Резервуар

 

Я не помню, что делал вчера. Я не наркоман и не алкоголик, но уже некоторое время в моей голове не остаётся места для воспоминаний. Вчера была пятница, конец лета, на небе было ясно, но солнце не палило так, как обычно, вынуждая живых прятаться по вентилируемым квартирам и офисам; был приятный ветерок, задувавший в каждую форточку, как будто напоминая о скором окончании сезона засухи. У меня сохранились картинки того дня, но лишь те, которыми мог поделиться любой житель города. Всё остальное, вещи, касающиеся меня лично, испарились, как испарялись за день, неделю и даже месяц до этого.

Симптом не доставлял мне никаких неудобств. Напротив, если бы голова ещё соображала, я бы залил все свои суждения алкоголем, оставляя их в прошлом. Но, похоже, желания достаточно, чтобы мозг подчинился. Мне не нужно помнить, я не хочу помнить, и я не помню. Я больше не выхожу из комнаты: Иосиф Александрович гордился бы мной.

Что-то произошло: несколько недель, может, даже месяцев, назад, многократно забытое что-то, от чего я до сих пор трясусь, не переставая. Я сплю восемнадцать часов в сутки и всё равно, просыпаясь, каждый раз мне невыносимо трудно подняться, чтобы добраться до уборной. Затем на кухню, приготовить хоть что-то, чтобы не истощиться полностью. Самое трудное – пережёвывать и глотать пищу. Интересно, что когда-то я получал удовольствие от процесса, даже поднимал себе таким образом настроение. Сейчас же каждый кусок стоит в горле пока я, вызывая судороги в районе живота, не протолкну его вперёд, вниз.

Покончив с обедом, я замираю в одной позе, не сильно отличаясь от спящего или умершего. Так я провожу оставшиеся несколько часов, пока не чувствую, что снова готов провалиться в мир снов, которых я, впрочем, не вижу.

Наверное, иногда я выбираюсь на улицу или кому-то звоню, так как еда на кухне не заканчивается. С моими аппетитами любой скромной покупки может хватить на неделю, но полностью изолировать себя я не могу. По крайней мере, я так думаю, потому что, проснувшись, я снова ничего не помню: ни еды, ничего. Подавив одно воспоминание, я перестал запоминать и остальное.

Но что бы ни случилось в прошлом, я не хочу к этому возвращаться. Я знаю, что забвение выбрал сам, и иногда мне кажется, что нескольких лет может быть достаточно, чтобы сил вновь хватило хотя бы на то туманное существование, которое многие зовут жизнью. Сейчас всё же мне трудно рассуждать на тему будущего. Я лишь отчётливо понимаю: всё течёт, все изменяется…

 

***

Тук. Тук. Звук шёл откуда-то снаружи. Всё, что происходило за пределами моего сознания, оставалось для меня малозначимым, поэтому я продолжил спать…

 

***

Тук. Тук. Грузные удары вновь обрушились на меня, они покушались на моё пространство, заставляя прижаться к стене. По всей видимости, кто-то стучался в мою дверь. Впрочем, я не был уверен. Впрочем, мне было всё равно. Но сон был нарушен: я встал, чтобы пройти в туалет. Стук тем временем продолжался.

Кажется, на улице была ночь. Смутные образы, яркие блики в сознании подсказывали, что я давно не просыпался в это время. Сомнительная необычность ситуации заставляла голову работать, а мысли, в принципе, появляться. Одна за другой, они заполнили сознание, создавая непривычную тяжесть.

Я давно уже бросил размышлять над чем-либо. Всё, что когда-то имело для меня значение, загнало меня сюда, в эту квартиру, в это состояние. Что бы это ни было, оно не принесло мне ничего, кроме боли, а впоследствии, пустоты. Я не был готов снова наполняться целями, фантазиями, мечтами. Поэтому я даже не думал о том, чтобы задуматься об окружающем мире. Так безопаснее.

Но случилось так, что человек за дверью не желал отказываться от своей роли и продолжал колошматить по металлу.

Покинув уборную, я повернул на кухню, чтобы налить стакан воды. Процесс моего пробуждения был заметно ускорен незваным гостем. Становилось понятно, что он или она никуда не уйдёт, не оставит меня.

Мыслительные процессы уже полностью завладели моим сознанием. Когда в последний раз мне приходилось сталкиваться с другим человеком лицом к лицу? Возможно, вчера. Как бы там ни было, последней встречей, которую я припомнил, стала беседа с соседом по комнате. Кажется, к нам должны были зайти чьи-то родственники, вроде его брат с племянницей:

– А чем он занимается? – помню, я задал вопрос о пребывающем госте;

– Ничем, – ответил приятель. И потом добавил с некоторым презрением в голосе, – он игрок, и довольно успешный, – в последнем слове я услышал зависть и решил не развивать тему.

Спустя пару минут раздался звонок в дверь.

В строгом смысле слова, такое общение, пожалуй, на разговор не тянет. Есть ещё какие-то обрывки, но ничего конкретного. Кажется, предполагаемый брат всё же явился и, вроде, даже в костюме. Да, точно, серый костюм-двойка. Возможно, его одежда – это последнее, что наверняка осталось в моей памяти, и дальше рыть я не собирался.

Тук. Тук. Мне не нравились мысли, что шли мне в голову. Желая покончить с этим, я направился к двери. Наверняка, это какой-нибудь социальный опрос, почтальон или курьер, который ошибся квартирой. С одной стороны, из-за всех этих переживаний, я был полон энергии как никогда, с другой же, я хотел поскорее забраться к себе под одеяло и отключиться, умственно и физически. Я открыл дверь.

Менее всего человек, стоявший напротив меня, походил на курьера. А если он и был им, то, судя по содержимому его дрожащих рук, кто-то оплатил пересылку недопитой бутылки пива. Ценный груз мужчина держал бережнее, чем своё тело: упади он, уверен ни капли не пролилось бы через край.

На вид, парень проживал уже третий десяток лет. Болтающаяся майка и не по-модному разорванные обвисшие штаны прибавляли несколько лет к его реальному возрасту. Недельная щетина  не позволяла разглядеть очертания лица в темноте. Но никогда не назвал бы я своего гостя бродягой со стажем: его покрывали только свежие «раны».

Тем временем, незнакомец говорил. К сожалению, моё ухо, давно не тренированное к распознанию речи, не улавливало ни единой связки в потоке мычащих звуков. Я уже хотел было захлопнуть дверь, но в той несуразице, что он лепетал, я вдруг услышал своё имя. Немногим позже с его губ слетело и моё прозвище, давно позабытое и сейчас так резко всплывшее в памяти, что я даже немного пошатнулся. Похоже, таинственный знакомец углядел в моём движении приглашающий жест, потому что секундами позже, он оказался в моей комнате. Я зашёл следом.

В комнате было тихо. Сначала я даже потерялся, нарушителя покоя нигде не было видно. Услышав грузное дыхание, я ещё раз бросил взгляд на диван, и теперь уже разглядел: даже тысячный оркестр сейчас не заставил бы это тело обрести сознание. Не стал пытаться и я.

Думать о чём-либо ещё было бы невыносимо. Мой внутренний мир резко противился внешним контактам, тошнота несла в себе ясное сообщение. Всё, что мне оставалось – повиноваться. Я устроился в нише продавленного матраца и опустил веки.

Непредсказуемость, нарушение созданной утопии ещё несколько часов держали меня наяву. Иногда проносились мысли, нечитаемые образы прошлого или будущего, но я не фиксировал ни одно из явлений. Душный воздух квартиры дополнился новым запахом: слабый оттенок – давно выдохшееся пиво, сильнее – специфический естественный парфюм человеческого тела, смутно знакомого, но слишком давно позабытого.

 

***

Утром первого дня я был слегка озадачен, заприметив человека, уткнувшегося в мою подушку в дальнем конце комнаты, но затем череда смазанных воспоминаний расставила всё по своим местам. По случайности, несколько дней прошли в привычном ритме. Каждый раз, когда я открывал глаза, мой новый сосед сопел на диване. Не уверен, что он вообще просыпался. Лишая меня полного забвения, он доставлял лёгкое неудобство, но не более.

Однажды я открыл глаза, как обычно разбуженный каким-то незначительным звуком вроде мухи или мотоцикла за окном. Организм требовал проведения стандартной процедуры разгрузки-загрузки.

Был рассвет. Снова воцарилась тишина. Покончив с формальностями, я прилёг, быстро погрузился в то медитативное состояние, которое выручало меня, когда мозг отказывался отключаться естественным образом. Духота совсем ушла, грудь вздымалась, жадно глотая утренний воздух. Я жил каждым вдохом, сосредоточивался на процессе, очищая голову и стараясь погрузиться глубже в импровизированную нирвану. Но ощущение, что кто-то снова колотит в мою дверь, нарушает заново устоявшийся порядок, не успокаивало. И всё же я лежал в тишине. Если бы звук стал светом, меня бы окутала непроглядная тьма без единого лучика, без даже одного отблеска неба.

В два прыжка я добрался до места отдыха моего «друга». Кажется, никогда ещё мне не приходилось соображать так быстро. Я физически ощущал все процессы, протекающие в сознании, ловил, сортировал и упорядочивал все догадки, возможности. Первым делом я склонился над грудью, потом лицом больного. Дыхание сильно замедлилось, пульс – тоже. Не совсем понимая, что делаю, я стал трясти тело, испускающее дух у меня на диване. Столь эффектные в кино пощечины также не дали никакого результата. Я боялся предположить худшее.

Кровь прилила к лицу, сердце колотилось, будто сейчас решается судьба не несчастного, медленно уходящего в кому, а моя собственная. Я дал себе пятнадцать секунд на восстановление; успокоиться было проще, чем казалось. Ещё несколько мгновений на обработку знаний, которые я почерпнул в студенческие годы и которые могли бы помочь мне, ему. Собрав все силы, я действовал.

Первым делом, я распахнул окна и передвинул диван ближе к воздуху. Поднялись клубы пыли, но я не останавливался. Полминуты на обеспечение притока кислорода: расстегнув рубашку и ремень страдающего, я отметил, что грудь и живот, обозначая дыхание, ещё поднимаются, хоть и медленнее, чем у здорового человека. Я подставил под его нос пустой пузырек нашатыря, который мгновенно откопал в поросшей грязью металлической коробке-аптечке. Сосед поморщился, но оставался без сознания. Воодушевившись, я сбегал на кухню и вернулся с самым безжалостным методом побудки в руках. Усевшись гостю на ноги, я начал хлестать его по щекам мокрым полотенцем. В учебниках использовали слово «похлопайте», но я был слишком заведён. Других способов у меня не оставалось, и экзекуция продолжалась до появления результатов. Он открыл глаза.

Я повалился на пол. Но схватка была не окончена. Быстро переведя дыхание, я снова взглянул на виновника суеты. Под приподнятыми веками проглядывались зрачки; казалось, он был не рад снова увидеть мир. Больше всего теперь он походил на утопленника: мертвенно-бледный и насквозь мокрый от моих ударов. Я протёр ему лицо и положил полотенце на лоб. Неожиданно я понял, кто лежит передо мной.

Мы общались недолго на последнем году обучения в школе. Скорее даже не общались, а убивали время. Я довольно рано разочаровался во всех своих одноклассниках и ушёл в тень. Школьная жизнь проходила мимо, что меня устраивало. Ожидал выпуска вместе со мной парень, направленный из параллельного класса. Со стороны нас даже не было видно, мы не смеялись в перерывах и не гуляли после занятий. Пока этого требовала система, мы оставались в стенах школы и изредка обменивались ничего не значащими фразами. Тогда же он, очевидно, узнал и моё прозвище, странное смешение фамилии и образа жизни, как он виделся одноклассникам.

После школы я уехал, поэтому, вдвойне странно, что он меня нашёл. Тем не менее, чудом спасённый небритый мужчина без сомнений был тем самым приятелем (никогда мы не считались друзьями) с задней парты.

Он смотрел прямо на меня, пока я пытался прийти в себя. Тоже обратившись глазами к нему, я чуть заметно кивнул. Не думаю, что он был способен на беседу, но мне требовалось установить хоть какой-то контакт. Он моргнул в ответ. Этого достаточно.

Я ушёл на кухню. То, что я увидел в его глазах, ясно говорило о состоянии, в котором он оказался. Не знаю, кому из нас пришлось хуже, но он, в отличие от меня, явно не справлялся. Я научился жить с постоянно ноющим сердцем и затуманенным разумом, его же они чуть не свели в могилу. Я понимал его лучше всех остальных, но никудышнее меня помощника было не сыскать. Групповая терапия в таких случаях не работает. У меня просто не оставалось сил ни на что и ни на кого, кроме себя; в противном случае для меня тоже можно было готовить койку среди трубок и мониторов.

Подняв с пола пластиковую бутылку, я наполнил её холодной водой и вернулся в комнату. Я валился с ног, но принудил себя попоить совсем обессилившего парня. Он не заставил меня ждать и сделал несколько глотков.

Последние пятнадцать минут могли бы сравниться с пятнадцатью сутками бодрствования моего организма. Более ответственная сиделка занялась бы кормёжкой, проверкой пульса и остальными необходимыми в данной ситуации процедурами, но во мне сейчас не осталось ни капли сострадания; я ограничился фразой: «Если что, плеснёшь водой». Меня совершенно не заботило, что бедняга даже руки поднять не сможет. Упав лицом в подушку, я провалился в сон, первый сон, в котором я заново переживал случившееся. Если я снова забуду, он может умереть.

 

***

Очнулся я совершенно измотанным. Ноги еле работали, а голова болела из-за стоящих перед глазами сцен вчерашнего(?) дня. Соображал я ровно настолько, чтобы во время утренних процедур осознать необходимость вызова «скорой». Следовало заняться этим сразу же после инцидента.

Бутылка у постели «больного» опустела. Он не спал и снова смотрел на меня. В его глубоко несчастных глазах я мог увидеть понимание того, что мне пришлось сделать. Благодарности там не было.

– Хэээээй… – прохрипел он и закашлялся.

Я чувствовал вину в его голосе, вину за то, что пришёл и теперь уже не мог уйти.

– Почему? – медленно спросил я, усевшись на ковёр.

Меня слабо волновало, что с ним случилось, и как он меня нашёл. Я хотел знать, почему он пришёл ко мне, почему вообще вспомнил о моём существовании. Ответ оказался неожиданно настоящим:

– Люди вокруг… они притворяются живыми, – сказал он, – притворяются, что заняты важными делами… говорят о добре… притворяются друзьями… притворяются – он надолго замолчал, тишину нарушал лишь ветер, снова было утро… – ты не притворялся… никогда – снова пауза… – и я понятия не имею, почему пришёл к тебе.

Сам не знаю почему, но я улыбнулся. Его отчаяние было настолько реальным, что я без труда понял, что он здесь делает:

– Хочешь пропустить немного жизни вперёд? – глупая ухмылка не сходила с моего лица. Похоже, из всех мест на планете, он решил, что именно в моей квартире понятие времени недооценивается сильнее всего. Он кивнул:

– Или всю.

Он попал по адресу. Но хозяин не сдаёт комнаты, и даже диваны. Раздался звонок. Ухмылка сошла с моего лица.

Без деталей, я знал в точности, что с ним происходит. В теории я мог бы помочь просто своим присутствием, на практике я вряд ли мог обеспечить и это.

За дверью оказался молодой паренёк в белом халате. Без аптечки, сумки и статоскопа он походил на врача меньше моего нуждающегося в помощи приятеля, а ведь у того в распоряжении не было даже халата.

– Вызывали? – спросил мальчик, указывая на себя или свою одежду, явно пытаясь вызвать ассоциации с медицинской помощью. Ему не удалось.

Странно: минуту назад я был полон решимости сплавить нахлебника куда угодно, лишь бы снова остаться в одиночестве. Теперь же я засомневался, как будто неопытный «врач» мог вызвать во мне сиюминутное сопереживание к товарищу по несчастью. Я представил, что было бы, если меня забрали в клинику. Тесты, анализы, допросы, вызов родственников и, в конечном счёте, смутно понятный диагноз нервно-психического типа. А в качестве лечения – ещё больше болтовни, запиваемой нескончаемым потоком таблеток, от которых я должен почувствовать себя «счастливее». Отвратительно.

С другой стороны, я никого не провоцировал на то, чтобы со мной так обошлись. И всё же я не мог поступить подобным образом, пустить под откос уже сломанную жизнь, парень этого не заслужил. Закрывая дверь, я сознавал, какую ответственность на себя беру, но не мог пойти другим путём.

Из-за плохо скрываемой злобы я не вернулся в комнату. Надев тапочки, я вышел во двор. Хотя стояла тридцатиградусная жара, после длительного заточения я почувствовал себя на берегу океана. На самом же деле, я топтался в самом центре мегаполиса в ожидании, пока глаза привыкнут к яркому свету. Находиться вне дома было настолько непривычно, что ноги подкашивались от парящей в воздухе суеты. Достаточно было стоять там, где я стоял, чтобы услышать бессмысленную речь. Парень с девушкой махали руками, пытаясь донести что-то друг до друга, но не утруждались слушать. На первый взгляд, мир не изменился. Я тронулся с места.

Энергии всё ещё катастрофически не хватало. Я с трудом поднялся на третий этаж, чтобы обнаружить своего гостя спящим. Как бы сильно ни было мое желание упасть прямо на ковёр и наконец ощутить тяжесть на собственной душе, я держал ответ за чужую.

На кухне я быстро приготовил что-то кашеобразное, в высшей степени полезное и предположительно съедобное. Между делом, пустой желудок начинал ныть, и я, с удивлением, отметил приятность запаха. Поэтому, с первой порцией я расправился сам, вторую понёс в комнату.

Он спал, хотя по всем срокам должен был уже умереть от истощения. Я нарочито громко прикрыл часть окон, и он открыл глаза. Я помог ему сесть и, убедившись, что ложку он держать в состоянии, отправился на кухню, оставляя кашу на верное съедение.

Вернувшись со стаканом воды в руках, я застал его с едой на губах и крайне виноватым выражением лица. Он утёр рот и тихо спросил:

– Рассказать?

– Нет, – я покачал головой, зная, что он не хотел бы.

 

***

 

Наше сосуществование протекало тихо. Мир за окном мчался за своим хвостом, мы же замерли и предавались собственному горю, каждый своему, не залезая в чужое. Целыми неделями мы не нарушали границу в десяток произнесённых слов. Поначалу, он плакал во сне, и я подносил ему тарелку с едой. Но вскоре он перестал подавать знаки, обнаруживающие его состояние, и мы стали походить на двух совершенно апатичных, безразличных к жизни истуканов. На определённом этапе я перестал его замечать; просто не хотел видеть, ведь вынашивая собственную катастрофу, наличие другой такой же (а может и хуже) опровергает чувство тотального одиночества и непонятости.

С первым днём зимы я осознал, что совершенно пуст. Раньше у меня внутри находилось что-то вроде ленивой чёрной дыры, в которую я упаковывал всего себя денно и нощно. И наконец свершилось: чёрная дыра исчезла, оставив внутри пустоту, не оставив ничего. Не было сожалений, интересов, впечатлений, исчезло всё, по-настоящему: ваза без воды носила в себе больше смысла, чем моё существование.

Протерев глаза, я разглядел фигуру за стеклом. Человек из позапрошлой жизни выглядывал на улицу и вдыхал зимнюю прохладу. Я приблизился:

– Тебе, наверно, пора… – произнёс я.

Он повернулся; неуверенная, но всё же, улыбка промелькнула у меня перед глазами. Он посмотрел пристально, будто изучая меня, и ничего не сказал, лишь моргнул в ответ. И этого было достаточно.

Я вернулся в комнату, оставив дверь на балкон открытой; повернулся, чтобы проводить задержавшегося гостя, но никого не увидел, уже не хотел. Лишь, с глупой улыбкой на лице, я сказал в пустоту: «Спасибо».

 

 

Покидая дом

 

Что-то произошло, но я не мог разобраться. Всего три дня назад у меня не было ни малейшего разумения по поводу того, что случилось с моей жизнью, какой отравой наполнилось каждодневное существование.

Звучит это всё пессимистично, но не сказал бы, что происходит что-то плохое, ничего такого. Это очень трудно выразить, даже не представляете, каких усилий стоит каждая строчка.

Недавно у меня появились некоторые мысли касательно моего состояния. Не уверен, что они истинны и отражают объективную сторону происходящего, но я не хочу их потерять, а посему выплёскиваю содержимое головы на бумагу. «Знания в чернила!», – так звучит для меня гимн всех литераторов. Хотя "знания" – не совсем подходящее слово. На этой планете проживает масса людей способных выдуть потрясающий сюжет из пальца, не утруждая себя сбором материала; и вот думай, уважать их или презирать (в тайне завидуя).

Для полноты картины хотелось бы рассказать всё с самого начала. Не волнуйтесь, это не будет длинная предыстория, с которой автор заставляет ознакомиться ради самого интересного, последних трёх абзацев. Я постараюсь высказываться кратко, не вызывая ни у кого отрицательных эмоций: только факты, скрашенные толикой писательского шарма, без которого я, увы, обойтись не в силах.

Так уж вышло, что мне неполных восемнадцать лет. И будучи свободным, стремящимся к независимости молодым человеком, я сорвался с насиженного места и покинул родительский дом. Стал на пару с хорошим другом снимать небольшую квартирку. В таких случаях обычно употребляют слово "уютную", но сегодня не тот день – никаких банальностей, и квартира не отличалась особой комфортабельностью.

Отъезд из дома, в котором провёл всю жизнь, кажется значимым событием. Тут имеется в виду не физическое месторасположение определённого строения, где ты родился и почему-то прожил семнадцать с лишним лет, нет. Я говорю о другом доме. О том, что рядом с родителями. С рождения, мы все подле них, держимся за их рукав и постигаем мудрость мира именно с их помощью. И вполне естественным  представляется уход ребёнка (который уже давно не ребёнок) из под маминого одеяла, навстречу своей собственной, новой жизни.

Звучит всё это конечно прекрасно и, может быть, в фильмах или у особо удачливых (или неудачливых) детей так и происходит. Но мой случай оказался приземлённее. Расставание пришлось на университетскую сессию, и ни о какой работе не могло идти и речи, к тому же мне до сих пор не стукнуло восемнадцати, и вскоре выяснилось, что найти приличное место для заработка возможно лишь, будучи совершеннолетним. Я клоню к тому, что та независимость, которая грезилась в фантазиях, ускользнула от меня. Даже не так: в какой-то момент я просто понял, что мне до неё ещё идти и идти, карабкаться и взбираться, преодолевать настоящие трудности, которые до сих пор обходили меня стороной.

На какой-то период времени, я даже рад был такому объяснению. Но и реальных трудностей я не встретил. Всё оставалось по-прежнему. Деньги всё также текли из родительского кошелька, а мои попытки отказываться от еды, что мама складывала в пакет, выглядели просто жалкими.

Ко всему этому стоит прибавить, что и города родного я не покинул. Обстоятельства сложились так, что даже район мне сменить не довелось. Вот и уехал, считай, на задний двор. Как будто переезд – очередное увлечение, не более серьезное, чем игра в настольный теннис.

Хотя поначалу я серьезно переживал. Со стрессом воспринял перенос вещей. Даже сны терзали, не давали покоя мысли о смене жилья, о смене устоев, к которым успел привыкнуть.

Первые пару месяцев всё было сказочно и солнечно: получалось именно так, как я того желал. Я наслаждался независимостью, гуляя с друзьями и не заботясь ни о чём, думая только о себе и не волнуясь за мать. Всё было прекрасно. У меня отлично получалось совмещать все стороны своей жизни. Каждодневность оставалась нетронутой. По несколько раз за неделю я наведывался к родителям, и мы занимались обычными вещами: готовили, смотрели кино, болтали. И лишь ночевал я в другом месте. Часы занятий не изменились. Ничего не поменялось, так это выглядело.

Может, кто-нибудь ещё переживал нечто подобное, и тогда вам легче следить за нитью повествования, которая, на первый взгляд, отсутствует.

Так прошло около двух или трёх месяцев. И вдруг всё круто изменилось. Точнее, переменилось моё отношение к этому самому всему. Я по-прежнему приходил к родителям, открывал дверь своим ключом, располагался на диване и тому подобное. Независимость, та недостижимая, к которой я стремился вначале, отошла на задний план, уступив место вещам более обыденным. Встречи с родственниками казались необходимостью, которой ни в коем случае нельзя пренебрегать.

А что же изменилось? Вот, где начинается мыслеизлияние, ради которого я сегодня сел за монитор компьютера, и ради которого выстучал уже четыре тысячи знаков на чёрной клавиатуре.

Сегодня утром я проснулся и, как обычно, отправился в университет. Не стану углубляться, только скажу, что до шести часов вечера сутки являли собой тот же процесс, что и всегда. Ничего нового.

Ближе к вечеру я покинул квартиру и направился в сторону родительского жилья. Я отпер дверь, их ещё не было дома, и зашёл внутрь. Спустя пятнадцать минут, в пустых комнатах мне стало не по себе. Наверно, лучше не вдаваться в физические перемещения моего тела от окна к окну в поисках занятия, а углубиться в подсознание, потому что до сознания ещё не докатилась волна понимания.

Мне было скучно. И совершенно нечего делать. Стены, в которых я провёл не один год своей жизни, показались чужими, они стали чужими. Ни книжные полки, ни компьютер, ни телевизор, ничего больше не привлекало меня тут. Я чувствовал себя неловко и аккуратно прикасался ко всему, к чему протягивал руку. Всё казалось таким незнакомым, и ощущение было как будто я... в гостях.

Мы хотели посмотреть кино с мамой, но когда она наконец пришла домой, у меня отпало всякое желание. На тот момент я ещё не осознавал происходящего, выводы сделал лишь позже, ночью, когда не мог сомкнуть глаз.

Я просто сидел и поддерживал разговор. Спустя час, я пулей вылетел из их дома. Пожалуй, этому поспособствовал и ещё один факт, немаловажный в моей истории. Мой сосед по комнате позвонил и сказал, что уже вернулся домой, и спросил, когда вернусь я. Мне почему-то очень хотелось поскорее оказаться там, дома. Там веселее, думалось мне, там я почувствую себя хорошо.

С подобными мыслями я примчался домой. Сосед смотрел бредовую передачу по телевизору и как только я перешагнул порог, заявил, что он ложится спать, ведь ему так плохо, что хоть не разговаривай.

В голове пронеслось воспоминание о том желании, с которым я убегал от матери и спешил сюда. Сейчас оно казалось абсурдным и не имеющим никакого основания. Тогда же мне было неуютно оставаться в родительском доме. Что происходит?

Я постарался соединить две ситуации в своей головушке, и именно в тот момент на меня снизошли первые догадки о причине душевного разлада.

Возможно, это прозвучит чересчур научно и сухо, но мне наплевать: я всего лишь пытаюсь разобраться. Когда я жил с родителями, мне было на что потратить свободное время, было для чего и для кого разгребать свои хвосты. Я хотел выкроить пару часов на приятный вечер с фильмом и смеющейся мамой. Так было и после моего отъезда, вплоть до сегодняшнего дня. Процесс, конечно, есть процесс и всё произошло не моментально, но окончательно и бесповоротно я принял такое положение дел лишь сегодня. Вырос мальчик.

Но проблема не в этом. Если быть откровенным, то пока что и проблемы никакой озвучено не было, не так ли? Вопрос в другом. После неудачной попытки обыкновенной психологической разрядки в доме родителей; той, к которой я привык, той, что осталась от предыдущей жизни, я попытался найти ту самую разрядку в новой жизни. Я прискакал домой и обнаружил вырубающегося друга, который не мог дать того, к чему привыкло мое разбалованное сознание.

И вот где встаёт вопрос своеобразного одиночества. Не того, от которого стоит бежать, другого, того, что следует принять. Я не могу расслабиться. Родители всегда присутствовали в мой жизни, и отдых постоянно был связан с ними, но теперь, когда я остался без них, я попал в тупик, упёрся в психологический барьер. Я всё же приобрёл некоторую независимость. Но с ней в комплекте шла не одна проблема, которую надо было решать.

И что теперь? Я сижу и наполняю пустые страницы словами, ожидая, что от этого станет легче, как всегда становилось при изложении чего-либо на бумаге. Я не перестал учиться и заниматься каждодневными делами, рутина никуда не исчезла. Но я перестал давать себе отдых. В жизни возникла некая пустота. Очень неудобно, когда та часть тебя, что всегда была заполнена, вдруг пустеет. Это пространство зудит, и я никак не могу привыкнуть. Похоже на неожиданное прекращение всяких сновидений. Ведь в снах у людей происходит разрядка невыработанных эмоций, и на утро жизнь снова прекрасна, а без них (снов) мы становимся раздражительными и далеко не самыми приятными существами.

Я не стал более надоедливым или агрессивным. Пока не стал. Просто появилась пустота. Я пока что мало знаю о ней. Может быть, все живут с чем-то вроде этого? До тех пор, пока не найдут кого-то настолько же близкого как мать в те далёкие -надцать лет. И только такой человечек вновь заполнит сосуд радости. Возможно такое? Или дело во мне?

Я не знаю. Но пока что пустота со мной. Как домашний зверёк. Или даже не домашний, а уличный бродячий кот, что увязался по пятам, хотя его никто не просил, не звал.

Я лишился своего уютного местечка и не приобрел ничего облекаемого в слова взамен. Я говорю так, потому что даже если бы у меня был выбор, покидать ли родительский дом, я бы снова воспользовался той возможностью.

Что-то я всё же получил. И даже если я остаюсь внакладе, это не означает, что сделка невыгодна. Любой шаг по направлению к будущему стоит того, с чем мы столкнёмся потом. А переживания... с ними я как-нибудь справлюсь. Вы мне верите?

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование