы говорить о милых сердцу маленьких родительских гнёздах или о чём-то подобном.

Антонов с Марией октябрьским прохладным уже вечером наблюдали световое шоу на этом Королевском Дворце – Палаццо Реале. В центральной части фасада сверху стекало некое жёлтое световое пятно и растекалось внизу по первому этажу дворца. Уровень пятна медленно поднимался до второго этажа. Поверхность колыхалась волнами, и Антонов не мог понять: неужели тут, действительно, изображается вода? Похоже, что так оно и было, но тогда это всё напоминало прорыв водопровода на третьем этаже, медленно заливающий комнаты внизу, и непонятно было: чему так радостно кричат и даже аплодируют и зачем всё это фотографируют американские и китайские туристы?

В городе этом было много понтов, и многие миланцы держались с напускной угрозой, это и был их вклад в общее туристическое преуспеяние: дескать, да, нам есть, что показать, но вы обязаны за это платить, а вы не хотите. Однако показать-то было нечего!

Милан всё больше представлялся Антонову собранием провинциальных бессмыслиц, которые в Европе решили считать достижениями – но почему мы, русские, этому верим? В любом нашем районном ДК столько же архитектурного вкуса, сколько в миланском Дуомо – запальчиво думал иногда Антонов…

Беседуя с некоторыми русскими, он замечал, что и они отнюдь не очарованы Италией, а довольны лишь потому, что посмотрели это и теперь точно знают, что ничего особенного в Италии нет.

Хотя многое в Милане Антонову нравилось: парк Семпионе позади замка Сфорцеско был с настоящими деревьями и настоящей травой, вот только народу там было многовато. Искусственные каналы Милана скорее вызывали вопросы: кем они были вырыты и зачем? Неужели искали, как использовать труд заключённых или военнопленных? Насчёт «камня банкротов», конечно, вопросов у Антонова не возникало: это был колодец с выпуклой каменной крышкой, на которую в далёкие века сажали, в знак позора, несостоятельных должников. Ясно, какие именно мысли вызывал у него этот колодец.

Внутри театр Ла Скала был внушительнее чем снаружи: Антонов насчитал шесть ярусов. Они тут с Марией однажды послушали оперу, и больше не тянуло. Смотрели и показ мод, и Антонов наблюдал за Марией: неужели ей нравятся все эти глупые наряды? В реальной-то жизни столь экстравагантно никто не одевается.

Мария смотрела на манекенщиц с непроницаемым выражением и держалась так напряжённо, словно сама шла по подиуму или, скорее, по канату и старалась не упасть. Ей, очевидно, не хотелось подражать этим девушкам, но она и не хотела, а может, и не могла смотреть на них по-мужски, как позволяют себе некоторые женщины.

Впрочем, по-мужски оценить этих куколок было трудно: их, кажется, тренировали быть отталкивающими. Словно девушка во рту держит какашку и вот-вот плюнет ею в тебя…

С другой стороны, почти любая из этих девушек была почти вдвое моложе Марии, и та, видимо, раскаивалась, что привела сюда Алексея. Сославшись на головную боль, попросила уйти…

Они пили вино в кафе, и Антонов ловил себя на том, что без вина почти уже и не бывает у них близости. Кто она ему? Всё больше – деловой партнёр, и только вот в этой винной терпкости, от которой мир вокруг становится горячим и шумящим как летний ветреный день, только в этих банных градусах, когда словно поддали жару в парилке, в этой игривой лёгкости опьянения, - и получалось с ней всё просто и естественно.

Антонов и Мария были, в некотором смысле, товарищи по несчастью: г-н Петреску, её (теперь уже бывший) муж, представлял собой нечто похожее на Галину… Хотя в каком же это смысле он был или мог быть похож на Галину? Помнится, как раз Антонов, впервые увидев Марию в Москве, почувствовал, что она чем-то сходствует с Галиной.

Бывший муж нынешней гражданской жены – это был ещё один вопрос, в который Антонов предпочитал не углубляться. Куда ни кинь – всюду клин.

Пользуясь своим статусом «человека, пережившего травму и нуждающегося в отдыхе», он на работе бывал редко, вместо этого то осматривал достопримечательности Милана (всё больше ругая их), то потом решил проехаться по «Суворовским местам» в северной Италии. Может, как банкиру, ему нужно было изучать финансовую историю Ломбардии или Генуи; другой бы ещё и в Венецию съездил, поглазеть на каналы, а заодно, как говорится, вдохнуть торговую и банковскую старину.

Но ему торговых и банковских заморочек хватало в современности, неужели искать их ещё и в былых веках? Уж лучше он отдохнёт в воспоминаниях о Суворовских победах при Адде, Треббии и Нови, - всё это было здесь, недалеко от Милана, хотя найти места этих сражений было непросто.

Книгу «Италийский поход Суворова» на русском языке он купил по интернету, но она мало что давала без привязки к картам современной Италии, где прежних деревень, городов и дорог, порой, не было, зато возникли новые… Суворов бывал и в Милане, и в Турине, и в десятках других итальянских городов, однако мемориальных знаков об этом почти не было. Зато интернет неизменно выдавал «Альпийский поход» и «Сен-Готард» - туда они и собрались с Марией на выходные.

Антонов решил, что поведёт машину сам (тайно от охраны). Шенгенские визы позволяли въехать в Швейцарию свободно, а вот вопрос охраны вновь заставил поломать голову: так ли уж неправы те бизнесмены из России, которые на Западе полагаются на западную же полицию? Едешь себе, куда хочешь, а где-то там (наверху) кто-то якобы о тебе заботится. Элементарно контролирует твой приезд и отъезд и раз в день проверяет, где ты и жив ли ты вообще. А может, тебе только кажется, что проверяют, но всё равно ты спокоен.

В общем, охране он сказал, что они хотят несколько дней отдохнуть приватно в  Милане, а сами решили с Марией смотаться тайно в Швейцарию. В конце концов, - думал Антонов, - пусть даже все его предприятия постигнет крах, но то, что он здесь, в Италии и Швейцарии, осмотрит Суворовские места, уже будет значить, что жизнь прожита не зря.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Уголовное дело о мошенничестве фирмы Антонова было закончено, передано в суд, и в октябре суд решил его в пользу истца. С Антонова взыскивалось более ста семидесяти миллионов долларов плюс судебные издержки.

Достижение скромненькое, но – лиха беда начало. Вершинин не удивился, когда генерал Еголин настоял отметить этот успех, хотя немного неожиданным было предложение отпраздновать его в бане.

Предложение это Еголин сделал в среду, а сама баня намечалась на пятницу, и вот накануне пятницы Вершинину приснился странный сон, слегка «не по теме»: о врачах и пациентах и о тюремной психбольнице. Причём Вершинину совершенно ясно было, что этот сон навеян его начальником Еголиным; уже и раньше он не раз замечал, что от Еголина идут к нему похожие мысли о взаимозаменяемости врачей и пациентов.

В сущности, он совсем не знает своего начальника Еголина, - подумал Вершинин, и сам удивился этой мысли. Как так: проработать с человеком десять лет и  не знать его?

…С другой стороны, знает ли он сам себя? Ведь тоже не знает…

Бегство из страны Антонова совпало с возвращением к Вершинину Ирины и с временным изгнанием молодой Кати. Это он считал – временным, а Ирина и Катя, возможно, думали, что разрыв – навсегда. Но эти бабьи склоки так его утомили, что он уже и на работу приезжал в полном отупении, так что, возможно, если бы его внезапно спросили, кто такой Антонов или кто такой Еголин, он не сразу бы вспомнил.

В общем, в пятницу после работы поехали в баню, но ещё до работы, с утра, Вершинину как-то очень хорошо и свободно думалось обо всём: о себе, о Еголине…

Он летел в машине на работу – кое-где летел, а кое-где и стоял в утренних пробках, – но даже остановки эти не вынуждали его замедлить бег мысли.

…Ишь ты, Еголин: в баню вдруг позвал – чего в голову взбрело? Вершинин считал Еголина всего лишь прокладкой между собой и более высоким начальством: никакой собственной инициативы он у Сергея Иваныча отродясь не наблюдал. Так, умение важно надувать щёки, да и то относительное, часто подводящее его… Иногда лицо генерала Еголина делалось похожим на рыбье, когда эту самую рыбину ты вытащил из воды и снимаешь с крючка: тут-то она и таращит на мир свои выпученные глаза. Ну как же: ещё недавно всё так понятно было в родной стихии, и вдруг: на тебе!

Так и генерал Сергей Иваныч Еголин порой замирал на миг с вытаращенными зенками – когда что-то вдруг шло не так, как он задумал.

Правда, Вершинин иногда и сам играл такую растерянность, но он-то – играл, для успокоения начальства, а этот?..

Не играет ли уж и Еголин?.. – подумалось, по дороге на работу, при взгляде на аспидно-чёрный мокрый асфальт под сереньким октябрьским небом. Светало ещё рано, в восьмом часу утра, но скоро дни начнут всё больше укорачиваться, ночи удлиняться… - Не играет ли и Еголин того простачка, которым его считает Вершинин?

…Да нет, – успокаивал себя Павел Иванович, – он, действительно, простак, этот Еголин, лох – одно слово.

Кстати, в бане разговор, скорее всего, будет с политическим уклоном: Еголин в последнее время и на работе заговаривал о партии «Великая Россия». Была, оказывается, и такая, как же ей не быть? Вершинин наскоро посмотрел в интернете: судя по всему, партия для таких именно идиотов как его начальник. «Патриотизм должен быть патриотичен», типа.

Что ж, пусть играются в эти словеса. Ему-то, правда, здесь отводилась опять незавидная роль: поддакивающего подчинённого, якобы восхищённого мудростью и  политической волей начальства… Нехорошо стало на миг: когда же скинет-то он с себя эту рабскую личину и покажет Сергею Иванычу Еголину, что он, действительно, о нём думает?

…Скинет тогда, когда уедет за границу с миллионом долларов; да и показывать Еголину ничего не надо, всё равно тот не поймёт…

Вечером в сауне они оказались не вдвоём с Еголиным, а втроём, к ним присоединился ещё депутат Госдумы Мясоедов Георгий Валентинович, известная телевизионная личность: круглая толстая ряха, самоуверенная, с густыми бровями и надменно отвешенной нижней губой; но, кстати, и на этом лице – хотя очень редко и мимолётно, почти незаметно, – а всё-таки порой мелькало то самое пучеглазое изумление, которое поражает вытащенную из воды рыбину.

Под стать толстому лицу Мясоедова оказался и его надутый как у напившегося крови клеща живот – под которым в черноволосой поросли совсем терялась крохотная пипетка: вероятно, Мясоедов как мужчина уже свою программу выполнил, родил одного-двух детишек, и теперь все эти красные, налитые кровью тугие мяса нужны – для чего? Наверное, чтобы создавать просто видимость мужчины, чтобы удерживать за собой высокое общественное положение, необходимое для обеспечения этих самых детей, а может, уже и внуков.

…Коли так, то чего же над ним иронизировать? Этот Мясоедов потрудился для продолжения своего рода, а он-то, Вершинин, здесь – скорее неудачник.

– Говорят, важные дела вы раскрыли? – задал Мясоедов прощупывающий вопрос, когда ещё раздевались, не вошли в парилку. – Или как там это называется: закрыли, пропустили через суд…

Вершинин ответил не сразу, обернулся назад, на входную дверь, затем, юмористично нагнув шею, посмотрел на ту дверь в парилку, за которой скрылся Еголин, оставив их вдвоём с Мясоедовым.

– Кое-что закончили, – подтвердил он. – Так, по мелочи.

– Ну, Антонов – это ведь не мелочь, – слегка разочарованно возразил Мясоедов. – Такую «мелочь», как капитал «СвязьИнвестБанка», иметь в кармане это, доложу я вам… – Мясоедов широко улыбнулся, не сводя с Вершинина прощупывающего взгляда.

Вершинин тоже улыбнулся:

– Мы за капиталами не охотимся… Мы реагировали на конкретный иск обманутого партнёра, причём были признаки мошенничества, отсюда уголовное дело…

– Но Антонов урегулировал спор деньгами, – утвердительно закончил за Вершинина Мясоедов. – Нет, я просто к тому, что у вас хороший повод отметить… - Он нагнулся и достал из портфеля две бутылки шотландского виски. – Как вам этот напиток?

– …Господа, вы не торопите ли события? – это Еголин вернулся в раздевалку. – Я думал, сначала попаримся?

– Сначала надо поставить напитки на охлаждение, – поправил его Мясоедов и, колыхаясь пузом, подошёл к холодильнику и сунул обе бутылки в морозилку. – Пока мы будем там прогреваться, они будут тут охлаждаться, – и он с видом заговорщика подмигнул Вершинину.

…В бане, конечно, большинство разговоров – о бане, о здоровье, о парилках, – в общем, по мнению Вершинина, пустой трёп. На сей раз Мясоедов выдавал ещё какие-то особые рецепты запаривания веников: их, оказывается, тоже не просто в горячей воде запаривают, но с добавлением листа красной смородины, листа чёрной смородины, а ещё, оказывается, сока репейника!

– …Иными словами, лопуха? – иронично переспросил Вершинин.

– Нет, именно репейника, – Мясоедов нахмурился. – Ведь есть же, знаете, репейное масло, не говорят же «лопуховое». Да и не простого репейника, а это, – Мясоедов побулькал пузырьком, из которого добавлял в тазик, - это бельгийский репейник! При Сталине, да и при Никите Сергеиче за этим соком гоняли спецсамолёт в Бельгию, в Антверпен…

Что ж, номенклатурное прошлое отца Мясоедова было известно: на этой наследственной влиятельности и держалась карьера депутата. Вот только не ожидал Вершинин, что эта «звёздность» проявится в хорошем знании банных эликсиров. А Еголин – удивительно – слушал эту чушь о запарке веников внимательно и даже порывался записать рецепты.

Вершинин предпочёл отдаться мучительной прожигающей жаре и отключить органы слуха – тем более, что всё равно в ушах шумело от горячего пара, и голоса Мясоедова и Еголина порой отходили вдаль.

…Всё-таки он решил пересидеть их в раскалённой парилке, и добился этого: первым не выдержал Еголин, за ним Мясоедов, а сразу за Мясоедовым выскочил из горячего ада и Вершинин, встал под отрадную струю душа.

…Пострадали, можно сказать, потрудились в самомучении жаром, теперь – законное вознаграждение в виде виски с закуской.

От виски зашумело в ушах по-иному чем в парилке, а всё равно, мысли – наперекосяк. Так вот и живём: от одного искажённого состояния к другому, от заноса вправо к заносу влево, а так чтобы видеть всё ясно и чётко – случается ли это вообще?

…И всё-таки Еголин начал серьёзный разговор, ради которого, конечно, и вытащил в баню Вершинина:

– …Какое великое государство мы потеряли…

– Почти потеряли, – поправил его Мясоедов, но Еголин исправлять свои слова не стал.

– Советский Союз, это же была великая держава… – Еголин вздохнул, и Вершинин решил ему подыграть:

– Я думаю, Сергей Иваныч, партия «Великая Россия» поможет вернуть лучшее из того, что было?

– Именно так! – Еголин неожиданно трезво и твёрдо взглянул в глаза Вершинину.

– А что, есть там членство формальное, в этой партии? – задумчиво спросил Мясоедов. – Процедура приёма?

– Конечно есть, – ответил Еголин, доливая всем по чуть-чуть, граммов по тридцать виски. – Но дело ведь не в процедурах… – он смотрел куда-то в светлую даль, и Вершинин сделал усилие чтобы не переглянуться усмешливо с Мясоедовым.

– Давайте-ка выпьем за нашу великую державу! – Еголин поднял свою неполную рюмочку, а Вершинин сам долил себе до полной и, чокнувшись с другими, выпил.

– Великая держава… – осторожно начал спор Мясоедов, – но ведь на каких принципах?

– А разве это важно? – перебил его Еголин, но теперь уже Мясоедов не стал исправлять начатую мысль:

– Принципы, учение марксизма-ленинизма никуда не годилось. А раз так, то и  распад был неизбежен. Но, с другой стороны, всё распалось, но и всё осталось на месте: тут ведь тонкая грань…

– Как вы считаете, поколение вашего отца возвысилось благодаря советским или всё-таки благодаря традиционным русским ценностям? – спросил Вершинин, но Мясоедов, словно бы забыв о логике, отмахнулся:

– Ой, да не в этом дело… Я ведь не для теоретических споров пришёл, я хочу, если угодно, в будущее вас позвать… На профессионализм ваш опереться! – Мясоедов обвёл жестом обоих своих собеседников. – Вы, господа, по сути дела, управляете крупным бизнесом, это же уметь надо!

– Вот мы и управляем в таком духе, – Еголин слегка обвиняющим жестом нацелил палец в Мясоедова, – чтобы бизнес продолжал советские принципы. То есть всё возвращается на круги своя.

– То есть партия «Великая Россия» это, получается, советский проект? – спросил Мясоедов, но тут же сам себя перебил: – Но вот скажите, неужели вас не коробит эта… упрощённость, что ли, свойственная советской идеологии? Да, много хорошего было в СССР, но была вот эта… – Мясоедов прищёлкнул пальцами. – Человек начал говорить некое предложение, грамматически правильно его закончил и уже этим доволен. Не забыл подвязать кончики придаточных предложений, согласовал подлежащее со сказуемым – и всё о’кей? «Само время покажет, что мы были правы, а наши оппоненты ошибались», – такого типа сентенции…

– Нет, не согласен! – Еголина, кажется, развезло, и он всё чаще смотрел в какую-то невидимую для других далёкую перспективу. – Это же… Это же… Здравый смысл! – с восторгом воскликнул Еголин. – Держись одной, официальной линии, и всё будет в порядке!

– Ну вот, я и говорю… – Мясоедов развёл руками и повернулся к Вершинину. – И сегодня ведь такой же упрощённой ерунды навалом! «Запад, мол, должен понять, что не в его интересах обострять с нами отношения». А почему это, скажите, «не в его интересах»? Кто это доказал, что интересы у всех одни и те же, ведь они бывают прямо противоположными!

– Эх, вот это вот… – Еголин встал и то ли погрозил Мясоедову, то ли махнул рукой и, покачиваясь, отправился в туалет.

– Что, готов, товарищ генерал? – пошутил ему вслед Вершинин. – Ты уходишь, а мне одному отражать нападки?

Мясоедов меж тем аккуратно наложил себе на бутерброд с ветчиной ещё колбаски, набулькал кока-колы в стакан и начал со вкусом есть этот бутерброд.

– Так как же? – прожёвывая, спросил. – «Взаимовыгодное сотрудничество взаимовыгодно»? Отгородились такой вот фразой, и что?

«Это мы вас отгородили от реальности, – хотел бы сказать ему Вершинин. – Это мы вам вдолбили в голову эти фразы. Человек хоть сколько-нибудь мыслящий не способен рожать такие лозунги, это то, что именно внушают со стороны, через такие партии как КПСС или «Великая Россия»».

Так он хотел бы сказать… Но говорить этого, конечно, нельзя было. Потому Вершинин долил им рюмки и, подняв свою, с честным видом взглянул в глаза Мясоедову:

– А, может быть, и сработает такое? Почему мы думаем, что наш противник умён? Может, это как раз – по его уровню интеллекта? Ведь в советские времена срабатывало, может, не будем торопиться менять стратегию?

Вершинин хотел было чокнуться, но Мясоедов закрыл свою рюмку толстой волосатой лапой.

– Я хочу за другое выпить, если позволите… Но давайте дождёмся товарища генерала. – Еголин, однако, всё не возвращался, и Мясоедов продолжил рассуждать: – Когда я говорил, что мне неважно, советские там ценности или несоветские… Я имел в виду: глупость есть везде, она была в СССР, она есть и сейчас. И я вот честно: не знаю, – Мясоедов пустыми расширенными глазами посмотрел на Вершинина, точнее, куда-то сквозь Вершинина, - Я не знаю, по каким принципам нам, русским, нужно жить… Но я вижу, что вы – умные люди, и я и мои коллеги по партии тоже, смею сказать, не дураки… Вот, собственно, и есть предложение о сотрудничестве. Сотрудничество, я бы сказал, на «беспринципной основе», но это было бы некрасиво, так нельзя говорить…

– На взаимовыгодной? – улыбнувшись, подколол его Вершинин.

– Ну… Скажем так: сотрудничество свободных людей. Свободных людей новой России…

– Стоп-стоп-стоп! А меня-то забыли? – это к ним Еголин присоединился. – За что будем пить?

– Да вот, Георгий Валентинович нас, я так понимаю, в свою партию вербует.

– Неправда! – повысил голос Мясоедов.

– В «Единую Россию»? – возмутился Еголин. – Нет, это мы его сейчас в «Великую Россию» запишем…

– Нет, Сергей, – остановил Еголина Мясоедов. – Мы тут с Павлом Ивановичем, действительно, нащупали не просто тост, а платформу для совместной работы… – Он подмигнул Вершинину, но к прежней теме вернуться уже не удалось. Еголин настоял, чтобы выпили за партию «Великая Россия», и Мясоедов, поколебавшись, всё же с ними чокнулся.

– Ладно, за что бы ни пить, лишь бы пить! – сказал Мясоедов и махнул свою рюмку.

…Надо было так понимать: они с Еголиным сломали Мясоедова? А чего же ты хотел? – думал Вершинин, закусывая и чувствуя, как пьянеет. Один против двоих ментов? На что ты надеялся?

…Но оказалось, всё не совсем так. Оказывается, Еголин уже ездил в Думу – и именно в одиночку; и там с ним беседовали Мясоедов и его коллеги и уговорили его взяться за расследование дел, нужных «Единой России», точнее, нужных Мясоедову и его группе. Именно это Еголин теперь поручал следственной бригаде Вершинина, даже не расформировывая её. Поездка в баню нужна была для того, чтобы сломать лёд и чтобы Вершинин и Мясоедов могли доверять друг другу и спокойно сотрудничать.

Иными словами, Еголин как бы продал Вершинина Мясоедову – интересно, за какие такие дивиденды? Это предстояло выяснить; уж не за разговоры ли о какой-то партии «Великая Россия»? Не шутка: Вершинин должен был теперь бросить бизнес-группу Антонова и заняться чем-то другим! Пока даже непонятно, чем именно.

…А может, и из партии «Великая Россия» что-то получится – как знать? Нет, отнюдь не простаком оказался Еголин, по крайней мере, в данном конкретном – банном – эпизоде. Не зря, значит, снились Вершинину сны о взаимозаменяемости пациентов и больных…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Если абсолютное зло существует, то это была Ирина – к такому выводу всё больше приходил Вершинин.

Та самая Ирина Анатольевна Золотова (до первого брака Друбина), которая столь любезно и полезно появилась в его жизни после расставания с Машей, которая приезжала к нему сварить суп и убраться в квартире, которая, вроде бы, ни на что не претендовала. Вот только был вопрос продолжения рода: что вначале, «стулья или деньги»? Сначала они поженятся, а потом она родит ребёнка, или, наоборот, сначала ребёнок, а потом – законный брак?

«Ну какие могут быть вопросы, дорогая? Рожай; ведь мы живём вместе, мы – муж и жена…»

Ан нет: годы шли, а о прибавлении семейства – никаких вестей. Она предохранялась, а, поскольку они жили на две квартиры, то возможности для этого у неё имелись. Он до сих пор даже её месячный цикл точно не знал: тут понадобилось бы целое расследование, а у него этих расследований на работе хватало.

И постепенно, не сразу, Вершинин начал чувствовать исходящую от Ирины угрозу. Поначалу отбрасывал эту мысль: он – начальник отдела в Следственном комитете, полковник, какая может быть угроза от простой бабёнки? Это она должна его бояться!

Ан нет: наступали одинокие ночи, и даже ночи, проводимые вместе с ней, и ему становилось так страшно, словно на него медленно накатывался гусеницами танк… Нечего и думать было выдержать эту тяжесть: его раздавит как червяка! И он извивался, действительно, как полураздавленный червяк, вскакивал, опять ложился в постель, потом опять вскакивал и шёл на кухню пить воду, в ванную – мочить голову под холодной водой.

Такой устойчивой, ровной, невыносимой угрозы он, действительно, не припоминал в своей жизни. Хотя уж они-то, в органах, хорошо знают, что такое страх, и умеют обращаться с этим оружием.

Ирина, выходит, владела оружием страха не хуже его; не обделена была она и выдержкой, и терпением. Когда весной появилась Катя, Ирина не только не бросилась в бой сразу, но вообще исчезла до осени, лишь иногда звоня ему и сообщая о резком ухудшении здоровья своей матери. В сентябре «мамы не стало», и – удивительное совпадение! – в то самое время и Катя сделалась полностью невыносимой для Вершинина, и он с ней разругался и расстался. Вот тогда-то к нему и вернулась Ирина.

…Совпадения, конечно, никакого не было, был хитрый расчёт Ирины, вернее, не расчёт даже, а вот именно совпадение его и её жизненных циклов. Но неужели она до такой степени чувствует его и управляет им, что способна даже регулировать его отношения с другими женщинами? Вершинин в это никогда бы не поверил – но приходилось поверить.

Да, теперь, осенью, вновь сойдясь с Ириной, он уже не сомневался, что она – очень сильная женщина. Но если так, то и его брак с ней должен стать необыкновенно сильным; этот союз просто-напросто сметёт любую преграду.

И всё-таки жизнь с Ириной была ему так тяжела, что, пожалуй, даже и невыносима. Он признался ей, что «имел краткую дружбу с некоей молодой девицей…»

– Дружбу?! – гневно спросила Ирина.

– Именно дружбу, никакого интима, – хладнокровно соврал Вершинин. – Я помог им решить юридические вопросы, это экологическая организация… Но не хочу вдаваться в детали.

Пожалуй, именно этой последней фразой он себя и выдал: раз не хочет входить в детали, значит… Услышав это, Ирина отвернулась.

– Такая девушка, знаешь, как из песни… – Вершинин фальшиво напел: – «Девочка моя синеглазая, без тебя мне не прожить ни дня…» А зачем мне, простите, та, без кого я не могу прожить ни дня? Мне удобнее вот ты, – он приобнял Ирину, а она сделала было попытку отстраниться, но остановила сама себя и придала своему телу равнодушную неподвижность. И он убрал руку.

– Мне удобнее с тобой, – продолжал он. – Расстаёмся даже вот на месяцы… Но мы всё равно вместе, ведь так?

– Мне было так тяжело… Смерть мамы, а тебя не было рядом?

– Да, я понимаю.

Упрёки в том, что он исчез как раз во время смерти её мамы, были из постоянных тем Ирины. Уж этого-то она ему никогда не забудет. Хотя, если вдуматься: тот, кто заботится о смертельно больном человеке, может и подтолкнуть или отсрочить его смерть до удобного для себя времени.

Упрёки в том, что он не присутствовал на похоронах её матери, были как раз ожидаемы для любой женщины, даже самая простодушная обвинила бы его в этом. Ирина была опасна чем-то иным, а вот чем?

…Так невыносима была жизнь с ней, что Вершинин начал искать… метафизические, что ли, пути к спасению. Мир лежит во зле – это известно адептам многих религий. Пока в мире царствует столь несправедливый порядок, жизнь и должна быть тяжела; для того мы и ждём Мессию, чтобы он спас нас от этого ада.

– «Не будем прогибаться под изменчивый мир, однажды он прогнётся под нас», – эту песенку как-то раз спел Вершинин, правда, не Ирине – себе самому, но как бы в ответ на мысли о ней и о себе.

Плохо? Ещё как плохо! Но иначе ведь и быть не может, и не будет до тех пор, пока этот мир не «прогнётся под нас».

И ещё новшество возникло в его жизни этой осенью, когда вновь сошёлся с Ириной: он начал чувствовать свой возраст, ломоту в пояснице, например. Иной раз ковылял по квартире еле-еле, шаркая как глубокий старик.

С Катей не было этого, с ней он помолодел как-то?

Но это сознание своего зрелого возраста – и одновременно её, Ирины, зрелости – было ему скорее приятно. Да, невыносимо было противостояние с ней – с этим накатывающим на тебя танком – но ведь как-то выдерживал же? Это мучительное всматривание друг в друга двух равных по силе людей – в нём, конечно, было больше смысла чем в притворном омоложении рядом с молоденькой девочкой.

Своеобразным отражением этой новой его совместной жизни с Ириной стало сотрудничество с Мясоедовым.

Ту пачку документов, которую сразу передал ему Еголин, Вершинин просмотрел, но ничего не понял. Вскоре позвонил Мясоедов: как, мол, что. Он, мол, готов сам приехать в Следственный комитет и написать заявление, выступить ключевым свидетелем.

– Вы знаете, Георгий Валентинович, у нас так не делается. У меня есть непосредственный начальник, Сергей Иваныч Еголин. Как только он даст команду, я сразу пущу в ход ваши материалы.

– Хорошо, я поговорю с Еголиным.

Мясоедов дал отбой, а минут через пять Вершинину позвонил Еголин: зайти к нему, с бумагами.

Зашёл, у того опять был на проводе Мясоедов, Еголин назначил время: завтра в три часа Мясоедов приедет, сдаст подписанное заявление.

– Всё ясно? – спросил Еголин Вершинина.

– Но давай посмотрим вместе бумаги, Сергей Иваныч.

– Не хотелось бы мне, Павел Иваныч. Ты уж как-нибудь сам реши. Я в курсе, что это тяжба с Боковым – ну и чёрта тебе с ним? Боков был депутат Госдумы, теперь перестал им быть, во время депутатства отказался от управления коммерческими фирмами, переписал их на компаньонов и на родственников. Теперь пытается вернуть себе собственность, а не получается, поезд ушёл.

– А Мясоедов, я так понял, хочет завладеть этой собственностью? – спросил Вершинин. – Но он ведь сам тоже депутат.

– Не совсем завладеть. Он ничего юридически оформлять на себя не будет, но реально он хочет контролировать. А ты ему должен в этом помочь.

– То есть я – в роли решальщика для его коммерческих аппетитов?

– А почему бы и нет? В рамках закона, разумеется. А Георгий Валентиныч тебе окажет ответную услугу: договор на консультации ты с ним обязательно заключи. Я хотел, чтобы он и партии «Великая Россия» помогал – он не против. Но это мои с ним счёты. А у тебя будут свои.

– Всё понял, – задумчиво сказал Вершинин, листая документы. – В рамках закона?

– А как же? Мы только в рамках закона действуем.

– …Сергей Иваныч, а как с Антоновым? – вспомнил Вершинин, почти уже выходя из кабинета. – Те дела мы что, бросаем совсем?

– Ни в коем случае! Просто делаем паузу. Два дела мы завершили, для новых пока не созрели условия… Но вернёмся к Антонову, обязательно вернёмся!

Приехавший на следующий день Мясоедов был бодр и деловит.

Его визит к Вершинину был – как в прежние времена визит куда-либо генсека Брежнева. Нет, не проситель приехал к Вершинину – прибыл всесильный лидер, возглавляющий могучий аппарат. И пусть у самого Мясоедова имелось лишь полдюжины помощников – но были ещё аппараты Госдумы, «Единой России»…

«Все эти вопросы я решу…» «Это я беру на контроль…» «Тут я вас услышал»…

И вот визит закончен, и Вершинин в одиночестве расхаживает по кабинету, обдумывая состоявшийся разговор.

Лидер-то лидер; и он, как лидер, надавал Вершинину заданий; не поскупился также на обещания: подмахнул, почти не глядя, договор, который подсунул ему Вершинин.

От имени фирмы, которую Вершинин зарегистрировал весной во время общения с Трегубовым, в договоре принималось обязательство предоставления юридических услуг; другая сторона договора – Мясоедов – обязалась уплатить за это двести тысяч Евро, в том числе авансом – половину. Так значилось на бумаге. На словах они договорились, что Вершинин возбудит уголовное дело о мошенничестве фирмы Бокова. Объём иска – почти такой же, как к Антонову: там было двести миллионов долларов, здесь – сто восемьдесят миллионов.

Всё, вроде бы, понятно, и вопросов не было, но почему-то, расхаживая по кабинету, Павел Иванович Вершинин чувствовал, что ему совсем неохота выполнять эти устные договорённости. В чём дело? Или можно, хотя бы, поставить более простой вопрос: в чём разница между нынешним «делом Бокова» и недавно законченным «делом Антонова»?

Разница видна была невооружённым глазом, и неужели она была так важна Павлу Ивановичу? Различие состояло в том, что в деле Антонова Вершинин был, пожалуй, инициатором, одним из инициаторов, в нынешнем же деле – увы, он всего лишь исполнитель. Правда, за нынешнее дело ему предлагали бакшиш, это, вроде бы, должно было скрасить огорчения.

Далее следовало понять, что такое был Боков и почему на него так уверенно наезжал Мясоедов…  Впрочем, ну их к чёрту, разбираться не хотелось. Ему пообещали аванс – дождётся аванса, а уж потом будет включать мозги.

…Мясоедов, однако, аванс перечислять не спешил, а Еголин наседал: дело возбудить. И в ноябре дело против Бокова возбудили, хотя никакого бакшиша Вершинин так и не получил.

Вот, значит, какая возникала штука в отношениях с Мясоедовым: не только ты здесь был исполнителем, лицом, лишённым самостоятельности, но ты ещё и не получал ничего, что подсластило бы тебе работу на чужого дядю.

Тут тоже, значит, возникала ситуация «стулья или деньги», но тут от тебя недвусмысленно требовали эти стулья дать вперёд, а деньги обещали всего лишь завтра.

Ирина работала в Московском институте культурных программ, а это значило, что спрашивать её о работе не имело смысла. У менеджеров от культуры, вероятно, половина работы состоит в том, чтобы уходить от вопросов о точном предмете их занятий.

Вершинин над этим слегка подшучивал, хотя и знал, что о работе своей многие говорят уклончиво, и вовсе не для того чтобы замести следы какого-нибудь преступления.

Человек, занятый очень полезным и нужным делом, иногда вдруг скажет о себе, что он «просто сидит за столом и бумажки перекладывает». Почему он так унижает свою работу? Быть может, как раз потому, что работа очень важна для любого из нас, и в то же время мы все ждём, что каждый назовёт свою профессию одним лишь словом. Токарь он или пекарь, слесарь или менеджер, полицейский или вор? Но ведь среди воров, простите, есть много разновидностей, как и среди полицейских.

Вершинин не расспрашивал Ирину о её работе, но и она ему почти не задавала вопросов, и, в то же время, почти единственной темой их общения была работа – его и её. Так бывает: то самое, о чём не говорят, больше всего и интересует, и разговор – не впрямую, но косвенно – всё время идёт об этом самом.

Шла ли речь о простых проблемах: о магазине и о продавцах в нём, о жилкомсервисе и о работниках в нём, о детях или о родителях, – всё равно каждый из них понимал, что речь идёт о её работе и о его работе. Прежде всего, конечно, о его – следователя – работе.

«Почему одних сажают за ящик коньяка, а других не трогают за многомиллиардные хищения?» – этот вопрос Ирина задала Вершинину давно, в самом начале их знакомства. Ответ его был банален: «Потому, что во втором случае труднее доказать. Если человек способен организовать многомиллиардную кражу, он может создать и крепкое прикрытие».

Кажется, Ирине ответ не понравился, даже обидел её. Больше она на тему хищений не заговаривала: кажется, она решила, что Вершинин никогда не скажет правду, а будет отделываться прописями.

«Объяснил ей, как дурочке», – вырвалось однажды у Ирины, повод был посторонний, но фраза показалась относящейся к нему, быть может, конкретно к теме наживы и воровства.

…Да, они не говорили об этом, но ведь взаимно неясно было, и что они думают об этом! В связи с Катериной у Вершинина был простой и понятный план – может быть, даже не план, а романтическое отражение её угадываемых желаний. «Вот такого она должна ожидать от крутого мужчины». Организовать перечисление на свой зарубежный счёт – пусть не миллиона долларов, но не многим поменьше – и уехать с ней жить где-нибудь на курорте. Катя вслух не говорила, что хочет чего-то подобного, и Вершинин не говорил ей, что поставил себе такую цель; но это жило между ними помимо слов.

Именно потому, что это была столь глупо-молодёжная мечта, он, наверное, и поругался, и расстался с ней. Да, можно впасть в молодость с молоденький девушкой, но не до такой же степени!

Теперь возникал вопрос: что же живёт между ним и Ириной, какой у них есть негласный уговор?

Почему она не говорит с ним о больших деньгах: из боязни, что он уличит её в аморальности, или потому, что сама считает это аморальным? Кто первый должен заговорить об этом? Может быть, об этом вовсе не следует говорить, а, например, делать ей всё более дорогие подарки и смотреть на её реакцию?

Но, чёрт побери, он не настолько богат чтобы дарить по-настоящему роскошные подарки! Машину, скажем, или развлекательную поездку в Нью-Йорк… Этими деньгами он может поумнее распорядиться! Да и ей зачем машина, на кой ей поездка в Нью-Йорк? Она что, дура, что ли?

…Как бы то ни было, он мог сделать большие деньги, но требовалось понять: а нужны ли ей эти деньги? Нужно ли ей, чтобы он их получил: естественно, не совсем честным путём, иначе ведь не бывает! Не открытым текстом, но хоть намёком Ирина должна была дать ему понять: хочет ли она этого?

Добывая большие деньги, идёшь на риск и можешь загреметь за решётку. И он не хотел бы попасть в тюрьму, а потом услышать от Ирины: «Ну зачем ты на это пошёл? Кто тебя заставлял?»

В общем, и тут получалась своеобразная патовая ситуация. «Что раньше, стулья или деньги?» Что сначала: бросить к ногам любимой крупную сумму или услышать от неё пожелание таковой?

Однажды вечером Ирина подозвала его к экрану своего ноутбука.

– Ты видел это? Дачу Медведева на Волге?

– А-а, разоблачения Навального? Слышал, но не видел.

– Ну вот, посмотри…

Вершинин сел рядом с ней и просмотрел десятиминутный ролик: съёмки с какого-то беспилотного аппарата довольно просторного поместья со зданиями, которые оппозиционер за кадром называл «роскошными дворцами», но с воздуха они выглядели более чем скромненько.

– Да, интересные кадры, – сказал Вершинин и вопросительно оглянулся на Ирину, но она спрятала глаза под как бы случайно упавшей на них пышной прядью каштановых волос. И полуотвернулась, показав ему свой классических пропорций нос и тонкий подбородок.

– А как ты к этому относишься? – спросил её Вершинин.

– Нет уж: давай сначала ты! Твоё мнение.

Ирина отошла и села в кресло, и уже не прятала взгляд. Теперь уводил глаза Вершинин… Он начал обтекаемо:

– Об этих участках давно болтали, да и  журналисты писали… «Дачи в Плёсе», причём, говорили не об одной резиденции, а о двух: президента и премьера. О президентской в этом ролике оппозиционер умолчал, или два участка слили в один.

– Это подарок Михельсона, так надо понимать? – спросила Ирина.

– Да, об этом тоже много писали. Но я не думаю, что президент или премьер приняли бы такой подарок, скорее, управделами выкупило это под официальную резиденцию, то есть Михельсон остался не внакладе.

– Но до чего же это был смелый ход, если не сказать наглый!

Ирина явно нервничала, взяла журнал и сильно хлопнула им по журнальному столику.

– Что именно ты называешь наглым ходом?

– Ну вот само это предложение от Михельсона: подарить два участка с виллами. Это ведь как предложить крупную взятку!

– Ну, я же говорю: выкупили, всё официально. А вообще Михельсон, конечно, деятель крупный. Недавно он сопровождал Путина в Японию, и там его фирма НОВАТЭК получила кредит на двести миллионов Евро от Японского банка международного сотрудничества. Сумма небольшая, но это прорыв антироссийских санкций. Молодец Михельсон! А чуть раньше на проект «Ямал СПГ» два китайских банка согласовали Михельсону кредит в двенадцать миллиардов долларов…

Ирина резко встала.

– Я не хочу входить в эти темы. Считай, что я просто показала тебе забавный ролик.

– Дорогая моя, подожди! – этот возглас Вершинина остановил её, когда она уже почти вышла из комнаты. – Мы с тобой думаем совершенно об одном и том же: я на это смотрю так же, как и ты!

– Да? – радостный, какой-то вдруг наивный блеск её глаз заставил его порывисто подойти к ней и обнять её.

Опять они ничего друг другу не сказали и, вместе с тем, сказали друг другу всё без слов.

…Ночь была, что называется, волшебной, полной не просто душевного жара, но палящего огня. Ирина принимала его так открыто, как, пожалуй, не делала это никогда раньше, и они оба помолодели лет на десяток.

– …Уж ты не забеременела ли сегодня? – спросил он её в глубокой ночи.

  Она ответила не сразу, голосом очень размягчённым:

– Если забеременела, то сегодня…

На следующий день на работу Вершинину вдруг позвонила Катя и, хотя он не горел желанием с ней долго общаться, всё-таки сообщила ему, ради чего позвонила:

– Я беременна твоим ребёнком. Уже третий месяц.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Из Милана в сторону швейцарского перевала Сен-Готард выехали в пятницу утром.

Накануне Антонов изучал карты, созвонился с гостиницей в Швейцарии и забронировал номер, съездил на заправку и залил полный бак бензина, заодно убедился, что хорошо помнит, как управлять машиной. Как работают дворники, как включается тот или иной свет фар и как поменять колесо на запасное.

Давненько он не бывал в этой роли обеспечивающего что бы то ни было, пусть даже в роли простого шофёра. Всё больше избалованно принимал чужие услуги – но завтра ему хотелось именно побаловать Марию.

И вот в пятницу в девять утра стартанули; а день был серенький осенний, и вроде как собирался дождь.

Мария в начале пути напоказ зевала, прикрывая рот ладошкой.

– You got me up so early – for a day off. («Ты меня поднял так рано – для выходного дня».)

Его мужественной уверенности в том, что он всё подготовил, она не прочь была подыграть своими женственными слегка преувеличенными страхами: «Да как же мы прямо так… Да неужели… Да не думаешь ли ты, что так просто…»

Хотя оба они, наверняка, вспоминали какие-нибудь другие автомобильные поездки в молодости, с предыдущим спутником жизни, начинавшиеся вот так же, с утра, по бодрому холодку. Наверное, у неё с мужем ещё и ребёнок или оба сына присутствовали на заднем сиденье… Антонов знал, что у неё два сына, хотя никогда их не видел.

И у него, конечно, бывали такие поездки с Галиной; была одна, самая запомнившаяся, думать о которой он теперь себе запрещал, ибо неизбежно навернулись бы слёзы.

Итак, они выехали из Милана. Крохотность здешних расстояний удивляла его и раньше, и на карте, и на самих дорогах. Полчаса как оставили Милан, а уже на зелёной вывеске над шоссе надпись: “Chiasso / Como Monte Olimpino”.

– Кьяссо – это уже Швейцария, – сказал Антонов.

– Да, тут должно быть недалеко, – согласилась Мария.

– Швейцария здесь вдаётся внутрь Италии неким языком, – объяснил Антонов, опять подумав о том, что, поскольку общаются они по-английски, на неродном для обоих языке, то их слова и звучат отчуждённо для каждого из них.

– Сколько-то нужно будет платить за въезд в Швейцарию? – спросила Мария.

– Пока не знаю. Сейчас увидим.

Впереди уже виднелись поросшие лесом горы и на них линии электропередач, очень похожие на те, что возвышаются в России.

Мария сверялась с картой, и он опять вспомнил те свои первые поездки с Галиной и то, что она почему-то не хотела играть роль «штурмана», которую охотно берут на себя многие женщины. То есть с Галиной ему приходилось и машину вести, и путь по карте отыскивать. Мария в этом смысле не бастовала, то и дело говоря ему на развилках:

– Ты едешь правильно.

…В Швейцарию въехали, и вдоль дороги потянулись тоже совершенно подмосковные унылые осенние леса. Слева оставляли озеро Лугано, длинное и похожее на реку, петляющую между горами. Со стороны озера, слева, дорога была огорожена барьером со стеклом. Впереди высилась крутая гора, верхушку которой как бы растворяло в себе облако. Над не слишком широкой – два ряда в одну сторону – скоростной дорогой завиднелся новый зелёный щит с белыми надписями на нём: “San Gottardo. San Bernardino. Lugano Nord”.

Начался заметный подъём вверх, дорогу пересекла ещё одна, уже не похожая на российскую, ЛЭП: на светлой бетонной ноге каждой опоры насажено как бы две буквы «Т» одна над другой.

Пошёл дождь, и Антонов с понтом – оттренированным вчера движением – включил дворники.

– Отлично! – сказала Мария. – Ты знаешь, как обращаться с этой машиной.

В ответ он с благодарностью взглянул на неё, и опять глаза – на скользкую дорогу.

– Посмотри на эти ёлки, – указал ей на высокие тёмные ели справа и слева от дороги.

– Красивые…

Дорога на Сен-Готард превратилась в однополосную и совершенно пустую. Справа от обочины круто вверх поднималась гора, укреплённая бетонной стенкой; вершины горы Антонов, естественно, не видел из-за крыши автомобиля, зато слева, близко, за мелькающим и слившимся от скорости ограждением, угадывалась пропасть.

– Час всего езды, – сказал он. – Как от Милана до Генуи, километров сто пятьдесят, только в другую сторону. Загородная прогулка.

– Но дорога опасная.

– Да, я еду, как видишь, шестьдесят километров в час…

Гора справа и пропасть слева вскоре поменялись местами: когда это произошло, Антонов даже не заметил. Впрочем, дождь и туман настолько скрывали округу, что он на самом деле не видел пропастей, лишь угадывал их.

В дождливой светлой мгле впереди фары встречной машины зажглись бледно-лимонным огнём.

– Это осень, – сказала Мария.

– Ты меня понимаешь без слов. Я то же самое подумал.

Дорога расширилась, превратившись в площадку – вероятно, для обозрения горных далей. Но кроме белого тумана никаких далей не было видно. Антонов всё-таки остановил машину, и они вышли. Дождя здесь не было, и было намного холоднее чем внизу, в Милане.

– Ничего не видно, – сказала Мария. – Ты посмотри: машин почти не видно!

Позади их синего «Рено» лишь изредка проносилась какая-то тень в ту же сторону, в которую ехали и они. Но это были именно тени, и машины можно было угадать только по звуку. Но Марию, стоящую в трёх метрах от себя, Антонов видел совершенно отчётливо.

– Да, если такая видимость будет и наверху… Но у нас есть три дня, туман должен рассеяться.

– Почему три дня, а не пять? – спросила она и ругнулась: – Fuck it! Кто-то должен проявить инициативу и начать говорить на своём языке. Этот fucking английский… Ничего не выражает.

– Прояви ты, – сказал Антонов. – Говори по-румынски.

– Я?? – Она сказала по-румынски какую-то насмешливо-обличительную фразу с эротическим оттенком.

– Я ведь учу итальянский, – оправдался Антонов по-английски. – А вы с итальянцами – ты утверждаешь – можете общаться… Так что ты сказала мне?

– На английский то, что я сказала, не переводится.

– Хорошо. Я попрошу тебя взять мой смартфон и снять небольшое видео. Я хочу сделать обращение к сотрудникам «СвязьИнвест-группы», на русском языке.

– Ага! Это сюрприз.

– Это ещё не главный сюрприз. Я нормально выгляжу?

Она нежно пригладила ему волосы и, отступив, нацелила на него смартфон.

– Уважаемые коллеги, сотрудники «СвязьИнвестБанка» и предприятий «СвязьИнвест-группы»! – начал Антонов по-русски. – Я обращаюсь к вам с перевала Сен-Готард в Швейцарии. Когда-то здесь совершил свои подвиги легендарный Суворов. Как видите, кругом туман, и кое-кому может показаться, что и наша бизнес-группа находится в таком же тумане, и, образно говоря, мы не знаем, куда дальше двигаться. Поверьте, это не так: в головах руководства никакого тумана нет, и мы прекрасно знаем, что делать. Скоро эта дымка рассеется, и я покажу вам исторический «Чёртов мост» и запишу на его фоне конец этого обращения. Но пока хочу объяснить мой отъезд из Москвы, который вызвал различные слухи и домыслы…

Антонов помедлил, и Мария посмотрела на него вопросительно. Затея с видеосъёмкой пришла ему в голову внезапно: ещё вчера он ничего такого не собирался делать. Соответственно, и текст не был готов.

– Я приехал в Швейцарию чтобы посмотреть, как здесь, в горах, работает сотовая связь. Вообще-то я работаю сейчас в Милане, в северной Италии, где мы открыли филиал фирмы «СвязьИнвест – Балканы – Италия». «СвязьИнвест», «Балканы» и «Италия» пишутся через тире, это показывает, что наша главная зона всё-таки – Балканы. Но и итальянское расширение немаловажно. Нами также только что приобретена доля в турецком сотовом операторе “Turkcell”.  Но основная область работы, повторюсь – Балканы, и о ней я подробнее скажу, когда рассеется туман.

Антонов кивнул и шагнул к Марии. Она отключила съёмку.

– Великолепно. Я не знаю русского, но, фактически, всё поняла о Балканах, Италии, Турции.

– Это не конец. Мы сейчас сделаем второй дубль. Я ведь человек основательный…

И Антонов повторил ещё раз ту же самую речь, которую Мария теперь одновременно снимала на две камеры, держа в руках два телефона, свой и его. Как говорится, начало было положено, а остальное, действительно, когда рассеется туман.

Несмотря на плохую видимость, он легко нашёл Сен-Готтардский тоннель: к нему тут вела единственная дорога, и над входом в тоннель красовалась табличка: “Galleria del San Gottardo”, 16942 km.

– Почти семнадцать километров! – воскликнула Мария.

– И дорога по одной полосе в каждую сторону… Ну что же, поедем, не торопясь…

– Здесь как раз можно и побыстрее, освещённость хорошая.

– Да, ты права…

«Чёртов мост», тот самый, который французы пытались разрушить чтобы помешать Суворову его перейти, содержался хорошо. Тумана здесь не было; площадка для машин рядом с мемориалом с российским и швейцарским флагами была совершенно пустой.

Было по-прежнему пасмурно, но горные дали вокруг были видны, хотя для жителя равнин во всех этих кручах и мокрых вершинах радости мало, они скорее тревожат и раздражают, и очень сильно.

Антонов записал вторую часть обращения, стоя спиной к мемориалу. Это был высеченный в скале огромный крест, тут же мозаичная картина изображала штурм Чёртова моста, и золотыми большими буквами было написано по-русски:

ДОБЛЕСТНЫМЪ СПОДВИЖНИКАМЪ ГЕНЕРАЛИССИМУСА ФЕЛЬДМАРШАЛА ГРАФА СУВОРОВА РЫМНИКСКАГО, КНЯЗЯ ИТАЛИЙСКАГО,

погибшим при переходе черезъ Альпы въ 1799 году.

И по бокам на флагштоках два обвисших мокрых флага.

– Будем делать ещё дубль? – спросила Мария.

– Бог с ним. Сойдёт и так.

– Ага. Шеф начинает уставать?

– Что ты! Сейчас ещё полазаем по горам…

Посмотреть тут, конечно, было на что. Вот какой-то заделанный камнем тоннель, над которым надпись по-немецки: “Der Alter Weg zu…” – дальше неразборчиво. Вот часовня с решёткой ромбиками за стеклом, с какой-то плохо различимой иконкой позади решётки. А снаружи – красные тюльпаны и красные ленты. На Чёртов мост устроен путь для пешей прогулки: перила в виде толстого стального прутка, вделанного в скалы, и подсыпанные мелким гравием ступени или скорее уступы. С самого Чёртова моста виден бурлящий далеко внизу поток, но вдруг из тоннеля выползает пассажирский поезд. Впечатление диких гор от этого, конечно, пропадает.

Немного обидно было полное безлюдье: этот мемориал ведь значим только для русских, а русских-то и не было.

Откуда и куда наступал здесь Суворов, Антонову было совершенно непонятно, но не было сил и разбираться в этом. Предстоял ещё намеченный им, пожалуй, слишком трудный путь по горным извилистым дорогам. Сам себя проклиная, петлял по этому перевалу Гримзель (Grimselpass), потом нужно было миновать озеро Гримзель и попасть в Майринген, оттуда в Интерлакен и, наконец, в Гюнтен, где он и забронировал номер в гостинице.

Когда заглушил двигатель на автостоянке этой гостиницы против каких-то тёмных деревянных ворот, заметил, что не просто дрожат от усталости, а ходуном ходят руки.

Но дело сделали: доехали.

Теперь до завтрашнего утра его за руль никто на верёвке не затянет.

Всё-таки отвык он водить машину, и мелькнула даже мысль: самому больше по мокрым горным серпантинам не кружить и Марии не разрешить. А вызвать сюда молодого водителя-профессионала.

Эту мысль он быстренько отогнал: отдохнёт, и всё будет в порядке.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

За обедом они как следует выпили, что сделало невозможной дальнейшую езду этим вечером, да, пожалуй, и на следующий день.

Но после такой вещи, как видеообращение к сотрудникам с вершины Альп, требовалось передохнуть.

На третий день он опять свозил Марию к Чёртову мосту чтобы записать исправленную версию обращения, которое в тот же день, через гостиничный интернет, перегнали в Москву, и их веб-администратор вывесил его на сайте «СвязьИнвестБанка».

– Отныне ты так и будешь общаться с людьми, – пошутила Мария. – Через видео-послания.

– Ну да, как Усама бен Ладен. Нет, я предпочёл бы вернуться в Москву. Кстати, надо пустить и другую версию – я этого на видео говорить не стал – что я тут нахожусь на лечении.

– Так говорят те, кто решил не возвращаться домой.

– Может быть, но это успокоит конкурентов. Иначе всё это выглядит как вызов для них: забрался в горы и вещает о том, что концерн «СвязьИнвест – Балканы» расширяется на Италию, на Швейцарию…

– Кстати, журналисты могут наведаться и сюда, – предположила Мария.

– Если появятся, а меня не будет, скажи им про курс лечения…

Швейцарские горы действовали на Антонова двояко. Несли успокоение и, в то же время, какую-то лихорадочную скорость мыслей, точно с двигателя слетел привод, и он всё быстрее крутится вхолостую.

Жаль, что они не взяли с собой ни резиновых сапог, ни курток, так что гулять по мокрым альпийским лугам было трудновато. Всё-таки они попробовали даже полазать по скалам, где голые камни перемежались с влажной жухлой травой, зелёным мхом или были покрыты жёлтым лишайником.

Можно было бы наслаждаться дикой горной природой, но мысли всё крутились, хотелось говорить и говорить, а по-английски он изъяснялся с запинкой, по-русски же она не понимала его.

С Бардиным он откровенно говорить не мог, но вот-вот в Милан должны были прилететь Зарудный и их главный специалист по мобильной связи Валентинов. С ними, наконец, Антонов отведёт душу в разговорах.

Пока он всё же пытался говорить с Марией по-английски…

– Особенность русского бизнеса в том, что он весь прошит агентурой спецслужб. Бизнес вынужден судиться с теми людьми, которые выдают себя за государство. И в Германии, и в Америке – я знаю – за бизнесом следят, и всё-таки у нас в России этого больше, как говорят, на порядок. Я только-только вышел в начале года из-под трёх уголовных процессов, но летом этого года возбудили два новых дела, из-за которых я и бежал… И мои заместители и компаньоны постоянно под уголовным прессом, в январе этого года я  подсчитал: всего с начала бизнес-карьеры против меня было возбуждено шестнадцать уголовных дел, я был на двадцати допросах, количество проверок в моих фирмах превышает две сотни.

– Наверное, сказывается влияние социалистического прошлого? – предположила Мария.

– Оно есть, и беда в том, что государство, точнее, конкретно, Путин, не знает, в какую сторону двигаться, опирается на спецслужбы, а им того и надо. Уже и при Брежневе в партии было две идеологии: русская и советская, а раз две, то считай – ни одной. Брежнев и опирался всё сильнее на КГБ Андропова: деньги списывали якобы на борьбу с диссидентами, но вместо слежки за ними создавали им шлейф почёта или свиту, которая играет королей. Солженицын, приходя на какое-нибудь литературное мероприятие, точно знал, что именно его туда сопровождают люди в штатском, и многие воспринимали их как его личную охрану. А выдворение с почётом из страны на западные университетские хлеба?

– Это вместо того чтобы пристукнуть в тёмном углу…

– У вас так делали, да?

– Делали и так, хотя было и то, о чём ты говоришь.

– Сейчас органы создают свиту вокруг любого заметного бизнесмена… Ведь именно их возит на курорты Прохоров: ты думаешь, это ему нужно было кататься на лыжах в Куршевеле? Нет; эфэсбешникам уж так хотелось отдохнуть, устали бедные. Вот и меня – кто заставил бежать? Конкуренты руками органов, или здесь органы играли первую скрипку? Но и мы не лыком шиты, и мои разговоры с Зарудным и Валентиновым будут об этом: как подключить наши возможности в органах чтобы ответить им их же оружием!

…Да, сложновато ему давалось теоретизирование на английском. Но и говорить на бытовые темы было не легче. За – теперь уже – месяцы общения с Марией он так и не выяснил: что же конкретно развело её с мужем? И что за человек её муж?

– Г-н Петреску… У-у! Большой человек! Влиятельный – донельзя!

Так она говорила о нём: со смесью брезгливости и уважения… С ненавистью даже, но и с оттенком гадливости – если ненависть сочетается с гадливостью.

Но понятно было, что она могла и переоценивать его влиятельность: для разведённой женщины бывший муж остаётся зачастую главным человеком её жизни, даже если она утверждает, что совсем забыла его или никогда не придавала ему значения.

В годы Чаушеску – функционер ЦК Компартии Румынии, он и сегодня, по её словам, продолжал заниматься политикой и немного – бизнесом.

– А каким именно бизнесом? – спросил её Антонов именно здесь, в Швейцарии. Кстати, почему он раньше не задал ей этот вопрос?

– Да ерунда это, а не бизнес.

– А всё же. Мне интересно.

– Торгует сотовыми телефонами.

– Что-о? – услышав это, Антонов чуть не поскользнулся на камне, на котором стоял. – Так он что же, наш конкурент?

– Ничего подобного! Ему принадлежит два-три салона по продаже телефонов, и всё. Ерунда полная!

– Но ты говоришь: он влиятелен?

– Влиятелен как политик – но не как бизнесмен.

– Ясно.

На самом деле Антонову ничего не было ясно, и он мысленно завязал узелок: проверить через Севостьянова, кто такой этот Петреску. Давно следовало это сделать! Но он никогда и не исключал, что Мария работает на кого-то ещё, собирая информацию о нём, Антонове – при этом он уже перестал от неё что-либо скрывать, так что она могла узнать о нём почти всё, что хотела.

– Так почему вы разошлись? – задал он её прямой вопрос, опять здесь же, когда гуляли в окрестностях швейцарского Гюнтена.

– Я ведь тебе говорила… Он еврей, – ответила она.

– Ну и что?

– Ну, приходит время… Я была инициатором развода, но, если бы я этого не сделала, это сделал бы он.

– Ясно, – опять ответил Антонов, вновь не совсем понимая её.

Они долго молча шли по ровному травяному склону, пока не упёрлись в россыпь камней.

– Я замёрзла, – она втянула голову в плечи. – Пойдём в гостиницу?

– Хорошо, – согласился Антонов. – Последний ужин с вином, и завтра – трезвый день, послезавтра – отъезд?

– Как скажете, босс…

– Всё-таки здорово, что мы сюда выбрались! – он смотрел на склоны гор, размытые холодным туманом. – Как и многие русские, я не люблю Европу, но здесь… Хотя и эти горы мне кажутся двойственными. Вроде бы, величие, но ведь они невысокие…

– Всё-таки выше наших Карпат.

– Вот в Карпатах мы с тобой обязательно побываем. И я выясню там всё о г-не Петреску.

– Выясняй. Что там выяснять?

Она казалась обиженной. Он попытался расспросить её о сыновьях, и опять – стена односложных ответов. Ладно, дождёмся ужина с вином, – решил он. Пила она довольно много, и становилась откровеннее.

Так оно и вышло – почти так. В этот последний вечер с вином они выпили изрядно, и Мария читала ему какие-то стихи на румынском, причём преобразилась, помолодела: как бы маленькие девичьи груди округлились под блузкой, и вообще в эту минуту чтения стихов словно бы вся одежда слетела с неё, и он увидел совсем молоденькую и наивную, рвущуюся куда-то девушку.

А потом опять: циничная усмешка полных губ, и багрово покрасневшие нос, щёки, и красноватые глаза сильно навыкате, прячущиеся под расчётливо рассыпающимися мелированными волосами.

Этой ночью у него впервые с ней, что называется, не получилось,  он сплоховал как мужчина. Тоже ведь много выпил.

Зато похмельным утром взял-таки её, заставив всю натянуться как струнка – душой и телом – опять в этой помолодевшей, бледной какой-то преображённости, – один вид которой помог ему перемахнуть через барьер, через другой, и понестись к финишу, и достичь его…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Знакомство Вершинина и Мясоедова произошло в бане, и это сослужило Вершинину плохую службу.

Ты увидел человека со стороны его толстого пуза, ты слушал его рассуждения о запарке веников и наблюдал, как он достаёт из портфеля бутылки виски – можешь ли ты сразу разглядеть в нём крупного, а, возможно, великого деятеля истории?

Следующим шагом знакомства с Мясоедовым было распутывание его тяжбы с Боковым – и опять Вершинин не мог видеть в этом ничего кроме жадности привыкшего к крови клеща, которому крови этой вдруг сделалось мало, и он ищет, куда бы ещё присосаться. К тому же: заключил с твоей фирмой договор на юридические консультации, а денег не платит.

Нет, не сразу полковник Вершинин начал понимать, что Мясоедов, возможно, держит в руках более важные нити чем те, которые выбрал для себя даже и президент Владимир Путин.

Лишь после больших сомнений пришла к Палу Вершинину убеждённость, что Мясоедов – ключевой для России, возможно даже – великий человек.

Осознание это пришло к нему по банальной причине: в ноябре депутат Мясоедов – неожиданно для многих, и для Вершинина тоже – был утверждён председателем комитета Госдумы по средствам массовой информации.

Чем занимается этот комитет по СМИ и почему пришлось сменить его председателя, Вершинин, как и многие, понятия не имел, да и вообще не знал, что существует такой комитет. И вдруг – сообщение во всех этих СМИ.

Это был такой же шок, который, по словам Маркса, испытала Западная Европа, осознав, что к востоку от неё возникло государство царя московского Ивана Третьего, не только превосходящее всю Европу по территории, но и вполне дееспособное, прочное и опирающееся на христианские, ещё более исконные, чем в Европе, ценности.

Естественно, в то, что Московское государство – не фикция, многие не поверили и захотели испытать его твёрдость на зуб, после чего зубов у них не осталось. Так же и в действительности Мясоедова многие усомнились. «Для чего нужна такая ширма – комитет по СМИ? И кто туда поставил Мясоедова?»

И вдруг выяснилось, что это вовсе не театр, а Мясоедов – не клоун. И никто его туда не назначал, а он сам взял эту власть в свои руки.

Средства массовой информации многое могут, а многого не могут: всё зависит от их дирижёра. И, едва Мясоедов занял свой новый пост, едва провёл два-три совещания с главными редакторами основных медиа, как грянул скандал: глава АП вместе с министром культуры открыл в Петербурге мемориальную доску в память генерала Маннергейма, возглавлявшего Финляндию во время Второй мировой и пославшего войска под Ленинград. Это было почти то же самое что вывесить мемориальную доску в честь Гитлера, и многие, увидев этот сюжет по телевидению, наверное, не поверили глазам. Конечно, Маннергейм во время Первой мировой был генералом русской армии, но мало ли, кто кем был в до-нацистскую эпоху; важно, что позже он был одним из глав государств нацистской коалиции.

По своей безумной нелепости открытие такого мемориала было сравнимо с тем, как если бы какой-то глава государства публично обнажился и справил нужду, например, – да ещё и на свой собственный национальный флаг. За этим должна была последовать не только немедленная отставка, но, возможно, и освидетельствование в сумасшедшем доме.

Насчёт отставки так и вышло: слетел с работы глава Администрации Президента!

Произошло это не сразу: мемориальную доску открыли в декабре, а указ об отставке был подписан лишь в феврале следующего года. Но тут-то и сыграли свою роль СМИ: событие не просто промелькнуло и забылось, но патриотический сегмент медиа всё время о нём напоминал, на разные голоса – от ворчания до визга, – и по интернету бродило видео того события. Вершинин не утерпел и щёлкнул на ссылку, и обомлел: доску Маннергейму открывали не по-тихому, а с оркестром и с парадным маршем воинского расчёта, что тоже было крайне необычным. Как правило, на таких мероприятиях просто говорят речи и фотографируются, а здесь министр и глава АП стояли в торжественных позах, а мимо них чеканила шаг сама воинская слава России, с шашками наголо, со знамёнами и аксельбантами.

И не только тлела эта тема в СМИ, но был подготовлен и депутатский запрос, и у них в Следственном комитете – Вершинин слышал – готовились возбудить дело против министра культуры, вслед за делом против его зама, который был уже успешно посажен.

И вот – весть о снятии с должности главы Администрации. Это и был начальный аккорд работы Мясоедова в новой должности, и, если таково было начало – что же будет дальше?

Не только слетел глава АП – человек, который, по мнению Вершинина, в последние лет пять определял всю политику страны; заговорили и о смещении многих его замов, в том числе, генерала Калязина, и о реформе того самого резервного фонда, «бассейна», на пополнение которого и была нацелена работа Калязина, Еголина, Вершинина. Этот «бассейн» официально именовался АО «Роснефтегаз» - именно туда, а не в госбюджет, поступали, кроме поборов с бизнесменов, дивиденды от госпакетов «Роснефти», «Газпрома», «Интер РАО».

Теперь многие с уверенностью повторяли слух: АО «Роснефтегаз» передают правительству – это было бы событием, сравнимым с невероятной силы землетрясением или ураганом (хотя посторонняя публика вообще не поняла бы, о чём идёт речь). Рушились все ориентиры, в таких условиях единственным спасением было – затаиться и ничего не делать, благодарить судьбу, что ты всего лишь полковник и не достиг статуса фигуры политической, а, следовательно, эти верховые ураганы тебе лично не грозят.

Тогда же, в конце февраля, Вершинин узнал, что в Россию опять вернулся банкир Антонов – приехал вроде бы неожиданно, на похороны жены, но задержался, и уже в марте стало казаться, что он и не собирается покидать Россию.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

После долгого перерыва Калязин собрал их на профильное совещание, перед которым Еголин задал Вершинину дежурный вопрос: какие есть мысли, предложения? Вершинин ответил тоном, каким выплёскивают наболевшее:

– Скорее бы определиться, Сергей Иваныч: мы политики или юристы? Уголовные дела расследуем или политические? Я имею в виду г-на Мясоедова, и всё, что с ним связано.

– Согласен, – кивнул Еголин. – Как-то мы близко к центру политических скандалов оказались. Тем более, что неясно: куда повернёт эта самая политическая линия.

– Тебе Мясоедов доставил то, что обещал? – спросил Вершинин.

– Кое-что выполнил, да… А тебе что, задерживает?

– Есть такое.

– Я с ним поговорю, – пообещал Еголин.

…А вообще-то Вершинину не хотелось возвращаться в статус простого следователя; ему как раз понравилась большая политика, вкус которой он теперь неизменно ощущал, соприкасаясь с Мясоедовым.

Зачем же он лукавил, почему не сказал Еголину прямо о том, что думает и что чувствует?

Но с какой стати он будет раскрываться перед своим недалёким – как он считал – начальником? Он давно привык держать Еголина в неведении обо всём, о чём только мог, и врал ему почти автоматически.

Это была одна причина. Другая заключалась в том, что он и сам до конца ещё не решился нырнуть в политику. Она опьяняла и возбуждала, как водка: вон какие люди слетают с постов! – но в то же время требовала таких талантов, в наличии которых у себя Вершинин не был уверен. Ибо, и правда, хрен его знает, как оно всё повернёт.

И ещё: где ему лезть в большую политику, если он с близкими ему женщинами разобраться не может?

Беременность Катерины оказалась не обманом, а сущей правдой, и он настоял на том, чтобы она рожала, и дал ей денег: восемьсот тысяч рублей, по курсу – двенадцать тысяч долларов.  Увы, это были почти все его свободные средства, остальное уходило… чёрт знает, куда. Вроде, и зарплаты им недавно повысили, и расходов особых не было, а вот поди ж ты.

Главное, он продолжал жить с Ириной и как-то не мог попросить её на выход, потому для Катерины пришлось снять отдельную квартиру, а квартиры в Москве были нынче дороги.

С квартирами получилась сущая чепуха: Ирина жила у него на Ботанической улице, а он всё больше времени проводил у Екатерины, которую перевёз на новую квартиру на Авиамоторной, кстати, недалеко от её родителей. Как бы чего не вышло…

А ещё была двухкомнатная квартира самой Ирины, правда, на первом этаже. После смерти матери ей бы там – жить и жить, но там сейчас обреталась её дочь Ксения и появившаяся откуда-то родственница, присматривавшая за Ксенией.

В этом уравнении не хватало их с Ириной общего ребёнка, причём не хватало очень сильно, но Бог им дитя не давал, а может, Ирина что-то химичила: по-прежнему она хотела вначале стать его женой, а уж потом…

Главное, к весне он, наконец, оформил развод с Машей и сочетался законным браком с Катериной; она в марте была уже на седьмом месяце. Как раз на это время Калязин и назначил своё совещание, и Вершинин опять подумал о том, как хитро устроена человеческая жизнь и как в ней всё совпадает якобы случайно, а на деле – очень даже закономерно.

Тебе вроде бы нужно совершить карьерный рывок, ан вместо этого ты повязан с молодой мамашей, но, может быть, она-то и создаёт наилучшее настроение для этого рывка? Вот бы ещё, действительно, попросить на выход эту его стройную женщину-танк, Ирину, но она, если уйдёт, то уже навсегда, а на такой разрыв он пока не мог решиться.

Настолько запутаешься в семейных делах, что, и правда, начнёшь забывать, кто ты такой и зачем тебя ждут на совещании на Старой площади.

…А совещание-то было «стратегическим»; собственно, меньшего от замглавы АП и ожидать не приходилось.

Калязин говорил осторожно и обтекаемо; выстраивал свою речь так, будто главная задача для присутствующих – помочь наладить работу новому главе Администрации Президента.

– …Все вы в курсе недавних резких, прямо скажу: неожиданных кадровых перестановок… Ушедший в отставку глава Администрации проработал в этой должности дольше чем какой-либо глава АП до него. При назначении у него была договорённость с президентом: четыре года. Этот срок он даже превысил, и заявление об отставке – как мы сейчас узнаём – лежало у президента давно, но только сейчас было подписано. Были ли тому причиной скандальные события со всякими мемориальными досками и тому подобным? По-моему, нет, но часть общественности утверждает, что это именно так, и вот это, по-моему, самое опасное. Во всяком случае, самое неприятное. Ползут слухи, что так называемая патриотическая партия одержала верх, хотя что значит «патриотическая»? Все мы здесь патриоты, не так ли?

Калязин оглядел присутствующих, а Вершинин подумал, что опасность потерять место пошла Калязину на пользу. Раньше он казался суетливым и не вполне уверенным в себе, а сейчас это был воистину государственный муж: духовно собравшийся и многоопытный. Критические и угрожаемые ситуации закаляют людей, и нам бы не избегать их, но стремиться к ним…

– У меня есть ряд соображений о том, как можно восстановить равновесие, – продолжал Калязин. – Если выразиться упрощённо, то мы тоже можем кое-кого отправить в отставку, и не в виде мести, а, как было уже сказано, ради восстановления равновесия. Дабы пресечь желание некоторых раскачивать лодку.

Калязин помолчал.

– Сергей Иванович, – обратился он к Еголину, – доложите, пожалуйста, в каком состоянии у вас дело «Мясоедов против Бокова».

– Вы совершенно правильно, Владимир Александрович, назвали это дело, – ответил Еголин. – Это именно дело «Мясоедов против Бокова», а не «Российская Федерация против Бокова», как хотелось бы Георгию Валентиновичу Мясоедову. Вначале он написал заявление и выступил как ключевой свидетель, но затем отказался быть потерпевшей стороной или истцом, однако и мы не видим пока перспектив у уголовного дела против г-на Бокова. То есть вопрос, как говорится, подвис.

– Хорошо, я это знал, – Калязин кивнул. – Давайте мы этот вопрос будем двигать, расконсервируем его. Но не так, как хотел г-н… Мясников, кажется.

– Мясоедов, – поправил Еголин.

– Ну да. Не так, как хотел этот г-н, а, может быть, это сыграет в итоге и против него. Я уже об этом разговаривал с новым главой Администрации. Г-н Мясников именно раскачивает лодку, а этого государству не нужно. Так что пусть будет не «Мясоедов против Бокова», а «Боков против Мясоедова», а в итоге, может быть, и «Российская Федерация против…» Чем там руководит Мясоедов? Ведь он управляет фирмами, он явно лоббирует коммерческие интересы, а это запрещено. Давайте-ка мы его слегка охладим, он уж слишком сейчас возомнил о себе – вершитель судеб, понимаешь!

…Ну что ж, мнение начальства было выражено ясно. Вершинин молча делал записи в блокноте, вернее, больше это были подчёркивания и восклицательные знаки.

– Какие у вас будут конкретные соображения, Павел Иванович? – Калязин повернулся к Вершинину.

Началось планирование следственных действий и сроков.

Помимо удара по Мясоедову, наметили ещё несколько операций, в том числе и возобновление следственно-розыскных мероприятий по «СвязьИнвест-группе» Антонова. Ста семидесяти миллионов долларов, полученных от Антонова, было мало: требовался как минимум миллиард. Такую сумму – было ясно – Антонов легко не отдаст: будет биться изо всех сил, следовательно, придётся рушить и банкротить всю его группу. Но на это отмашки пока не было, а был приказ: именно возобновить розыскные мероприятия в полном объёме, включая прослушку и наружное наблюдение. И быть готовыми перейти к действиям более решительным.

Как начальник отдела, Вершинин и должен был вести обе операции, Мясоедовскую и Антоновскую. Поднапрячься придётся, людей ему подкинут, а главное, он уже не должен сам вникать во всё, но скорее курировать обе ситуации.

То есть получался тот самый подъём на ступеньку вверх, к большой политике, на который он и надеялся, и не надеялся.

Началась работа.

Легко было Калязину распорядиться (а может, и нелегко, как знать): переделайте, мол, процесс «Мясоедов против Бокова» на противоположный. А попробуй-ка, переверни то, что изначально было нацелено совсем иначе.

Вершинин уже настроился воспринимать Мясоедова как крупного деятеля, выдающегося человека, теперь же требовалось увидеть его вновь как простого жулика… Он не скрыл этих терзаний от Еголина, а тот удивился:

– Выдающийся человек?! Ну, ты меня иногда удивляешь, Павел Иваныч.

– Ну как? Мы же рассуждали с ним об истории, о партии «Великая Россия»…

– Это в бане, что ли? Он не помог на самом деле, я узнавал в партии: там свелось всё почти к одним разговорам. А на болтовню они мастера, депутаты.

– И всё-таки, это ведь ветеран политики. Он в Думе с первых её созывов.

– Когда-то и надо уходить… с тёплого места, – Еголин со значением посмотрел на Вершинина.

– Нет, я не против того чтобы сковырнуть г-на Мясоедова, в которого я, признаться, поверил…

– Да пустое он место! – Еголин прибавил нажима в голосе. – Как бизнесмен он точно – пустышка! Даже речи не идёт о каких-то суммах денег, в отличие от «СвязьИнвест-группы». Вот Антонов – другое дело.

– Странно… – Вершинин усмехнулся. – А для меня Антонов никогда и близко не стоял к крупным деятелям истории и даже бизнеса.

– И напрасно, – заметил Еголин.

– Понимаю, что напрасно… Для меня Антонов – всё тот же паренёк, каким он был, когда мы с ним познакомились.

– Времена меняются, – опять со значением сказал Еголин и с тем же намёком на что-то (а вот на что?) посмотрел на Вершинина. – Эти дела, действительно, приобретают сейчас характер резонансных, и я тебе, Павел Иваныч, завидую. По-хорошему, конечно. Но и ты мне позавидуй…

Произнеся эту непонятную фразу, Еголин как будто испугался и поспешил вернуться к обычному тону начальственного инструктажа:

– Ты не зацикливайся на том, кто из них выдающийся, а кто нет. У нас, как ты знаешь, как в тюрьмах говорят, все тут побывали. От министров и секретарей ЦК и даже маршалов, – все посидели на скамье подсудимых. Ребятам ты своим, следователям, не говорил ведь, что Мясоедов – выдающаяся личность?

– Им, конечно, не говорил.

– А это главное. А уж они-то нам с тобой такой грязи на него накопают, мы и сами будем удивляться: как мы в одной бане-то с ним мылись?

Удивительный разговор… Какая-то игра в поддавки! Не любил Вершинин таких разговоров почти ни о чём, вернее, не любил сам себя в этих разговорах со своим начальником. То поддакивает, то мелко врёт.

В чём был смысл той многозначительности, которая слышалась во фразах генерала Еголина, Вершинин понял очень скоро. Вернее, он понял-то это сразу, только сам себе не признался. А вскоре и подтверждения появились…

Ушёл ли сам со своей должности глава Администрации Президента, или его свалил Мясоедов – это был вопрос, конечно, спорный. Возможно, и правда, была договорённость с Президентом о четырёх годах и не более, в этом случае, глава АП, уже зная, что уходит, мог сознательно сам организовать скандал с мемориальной доской Маннергейму. Этакое ёрничество в пику патриотам-монархистам, дескать, смотрите, до чего мы докатились: открываем памятники Колчакам, Врангелям, атаманам Красновым… Почему тогда не Маннергеймам, не Геббельсам с Гитлерами?

Такую клоунаду – своего рода политическое завещание – мог, конечно, организовать глава Администрации, уходя с поста. Но более вероятным представлялось другое: то, что он был попросту недалёкий человек, а если сказать ещё грубее – дурак. И Мясоедов, подняв шум прессы вокруг этой мемориальной доски, просто указал всем на уровень его интеллекта.

Но на этом Мясоедов не остановился и – не сразу поверишь! – в феврале-марте начал новую кампанию, по дискредитации уже самого Президента!

Произошло это так. В феврале в Москве Президент России принимал прибывшего с визитом президента Румынии, и по прессе пробежала волна статей о румынском бизнесе. Необычным было появление репортажей о том, что венгерские сепаратисты в очередной раз потребовали выхода Трансильвании из состава Румынии и что румынские войска не только арестовывали протестующих, но и стреляли в них.

Дальше – больше. Венгрию и Румынию посетила группа российских парламентариев (в их числе был Мясоедов), которая, по мнению Бухареста, грубо нарушила румынские законы, перелетев из столицы Венгрии прямо в Тыргу-Муреш, центр охваченной волнениями Трансильвании, там депутаты, опять же, мелькали на местном телевидении и общались с протестующими, что, по мнению румынских властей, и было грубым вмешательством России в дела их страны.

Всю Европу облетели кадры: Мясоедова румынские полицейские тащат к машине с решётками на окошках, а он истошно кричит по-русски и по-английски, что «вы не имеете права» и «вы нарываетесь на международный скандал».

За этим последовал целый каскад интервью того же Мясоедова и других депутатов из разных партий – видеозаписи эти делались уже в России, но темой их была европейская политика Президента Путина. Говорилось ненужно резко и о смене власти в Румынии, и даже о «революции в Румынии», о том, что «Венгрия повернулась лицом к России», а вот Румыния, дескать, «демонстрирует худшие образчики антироссийской политики времён 90-х». Зашевелились и газовики, которым совершенно не нужна была труба через Турцию, а вот труба по земле Румынии была бы очень кстати. Как видно, газовики и оплатили статьи и репортажи, потому что уж очень долго и крикливо тянулся этот скандал. Кто-то на кого-то подавал в суд, говорилось об «ответных мерах», вот только зачем было пристёгивать Путина, Вершинин в упор не понимал.

Ведь у нас в стране Путин мог покарать почти любого за любое деяние, не мог он наказать за одно: за рвение в защиту его же, то есть Путина. Вернее, он и здесь мог сказать и говорил, что этого, мол, не нужно делать, – но здесь его не слушали и ему не подчинялись.

То есть тот, кто затрагивал Путина, имел перспективу, как говорится, «огрести по полной», не так как от румынской полиции, а с подставами в виде якобы полученных взяток, с арестом, обыском и всем прочим.

Мясоедов, конечно, это понимал и, тем не менее, в своих интервью упорно оскорблял Президента. Или он потерял чувство реальности, или… Возвышался бочкообразным идолом, как бы вытесняя Президента из пространства России, хмурил густые чёрные брови и строго поблёскивал очками, и вспоминались разные слухи, давно ходившие о нём. То говорили, что его мать была сестрой жены Брежнева, то о том – что он – незаконный сын Андропова. Самые разные слухи, не совпадающие один с другим, но все они имели тот же смысл: какая-то необычная весомость этого человека и его близость к власти.

Последнее его попадание в Думу было почти чудом. Мясоедов ушёл из партии Жириновского к Миронову в «Справедливую Россию», но первый раз в Думу не прошёл, а на следующих выборах Миронов опять поставил его на заведомо непроходную позицию: третьим номером в списке по Вологодскому округу. Говорят, Мясоедов даже кампанию выборную не вёл, настолько был уверен, что снова не пройдёт, и вдруг со вторым номером в том же списке случается конфуз. Выясняется, что эта женщина – гражданка не России, а Приднестровской республики, той самой, кстати, на территорию которой претендовала Молдавия, а через неё и Румыния. Выяснилось это почти перед самыми выборами, и номер второй был из списка снят и заменён номером третьим, то есть Мясоедовым. Так он опять попал в Думу, в которой все уже к нему привыкли и считали, что – так ли, этак ли – но он должен в ней находиться.

В бытность свою у Жириновского Мясоедов был вице-спикером Думы и членом комитета по геополитике, потом входил в комитет по банкам и вот, наконец, возглавил комитет по информационной безопасности и СМИ. При этом лидеру своей партии Миронову он не простил, что тот поставил его на непроходную третью позицию, и, когда в Думу всё-таки попал, объявил, что выходит из партии «Справедливая Россия». Получилось, что комитет по СМИ он возглавил как бы сам от себя, хотя ведь так не бывает! И, думая о Мясоедове, Вершинин терялся в догадках: то ли этот человек окончательно «сбрендил», то ли его, действительно, поддерживают очень мощные силы. Но какие?

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Антонов прилетел в Москву в начале февраля – так получилось, что за месяц до смерти жены.

Возвращался он, полный тяжёлых предчувствий, будто совершал непоправимую ошибку: сам отдавал себя в руки тех, от кого бежал полгода назад!

Но и оставаться дольше в Италии нельзя было: у него всё более крепла убеждённость, что подчинённые и партнёры обманывают его. Уклончивость, слащавая любезность, какая бывает в разговорах то ли с больными, то ли именно с теми, кого обманывают, о чём ты узнаешь в своё время, но исправить это будет поздно.

Кстати, его умирающая жена не составляет ли с юристом какую-нибудь бумагу, новое завещание, например?

Как это ни странно, Антонов всё больше тревожился не о своей бизнес-империи, но о жене: ведь умирающая супруга могла представлять для него даже большую опасность чем те кипящие силами женщины, которые подают на развод и требуют от мужа раздела имущества.

Поначалу он от таких мыслей отмахивался: есть наследники первой очереди, к которым принадлежат родители, дети и супруга или супруг. Родители их умерли, детей не было, следовательно, они с Галиной автоматически наследовали друг другу. После её смерти всё её имущество отходило к нему, если… Если она не напишет завещание.

Вот тут-то и крылась ловушка. Её собственное имущество было невелико, но она могла перед смертью потребовать выдачи свидетельства о праве собственности на совместно нажитое имущество и уже эту собственность завещать кому-то… А у неё было, кому.

У Галины имелся родной брат, проживающий в Томске, и двоюродный, живущий в Израиле.

И Антонов, возвращаясь в Москву, уже предвидел, что с одним из них, – а, может, и с обоими, – ему предстоит судиться.

Теоретически такая вещь как установление права собственности на совместно нажитое не могла бы укрыться от юристов Антонова. Нотариусы не любят выдавать бумаги с расплывчатыми фразами, например, о «праве на ½ всего имущества», они обязаны конкретизировать, в противном случае такое завещание легко оспорить. Следовательно, юрист Галины должен был бы обратиться к юристам Антонова, и они забили бы тревогу.

Но это теоретически, а что там реально делается в Москве, поди, угадай из Милана. И вот он возвращался в Россию.

При этом Антонов отнюдь не исключал, что органы его будут ждать. Вершинин и компания, наверняка, узнают о его возвращении либо от информаторов в его окружении, либо, самое позднее, при прохождении паспортного контроля в московском аэропорту. Соответственно, и арестовать его могут либо уже в аэропорту, либо дадут ему несколько дней, а потом явятся под утро и отвезут в тюрьму, как это произошло в Бухаресте.

Поэтому Антонов заранее, для контратаки, приготовил пакет документов, в котором главным было его заявление, похожее на то коммюнике для прессы, которое он сочинил в камере бухарестской тюрьмы.

Антонов писал в этом заявлении о преследовании его бизнеса «группой коррумпированных следователей», причём упоминал Вершинина, Еголина и Калязина. Он называл их «организованной преступной группой генералов» и просил о помощи российскую и международную общественность. «Сегодня хотят уничтожить наши компании, завтра может настать ваш черёд»… Но такими простыми призывами, он понимал, никого ни к чему не подвигнешь, поэтому подготовил ещё и коллективное письмо, под которым обязал своих юристов собрать подписи видных бизнесменов – партнёров «СвязьИнвест-группы».

В общем, информационную бомбу он подготовил, но главной своей задачей видел всё-таки – не дать себя арестовать, а вот как добиться этого: ведя себя в Москве подчёркнуто смирно или, наоборот, энергично добиваясь помощи от коллег того же Вершинина, тоже следователей, прокуроров, но иной масти… Это Антонов пока не решил.

В Шереметьеве его встретили Зарудный и Строгалев, – вот и ответ на вопрос о том, как именно Вершинин узнает о его планах. В том, что Строгалев – человек Вершинина, Антонов давно не сомневался, именно поэтому его пока и не увольняли: уж лучше пусть будет рядом всем известный враг, с которым нужно быть начеку, но который и сам вынужден притворяться лояльным.

Неизбежно уже по дороге из аэропорта речь пойдёт о планах Антонова, которые вскоре, как на ладони, лягут перед Вершининым.

– Рад вас видеть, господа, – сказал Антонов, пожимая руки Зарудному и  Строгалеву. – Но почему нет Валентинова? Он главный спец по мобильной связи…

– С ним вам предстоит долгое общение, – улыбаясь, ответил Строгалев. Он казался помолодевшим и отнюдь не угрожающим: вот ведь конспиратор…

– Потому и приехал встретить вас я, а не Валентинов, – сказал Зарудный немного обиженно, – что знаю: нефтянка для вас отошла на второй план, а я хотел о ней говорить. Ведь отрасль прибыльная, хотя есть и проблемы.

– Сейчас поговорим, – ответил Антонов. – Едем ко мне домой. Если по дороге не решим ваши вопросы, посидим у меня дома… А вы, – Антонов повернулся к Строгалеву, – по дороге расскажете о юридических баталиях.

Они сели в служебную машину Зарудного таким образом, что Антонов оказался позади водителя, наискосок от Строгалева, севшего впереди. Зарудный был сзади, справа от Антонова.

– Итак, Пётр Алексеевич, – обратился Антонов к Строгалеву, когда машина поехала, – рассказывайте, что против нас предпринимают г-н Вершинин и его следственная группа.

– Вы знаете, Алексей Викторович, – начал Строгалев каким-то развязным тоном, – а мне, собственно, и нечего доложить.

При этом Зарудный рассмеялся, и шофёр тоже хохотнул ему в ответ.

– Та-ак… – Антонов невольно улыбнулся. – Вы хотите сказать, что юридический прессинг снят?

– Не то чтобы совсем снят… – Строгалев иногда оборачивался к Антонову, а иногда смотрел вперёд, как бы показывая, что тема закончена. – Мне ведь Вершинин не докладывает. Вам, наверное, виднее: ведь вы не случайно решили вернуться, советовались с кем-то?

Антонов молчал, слушая приглушённое гудение машины: не столько шум двигателя, сколько гул и рокот колёс по мокрому асфальту. Поскольку автомобиль был дорогой, этот шум едва доносился. Интересно, прослушивают ли их разговор сейчас? А почему бы и нет, ведь ставка в этой игре для них миллиард долларов или больше. Тех ста семидесяти миллионов, которые они у него отжали, им, конечно, мало: им нужно чуть ли не в десять раз больше. Никто эту цифру вслух Антонову не называл, но в том-то и искусство бизнесмена: самому угадать запросы противника, а потом упорно делать вид, что не понимаешь этих запросов и что согласен разве что на треть или на половину просимого.

– …Столько раз возвращался уже домой, – сказал Антонов, – и всякий раз по-новому это чувствую!

Он глядел на серый неопрятный снег, на чёрное мокрое шоссе, – в Москве была оттепель, – и сам понимал, что произносит слова, не имеющие смысла. Но ему главное было: отвлечь собеседников от той цифры, о которой только что подумал.

– Дом есть дом… – сказал Зарудный фразу тоже, по видимости, бессмысленную, но главной была его смущённая и ободряющая улыбка.

– Жене моей совсем плохо, – громко, как бы для всех, сказал Антонов. – Поэтому я не взял с собой Марию Петреску. Мы с Галиной, фактически, уже в разводе, решили пожениться с Марией, но… С Галиной мы прожили всю жизнь, и формально я не хочу сейчас с ней разрывать…

Повернув голову, Строгалев посмотрел на Антонова молча, а Зарудный спросил:

– Галина Фёдоровна, вы сказали, совсем плоха?

– Так говорят врачи, по телефону. Сказали, что я должен приехать… Потому что могу не успеть.

Строгалев обернулся:

– Алексей Викторович, а вот лекарства американец чудодейственные обещал… Они что, не помогли?

– Они были включены в план лечения, – Антонов вздохнул. – Но чуда ведь мы не ждали…

– Тем более от американцев, – Зарудный пожал плечами. – Наша медицина, по-моему, неплохая…

Антонов заставил себя встряхнуться:

– Давайте, господа, перейдём к делам. Сергей Петрович, какие у нас в нефтянке проблемы, о которых я не знаю? Я слушаю и даже записываю.

Антонов достал блокнот, и Зарудный, словно актёр, которому скомандовали «ваш выход», тоже сделал усилие и начал свой доклад.

Когда врач и сестра впустили Антонова к Галине, она не спала.

Она полусидела, опираясь спиной и затылком на высокие подушки, и её исхудалое лицо с провалившимися потухшими глазами удивило его тем, каким всё-таки костистым и сильным оно было. Однако раньше всего он заметил съехавший набок ярко-рыжий парик.

– Господи, зачем парик-то рыжий? – эта фраза вырвалась невольно, но Галина, кажется, её не расслышала, никак не отреагировала.

– Ну, привет! Как ты?

Да жива ли она?

Он присел и взял её невесомую, и всё-таки не совсем холодную руку.

Молча всматривался в её глаза, а она смотрела мимо него…

Волосы Галины выпали от очередной химии ещё до его бегства из России, но париков у неё раньше было два: чёрный и тёмно-каштановый. А теперь этот рыжий?

Она продолжала смотреть куда-то в пространство, и вдруг он заметил слезу на её впалой щеке.

И она улыбнулась какой-то кривой и глупой улыбкой. Разлепила непослушные, словно бы резиновые губы.

– Думала… Уже не увижу тебя…

– Увиделись! – он сжал обе её руки. – Вот и увиделись, дорогая!

…Он просидел у неё полчаса, рассказывая ей что-то несущественное о своей работе, об Италии… Она почти не говорила, да он и не ждал ответов, просто хотел успокоить её звуком своего голоса.

Кажется, она впала в забытьё…

К нему сзади подошёл врач, прошептал:

– Заснула. Не надо будить…

Антонов вопросительно указал на дверь, врач кивнул, и они вышли.

– Алексей Викторович… – начал врач в коридоре, но Антонов перебил:

– В принципе, мне всё ясно. По плану лечения поговорим позже. Сейчас мне нужно сорок минут чтобы закончить дела с моими сотрудниками, потом жду от вас отчёт о её состоянии.

С Зарудным проработали не сорок минут, а часа два: шофёр Зарудного успел отвезти Строгалева в банк и вернуться. Врач заглядывал – Антонов просил подождать; и вдруг, всмотревшись в лицо медика, удивился: врач-то был похож на него самого, только лет на десять моложе.

Врача этого выбирал не он – Галина, и, осознав это, Антонов сразу потерял интерес к Зарудному и тем делам, которые с ним обсуждал.

Дела делами, но тут умирал самый близкий для него человек; и эта женщина выбрала себе вот такого врача…

В следующие дни Антонова раздирала эта несовместимость: вот, здесь, в его доме, умирает его жена, и она явно что-то хочет сказать ему, что-то важное уже говорит.

С другой стороны, был банк, а в нём – тревожные и даже оскорбительные для него события… Как-то раз он спустился в клиентский отдел на первом этаже, присел к одному из столов, дожидаясь нужного ему сотрудника, девушка за соседним столом – видимо, из недавно принятых на работу сотрудниц – спокойно разговаривала по телефону, потом обратила на него внимание.

– Простите, вы – ?.. Корпоративный клиент?

Тут как раз вошла замначальника отдела:

– Что ты, Аня, это президент банка!

– А, г-н Антонов… – новенькая слегка застенчиво встала и протянула ему руку. – Простите! Мы знаем, что вы вернулись…

Антонов прочитал имя и фамилию на её нагрудном значке, оглянулся на замначальника, напрягшуюся и юмористично измеряющую взглядом смущённую девушку. Погрозил пальцем:

– Ни в коем случае не наказывайте молодую сотрудницу за то, что не узнала меня. Только по эффективности оцениваем работников…

Мимолётный эпизодик… Тревожили его вещи куда более опасные: изменившееся отношение некоторых крупнейших клиентов.

А главное: почему ему так легко дали вернуться? Уж не потому ли, что видят в нём успешно приручаемую дойную корову?

Припугнули, отняли сто семьдесят миллионов долларов, теперь дадут восстановиться на работе, войти в курс дела, а потом – новый наезд с удвоением или утроением требуемой суммы.

Отдаст и эту новую сумму, куда денется?

Потом – снова наезд, и опять с удвоением суммы…

Очень успокоило Антонова то, что конкуренты пока никак не использовали болезнь жены для давления на него.

Он осторожно спросил Галину о завещании, она ответила, что не писала.

– Может быть, ты хочешь что-то оставить твоему брату, в Томске? Давай позвоним ему? Ты когда с ним последний раз говорила?

Тут начались неясности. Завещание-то её Антонов видел, и она вспомнила, что оно есть, но что в нём писала – по её словам, забыла. Антонов принёс коробку с её документами, достал и прочитал ей завещание.

Коробка выглядела так, словно в ней многократно рылись: наверняка, медсёстры, врач, горничные, а также подруга жены Ольга Александрова, появившаяся в первый же день, когда прилетел Антонов. Сама Ольга тогда и показала ему эту коробку, в которой хранили и медицинские документы. Ольга пользовалась машиной Галины и так себя вела, будто вопрос машины для неё – наиглавнейший. Мол: разрешит ли Антонов ей по-прежнему пользоваться автомобилем? Но он знал Ольгу давно и не мог исключить тут никаких неожиданностей. Например, того, что всплывёт ещё одно завещание, а, как известно, каждое более позднее завещание отменяет предыдущее.

По тому нотариально заверенному завещанию, которое имелось в коробке, брату Галины отходила эта самая машина, участок в Подмосковье с заколоченной дачей, которой никто не пользовался, и многочисленные акции и другие ценные бумаги, в которых Антонов разбирался лучше самой Галины и знал, что большой ценности они не имеют. Максимум потянут на три – пять миллионов долларов. Пустяки для него. Некоторые из них превратились в простые бумажки, другие сохранили цену и даже подорожали, но пусть всё это разгребает её брат, когда вступит в наследство.

Главное, он успел приехать вовремя, пока жена ещё в сознании. Хотя разум её уже начинал меркнуть, и, задержись он ещё хоть на пару недель – Бог весть, что произошло бы и с этим домом, и со всеми документами и ценностями, находящимися в нём.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Ничто так благотворно не влияет на бизнес как постоянное присутствие на работе начальника, причём трезвого.

Собственно, одно только это: твоё появление в понедельник бодрое и не с похмелья и твоя готовность не уходить ни от каких проблем, но тут же решать их, вступая в любые конфликты, а, с другой стороны, твоя способность не отказываться от скучной и однообразной работы, но упорно сидеть над ней до позднего вечера пятницы и даже включая субботу, – одно это уже можно считать гарантией повышения прибылей и вообще успеха твоего бизнеса.

Так называемые стратегические решения – чепуха, ими Антонов больше вредил себе чем помогал. К тому же, те, кто тебя любят и уважают, и смотрят на тебя снизу вверх, всё равно объявят любое твоё решение стратегическим, мудрым и спасительным для всех.

Главное, чтобы ты всё время был в форме и в тонусе, и Антонов почувствовал, что именно такой начала становиться его жизнь после возвращения в Россию.

В Италии он начал заниматься спортом, правда, одновременно прикладываться и к хорошим местным винам. Спорт возвращал телу молодость, но и душе – какое-то легкомыслие, за которое Мария его не корила, да и в вине она составляла ему компанию.

Вернувшись в Москву, он спорт в своей жизни оставил, а алкоголь исключил совсем, и пока это получалось: стресс-то какой, до выпивки ли?

Галина умерла четвёртого марта, причём в сознании оставалась до самой смерти.

Перед концом ей даже стало как будто получше, и промелькнула досадливая мысль: если она так долго – полжизни – болела, сколько же она будет умирать? Есть люди, превращающие собственную смерть в затяжной спектакль, а вот его, Антонова, родная мама умерла скромно и незаметно, как бы не желая этим никого обременять.

Но эту мысль Антонов отогнал… С Галиной он прожил больше сорока лет, и, будучи женатым на ней, и кандидатскую защитил, и создал свою, какую-никакую, а бизнес-империю.

Непостижимым образом, бизнес его держался благодаря и Галине тоже – так ему казалось.

Русская женщина с каким-то незначительным иудейским родством в дальних поколениях, она в перестроечные годы осознала себя иудейкой и поставила себя на равной ноге с женой Гусинского и с самим Гусинским, с которым познакомила Антонова ещё до бегства Гусинского из страны. В Еврейском конгрессе у неё образовались серьёзные связи – правда, она сама же и оборвала их, когда вместо иудаизма приняла в качестве религии свою «макробиотику».

«Макробиотика» была, пожалуй, точкой невозврата; после этого уже сознание Галины нельзя было считать в полной мере ясным. А как иначе: ведь от одного-единственного курса химеотерапии – то есть регулярного ввода через капельницу антиракового раствора – у людей выпадают волосы, ресницы, отваливаются ногти, и не отпускает состояние дурноты. Повышается температура и болит голова, мучают перебои с сердцем. От одной-единственной «химии», а сколько у неё их было, повторных? Она сама, наверное, сбилась со счёта, а Антонов уж точно не помнил.

Но каким-то образом его бизнес держался благодаря этим подразумеваемым связям с еврейскими банкирами; и даже «группа Вершинина» чувствовала это, да и просто знала об этих связях, а потому и не зверствовала чрезмерно. Потому, быть может, и в Россию ему дали мирно вернуться, имея в виду этот его брак с Галиной.

…Правда, сказать, что он «мирно вернулся», было бы сильным упрощением. Кому-нибудь со стороны могло показаться, что он легко вошёл обратно в свой бизнес, но для него – ох каким тяжким это было… Трясло и ломало так, что был на грани того, чтобы бросить всё к чёрту и… Обратно за границу? А на какие деньги там жить?

И он кидался к умирающей Галине, как дикарь припадает к своему идолу с мольбой: дать, наконец, удачу на охоте, а он за это принесёт любую часть добычи, любую жертву.

Он сидел у её постели и держал её руки в своих, и мысленно давал ей клятвы… Если только он сможет уберечь «СвязьИнвестБанк» от банкротства… Он навсегда останется верным её, Галины, ценностям.

Он разыскал для неё песню «Не уходи, мой друг» Константина Никольского. Не увлекаясь эстрадой, случайно услышал по радио чей-то распевный печальный голос и гитарные аккорды, какие-то свободные, что ли:

Не уходи, не уходи…

В края, где умолкают все ветра,

Где время льёт забвения дожди,

Где ни сейчас, ни завтра, ни вчера…

Вероятно, песня была посвящена как раз умирающему человеку, Антонов скачал её из интернета и через компьютер вывел в динамики в комнате Галины.

И так они слушали, держась за руки, хотя слова, если вдуматься, были местами странными: «Года бегут не вдоль, а поперёк, / И невдомёк, что ни назад и ни вперёд уже дороги нет…»

– Слова не ахти, конечно, – сказал Антонов Галине. – Тебе, как редактору, это должно резать слух.

Она долго молчала, потом ответила, еле двигая губами:

– Всё хорошо… Поставь ещё раз…

И он поставил запись снова:

И я молю: мой друг, не уходи…

Всё ж чист и лёгок был глоток воды

Из родника, что высох навсегда…

Да будет наша память доброй,

А любовь всегда жива…

Галина слушала, закрыв глаза, возможно, впав в забытьё. Слёз не видно было.

А дня через три после этого она умерла.

Срок завершения наследственных дел – шесть месяцев после смерти – должен был наступить лишь в сентябре, но Антонов вскоре после похорон понял, что никаких особых проблем с завещанием Галины не будет. Да, её родной брат, прилетевший из Томска, на похоронах хмурился, а двоюродный брат из Израиля вообще отказался с ним разговаривать, и всё-таки похоже было, что с этой стороны ничего не грозило.

Значит, тот страх, который пригнал его в Россию, – что Галина сделает какой-то юридический ход, – этот страх оказался пустым.

За её спиной – так получалось – никто не стоял, то есть была некая ничем не подкреплённая угроза, которая, однако, держала Антонова в напряжении годы и даже десятилетия.

…И во что он, в итоге, превратился? Издёрганный, страдающий запоями, ничтожный человечек…

Правда, он руководил известным в стране банком и «СвязьИнвест-группой» – но что это был за банк и что за группа компаний? Он-то знал, что всё это – лишь долговая дыра! Всё это не сегодня – завтра могло рухнуть.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В марте подмораживало; по холодку он выходил из дома и, хрупая льдинками от луж на бетонной дорожке, шёл к воротам, куда подъезжала машина чтобы везти его в банк.

Поднимающееся солнце сверкало в наледях здесь и там, а режущая свежесть воздуха пронизывала и опьяняла.

В напряжённой работе прошёл март, и нередко Антонов испытывал то, что он сам не мог назвать иначе чем чувство свободы.

А что такое свобода? – спросил он как-то сам себя по дороге в банк.

И ответил себе так. Во-первых, это чувство телесного благополучия, именно телесного: ведь тело само подсказывает, что тебе ничто не грозит, а тело лучше нашего мозга умеет оценивать ситуацию.

Во-вторых, свобода это чувство выполненных дел или ощущение запаса и багажа. Опять же, это скорее телесное чувство или память мозга, но бессознательная. Так бывает, когда ты прибыльно закрыл некую сделку, ты знаешь, как это делается, и не прочь повторить.

Этими двумя свойствами, вероятно, и исчерпывается понятие свободы, – думал Антонов. – Когда говорят о «выборе», то это, скорее всего, произнесение бессмысленного слова в подражание кому-то. А, может быть, просто Антонова раздражало слово «выбор», слишком часто повторяемое теле-радио-говорунами. У кого-то, мол «есть выбор», а у кого-то «нет выбора», как будто так уж просто решить за человека, есть у него выбор или нет.

…Он встряхивался, когда такие мысли набегали в машине, и отгонял их. Доставал бумаги из кейса: использовать время в пробках. Иногда лишь для водителя делал вид, что читает, а сам, закрыв глаза, молился.

Мария прилетела лишь ненадолго, и он с большим трудом уговорил её остановиться в его доме. Ей, вероятно, казалось оскорбительным так быстро занимать место его умершей жены. В Италии ей, по большому счёту, делать было нечего, но против её возвращения в Румынию Антонов возражал решительно. Если она окунётся в привычную ей румынскую жизнь, он её потеряет.

Вероятно, она будет жить в Москве… Но вначале нужно было окончательно убедиться, что Москва для него – да и для неё тоже – безопасна; в том, что, по крайней мере, он не окажется вдруг в тюремной камере.

В марте состоялась важная для «СвязьИнвест-группы» встреча Антонова с депутатом Госдумы и главой комитета по СМИ Мясоедовым.

Это имя гремело; по всем каналам показывали визит депутатов в Трансильванию и попытку румынских полицейских задержать именно Мясоедова. Всем было ясно, что происходит: Мясоедов и другие пытаются раздробить Румынию. Слова говорились о «нормах международного права», но торчали из них когти русского имперского орла, вцепившегося в Центральную Европу и не отпускающего её. Отключим газ, стравим одних с другими, поднимем в медиа невиданную волну истерии.

Антонов сам приехал к Мясоедову в Думу. Поводом было заявление Мясоедова о том, что «нас поддержали румынские телеканалы и сотовые операторы». Понятно было, что депутат преувеличивает, но вдруг, и правда, что-то за этим есть? Антонов взял с собой Валентинова, главного своего специалиста по мобильным системам: мужчину худощавого, с усиками и в очках; с тем вишнёвым цветом лица, который говорит о приверженности к рюмке, хотя бы по праздникам и выходным. Но он был, действительно, блестящий специалист со способностью перемножать в уме трёхзначные числа, чему Антонов был свидетелем, проверял его.

Едва они уселись в думском кабинете против Мясоедова, как тот сразу вверг их в кипение борьбы:

– Будем менять власть в Румынии! – заявил Мясоедов, блеснув очками и нервически вздрогнув своим обширным полным лицом.

– Вот так, да? – Антонов опешил.

– Да. Как у Солженицына в эпопее Парвус назначил революцию на семнадцатый год, так и я назначаю смену правительства в Румынии на конец этого года. Или на начало следующего, – добавил он на всякий случай.

– До этого нам бы дожить, – негромко сказал Валентинов.

– У нас нет другого выхода, – продолжал Мясоедов. – Газовая труба в южную Европу может пройти только по территории Румынии. Пустить её через Турцию – это не просто авантюра – это преступление против всей истории России! Мы полтысячелетия воевали с турками, и вдруг сами в их руки даём ключи от квартиры? То есть кран от газовой трубы.

– Вы знаете, я минувшей осенью был в Турции, – перебил его Антонов. – И сотрудничаю с Хасаном-оглу.

– Это жулик, – припечатал Мясоедов.

– Ну, в бизнесе мы все немного жулики...

– В какой сфере вы сотрудничаете?

– Мы купили треть акций их оператора сотовой связи Turkcell, а также вели и ведём переговоры о перекачке газа после пуска «Турецкого потока».

– Пуска «Турецкого потока» не будет! – отрезал Мясоедов. – Если даже газопровод будет построен, он не будет работать! Эту глупость мы как раз сейчас пытаемся предотвратить… Но, раз вы в контакте с Хасаном-оглу, то вы, конечно, знаете, что и сейчас «Газпром» поставляет в Турцию газ по Трансбалканскому газопроводу? То есть с запада на восток.

– Конечно знаю, – ответил Антонов. – Турция – второй по величине экспортный рынок «Газпрома» после Германии.

– Так вот, у меня последняя сводка, – Мясоедов, несмотря на полноту, порывисто вскочил и взял с другого стола газету. – Частные турецкие компании Akfel Gas, Enerco Enerji, Avrasya gaz, Bosphorus gaz, Batti Hatti и Kibar Enerji, – все они регулярно задерживают платежи «Газпрому», и накопили отставание уже на два года. У государственной турецкой компании Botas недоплата ещё больше, учитывая то, что ей «Газпром» продаёт по более высокой цене… Так мы что, хотим, построив «Турецкий поток», усугубить это положение дел? Чем больше мы им будем качать, тем больше будет разрыв между полученным и оплаченным!

– Я смотрю, вы хорошо осведомлены, – заметил Антонов.

– Это случайность, – махнул рукой Мясоедов. – А может, помощники подложили перед вашим визитом… – Мясоедов как будто успокоился: видимо, вспомнил, что он не на митинге и что нагнетать страсти не нужно.

– А какие у вас, разрешите полюбопытствовать, перспективы в сотовой связи? – спросил Мясоедов.

Поправив очки, заговорил Валентинов, чьи седоватые усики казались сизыми на румяном лице. Несомненно было, что говорит он по-русски, но, чтобы понять его, требовалось сильно напрячься.

– Ясно, что ничего не ясно, – рассмеялся Мясоедов.

– Да, у нас есть свой жаргон, – согласился Антонов. – Но мы как раз хотели узнать: вы в интервью упомянули, что вас поддержали румынские сотовые операторы – но разве они занимаются политикой?

Вопрос вызвал новый всплеск ярости Мясоедова, заговорившего о том, что Россию поддерживают люди, работающие в самых передовых отраслях.

– Наши противники по старинке рисуют нас отсталыми, но когда наши хакеры подкрутят им результаты выборов, они запоют иначе. Вернее, это они будут кричать о хакерах, а на самом деле в бой пойдут наши кибервойска! – взвизгнул Мясоедов. – Информация закрытая, но вам скажу, что у нас уже сейчас более пяти тысяч специалистов в программном спецназе, и если хотя бы десятую часть их бросить на Румынию: всё! – Мясоедов хлопнул пухлой ладошкой по столу. – Выборы закончатся в нашу пользу. Это о том, как технически мы можем – и должны – решить проблему.

– Согласен: можем и даже должны, – ответил Антонов. – Я тоже, знаете ли, пытаюсь найти некий средний путь между ветхозаветным «око за око» и уж слишком христианским «подставь другую щёку». Фактически, наше правительство сегодня, как и в поздние советские времена, идёт по радикальному христианскому пути, а ведь этого в истории почти не бывало! Мы делаем нечто уникальное, но почему-то не говорим об этом. Если заставить человека пройти по канату, он это осилит, но зачем при этом утверждать, что он не делает ничего отличного от того, кто ходит по земле?

– Да, а наш противник кладёт канат на землю и говорит, что он канатоходец, – уместно заметил Мясоедов. – Так поступает Запад… Может быть, выпьем кофе? – сказал он, взглянув на вошедшую секретаршу.

…Собственно, от обмена декларациями пора было переходить к главному, но кто начнёт? Антонов решился:

– Георгий Валентинович, давайте я скажу откровенно: «СвязьИнвест-группа» готова поддержать ваши усилия по смене правительства Румынии.

– Вот за это спасибо! – Мясоедов пожал руки обоим гостям.

– Для нас это – дело необычное, и я даже попрошу Валентина Сергеича не разглашать это остальным коллегам из нашего руководства, – Антонов со значением посмотрел на Валентинова.

– Для нашей политики это тоже необычно, – сказал Мясоедов. – Но когда-то же надо начинать! Как гласит поговорка, «жены стыдиться – детей не видать». Кстати, объясните мне: а зачем это нужно вам, конкретно, вашему банку? Теоретически понятно: это нужно любому русскому человеку, но, как доходит до практики…

– Смена власти для умного бизнесмена – золотое дно, – ответил Антонов. – В том-то и моя претензия к нынешнему правительству России, что они предлагают бизнесу вкладываться в международные проекты, но без гарантии результатов. Вернее, результаты должна гарантировать добрая воля наших западных, как они выражаются, «партнёров», а вот её-то…

– А доброй воли-то и нет! – поддержал его Мясоедов. – Но так и должно быть: каждый сам гарантирует свои интересы, почему это будут делать другие? Однако я кое-что хочу оговорить, – Мясоедов поднял палец. – Смена власти в Румынии, хотя я так уверенно о ней объявил, – это то, за что придётся побороться. И борьба будет очень тяжёлой и  очень затратной… – Он сделал паузу, со значением посмотрев на Антонова.

Тот рассмеялся:

– Я ждал, когда вы поставите вопрос. В разговоре с бизнесменом без упоминания затрат не обходится.

– А как иначе? – Мясоедов уютно развёл руками. – Идеи наши, а кошелёк, уж извините, ваш.

– Согласен, – кивнул Антонов, добавив мысленно: «знал бы ты, насколько пуст мой кошелёк…»

Далее Мясоедов сообщил Антонову о Румынии удивительные вещи, о которых тот знать не знал, хотя уж румынка-то Мария должна была проговориться! Оказывается, угрозу сепаратизма воплощали не только румынские венгры, но и сторонники восстановления старинного молдавского государства, которое было как минимум вдвое обширнее нынешнего, простираясь западнее Прута. Вообще, по словам Мясоедова, не только румыны претендовали на то чтобы присоединить к себе Молдавию, но и молдавские политики играли свою игру в Румынии. Например, они дали молдавское гражданство бывшему румынскому президенту Бэсэску, вернее, он сам его попросил чтобы избежать тюрьмы в Румынии. Молдаване вмешивались в румынские выборы, так что и смена власти в Румынии будет подана общественности как скорее дело их рук, чем «русских оккупантов». В этом надо было отдать должное Путину, который не отвечал Западу ударом на удар, но притворялся побеждённым, а потом плёл спецслужбистские интриги и добивался своего. Однако уж очень правдоподобно он прикидывался проигравшим: не отличить от действительности.

…Всё-таки Антонов решил нажать на тормоза чтобы обдумать происходящее. Ведь они с Мясоедовым вступили в нечто вроде заговора с целью свержения правительства Румынии, страны – партнёра России, страны – члена ЕС и НАТО.

– Я озадачу моих юристов, – сказал Антонов, – чтобы они оценили международные последствия наших с вами действий. Ведь вы, наверное, сталкиваетесь с  санкциями против вас лично? Такие же ждут и наш бизнес.

– Мне на их санкции, откровенно говоря, плевать, – объявил Мясоедов, наверное, всё-таки, не совсем правдиво.

– У нас двенадцать тысяч вышек сотовой связи за границей, – напомнил Валентинов. – В основном, на Балканах. Мы в них вложили семьсот миллионов долларов.

– Я хочу пригласить вас на заседание планирующего комитета нашей группы компаний, – сказал Антонов Мясоедову. – Через полторы недели мы собираемся в «СвязьИнвестБанке» узким кругом. Будет Михаил Солейманович Гадирбеков – наш крупный акционер, а также Уэллс, глава «Американских телесистем». Я попросил бы вас там выступить с сообщением до получаса.

– Уместно ли будет, – спросил Валентинов, – говорить о Румынии столь откровенно?

– А мы попросим Георгия Валентиновича проявить дипломатичность, – предложил Антонов. – О смене власти в Румынии можно сказать, но не в том смысле, что Россия это готовит, а  как бы сами процессы так идут.

На том и договорились.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В том, что его народ – избранный, у Стивена Уэллса не было сомнений.

Его забавляли рассуждения некоторых русских о якобы древности православной традиции – при том, что Россию и русский народ Уэллс более чем уважал: пожалуй даже, любил.

Но поборники православия поголовно не ведали о том, что Британия стала христианской ещё до рождения на свет Константина Великого – основателя того самого православного Второго Рима, чьим наследником объявляет себя Россия.

В отличие от Константина, принявшего крещение лишь на смертном одре, его отец Констанций Хлор уже был христианином. Констанций был одним из соправителей Римской империи и наместником северо-запада: Галлии и Британии, в каковых областях при нём христианство утвердилось в качестве государственной религии. Этой модели и подражал Константин; так что православный Константинополь – отнюдь не образец, а копия того, что существовало на Британских островах.

Завоёванная когда-то Цезарем, Британия и стала прямой и главной наследницей Рима, и эту цивилизацию она донесла до всех континентов: от Америки до Австралии, и от Южной Африки до Гонконга.

Этот – англоговорящий – народ естественным образом объединяет в себе свободолюбие и долг, новаторство и те традиции, которые заставили дать имя римского Капитолийского холма месту, где американцы воздвигли своё здание Конгресса.

Этот народ – поистине избранный; как сейчас говорят, незаменимый (indispensable), и принадлежать к нему – великое счастье и ответственность. Так считал Уэллс, и в этом смысле он был патриотом Америки.

В то же время он не был изоляционистом, наоборот, полагал, что судьба Америки решается за океанами, а основная точка приложения её сил – в далёких от неё краях, конкретно – на Ближнем Востоке.

Подобно тому, как Ричард Львиное сердце прославился не деяниями в Англии, но ролью в Крестовом походе в Палестину; подобно тому, как Рузвельт и Черчилль, встречаясь с Чан Кай-ши в Каире и через неделю после этого со Сталиным в Тегеране, договорились об окончании Второй мировой и о глобальном мироустройстве, – подобно этому и нынешние американцы могли проявить себя там, где особенно бурлил современный мир.

И Уэллс каждый год много дней, а то и недель проводил, объезжая те страны, где находились филиалы его транснациональной корпорации “American Telesystems” – «Американские телесистемы». Не такая уж, кстати, и обширная территория: всего лишь Восточная Африка, Ближний Восток и Восточная Европа.

В этой цепи Россия была очень важным, но отнюдь не единственным звеном, потому Уэллса удивляло, когда некоторые его сотрудники и компаньоны как-то особенно нервничали, говоря о России. Ну да, в Штатах кого только не называют «агентом Путина» – а вот об «агентах Израиля» слышно гораздо реже. Хотя с этой страной у многих связи были очень крепкие, в том числе – и у корпорации Уэллса.

Об этом он думал, когда их самолёт начал заходить на посадку в Иерусалиме.

Да, в этом году Уэллс летел в Израиль: нынешняя его поездка по странам Старого света пролегла по маршруту Найроби – Иерусалим – Баку – Москва.

Стивен любил Ближний Восток, а вот Израиль не любил: чего греха таить. Скорее всего, эти чувства были взаимными.

Не утаивал он от себя и ещё одного: того, что отношение к Израилю легло разломом через его семью, а, может быть, и через жизнь, через болезнь его любимой жены Нормы.

С этой уютной, чуть пухленькой девушкой он познакомился в колледже в Канзас-сити, который, после родного городишки Ньютон показался ему чуть ли не мегаполисом. А Норма была как раз из Канзаса, и в этом смысле у них сложились отношения девочки-горожанки и мальчика-провинциала, которому она слегка покровительствует. В этом смысле; но в другом смысле именно она, конечно, принадлежала к  меньшинствам и искала его защиты.

Его отец был пресвитерианским пастором, а её предки – из германских переселенцев, с лютеранским бэкграундом, но всё время с намёком на то, что и еврейское им не чуждо. Его родители стойко поддерживали республиканцев, её – демократов. В общем, обычная история про “Gentiles and Jews” – «джентльменов» и «евреев».

Как всегда бывает, разногласия между ними выявили дети. Пока мы сами остаёмся детьми, проблем как бы нет, и у них с Нормой не было. Поколение позднего рок-н-ролла и раннего диско: какие могут быть проблемы? Ко времени их женитьбы в конце 70-х Элвис давно стал историей, Битлы распались, а диско казалось музыкой хотя и странной (поначалу), но молодая парочка и под неё отрывалась в уик-энды, показывая себе и окружающим, что и они уже – работающие, зарабатывающие, а значит, имеют право хорошо отдохнуть.

Проблемы начались после рождения первого ребёнка: сына, которому они дали имя Дэвид. Он был не похож на Стивена изначально, а, так как молодой папа всё больше погружался в работу, то и рос Дэйв без его пригляда; Норма и её родители мальчика, в  сущности, присвоили, к недовольству родителей Стива. Дочь Марта, конечно, положение выправила: она, уж точно, была его дочерью во всех отношениях, но она родилась через десять лет после Дэйва, в 92-м. И, может, он, Стивен, был неисправимым мужским шовинистом, но сына он ценил больше дочери, а вот сын-то, в сущности, для него был потерян. В 25-летнем возрасте Дэйв прямо заявил отцу, что считает его и себя людьми несовместимыми и не хочет с ним общаться. С тех пор минуло десять лет, и сын, действительно, его бойкотировал: иногда Уэллс пытался дозвониться к нему, но тот грубо обрывал разговор.

Что ж, Дэйв вёл себя невыносимо и оскорбительно, но мужчина обязан делать резкие поступки, и в этом отношении Дэйв, возможно, всё-таки пошёл в него. Он, Стивен, тоже был человеком дерзких решений, иначе не создал бы свою громадную корпорацию.

Довольно грубо он поступил со своей женой, когда она родила-таки второго ребёнка. Он просто отнял у неё Марту и  отдал её на воспитание своим родителям, заявив жене прямо: Дэйва захватили вы, а Марту, извини, берём мы; если хочешь общего ребёнка, родим третьего. Наверное, так не поступают нормальные родители, ведь это было жестоко и по отношению к Норме, и к Марте, и к Дэйву, и к себе самому. Но ему тогда поистине закон был не писан: компания его ежегодно утраивала, упятеряла, даже удесятеряла обороты, и он чувствовал, что обязан и мыслить, и поступать нестандартно. Шли 90-е; Америка утверждалась как единственная супердержава на планете Земля.

…До сих пор он никогда не успевал понять: где именно Дьявол пролезает в нашу жизнь? До сих пор – ему идёт седьмой десяток – он начинает и заканчивает день «молитвой Господней», особо выделяя слова «и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого» - и всё равно сын погибели просачивается и в бизнес, и в человеческие связи. Вот и их с Нормой брак стал превращаться в дьявольщину.

Третьего ребёнка она рожать отказалась и тоже прямо ему это объявила. Бесчеловечное это решение и вызвало в ней, наверное, деление тех самых клеток, с чьим ростом они до сих пор оба и борются, с привлечением всех средств медицины, а всё равно, похоже, напрасно.

Когда Норме перевалило а сорок пять и стало ясно, что третьего ребёнка не будет; когда Марта, в отличие от бойкого и смышлёного Дэйва, всё больше казалась девочкой не просто заторможенной, но в чём-то и похуже; когда в очередной раз дьявол нашёл дырочку и затопил всю его жизнь, – тогда Стивен подписал крупный чек «Американскому обществу Нюрнбергских законов», и имя его появилось в скандальном «Списке американских антисемитов». На то же время миллениума пришлась и его ссора с крупнейшими американскими конкурентами, а также остановка роста его корпорации.

…За эту остановку он теперь был благодарен Христу, ибо здоровый рост невозможен без замедлений и даже движений вспять. И всё-таки соединёнными силами Дьявол и Господь добились этого: с тех пор Уэллс уже никогда не чувствовал прежней уверенности в себе, но, наоборот, помнил, что весь его бизнес качается на грани.

Это раскачивание почти опрокинуло его, уронив его акции в 2008-м году… Но, кажется, корпорация «Американские телесистемы» достигла уже такого могущества, что никакие финансовые потери ей стали не страшны? Наверное, со стороны всё выглядело именно так, но он-то, Стивен, знал, что компания порой спасалась лишь милостью Божией; он, за годом год, всё лучше понимал, что без опоры на Христа ничего не может.

Итак, он летел в Израиль…

В прошлом году путь прошёл иначе: из угандийской Кампалы в Джибути и затем в Бухарест. Ещё годом раньше корпорация его получила громадный заказ, ради которого он больше месяца провёл в Кувейте. Клиентская база в тот год приросла почти полумиллионом номеров военнослужащих. Только в военном комплексе «Доха» в Кувейте находилось сейчас сто двадцать тысяч американских военных: президент Обама вывел войска из Ирака, о чём сообщили все СМИ, но отправил их не домой в Штаты, а в соседний Кувейт, где они и разместились, не слишком комфортно, на двух военно-воздушных и шести сухопутных армейских базах. Слава Богу, мобильная связь там была разрешена, хотя в зонах боевых действий и районах, приравненных к ним, мобильники полагается сдавать. Оплата сотовой связи стабильно гарантировалась американским госбюджетом, но что толку оператору в этой стабильности, если люди не тратят минуты и часы на разговоры?

Уэллс любил Ближний Восток, да и Африку тоже, хотя давным-давно не мог прямо касаться простых людей и местной жизни где бы то ни было. Он всё время был окружён телохранителями и помощниками, и минимальная группа для поездок по зарубежью составляла четыре человека, а сейчас в Иерусалим они летели впятером. Тут не пообщаешься даже с  пассажирами самолёта, ибо и на борту соседями твоими будут твои же люди.

Однако он считал, что восприятию жизни это не мешало, ибо стёкла автомобиля прозрачны, а в коротких перебежках из кондиционируемой гостиницы в искусственный холодок машины ты тоже вдыхаешь горячий воздух столицы Кении Найроби – тот же воздух, которым дышит и нищий вон там, на углу.

В более спокойных условиях охрана вообще делалась незаметной, так что можно было и поболтать со случайными людьми, например, в Кувейте он познакомился с молодым немцем – предпринимателем средней руки Штефаном Рёссиком. Это было два года назад, а в этом году Стивен уже назначил его директором их Кувейтского отделения.

И имя молодого человека – кстати, почти ровесника его сына Дэйва, – и его фамилия вначале показались странными. В фамилии что-то русское звучало: Рёссик – почти как «Россика». Имя Штефан было, кажется, славянским вариантом имени Стивен?

Чёлка волнистых русых волос спадала на загорелый лоб, сморщенный гармошкой морщин, а представился молодой человек слегка загадочно: «я бизнесмен», а в следующей фразе уже: «я, как инженер»…

– Так вы бизнесмен или инженер? – немного раздражённо перебил его Стивен, сам заговоривший с ним в холле гостиницы, но не желавший долго играть в прятки.

– Я и то, и другое одновременно, – примирительно ответил парень и добавил: – Я знаю, кто вы, сэр: мистер Уэллс, глава корпорации; а я всего лишь локализую здесь натовский проект, который мы успешно опробовали в Германии. Вариант технологии LCM.

– Ох! – воскликнул Уэллс с досадой. – Я только что потерял на ней сотню миллионов. – И он рассмеялся тому, как невольно откровенно выдал свои убытки, причём не преувеличив их и не приуменьшив.

– Нет, наша технология – уже LCM-5, облачный вариант нового поколения, это технологический прорыв…

Парень заволновался и заторопился рассказывать, как видно, решив использовать это знакомство, и Стивен его не прерывал, заметив, как усилился от волнения его немецкий акцент и стали заметны ошибки в английском. Но вскоре тот справился с собой и даже щегольнул непереводимой американской шуткой.

– Скажи мне пожалуйста… – задумчиво произнёс Стивен. – Ты говоришь, это натовская программа…

– Да, сэр: мы внедрили её в Германии, потом я был в Ливане, и вот… Наша встреча неслучайна: ведь вся эта гостиница заселена персоналом НАТО…

– Ну, не вся… – возразил Уэллс. – В Ливане у Германии серьёзные намерения?

– Нет, сэр: сегодняшняя Германия мало может в военной сфере. Я просто, как инженер, участвовал в инспекции территорий рядом с военно-воздушной базой «Калият». Хотят достраивать взлётную полосу, взять участки в аренду…

Тут Стивен пригласил его в гостиничный бар, подумав, что – чем чёрт не шутит – надо же держаться на новой волне, и, может, молодой этот инженер – не без способностей.

Так оно и оказалось – по крайней мере, так казалось Уэллсу до сих пор.

Они в тот вечер говорили долго, и Стивен пригласил его встретиться ещё и завтра. Потом встретились ещё раз…

У Нормы был в том году очередной кризис болезни, и Стивен не мог решить: переживать ли ему за неизлечимо уже больную жену или махнуть рукой? Ведь он давно разлюбил Норму, а не разводится лишь потому, что считает подлым бросить приговорённую к смерти. Но, может, нужно быть честнее и признать, что внутренне они давно уже расстались?

А впрочем, так ли это, расстались ли они? Ведь он всё-таки любил, любил её…

По необходимости застряв надолго здесь, в Кувейте, он тогда звонил, конечно, в Америку жене и дочери, но жена была в тяжком кризисе, а дочь Марта своей бестолковостью только бесила его.

И вот он скоротал пару вечеров с этим Штефаном, не столько вникая в его «прорывную технологию» – её он перепоручил специалистам, – сколько болтая обо всём и ни о чём.

Пригласил молодого немца к себе в номер, присматривался к нему, думая о том, что сейчас и упрямый его сын Дэйв где-то и с кем-то устраивает свою судьбу, вынужденный заискивать перед власть имущими, перед денежными мешками, ибо от отцовских капиталов гордо отказался.

У Дэйва, впрочем, была своя небольшая фирма, но – насколько знал Стивен – сын всё больше занимался политикой в духе партии демократов.

Штефан Рёссиг оказался довольно разговорчивым: он чувствовал, что одинокий бизнес-магнат ищет, чем заполнить время, и подыгрывал ему.

– Наше поколение вновь открывает технику, – говорил Штефан. – Даже несомненные, казалось бы, культурные ценности раз за разом должны утверждаться вновь, иначе не бывает.

– Молох хочет крови, – саркастически заметил Уэллс, подливая молодому человеку виски.

– Если хотите, то да, сэр.

– Выпьем за технический прогресс, – предложил Стивен и поднял стаканчик, не чокаясь.

– Prosit! – ответил Рёссик и послушно выпил.

Чёрный вечер за окнами мог бы быть вечером в любой точке земли, хотя бы даже в Америке, а вот в номере с его холодком кондишена пахло чем-то приторно-сладким, арабским.

– Научно-технический прогресс – несомненная ценность, – заговорил Уэллс, чувствуя тепло от виски по всему телу. – Но вопрос, служит ли техника другим людям, общим интересам или – собственным желаниям. Америка служит другим народам, поэтому она велика.

– Я согласен, сэр, – поддакнул Рёссик, а Стивен продолжал:

– В Евангелии сказано: если зерно не умрёт, оно не оживёт. Немецкая культура тоже почти всегда понимала технику как христианское служение. Почти всегда, заметь, но не всегда, – Стивен поднял палец.

– Я понимаю, о чём вы, сэр.

– Надо служить, надо служить всему человечеству, и конкретным народам: азербайджанцам, румынам, арабам вот. Они чувствуют, что мы им служим, потому доверяют нам. Здесь, на Ближнем Востоке, где наши союзники – прежде всего, арабские страны…

– Разве не Израиль, сэр? – с ненаигранным удивлением спросил собеседник.

– Это заблуждение. Хотя, конечно, Израиль – наш официальный союзник… Но посмотри, где мы: в Кувейте, на базе «Ахмад аль-Джабир». Чуть подальше ещё одна авиабаза, «Али ас-Салам», и шесть армейских лагерей: лечебный лагерь «Нью-Йорк» – я, кстати, туда поставляю лекарства, – и, кроме того, лагеря «Пэтриот», «Доха», «Спирхед» и ещё два, не помню названий, но, поверь, они не маленькие. Только в лагере «Доха» размещено сто двадцать тысяч американских и кувейтских военных, а недавно Штаты подписали соглашение с Кувейтом о совместной обороне, точнее, продлили старое ещё на десять лет, до 2021 года… Так же и в других арабских странах: в Катаре – штаб ВВС «Центком», на Бахрейне – штаб 5-го флота, Оман даёт право использовать все его военно-воздушные и военно-морские базы. О Саудовской Аравии я вообще не говорю…

Постучавшись, в номер вошёл помощник Стивена, немного ревновавший босса к этому вдруг появившемуся немцу. Беседы с Рёссиком на том, помнится, и закончились, но это не был просто трёп ни о чём под стаканчик крепкого. Это был разговор о том главном, о котором всегда думал Уэллс, бывая на Ближнем Востоке. Да и не только на Ближнем Востоке.

Израиль или арабы? – это была дилемма американской политики на протяжении многих десятилетий. И как долго можно будет ещё балансировать между теми и другими?

Об этом думал Стивен и сегодня, когда самолёт их заходил на посадку в Иерусалиме.

В аэропорту Бен-Гуриона их встретили трое руководителей здешнего филиала. После Кении, лежащей на экваторе, погода в Иерусалиме показалась прохладнее, хотя тоже было жарковато, за 80 по Фаренгейту.

Погрузившись в микроавтобус и не заезжая в гостиницу, поехали в офис. Стивен Уэллс, не откладывая, заговорил о делах с главой их местного филиала Георгиосом Рицосом – греком, как и его зам Сикелианос. Ещё один зам, Эхуд Лейбовиц, был иудей; среди работников имелось и много арабов, – всё это должно было отражать этническую пестроту Иерусалима. Правда, по мнению властей Израиля, Иерусалим должен был стать еврейским городом, и это разнообразие они всего лишь терпели. Соответственное отношение было и к фирме Уэллса, что ему лишний раз дал почувствовать Лейбовиц, угрюмо молчавший всю дорогу.

В офисе Стивен уединился с бородатым энергичным Рицосом в его кабинете. Особых задач не ставил: он и вообще-то приехал ради инвестиций в начатое в Иерусалиме строительство квартала небоскрёбов. Это не имело отношения к главной специализации «Американских телесистем», но, если появляется руководитель, то появляются и вопросы к нему, и даже проблемы, парочкой из которых Рицос и огорошил Стивена, едва закрывшись с ним в кабинете.

Оказалось, что мобильная связь на израильских военных базах номер 51, 53, 54 для них была заблокирована. Из того небольшого количества военнослужащих США, которое находилось на этих базах, некоторые написали жалобы, и все вынуждены были перейти на обслуживание израильским сотовым оператором. Исков пока никто не подавал, но и этого Рицос не исключал. Количество этих военных абонентов было ничтожно: у их компании, среди гражданского населения Иерусалима и других городов Израиля, было абонентов в сотни, в тысячи раз больше. Но важен был принцип и, беседуя с Рицосом, сидя в одном из кресел в углу его кабинета, Стивен вновь чувствовал перед собой ту стену, на которую почти всегда наталкивался, ведя дела с Израилем.

Проблема заключалась в том, что Израиль был союзником Америки, но Штаты не имели своих военных объектов на его территории. Согласно договорам, на большинстве израильских военных баз якобы «размещалась разведывательно-войсковая инфраструктура США», но что понимать под фразой “military reconnaissance infrastructure”, Уэллс ответить бы не мог.

Администрация Джорджа Буша младшего в 2007 году заключила с Израилем очередной договор на десять лет, по которому предоставляла 30 миллиардов долларов помощи, в основном, в виде бесплатных для Израиля поставок новейшей американской военной техники. Некое неназванное количество миллиардов из этой суммы вкладывалось в развитие противоракетной обороны Израиля «Стальной купол».

Здесь, вообще говоря, могла бы найтись и работа для фирм Уэллса, которые – правда, в небольшом объёме – участвовали в создании противоракетной обороны США, но к израильскому щиту его не подпустили, причём не американские конкуренты, а, насколько знал Стивен, израильтяне пролоббировали освоение этих средств исключительно собственными компаниями, то есть отодвинуты от этой работы были и другие американские фирмы.

Получалось как в анекдоте: что моё, то моё, а что твоё – то тоже моё.

В Израиле вроде бы рассуждали так: правительство США помогает им потому, что  международный еврейский капитал помогает правительству США. Но где он находится, этот «международный еврейский капитал», Уэллс не мог бы ответить. Он что, базируется на облаках, над океанами, поверх границ? Может, он находится в Париже, Москве или Берлине? Нет; там, скорее всего, французский, русский и немецкий капитал. Может, международный еврейский капитал находится в Нью-Йорке? Но Уэллс хорошо знал Нью-Йоркскую биржу и отнюдь не мог бы сказать, что на этой бирже все сплошь – еврейские финансисты. Уж точно себя самого он не относил к числу «еврейских капиталистов», и Рицос об этом отлично знал, Стивен ему это откровенно сказал, назначая его на эту работу.

– Вопрос абонентов-военнослужащих я советую пока не обострять, – предложил он Рицосу. – Вы согласны со мной?

– Думаю, это правильно, сэр. Но я должен был доложить вам.

– Конечно. Мы не хотим становиться заложниками в тяжбе между Пентагоном и Министерством обороны Израиля. Если будут к нам финансовые претензии, переадресуем их в бюджетно-правовое управление Пентагона и уведомим соответствующую структуру Израиля. Письма с изложением нашей позиции подготовьте уже сейчас, я просмотрю и подпишу их завтра или послезавтра.

– Понял вас.

– С гражданскими абонентами какие проблемы?

– Пока нет проблем.

– Хорошо. Смотрите, чтобы это «пока» так и осталось нереализованной возможностью. Но динамика, вы писали, замедляется?

– Есть некоторое замедление. Причин у него много, и мы в них разбираемся, хотя я не могу не пожаловаться, сэр, на действия ваших партнёров, российской компании МСТ, здесь, в Иерусалиме.

– Что-что? – удивился Уэллс. – Партнёры? Они же конкуренты: наши партнёры, наоборот – «СвязьИнвест-группа».

– Простите! – Рицос скривился в бороду. – В любом случае, мы с МСТ пока мало что можем сделать, уж слишком их поддерживает израильское правительство.

– Давайте-ка мы с вами навестим Москву, – вдруг решил Уэллс. – Деньков пять иерусалимский филиал продержится без вас? А вы присоединяйтесь к нам, сейчас Мартин Смит скажет вам номер рейса, чтобы вы на тот же самолёт попали.

– Это слегка неожиданно, сэр…

– Где начальство, там всегда неожиданности. Сейчас доложите остальные вопросы, а я пока распоряжусь насчёт билетов…

Уэллс просидел у Рицоса часа полтора и, убедившись, что очень серьёзных проблем здесь нет, решил, что пора отправляться в гостиницу. И вдруг в приёмной путь ему преградила фигуристая блондинка в летнем комбинезоне цвета хаки. Это была отнюдь не военная форма, наоборот, цивильный дамский наряд – но настроение у дамы было воинственным. Сначала он принял её за американку…

– Мистер Уэллс, я представляю «Флотилию свободы» и прошу вас подписать петицию!

– Да? Хорошо. – Уэллс достал ручку, зная, что иногда лучше дать просимое сразу, чем выяснять, зачем и почему. Но дама именно не позволила ему подписать бумагу.

– Вы слышали о неприкрытых зверствах израильтян против мирных протестующих? – она показывала ему лист с подписями и в то же время отдаляла его. – Я приехала из Лондона…

– Мадам, мадам! – Рицос взял её за локоть, и она отшатнулась:

– Не трогайте меня!

Начиналась одна из тех сцен, которых вообще-то ждёшь в Израиле или в делах, связанных с Израилем.

– Как вас зовут? – быстро спросил Уэллс, этим вопросом очерчивая магический круг: того, с кем беседует босс, уже не оттащит охрана.

– До каких пор палестинцев будут считать людьми второго сорта? – Дама, вместо того, чтобы представиться, всё более возвышала голос. – Пресса отказывается замечать…

– Прошу вас: назовите ваше имя, – теперь уже Уэллс коснулся её руки. – Не хотите продолжить разговор в машине?

– Я никуда не пойду.

– Мадам, мадам…

– Тогда давайте сядем, – Уэллс указал на кресла в приёмной и первый сел в одно из них.

Дама представилась: Мэрилин Тиддом, журналистка. Они с Уэллсом сидели в креслах, а сотрудники филиала стояли вокруг них в возмущённых позах.

– Я во многих вопросах поддерживаю палестинцев, – сказал ей Уэллс, подписав, наконец, петицию к Евросоюзу. – Но поймите и вы нас: мы, американцы, не можем вмешиваться в местную политику, иначе у нас у всех будут проблемы. Мы занимаемся бизнесом, а не политикой.

– Но ведь, по решению ООН, Иерусалим не является израильским городом!

– Опять же, это большая политика, а я бы не хотел создавать проблемы всем этим добрым людям. – Уэллс круговым жестом указал на сотрудников офиса. – Лучше приезжайте вечером ко мне в гостиницу Темплтон, там мы обо всём поговорим.

Прощаясь с Мэрилин, он уже не отгонял те мысли, которые подсознательно сразу возникли у него при виде англичанки. В возрасте, вероятно, за пятьдесят, но ещё прекрасная «белокурая бестия» из Лондона, – неужели к такой, как она, толкнёт его сердце в том случае, если он станет вдовцом?

Всё шло к тому, что Нормы вскоре не станет, и как он будет жить после этого, Уэллс ещё не решил. Посвятить ли остаток жизни памяти о ней и заботе о детях? Марта, возможно, нуждается в его опеке: она уже побывала замужем, но неудачно, вскоре, наверное, выйдет вторично. Марта – да, но Дэвид, не желающий его знать?

…Однако к концу дня – принёсшего новые крупные проблемы в бизнесе – Стивен всё же решил о новой женитьбе не думать.

И в холл гостиницы в девять вечера он спустился с твёрдой мыслью: рассматривать встречу с г-жой Тиддом как деловую – и только.

Она пришла не одна, а с двумя арабами, видимо, палестинцами. А израильские спецслужбисты в штатском крутились рядом, уже не скрываясь.

– Видите, что происходит, – Стивен указал ей на худенького, но злобно ощеренного мужчину, стоящего рядом с их креслами и напоказ слушающего их разговор. Лишь под гневным взглядом Уэллса он как бы нехотя отошёл. – Я ещё ничего не сделал – правда, уже подписал петицию, - но последствия уже будут.

– Я тоже говорю Миссис Тиддом, – сказал один из двух палестинцев, пожилой, – что она торопится. Мы привыкли к более медленной жизни, – и он улыбнулся очень скупо, вероятно, стесняясь отсутствия переднего зуба.

На этом палестинце, в отличие от второго, молодого, одетого по-европейски, была традиционная арабская накидка желтоватого цвета с широкими рукавами, обнажающими худые смуглые запястья, причём на правой руке Стивен увидел необычный браслет: красного цвета с золотыми перемычками и чернёнными надписями на золотом фоне.

– Что конкретно вы планируете? – спросил Уэллс у Мэрилин. – Петиция в Европейский совет по правам человека это, думаю, не единственное намеченное мероприятие?

– Да, мы готовим ещё одну «Флотилию свободы», уже четвёртую, – ответила Мэрилин, улыбнувшись почти так же застенчиво, как палестинец, и тоже, вероятно, стесняясь зубов. Хотя у неё, как заметил Стивен, передние зубы были все в наличии, причём свои, а не искусственные. Вероятно, их некоторой возрастной желтизны она и стеснялась. – Небольшие суда, отправляемые с целью прорыва морской блокады Газы: доставить гуманитарную помощь и привлечь внимание мировых СМИ.

– Это конкретика, – одобрил Уэллс. – Присылайте мне описание и калькуляцию, и я, возможно, оплачу. Только, желательно, не с израильского сервера, а, допустим, с лондонского – вы сможете это сделать?

– Естественно, – ответила Мэрилин. – Мы будем благодарны за любую помощь.

– Уж конечно, будете, – Уэллс кивком указал ей на мужчину в штатском, до неприличия близко стоящего у её кресла и слушающего.

Долго так беседовать было невозможно, и Стивен встал.

– Значит, господа, я рад нашему знакомству, – он пожал руку молодому палестинцу, потом пожилому, звякнувшему своим красно-золотым браслетом. – Будем на связи через Мэрилин. Спасибо и вам, Мэрилин, что обратились ко мне.

И Стивен ушёл в свой номер; так закончился первый его день в Иерусалиме.

Эта гостиница Темплтон ему нравилась, не впервые он останавливался в ней. Она располагалась на улице с очень плотным движением, но окна его двухкомнатного номера выходили на другую сторону, в спокойный и умиротворяющий сад с кипарисами, пальмами и не то кедрами, не то просто пышноигольчатыми соснами.

Это был старый английский отель, трёхэтажный, с номерами не в стиле «ретро», а, пожалуй, сохранившимися с неведомо каких времён постройки, о чём свидетельствовали тяжёлые красные портьеры и старинная мебель, как, впрочем, – косвенно – и свежеустановленная сантехника в ванной и туалете.

Номер имел балкон, на котором Стивен долго стоял следующим утром, пытаясь понять: почему этот сад действует столь умиротворяюще?

Сад был совершенно безлюден: значит, в гостинице мало постояльцев?

И ещё: пальмы и сосны не лезли к балкону, что производило бы впечатление тесноты, но немного отступили, как бы в некоей почтительности.

Возможно, того требовала безопасность жильцов, но, в любом случае, взгляд запутывался и петлял в близких и далёких закоулках зелени, отмечая здесь и там сохлую ветку, натыкаясь справа на заднюю жёлтую стенку соседнего дома со старомодными ящиками кондиционеров с ржавыми пятнами на них. Впереди, за соснами, следующего дома не видно было, как и слева.

В хвое – неважно, сосен или кипарисов – есть что-то чудесное, на неё можно смотреть бесконечно; вот, наверное, в чём дело, - решил в то утро Уэллс, запирая балкон.

В гостинице имелся большой ресторан, куда приходили люди, не только живущие в отеле, но и со стороны. Утром их тут неплохо покормили, и Стивену пришло в голову спросить официанта, есть ли выход из ресторана в сад позади отеля.

– Для постояльцев гостиницы есть сэр. То есть для вас – да. Электронный ключ от номера служит и для выхода в сад. Желаете пройти?

– Нет, я просто спросил.

После этого завтрака до позднего вечера в гостиницу не возвращались, закружившись в каскаде деловых встреч, от которых уже рябило в глазах: от бумаг с цифрами, от всё новых людей и новых визитных карточек.

На третий день вечером предстояло улетать из Иерусалима, и утром этого дня он снова вышел на балкон. Вздрагивая от холодной свежести воздуха, коснулся росы на каменной балюстраде, вдохнул запах весеннего сада.

И вдруг внизу каркнула ворона, и он увидел прямо под балконом, напротив своего номера, тело мужчины, лежащего на спине, раскинув ноги.

Почему-то подумалось, что это труп, причём окоченелый: слишком неестественно торчали из штанов босые смуглые, почти чёрные ступни. Рук и лица не видно было из-за веток кипариса. А может, спит, пьяный?

Недолго думая, Стивен надел туфли, взял карту-ключ от номера и через ещё не работающий ресторан вышел в сад.

Важных персон порой тяготит всегдашнее присутствие охраны, потому и царственные особы, переодевшись, пускались, бывало, в приключения инкогнито. Охрана, наверное, всё равно об этом знала.

Что толкнуло Уэллса на этот мальчишеский шаг? Тело, действительно, оказалось разложившимся давним трупом, ощутимо пованивающим, с мухами и даже червями: угадывалось их движение в проеденном лице.

Рвотный порыв заставил его отвернуться к мокрым от росы балконам, к стёклам ещё спящей гостиницы.

Мысли кружились, как взорвавшийся спиральный фейерверк.

Вон ещё вороны на ветках, и почему-то сидят, не каркая… Крикнуть, разбудить людей, позвать администратора?

Труп-то, кстати, имел на руке такой же красный с золотым браслет, какой был на руке палестинца, сопровождавшего Мэрилин!

Неужели это он, уже убит? Но вряд ли: труп этого араба был слишком старый. Это было или совпадение, или… предупреждение израильских спецслужб?

Эта мысль молнией мелькнула в мозгу и тут же стала уверенностью: да, это предупреждение, это уже наказание за то, о чём он позавчера договорился с Мэрилин и с палестинцами: ведь об антиизраильских действиях!

А ведь он сразу почувствовал, что израильтяне ему этого не простят!

Поскольку труп был старый, в полицию спешить, конечно, не приходилось…

На дорожках не видно было никаких следов кроме вороньих, и Уэллс повернулся было назад к ресторану.

Потом всё-таки вновь шагнул к трупу: ведь вот он, Иерусалим, вот его лицо! Лопнувшая кожа с ещё не высохшей чёрной пастой гниения, и копошение червя – или это кажется? И ленивое жужжание и перелёт зелёных мохнатых мух, одна из которых вдруг с трупа прямиком пересела на щёку Уэллса – он дёрнулся, отмахнувшись.

…Никому он ничего не сказал об увиденном. Балкон запер и завесил шторы. Но, когда спускался с сопровождающими на завтрак, глянул ещё раз: труп был там же. Вечером его уже не было.

Деловые встречи последнего дня не оставили времени даже вспомнить об этой находке в саду. Однако, закрыв глаза следующей ночью, он увидел всё как наяву.

Смрадные дырки ноздрей и полуоткрытого рта, и подсыхающая чёрная паста на дне глазных провалов, и копошащиеся в ней черви, и несвежая арабская одежда, и этот браслет, и проеденная кожа… Вот он, современный Иерусалим под контролем Израиля!