– Куда мы катимся?

– Вот именно! С одной стороны – небывалый технический прогресс, с другой – небывалое духовное убожество.

Маргарет Брентон «Жемчуг проклятых»

 

Сколько существует человек, столько же существует его мечта о счастье. Менялось человеческое общество, и вместе с ним менялось и представление о том, что же такое счастье. Разумеется, реальность и мечта никогда не совпадали. Даже во времена так называемого Золотого века. Древние греки мечтали о пасторальной Аркадии. Поклонявшиеся Золотому Тельцу евреи оставили смутные описания страны Офир, из которой библейский царь Соломон якобы возил груды золота. Модернизировавшие иудаизм христиане мечтали о золоте Эльдорадо. Приняв христианство, Европа, а за ней и обе Америки на деле стали вслед за евреями поклоняться Золотому Тельцу. Золото, нажива, личное обогащение стали истинной религией так называемого Запада.

На Руси, несмотря на принятие христианства, а может, и вопреки ему, душа человека всегда ставилась выше тела, то есть – материального благополучия. В этом и есть та самая «загадка русской души», которую никак не могут разгадать западные поклонники Золотого Тельца. Сотни лет Запад пытается «просветить» Русь, навязать ей свои понятия о счастье и смысле жизни. Немцы даже переписали нашу историю, объявив славян дикарями, убедили нашу элиту, что всё лучшее в этой жизни возможно только на Западе. Царь Пётр Первый, прозванный в народе «Антихристом», всю свою жизнь посвятил переделыванию России на западный манер. Собственно, все российские императоры из династии Романовых от первого до последнего действовали в этом направлении. Были времена, когда русская элита полностью отделяла себя от народа, презирала родной язык, предпочитая общаться на немецком или французском. В пьесе Александра Грибоедова «Горе от ума» Чацкий возмущается:

 

…Французик из Бордо, надсаживая грудь,

Собрал вокруг себя род веча

И сказывал, как снаряжался в путь

В Россию, к варварам, со страхом и слезами;

Приехал – и нашёл, что ласкам нет конца;

Ни звука русского, ни русского лица

Не встретил: будто бы в отечестве, с друзьями;

Своя провинция. – Посмотришь, вечерком

Он чувствует себя здесь маленьким царьком;

Такой же толк у дам, такие же наряды…

 

Умолк. И тут со всех сторон

Тоска, и оханье, и стон.

Ах! Франция! Нет в мире лучше края! –

Решили две княжны, сестрицы, повторяя

Урок, который им из детства натвержён.

 

Конечно же, в первую очередь удар Запада был направлен на нашу национальную культуру, на душу русского народа. Народ выдержал удар, а вот правящая верхушка и часть интеллигенции – нет. В русской литературе это ярко выразилось в войне «западников» и «славянофилов». Учитывая, что Романовы были убеждёнными западниками, имена и книги славянофилов малоизвестны русскому народу. Но и «западники» не смогли до конца преодолеть собственную натуру. Поэтому вопрос, что же такое счастье, какой вариант жизни лучше – русский или западный – был и остаётся актуальным в России до сих пор. Его пытались решить практически все русские писатели, сталкивая на страницах своих произведений сторонников западного и русского образа жизни.

 

Классик русской литературы и, конечно же, явный западник Иван Гончаров посвятил этой проблеме все три своих романа, однако в каждом из них оставил открытый финал! В своей статье «Лучше поздно, чем никогда» он писал:

«Я… вижу не три романа, а один. Все они связаны одною общею нитью, одною последовательною идеею – перехода от одной эпохи русской жизни, которую я переживал, к другой – и отражением их явлений в моих изображениях, портретах, сценах, мелких явлениях и т. д.»

В романе «Обыкновенная история» Гончаров жёстко противопоставил два мировоззрения: русское, ставящее во главу угла духовные ценности (любовь, дружбу, бескорыстие), и западное, в котором целью жизни объявлен труд ради карьеры и личного обогащения. Сам Иван Гончаров явно на стороне западников, сторонник идеи, что Россия постоянно находится в застое, с которым все мыслящие люди обязаны бороться, дабы, как будет позднее модно выражаться, «догнать и перегнать» Запад. В вышеуказанной статье он прямо пишет об этом:

«И здесь – в встрече мягкого, избалованного ленью и барством мечтателя-племянника с практическим дядей – выразился намёк на мотив, который едва только начал разыгрываться в самом бойком центре – в Петербурге. Мотив этот – слабое мерцание сознания, необходимости труда, настоящего, не рутинного, а живого дела в борьбе с всероссийским застоем».

Два основных персонажа романа, Александр Адуев и его дядя Пётр Иваныч, ведут непрерывную борьбу за право прожить жизнь согласно собственным идеалам. Каков был «представитель всероссийского застоя» Александр Адуев, когда приехал в Петербург из своего имения? Автор даёт подробный портрет:

«Ему было двадцать лет. Жизнь от пелён ему улыбалась; мать лелеяла и баловала его, как балуют единственное чадо; нянька всё пела ему над колыбелью, что он будет ходить в золоте и не знать горя; профессоры твердили, что он пойдёт далеко, а по возвращении его домой ему улыбнулась дочь соседки.

О горе, слезах, бедствиях он знал только по слуху, как знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно – он не знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их; слышались смешанные звуки – то голос славы, то любви: всё это приводило его в сладкий трепет.

Мечтал он и о пользе, которую принесёт отечеству. Он прилежно и многому учился. В аттестате его сказано было, что он знает с дюжину наук да с полдюжины древних и новых языков. Всего же более он мечтал о славе писателя. Стихи его удивляли товарищей. Перед ним расстилалось множество путей, и один казался лучше другого. Он не знал, на который броситься.

Гораздо более беды для него было в том, что мать его, при всей своей нежности, не могла дать ему настоящего взгляда на жизнь и не приготовила его на борьбу с тем, что ожидало его и ожидает всякого впереди. Но для этого нужно было искусную руку, тонкий ум и запас большой опытности, не ограниченной тесным деревенским горизонтом. Нужно было даже поменьше любить его, не думать за него ежеминутно, не отводить от него каждую заботу и неприятность, не плакать и не страдать вместо его и в детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться с своими силами и подумать о своей судьбе – словом, узнать, что он мужчина».

 

Последний абзац явно показывает авторское отношение к этому персонажу и заранее предвещает его проигрыш в борьбе с «правильными» взглядами на жизнь его тридцатидевятилетнего дядюшки Петра Иваныча Адуева, столичного жителя, владельца стекольного и фарфорового завода, чиновника особых поручений при важной особе, человека трезвого ума и практического смысла. Каковы же эти взгляды?

При первой же встрече, дядя советует племяннику вернуться назад, в родовое имение.

«Право, лучше бы тебе остаться там. Прожил бы ты век свой славно: был бы там умнее всех, прослыл бы сочинителем и красноречивым человеком, верил бы в вечную и неизменную дружбу и любовь, в родство, счастье, женился бы и незаметно дожил бы до старости и в самом деле был бы по-своему счастлив; а по-здешнему ты счастлив не будешь: здесь все эти понятия надо перевернуть вверх дном».

То же самое, кстати, говорила Александру при расставании мать:

«Я не столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? разве мать день-деньской не думает о том, как бы угодить всем твоим прихотям?.. Что ты найдёшь в Петербурге? – продолжала она. – Ты думаешь, там тебе такое же житье будет, как здесь? Э, мой друг! Бог знает, чего насмотришься и натерпишься: и холод, и голод, и нужду – всё перенесёшь. Злых людей везде много, а добрых не скоро найдёшь. А почёт – что в деревне, что в столице – всё тот же почёт. Как не увидишь петербургского житья, так и покажется тебе, живучи здесь, что ты первый в мире; и во всём так, мой милый! Ты же воспитан, и ловок, и хорош. Мне бы, старухе, только оставалось радоваться, глядя на тебя. Женился бы, послал бы бог тебе деточек, а я бы нянчила их – и жил бы без горя, без забот, и прожил бы век свой мирно, тихо, никому бы не позавидовал; а там, может, и не будет хорошо, может, и помянешь слова мои…»

 

Но вернёмся к Петру Иванычу. Из его слов ясно видно, что он не верит в такие понятия как дружба, любовь, родство и счастье в общепринятом для глубинной России смысле, что для него и прочих столичных жителей эти понятия уже не столь важны и «перевёрнуты вверх дном». В письме, которое Александр пишет другу, дядя диктует ему такие слова о себе:

«Дядя любит заниматься делом, что советует и мне, а я тебе: мы принадлежим к обществу, говорит он, которое нуждается в нас; занимаясь, он не забывает и себя: дело доставляет деньги, а деньги комфорт, который он очень любит.

Дядя не всегда думает о службе да о заводе, он знает наизусть не одного Пушкина… Он читает на двух языках всё, что выходит замечательного по всем отраслям человеческих знаний, любит искусства, имеет прекрасную коллекцию картин фламандской школы – это его вкус, часто бывает в театре, но не суетится, не мечется, не ахает, не охает, думая, что это ребячество, что надо воздерживать себя, не навязывать никому своих впечатлений, потому, что до них никому нет надобности».

Работа и расчёт – вот два кита, на которых зиждется жизнь Петра Адуева. Все чувства полностью подчинены этим двум вещам.

«– По-вашему, и чувством надо управлять, как паром, – заметил Александр, – то выпустить немного, то вдруг остановить, открыть клапан или закрыть…

– Да, этот клапан недаром природа дала человеку – это рассудок…»

Дядя поучает племянника:

«Вот ты бы выслужился, нажил бы трудами денег, выгодно женился бы, как большая часть… Не понимаю, чего ещё? Долг исполнен, жизнь пройдена с честью, трудолюбиво – вот в чём счастье! по-моему, так».

Конечно, усилиями автора юноша-идеалист терпит крах во всём: в любви, в дружбе, в творчестве и в работе. Все мечты Александра разбиты.

«Вглядываясь в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что ни там ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: всё уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный безотрадный вид! Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет: всё химера – а живи!»

 

Но действительно ли это победа дяди и его учения? Да, Наденька – первая настоящая любовь юного Александра Адуева – внезапно полюбила другого. Но ведь это могло случиться (и случается!) с любым юношей вне зависимости от идеалов и убеждений последнего. Первая любовь очень часто заканчивается разрывом, а порой и трагедией. То, что в дружбе никакого краха не случилось, убеждает племянника сам дядя!

«Не видавшись несколько лет, другой бы при встрече отвернулся от тебя, а он пригласил тебя к себе, и когда ты пришёл с кислой миной, он с участием расспрашивал, не нужно ли тебе чего, стал предлагать тебе услуги, помощь, и я уверен, что дал бы и денег – да! а в наш век об этот пробный камень споткнётся не одно чувство… нет, ты познакомь меня с ним: он, я вижу, человек порядочный…»

Карьера Александра началась лучше, чем у дядюшки когда-то!

«Тебе решительно улыбается фортуна, – говорил Пётр Иваныч племяннику. – Я сначала целый год без жалованья служил, а ты вдруг поступил на старший оклад; ведь это семьсот пятьдесят рублей, а с наградой тысяча будет. Прекрасно на первый случай! Начальник отделения хвалит тебя…

Ты, Александр, должно быть, в сорочке родился. Я, наконец, начинаю надеяться, что из тебя что-нибудь и выйдет: скоро, может быть, не стану говорить тебе, зачем ты приезжал. Не прошло месяца, а уж со всех сторон так на тебя и льётся. Там тысяча рублей, да редактор обещал сто рублей в месяц за четыре печатных листа: это ведь две тысячи двести рублей! Нет, я не так начал!»

Через два года Александр Адуев вполне вписался в столичную жизнь:

«В службе заметили способности Александра и дали ему порядочное место. Иван Иваныч и ему с почтением начал подносить свою табакерку, предчувствуя, что он, подобно множеству других, послужив, как он говаривал, без году неделю, обгонит его, сядет ему на шею и махнёт в начальники отделения, а там, чего доброго, и в вице-директоры, как вон тот, или в директоры, как этот, а начинали свою служебную школу и тот и этот под его руководством…»

В творчестве Александр тоже начал хорошо, его стихи печатали журналы, не говоря уже о переводах научных статей.

«В редакции журнала Александр тоже сделался важным лицом. Он занимался и выбором, и переводом, и поправкою чужих статей, писал и сам разные теоретические взгляды о сельском хозяйстве. Денег у него, по его мнению, было больше, нежели сколько нужно, а по мнению дяди, ещё недовольно. Но не всегда он работал для денег. Он не отказывался от отрадной мысли о другом, высшем призвании. Юношеских его сил ставало на всё. Он крал время у сна, у службы и писал и стихи, и повести, и исторические очерки, и биографии. Дядя уж не обклеивал перегородок его сочинениями, а читал их молча, потом посвистывал или говорил: «Да! это лучше прежнего». Несколько статей явилось под чужим именем. Александр с радостным трепетом прислушивался к одобрительному суду друзей, которых у него было множество и на службе, и по кондитерским, и в частных домах. Исполнялась его лучшая, после любви, мечта. Будущность обещала ему много блеску, торжества; его, казалось, ожидал не совсем обыкновенный жребий, как вдруг…»

 

Да, первая повесть Александра вышла неудачной, но это и не удивительно, учитывая юный возраст автора и отсутствие у него жизненного опыта. Александр сам отказался от карьерного роста, тяжело переживая первое в его жизни горе – несчастную любовь к Наденьке, а добили его разгромный отзыв на его повесть и заявление дядюшки об отсутствии у племянника литературного таланта. Разочаровавшийся во всех своих юношеских идеалах Александр покидает столицу и возвращается в родной дом.

Очевидно, что Гончаров не справился с поставленной задачей: все четыре примера «краха» русской доктрины жизни при столкновении с реальной столичнойжизнью не выдерживают критики. Это именно что – обыкновенная история, а не война мировоззрений!

Что же по воле автора происходит с Александром Адуевым дальше? Отравленному ядом столичной жизни Александру становится скучно в родном имении, и он вдруг, из-за скуки(!) и уязвлённого самолюбия, принимает дядюшкину доктрину жизни, вновь приезжает в Петербург и начинает усиленно делать карьеру и ловить фортуну наживы, в чём, в конце концов, весьма преуспевает и даже превосходит своего дядю. Но при этом он превратился в бесчувственное чудовище! Очевидно, будь он таким чудовищем изначально, никаких «крахов» с ним бы не случилось. Следовательно, чтобы русским полностью перейти на западную модель жизни, они должны с раннего детства подавлять в себе все чувства! Именно подавлять, а не регулировать, потому что, очевидно, для детей какая-либо регулировка чувств – это нонсенс! И вот это уже – необыкновенная история.

Пётр Адуев перевоспитал не только племянника, но и свою молодую жену Лизавету, изначально бывшую в спорах полностью на стороне Александра. И в отношениях с женой Адуев-старший руководствовался разумом, расчётом, а не чувствами. Он поучал племянника:

«… чтоб быть счастливым с женщиной, то есть не по-твоему, как сумасшедшие, а разумно, – надо много условий… надо уметь образовать из девушки женщину по обдуманному плану, по методе, если хочешь, чтоб она поняла и исполнила своё назначение. Надо очертить её магическим кругом, не очень тесно, чтоб она не заметила границ и не переступила их, хитро овладеть не только её сердцем – это что! это скользкое и непрочное обладание, а умом, волей, подчинить её вкус и нрав своему, чтоб она смотрела на вещи через тебя, думала твоим умом…»

 

Пётр Адуев и здесь добился успеха, он счастлив в семейной жизни. Но наблюдая муки несчастной любви Александра, Лиза вдруг задумалась: счастлива ли она?

«Жаловаться она не имела права: все наружные условия счастья, за которым гоняется толпа, исполнялись над нею, как по заданной программе. Довольство, даже роскошь в настоящем, обеспеченность в будущем – всё избавляло её от мелких, горьких забот, которые сосут сердце и сушат грудь множества бедняков.

Муж её неутомимо трудился и всё ещё трудится. Но что было главною целью его трудов? Трудился ли он для общей человеческой цели, исполняя заданный ему судьбою урок, или только для мелочных причин, чтобы приобресть между людьми чиновное и денежное значение, для того ли, наконец, чтобы его не гнули в дугу нужда, обстоятельства? Бог его знает. О высоких целях он разговаривать не любил, называя это бредом, а говорил сухо и просто, что надо дело делать.

Лизавета Александровна вынесла только то грустное заключение, что не она и не любовь к ней были единственною целью его рвения и усилий. Он трудился и до женитьбы, ещё не зная своей жены. О любви он ей никогда не говорил и у ней не спрашивал; на её вопросы об этом отделывался шуткой, остротой или дремотой.

Он поклоняется положительным целям – это ясно, и требует, чтоб и жена жила не мечтательною жизнию.

«Но, боже мой! – думала Лизавета Александровна, – ужели он женился только для того, чтоб иметь хозяйку, чтоб придать своей холостой квартире полноту и достоинство семейного дома, чтоб иметь больше веса в обществе? Хозяйка, жена – в самом прозаическом смысле этих слов! Да разве он не постигает, со всем своим умом, что и в положительных целях женщины присутствует непременно любовь?.. Семейные обязанности – вот её заботы: но разве можно исполнять их без любви? Няньки, кормилицы, и те творят себе кумира из ребёнка, за которым ходят; а жена, а мать! О, пусть я купила бы себе чувство муками, пусть бы перенесла все страдания, какие неразлучны с страстью, но лишь бы жить полною жизнию, лишь бы чувствовать своё существование, а не прозябать!..»

И Лизавета начинает постепенно угасать. Ей грозит чахотка и скорая смерть. Поняв, что погубил жену, Пётр Адуев бросает всё: карьеру, завод, столицу. Он собирается увезти жену на лечение за границу и посвятить ей остаток жизни. И данный финал перечёркивает победу дяди над племянником, показав, что западный идеал жизни не столь совершенен, и чувства всё же превалируют над расчётом!

 

Роман Ивана Гончарова «Обыкновенная история» вышел в 1847 году. Через двенадцать лет, в 1859 году, Гончаров делает ещё одну попытку показать превосходство западной модели общества над русской – издаёт свой знаменитый роман «Обломов», в котором сталкивает двух друзей детства, выросших бок о бок и учившихся в одной школе: русского лентяя Илью Обломова и образцового трудягу на западный манер полунемца Андрея Штольца. Вот как сам Гончаров в своей статье «Лучше поздно, чем никогда» объясняет, почему русскому противопоставлен немец:

«... скажу несколько слов о Штольце в «Обломове».

Меня упрекали за это лицо – и с одной стороны справедливо. Он слаб, бледен – из него слишком голо выглядывает идея. Это я сам сознаю. Но меня упрекали, зачем я ввёл его в роман? Отчего немца, а не русского поставил я в противоположность Обломову?

Я мог бы ответить на это, что, изображая лень и апатию во всей её широте и закоренелости, как стихийную русскую черту, и только одно это, я, выставив рядом русского же, как образец энергии, знания, труда, вообще всякой силы, впал бы в некоторое противоречие с самим собою, то есть с своей задачей – изображать застой, сон, неподвижность. Я разбавил бы целость одной, избранной мною для романа стороны русского характера».

 

Миф о «русской лени» до сих пор усиленно продвигается Западом, хотя на самом деле русская лень – это нежелание трудиться ради наживы или карьеры. Как это ни странно, но это христианство навязало русскому народу понятие о лени как о нежелании трудиться вообще. Что такое христианский рай? Это место, где первые люди жили без забот и без труда! А куда стремятся праведные христиане после смерти? В этот ленивый рай! А кто навязал русским христианство? Запад! Как же тогда этот самый Запад смеет обвинять русских в лени, если эта самая лень по понятиям христианского Запада – райское блаженство и мечта каждого христианина? Это первое противоречие, которое западникам никак не удаётся преодолеть.

Как известно, в раю люди жили на полном обеспечении, не работали ни физически, ни умственно. Просто наслаждались самой жизнью. Но из рая человек изгнан, и людям в массе своей приходится трудиться, чтобы улучшить условия своего существования. Большинство работает, чтобы обеспечить себе и своим близким еду, одежду и кров. Обеспеченное же меньшинство трудится «на благо государства», исключая «скупых рыцарей», занятых бессмысленным набиванием собственных кубышек. То есть труд в любой форме – одно из краеугольных условий существования людей, вне зависимости от формы общественного устройства, исключая мифический коммунизм. Тезис о том, что нужно трудиться здесь, «на земле», чтобы наслаждаться бездельем там, на «небесах», мягко говоря, не вдохновляет, особенно тех счастливчиков, которые и здесь в полной мере обеспечены всем необходимым.

Второе противоречие – явное поклонение сторонников западного образа жизни Золотому Тельцу, приводящее в конечном итоге к краху личности, гибели души человека.

Как же Гончаров в своём романе доказал превосходство во всём полунемца Штольца над русским Обломовым? Да точно так же, как и в романе «Обыкновенная история»: крах всех начинаний и «падение» лентяя Обломова и взлёт и благоденствие трудяги Штольца. Но Штольц, в отличие от Адуева-старшего не старается подчинить свои чувства расчёту и поэтому не превращается в бездушное чудовище, что должно было по мнению автора превратить этот персонаж в образец для подражания. Но как Штольцу удалось добиться материального благополучия, не замарав души, автор романа не показывает, что и делает этот образ«слабым, бледным, голой идеей».

 

В романе «Обломов» Иван Гончаров показывает, что может существовать и персональный рай, рай для конкретных людей. И этот рай называется Обломовка. Именно здесь вырос и сформировался как личность Илья Ильич Обломов.

С самого рождения полностью удовлетворялись все желания мальчика. Ему не позволяли ничего делать самому. Специальные слуги одевали и раздевали ребёнка, кормили, следили за каждым его шагом, чтобы уберечь от любой возможной неприятности или опасности. Словом, Илюша Обломов жил, как в раю. Так же, как «первые люди», он был вдруг извергнут из рая, «вкусив» абсолютно ненужных ему знаний: его отправили учиться в школу «в селе Верхлёве, верстах в пяти от Обломовки, у тамошнего управляющего, немца Штольца, который завёл небольшой пансион для детей окрестных дворян». Родители Обломова никогда бы этого не сделали, не появись в их райском уголке этот «змей-искуситель», представитель жестокого, да ещё к тому же западного мира.

Отправив сына в школу Штольца, родители Илюши Обломова инстинктивно противятся столь чуждому всем их исконным обычаям влиянию на их сына, используют любые предлоги, чтобы тот подольше оставался дома и поменьше был в школе.

«... мать встречает его за чаем с улыбкой и с приятною новостью:

– Сегодня не поедешь; в четверг большой праздник: стоит ли ездить взад и вперёд на три дня?

Или иногда вдруг объявит ему: «Сегодня родительская неделя, – не до ученья: блины будем печь».

А не то, так мать посмотрит утром в понедельник пристально на него, да и скажет:

– Что-то у тебя глаза несвежи сегодня. Здоров ли ты? – и покачает головой.

Лукавый мальчишка здоровёхонек, но молчит.

– Посиди-ка ты эту недельку дома, – скажет она, – а там – что Бог даст.

И все в доме были проникнуты убеждением, что ученье и родительская суббота никак не должны совпадать вместе, или что праздник в четверг – неодолимая преграда к ученью во всю неделю.

В другой раз вдруг к немцу Антипка явится на знакомой пегашке, среди или в начале недели, за Ильёй Ильичом.

– Приехала, дескать, Марья Савишна, или Наталья Фаддеевна гостить, или Кузовковы со своими детьми, так пожалуйте домой!

И недели три Илюша гостит дома, а там, смотришь, до Страстной недели уж недалёко, а там и праздник, а там кто-нибудь в семействе почему-то решит, что на Фоминой неделе не учатся; до лета остаётся недели две – не стоит ездить, а летом и сам немец отдыхает, так уж лучше до осени отложить.

Посмотришь, Илья Ильич и отгуляется в полгода, и как вырастет он в это время! Как потолстеет! Как спит славно!

И нежные родители продолжали приискивать предлоги удерживать сына дома. За предлогами, и кроме праздников, дело не ставало. Зимой казалось им холодно, летом по жаре тоже не годится ехать, а иногда и дождь пойдёт, осенью слякоть мешает. Иногда Антипка что-то сомнителен покажется: пьян не пьян, а как-то дико смотрит: беды бы не было, завязнет или оборвётся где-нибудь.

Обломовы старались, впрочем, придать как можно более законности этим предлогам в своих собственных глазах и особенно в глазах Штольца, который не щадил и в глаза и за глаза доннерветтеров за такое баловство».

 

Вот таким образом Илюша Обломов до пятнадцати лет учился в пансионе Штольца, а «потом старики Обломовы, после долгой борьбы, решились послать Илюшу в Москву, где он волей-неволей проследил курс наук до конца».И уже тогда юноша задумывался:

«Когда же жить? – спрашивал он опять самого себя. – Когда же, наконец, пускать в оборот этот капитал знаний, из которых большая часть ещё ни на что не понадобится в жизни? Политическая экономия, например, алгебра, геометрия – что я стану с ними делать в Обломовке?»

Когда же учение закончилось, Илья Обломов окончательно покидает свой рай, родную Обломовку и отправляется в Петербург. Именно здесь, в столице, разгорается борьба за «перевоспитание» Ильи Обломова, за перевод его с русского дворянского образа жизни на «прогрессивный» западный. Илья Обломов – это доведённый до абсурда образ Александра Адуева из романа «Обыкновенная история», но не сломавшийся под ударами жизни, не переродившийся в бездушное чудовище, а свернувшийся, как куколка насекомого, в своём личном мирке, отгородившись от внешнего столичного мира. Каким же показывает Гончаров петербургского Обломова?

«Это был человек лет тридцати двух-трёх от роду, среднего роста, приятной наружности, с тёмно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определённой идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворённые губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всём лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока.

Иногда взгляд его помрачался выражением будто усталости или скуки; но ни усталость, ни скука не могли ни на минуту согнать с лица мягкость, которая была господствующим и основным выражением, не лица только, а всей души; а душа так открыто и ясно светилась в глазах, в улыбке, в каждом движении головы, руки. И поверхностно наблюдательный, холодный человек, взглянув мимоходом на Обломова, сказал бы: «Добряк должен быть, простота!» Человек поглубже и посимпатичнее, долго вглядываясь в лицо его, отошёл бы в приятном раздумье, с улыбкой».

 

Надо сказать, что Илья Обломов не был ленивым или умственно недоразвитым бездельником. Он поначалу честно пытался вписаться в столь непривычный и неприятный ему столичный мир. Но вскоре понял, что лично ему обычаи и законы этого мира не подходят, а потому Обломов просто уходит со службы в отставку, избегает светских развлечений и начинает строить вокруг себя некую мини-Обломовку, свой персональный рай. То, что Обломов постоянно лежит в своей комнате на диване, вовсе не свидетельствует о его необыкновенной лени, о чём читателя извещает сам автор:

«Лежанье у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием.

Что ж он делал? Да всё продолжал чертить узор собственной жизни. В ней он, не без основания, находил столько премудрости и поэзии, что и не исчерпаешь никогда без книг и учёности.

Изменив службе и обществу, он начал иначе решать задачу существования, вдумывался в своё назначение и, наконец, открыл, что горизонт его деятельности и житья-бытья кроется в нём самом.

Никто не знал и не видал этой внутренней жизни Ильи Ильича: все думали, что Обломов так себе, только лежит да кушает на здоровье, и что больше от него нечего ждать; что едва ли у него вяжутся и мысли в голове. Так о нём и толковали везде, где его знали».

Обломов старается постепенно вернуться в то, известное ему с раннего детства состояние нирваны, но ему постоянно мешают визиты бывших сослуживцев и земляков. А окончательный удар по его намерениям наносит внезапно появившийся в его жилище друг детства Андрей Штольц, достойный сын своего родителя-немца и убеждённый приверженец доктрины необходимости всеобщего труда. Кто же такой Андрей Штольц и почему он так сильно отличается от Ильи Обломова?

 

Отец Штольца приехал в Россию «в одном сюртуке да в башмаках», управлял имением, женился на русской дворянке и учил детей в пансионе, в том числе и своего сына, ровесника Ильи Обломова. Как и почему русская дворянка вышла замуж за безродного и нищего управляющего-немца, Гончаров не объясняет. Но сына Штольц воспитывает и приучает к труду с раннего детства по немецкой методе, не обращая внимания на протесты жены. Андрей Штольц – это усовершенствованный Пётр Адуев из романа «Обыкновенная история». Доктрина жизни осталась та же, но и чувства не заглушены полностью.

«Штольц был немец только вполовину, по отцу: мать его была русская; веру он исповедовал православную; природная речь его была русская: он учился ей у матери и из книг, в университетской аудитории и в играх с деревенскими мальчишками, в толках с их отцами и на московских базарах. Немецкий же язык он наследовал от отца да из книг.

В селе Верхлёве, где отец его был управляющим, Штольц вырос и воспитывался. С восьми лет он сидел с отцом за географической картой, разбирал по складам Гердера, Виланда, библейские стихи и подводил итоги безграмотным счетам крестьян, мещан и фабричных, а с матерью читал Священную историю, учил басни Крылова и разбирал по складам же «Телемака».

Когда он подрос, отец сажал его с собой на рессорную тележку, давал вожжи и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в город, к купцам, в присутственные места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмёт на палец, понюхает, иногда лизнёт, и сыну даст понюхать, и объяснит, какая она, на что годится. Не то так отправятся посмотреть, как добывают поташ или дёготь, топят сало.

Четырнадцати, пятнадцати лет мальчик отправлялся частенько один, в тележке или верхом, с сумкой у седла, с поручениями от отца в город, и никогда не случалось, чтоб он забыл что-нибудь, переиначил, недоглядел, дал промах».

 

Закончив учёбу Андрей Штольц тоже покинул родительский дом и отправился искать счастья в столицу, где быстро сделал карьеру и нажил капитал.

«Штольц ровесник Обломову: и ему уже за тридцать лет. Он служил, вышел в отставку, занялся своими делами и в самом деле нажил дом и деньги. Он участвует в какой-то компании, отправляющей товары за границу.

Он беспрестанно в движении: понадобится обществу послать в Бельгию или Англию агента – посылают его; нужно написать какой-нибудь проект или приспособить новую идею к делу – выбирают его. Между тем он ездит и в свет и читает: когда он успевает – Бог весть.

Как в организме нет у него ничего лишнего, так и в нравственных отправлениях своей жизни он искал равновесия практических сторон с тонкими потребностями духа. Две стороны шли параллельно, перекрещиваясь и перевиваясь на пути, но никогда не запутываясь в тяжёлые, неразрешаемые узлы.

Он шёл твёрдо, бодро; жил по бюджету, стараясь тратить каждый день, как каждый рубль, с ежеминутным, никогда не дремлющим контролем издержанного времени, труда, сил души и сердца.

Мечте, загадочному, таинственному не было места в его душе. То, что не подвергалось анализу опыта, практической истины, было в глазах его оптический обман, то или другое отражение лучей и красок на сетке органа зрения или же, наконец, факт, до которого ещё не дошла очередь опыта».

 

Сначала сам Штольц пытается вернуть Обломова в «общество», наставить на правильный «общепринятый» путь работы над собой и на всеобщее благо. Обломов искренне не понимает необходимости для него, а следовательно и для всего русского дворянства, обеспеченного полностью трудом крепостных, работать своими руками. Он говорит своему слуге Захару:

«Я “другой”! Да разве я мечусь, разве работаю? Мало ем, что ли? Худощав или жалок на вид? Разве недостаёт мне чего-нибудь? Кажется, подать, сделать – есть кому! Я ни разу не натянул себе чулок на ноги, как живу, слава Богу! Стану ли я беспокоиться? Из чего мне? И кому я это говорю? Не ты ли с детства ходил за мной? Ты всё это знаешь, видел, что я воспитан нежно, что я ни холода, ни голода никогда не терпел, нужды не знал, хлеба себе не зарабатывал и вообще чёрным делом не занимался».

Обломов пытается спорить со Штольцем:

«– Где же идеал жизни, по-твоему? Что ж не обломовщина? – без увлечения, робко спросил он. – Разве не все добиваются того же, о чём я мечтаю? Помилуй! – прибавил он смелее. – Да цель всей вашей беготни, страстей, войн, торговли и политики разве не выделка покоя, не стремление к этому идеалу утраченного рая?.. Когда-нибудь перестанешь же трудиться, – заметил Обломов.

– Никогда не перестану. Для чего?

– Когда удвоишь свои капиталы, – сказал Обломов.

– Когда учетверю их, и тогда не перестану.

– Так из чего же, – заговорил он, помолчав, – ты бьёшься, если цель твоя не обеспечить себя навсегда и удалиться потом на покой, отдохнуть?..

– Деревенская обломовщина! – сказал Штольц.

– Или достигнуть службой значения и положения в обществе и потом в почётном бездействии наслаждаться заслуженным отдыхом…

– Петербургская обломовщина! – возразил Штольц.

– Так когда же жить? – с досадой на замечания Штольца возразил Обломов. – Для чего же мучиться весь век?

– Для самого труда, больше ни для чего. Труд – образ, содержание, стихия и цель жизни, по крайней мере моей».

 

Надо прямо сказать: слова Штольца звучат малоубедительно, особенно – для Обломова. В них нет достойных и вразумительных аргументов для смены личного рая на бессмысленный труд. Очевидно поэтому автор заменяет поучения Штольца любовью к женщине. Ради любви человек готов на всё!

Дела требуют отъезда Штольца за границу, разумеется – в Европу, чтобы набраться нового опыта, поучиться новейшим технологиям, ведь Россия по мнению западников находится в постоянном застое, здесь ничего нового быть не может по определению. И Штольц поручает Ольге Ильинской, молодой девушке, присмотреть за Обломовым, не давать тому отрываться от общества, вытаскивать на всевозможные предприятия: приёмы, посещения театра, прогулки на природе и тому подобное. Ольга, находящаяся под сильным влиянием Штольца и полностью согласная со взглядами того на то, какой должна быть жизнь образованного человека, с энтузиазмом берётся за дело.

«У ней, в умненькой, хорошенькой головке, развился уже подробный план, как она отучит Обломова спать после обеда, да не только спать, – она не позволит ему даже прилечь на диване днём: возьмёт с него слово.

Она мечтала, как «прикажет ему прочесть книги», которые оставил Штольц, потом читать каждый день газеты и рассказывать ей новости, писать в деревню письма, дописывать план устройства имения, приготовиться ехать за границу, – словом, он не задремлет у неё; она укажет ему цель, заставит полюбить опять всё, что он разлюбил, и Штольц не узнает его, воротясь.

И всё это чудо сделает она, такая робкая, молчаливая, которой до сих пор никто не слушался, которая ещё не начала жить! Она – виновница такого превращения!

Он будет жить, действовать, благословлять жизнь её. Возвратить человека к жизни – сколько славы доктору, когда он спасёт безнадёжного больного! А спасти нравственно погибающий ум, душу?..

Она даже вздрагивала от гордого, радостного трепета; считала это уроком, назначенным свыше».

 

Ольга «тормошит» Обломова, заставляет того читать, а потом пересказывать ей модные книги и газетные статьи, посещать театр, чуть ли ни ежедневно приходить к Ильинским на обед и принимать участие в беседах на разные темы собиравшихся там молодых людей. Более того, воспользовавшись явной влюблённостью в неё Обломова, Ольга вскоре, как говорится, превысила свои полномочия. Она оказалась одной из тех самонадеянных девушек, которые наперекор советам друзей и родных выходят замуж за пьяниц, наркоманов, игроков, преступников или бабников, считая, что уж она-то сумеет перевоспитать своего избранника и сделать из него примерного мужа и гражданина.

Точно такая же ситуация описана в другом романе Гончарова – «Обрыв». Там такая же молодая и самоуверенная девушка по имени Вера, отринув мнение окружающих, пытается вернуть на путь истинный Марка Волохова, политического ссыльнопоселенца, отверженного обществом смутьяна, наглеца, мошенника и вора. Попытка эта заканчивается, разумеется, трагически, и Вера, вместо того, чтобы «поднять павшего до себя», становится в глазах родных и близких, а также собственных, «падшей женщиной».

Очевидно, что не менее трагичная судьба ожидала и Ольгу Ильинскую, если бы Обломов поддался чувствам и сделал официальное предложение руки и сердца, которое Ольга готова была принять даже вопреки мнению родных и знакомых. К счастью, Обломов не был подлецом и эгоистом, а потому написал Ольге письмо, в котором откровенно описал ожидающее их будущее в случае брака. Ведь Ольга, находящаяся под полным влиянием теории необходимости труда, внушённой ей Андреем Штольцем, никогда не будет счастлива с таким мужем, как Илья Обломов. Он постарался задушить собственное чувство любви к Ольге, стал избегать встреч с ней, и вскоре произошёл неизбежный разрыв.

Окончательно отказавшись от намерения вписаться в столичный мир, Обломов возвращается к построению своей мини-Обломовки. Однако для него общение с Ольгой Ильинской не прошло бесследно. В проекте его личного рая появился образ жены. Сначала этот образ был расплывчат и скорее напоминал черты матери Ильи Ильича. Но чем больше Обломовым овладевала любовь, тем больше образ жены походил на Ольгу. После же отказа от свадьбы и разрыва с Ильинской, с образом жены в проекте рая надо было что-то решать. И тут внимание Обломова привлекла ещё одна женщина – хозяйка его квартиры, вдова коллежского секретаря Агафья Матвеевна Пшеницына. Она была полная противоположность Ольги Ильинской и идеально подходила Обломову.

«Ей было лет тридцать... Она всё за работой, всё что-нибудь гладит, толчёт, трёт…»

 

Агафья, в отличие от Ольги, искренне полюбила Илью Ильича со всеми его достоинствами и недостатками. Ей не требовалось ломать и переделывать Обломова под собственные идеалы. Наоборот, она всю себя посвятила тому, чтобы Илье Ильичу было хорошо и комфортно в его персональном раю.

«Его отношения к ней были гораздо проще: для него в Агафье Матвеевне, в её вечно движущихся локтях, в заботливо останавливающихся на всем глазах, в вечном хождении из шкафа в кухню, из кухни в кладовую, оттуда в погреб, во всезнании всех домашних и хозяйственных удобств воплощался идеал того необозримого, как океан, и ненарушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо легла на его душу в детстве, под отеческой кровлей.

Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдёт завтра солнце, застелют небо вихри, понесётся бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а бельё его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями».

 

Казалось бы, Илья Ильич Обломов – совершенно никчёмный человек. Вот деловой и практичный Андрей Штольц – совершенно другое дело, человек-идеал в глазах вышедшей за него замуж Ольги Ильинской. Но так ли это? Обломов – толстый, неуклюжий, вроде как ленивый, весьма неряшливый и абсолютно ничего не умеющий делать человек каким-то непостижимым образом влюбляет в себя двух диаметрально разных по умственному развитию и положению в обществе женщин! Оказывает на них фантастически огромное влияние. Да и бывшие сослуживцы Обломова, а также знакомые по «обществу» почему-то регулярно навещают его, интересуются его мнением по различным вопросам, приглашают к себе на обед и на разные мероприятия. Почему этот лежебока и лентяй (как считают окружающие) имеет такое на них влияние?

Встретив за границей тяжело переживающую разрыв с Обломовым Ольгу Ильинскую, Штольц просто не узнаёт свою ученицу. За год общения с Обломовым Ольга из открытой, как книга, проницательному взору Штольца неопытной девушки превратилась в зрелую личность, чувства которой Штольц пытается, но не может угадать!

«Что с ней? – думал Штольц. – Я, бывало, угадывал её сразу, а теперь… какая перемена!

Как она созрела, Боже мой! как развилась эта девочка! Кто ж был её учителем? Где она брала уроки жизни? У барона? Там гладко, не почерпнёшь в его щегольских фразах ничего! Не у Ильи же!..»

 

Почти год Штольц безуспешно бьётся над этой загадкой, и только угроза разрыва отношений заставляет Ольгу открыться Штольцу. Рассказав всё, она просит своего бывшего наставника в житейской мудрости объяснить ей, что же такое с ней произошло, как она могла влюбиться в такого человека, как Обломов, да ещё искренне желала выйти за него замуж? Но умный и опытный Штольц не может ответить своими словами и вместо этого зачитывает ей отрывок из письма Обломова Ольге, в котором тот объясняет, почему их любовь и брак – ошибка, что со стороны Ольги это и не любовь вовсе. Получается, что вроде как ничего не понимающий в реальной жизни Илья Обломов, не читающий книг, редко посещающий театр и совершенно не участвующий в салонных обсуждениях и спорах, так ясно и чётко объяснил в своём письме всё произошедшее между ним и Ольгой, что более образованный и практичный Штольц не смог сделать этого лучше! Недотёпа Обломов тихой сапой, исподволь сумел воспитать в Ольге Ильинской женщину, достойную стать женой Андрею Штольцу.

Что же касается Агафьи Пшеницыной, то до встречи с Обломовым эта женщина практически не жила духовно, а была лишь живым инструментом по обслуживанию первого мужа и своего брата. Она целыми днями работала, как робот, не зная, что такое любовь, цель жизни или хотя бы просто отдых. Ей сказали, что надо работать, и она никогда не задумывалась, зачем и для кого она крутится по хозяйству с утра до ночи, не имея возможности уделить хоть толику внимания и ласки собственным детям. Полюбив Обломова, Агафья впервые задумалась над собственной судьбой. В её жизни появился смысл – поддержание безмятежного существования любимого человека в персональном раю, забота о его здоровье.

«Хозяйственная часть в доме Пшеницыной процветала, не потому только, что Агафья Матвеевна была образцовая хозяйка, что это было её призванием…

Всё её хозяйство, толченье, глаженье, просеванье и т. п. – всё это получило новый, живой смысл: покой и удобство Ильи Ильича. Прежде она видела в этом обязанность, теперь это стало её наслаждением. Она стала жить по-своему полно и разнообразно.

Это как-то легло на неё само собой, и она подошла точно под тучу, не пятясь назад и не забегая вперёд, а полюбила Обломова просто, как будто простудилась и схватила неизлечимую лихорадку.

Агафья Матвеевна была в зените своей жизни; она жила и чувствовала, что жила полно, как прежде никогда не жила, но только высказать этого, как и прежде, никогда не могла, или, лучше, ей в голову об этом не приходило. Она только молила Бога, чтоб он продлил веку Илье Ильичу и чтоб избавил его от всякой «скорби, гнева и нужды», а себя, детей своих и весь дом предавала на волю Божию. Зато лицо её постоянно высказывало одно и то же счастье, полное, удовлетворённое и без желаний, следовательно, редкое и при всякой другой натуре невозможное».

 

И после смерти Обломова, Агафья вновь утратила смысл жизни, но уже не вернулась к прежнему бездумному обслуживанию брата и его семьи. Её перестали волновать как качество собственной работы, так и недовольство брата.

Может показаться, что Илья Обломов просто использовал Агафью для обслуживания своего мини-рая. Ведь он соглашался со Штольцем, когда тот указывал ему на недопустимость каких-либо отношений между дворянином Ильёй Ильичём Обломовым и Агафьей Пшеницыной. Но Обломов вообще старался не спорить с людьми, никогда не навязывал никому своего мнения. Ему было проще согласиться со Штольцем – меньше ненужных споров, хлопот и волнений. Видимо, Гончаров наделил Обломова одной из черт своего характера. Вот что он писал И.С. Тургеневу 28 марта 1859 года:

«…о дипломатах и дипломатии. Садясь в вагон у Знаменья на станции и прощаясь со мной, Вы мне сказали: «Надеюсь, теперь Вы убедились (по поводу нашего разговора накануне), что Вы не правы»…

Нет, если я накануне спорил осторожно и оставил арену, не дойдя до конца, не высказавшись весь, так это потому, что есть предметы слишком нежные, до которых трудно касаться, оттого, что у меня, у «жестокого человека», есть мягкость там, где у других её не бывает… Мне было неловко, я конфузился, только не от своей неправоты… Вы мою мягкость и неловкость приняли за «убеждение в неправом споре»». 

 

Кстати, о неправом споре. Явное и категорическое неприятие Андреем Штольцем каких-либо отношений между Ильёй Обломовым и Агафьей Пшеницыной вызывает недоумение. А уж полный и окончательный разрыв отношений между друзьями детства после того, как Штольц узнал о женитьбе Обломова на Агафье, характеризует этого персонажа, мягко говоря, не лучшим образом.

«Штольц отступил от него на шаг.

– Ты ли это, Илья? – упрекал он. – Ты отталкиваешь меня, и для неё, для этой женщины!.. Боже мой! – почти закричал он, как от внезапной боли. – Этот ребёнок, что я сейчас видел… Илья, Илья! Беги отсюда, пойдём, пойдём скорее! Как ты пал! Эта женщина… что она тебе…

– Жена! – покойно произнёс Обломов.

Штольц окаменел.

– А этот ребёнок – мой сын! Его зовут Андреем, в память о тебе! – досказал Обломов разом и покойно перевёл дух, сложив с себя бремя откровенности.

Теперь Штольц изменился в лице и ворочал изумлёнными, почти бессмысленными глазами вокруг себя. Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «каменная стена», и Обломова как будто не стало, как будто он пропал из глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую тоску, которую испытывает человек, когда спешит с волнением после разлуки увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.

– Погиб! – машинально, шёпотом сказал он. – Что ж я скажу Ольге?»

Да, обедневший дворянин Илья Обломов женился на вдове коллежского секретаря Пшеницына. Но сам-то Андрей Штольц кто такой? Он – сын бедной русской дворянки, работавшей гувернанткой, и безродного нищего немца-бюргера, ныне управляющего помещичьим имением. Свою мать Штольц ничуть не осуждает за подобный мезальянс, а между Обломовым и собой «возвёл стену»! Между прочим, Илья Обломов имел тот же чин, что и первый муж Агафьи – коллежский секретарь. Так какое право имеет Штольц осуждать Обломова? Или всё дело в том, что Агафья – русская, а Штольц-старший – немец, представитель «прогрессивного Запада», брак с которым для русской дворянки вполне возможен и нормален?

 

Рассмотрим теперь «примерную» семью Ольги и Андрея Штольцев. Узнав, что Ольга Ильинская вышла замуж за Андрея Штольца, подвыпивший Обломов вполне искренне предложил тому поселиться где-нибудь поблизости от него, чтобы Агафья могла обучить Ольгу всем премудростям ведения домашнего хозяйства. Штольц принял слова друга за пьяный бред окончательно опустившегося человека. А Обломов всего лишь хотел дать Ольге тот самый смысл жизни, который проповедовал сам Штольц. Ведь Ольга по сути являлась барыней, то есть особой, живущей чужим трудом. А по учению Штольца она обязана трудиться сама! Да, Ольга активно «участвует» в делах мужа – советами. Но это на самом деле просто видимость участия, потому что фактически Ольга ничего не понимает в делах Штольца. Она знает лишь весьма упрощённую, внешнюю канву дел и забот мужа, только то, что сам Штольц ей рассказывает, не углубляясь в технические и практические подробности, которые совершенно необразованная в этой сфере Ольга всё равно не поймёт. Какие же практические советы может дать невежественный дилетант профессионалу? Сама мысль о таком «сотрудничестве» просто смешна.

Да, Ольга подходит Штольцу, ведь тот может лепить (и лепит!) из неё то, что подходит им обоим. Штольцу нужна жена-зеркало, в которое он может смотреться и, восхищаясь отражением, любоваться собой. Так оно собственно и происходит. До поры, до времени, пока у Ольги вдруг не начались странные, непонятные приступы не то тоски, не то скуки.

«Как я счастлива! – твердила и Ольга тихо, любуясь своей жизнью, и в минуту такого сознания иногда впадала в задумчивость… особенно с некоторого времени, после трёх-четырёх лет замужества.

Странен человек! Чем счастье её было полнее, тем она становилась задумчивее и даже… боязливее. Она стала строго замечать за собой и уловила, что её смущала эта тишина жизни, её остановка на минутах счастья. Она насильственно стряхивала с души эту задумчивость и ускоряла жизненные шаги, лихорадочно искала шума, движения, забот, просилась с мужем в город, пробовала заглянуть в свет, в люди, но ненадолго.

Она боялась впасть во что-нибудь похожее на обломовскую апатию. Но как она ни старалась сбыть с души эти мгновения периодического оцепенения, сна души, к ней нет-нет да подкрадётся сначала грёза счастья, окружит её голубая ночь и окуёт дремотой, потом опять настанет задумчивая остановка, будто отдых жизни, а затем… смущение, боязнь, томление, какая-то глухая грусть, послышатся какие-то смутные, туманные вопросы в беспокойной голове».

 

Штольц не может понять причины этих приступов, он уговаривает Ольгу показаться докторам. Но доктора вряд ли в данном случае могут помочь, ведь у Ольги появились приступы самой настоящей обломовщины! Получается, что Ольгу в конце концов неизбежно ожидает такая же судьба, как если бы она вышла замуж за Обломова. Сбывался кошмар Штольца:

«Он вздрагивал. Как! Ольга в той жизни, которую Обломов ей готовил! Она – среди переползанья изо дня в день, деревенская барыня, нянька своих детей, хозяйка – и только!

Все вопросы, сомнения, вся лихорадка жизни уходила бы на заботы по хозяйству, на ожидания праздников, гостей, семейных съездов, на родины, крестины, в апатию и сон мужа!

Брак был бы только формой, а не содержанием, средством, а не целью; служил бы широкой и неизменной рамкой для визитов, приёма гостей, обедов и вечеров, пустой болтовни?..

Как же она вынесет эту жизнь? Сначала бьётся, отыскивая и угадывая тайну жизни, плачет, мучится, потом привыкает, толстеет, ест, спит, тупеет…

Нет, не так бы с ней было: она – плачет, мучится, чахнет и умирает в объятиях любящего, доброго и бессильного мужа… Бедная Ольга!»

С Ольгой именно это и происходит! Она счастлива и не видит, к чему ей далее стремиться. А Штольц отравил её своим учением необходимости трудиться над усовершенствованием жизни. Но Ольга не видит, что же ей теперь улучшать, ведь она и так уже вполне счастлива! И это противоречие мучит её.

 

Штольц в отличие от Адуева женился не «с расчётом», а по любви. Он не скрывает своих чувств к жене, и Ольгу не должна бы постигнуть судьба Лизы. Ольга, в отличие от Лизы, пока счастлива в браке. Однако финал брака Штольцев не внушает оптимизма. Да, муж работает согласно западной доктрине, но жена-то остаётся русской барыней! Штольц не внял совету Обломова познакомить Ольгу с Агафьей, чтобы та научила её работать по-настоящему в пределах тогдашних женских возможностей. Интересный и неожиданный финал приготовил Иван Гончаров «правильной» семье Штольцев, но он нам его не показал. Ведь Штольц, поняв суть «болезни» жены, встанет перед нелёгким выбором. Оставить всё как есть, и пусть Ольга всё более погружается в свой личный рай и тем самым «погибает» для «общества». Либо «лечить» её от обломовщины и тем самым разрушить счастье жены, и тогда её ждёт участь Лизы из романа «Обыкновенная история». Бедный Штольц!

И бедный автор! В конце своего второго романа он фактически терпит крах. Илья Обломов в споре с Андреем Штольцем выглядит победителем, а не проигравшим. Он построил свой мини-рай, решил руками Штольца все свои материальные проблемы и при этом не утратил красоты души, о чём говорит Ольге сам Штольц:

«Хочешь, я скажу тебе, отчего он тебе дорог, за что ты ещё любишь его?.. За то, что в нём дороже всякого ума: честное, верное сердце! Это его природное золото; он невредимо пронёс его сквозь жизнь. Он падал от толчков, охлаждался, заснул, наконец, убитый, разочарованный, потеряв силу жить, но не потерял честности и верности. Ни одной фальшивой ноты не издало его сердце, не пристало к нему грязи. Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечёт на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый океан дряни, зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдёт навыворот – никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чисто, светло, честно… Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе! Его сердца не подкупишь ничем; на него всюду и везде можно положиться».

Слова, что Обломова «не обольстит нарядная ложь, и ничто не совлечёт на фальшивый путь», просто уничтожают всё учение Штольца, ведь именно он пытался «перевоспитать» и направить Илью Обломова на «путь истинный»! Будущее семьи Штольцев темно. Автор дал намёки, что впереди её ожидают невзгоды. Обломов же умер счастливым.

Можно также констатировать, что попытка Гончарова обличить при помощи образа Ильи Обломова лень как национальную русскую черту не удалась. Ведь рядом с немцем Штольцем на страницах романа действует не знающая, что такое отдых Агафья Пшеницына, а неумехе Захару дана в жёны деятельная Анисья. Да и лень ли это – нежелание менять устоявшийся образ жизни в угоду западной идеи труда ради труда? У наших западников нет в этом сомнений. Они считают, что стабильность – это застой.

 

Гоголь в поэме «Мёртвые души» пишет:

«Где же тот, кто бы на родном языке русской души умел бы сказать нам это всемогущее слово «вперёд»? Веки проходят за веками, полмильона сидней, увальней и болванов дремлет непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произнести его, это всемогущее слово...»

Но куда же это «вперёд»? Кто сказал, что именно Запад движется в правильном направлении, что он и есть тот пресловутый «перёд»? Не случайно Чацкий в пьесе Александра Грибоедова «Горе от ума» восклицает:

«Как с ранних пор привыкли верить мы,

Что нам без немцев нет спасенья!»

Уже сотни лет западники стараются привить русским людям западный образ мыслей, но каждый раз в дело вмешивается и активно противостоит им «загадочная русская душа». Н.А. Добролюбов в статье «Что такое обломовщина?» признал проигрыш западников:

«Кто же, наконец, сдвинет их с места этим всемогущим словом: «вперёд!», о котором так мечтал Гоголь и которого так давно и томительно ожидает Русь? До сих пор нет ответа на этот вопрос ни в обществе, ни в литературе. Гончаров, умевший понять и показать нам нашу обломовщину, не мог, однако, не заплатить дани общему заблуждению, до сих пор столь сильному в нашем обществе: он решился похоронить обломовщину и сказать ей похвальное надгробное слово. «Прощай, старая Обломовка, ты отжила свой век», – говорит он устами Штольца, и говорит неправду. Вся Россия, которая прочитала или прочитает Обломова, не согласится с этим. Нет, Обломовка есть наша прямая родина, её владельцы – наши воспитатели, её триста Захаров всегда готовы к нашим услугам. В каждом из нас сидит значительная часть Обломова, и ещё рано писать нам надгробное слово».

 

Свой третий и последний роман «Обрыв» Иван Гончаров писал двадцать лет (1849-68) и ставил выше «Обломова». Однако и в нём он не смог предложить образ нового делового русского человека. Гончаров, очевидно, пошёл иным путём – решил показать полную никчёмность русского барства и тем самым доказать читателю необходимость кардинальных перемен на западный манер.

В романе «Обрыв» главным героем является помещик Борис Райский. Да, номинально Райский владеет двумя поместьями, но фактически он ими совершенно не занимается, постоянно живёт в городе, превратившись в барина. Гончаров не случайно дал этому персонажу такое имя: тот, как райская птичка, порхает по жизни, не зная ни забот, ни труда. В статье «Лучше поздно, чем никогда» Гончаров пишет:

«Что такое Райский? Да всё Обломов, то есть прямой, ближайший его сын, герой эпохи Пробуждения.

Обломов был цельным, ничем не разбавленным выражением массы, покоившейся в долгом и непробудном сне и застое.

Райский – герой следующей, то есть переходной, эпохи. Это проснувшийся Обломов: сильный, новый свет блеснул ему в глаза».

Что же это за «новый свет»? В той же статье Гончаров объясняет:

«И самое славянофильство, оставаясь тем, что оно есть, то есть выражением и охранением коренного славяно-русского духа, нравственной народной силы и исторического характера России, будет искреннее протягивать руку к всеобщей, то есть европейской, культуре: ибо если чувства и убеждения национальны, то знание – одно для всех и у всех».

Вера западников в то, что только европейские культура и наука являются передовыми и «всеобщими», поразительна! Чем же занимается «проснувшийся Обломов»? Райского интересует исключительно красота. Красота женщины. И он пытается запечатлеть эту красоту в разных формах, но все его старания кончаются крахом. Потому что художнику, оказывается, нужно долго учиться мастерству, прежде чем приступать к творчеству, а это скучно! И картины Райского остаются незавершёнными уродливыми набросками. Та же участь постигает его стихи, песни и роман. В конце концов Райский решает заняться скульптурой. Он наивно полагает, что достаточно съездить в Европу, в Италию, насладиться зрелищем произведений античных мастеров, и уж тогда-то Райский без труда слепит настоящий шедевр. Но и автор, и читатель прекрасно понимают, что ленивый барин не способен создать ничего, стоящего внимания.

 

Кто же в романе «Обрыв» заменил Штольца в качестве примера для подражания? Никто! Гончаров так и не смог создать правдоподобный образ русского дворянина-дельца, в котором гармонично сочетались бы национальные и западные черты. Позднее в своей статье «Лучше поздно, чем никогда» Гончаров «назначил» на эту роль некоего Ивана Тушина, появляющегося на страницах романа всего два-три раза. Но Тушин вовсе не поклонник западного образа жизни, его никто не обучает и не поучает. Гончаров в своей статье пишет о Тушине так:

«Это бессознательный новый человек, как его выкроила сама жизнь. Он прост, потому что создан таким, он работает, потому что иначе жизни не понимает... Он мудро, то есть просто, здравым смыслом, решает вопросы и своей и чужой жизни... и идёт по своему пути твёрдым, сознательным шагом.

Он весь сложился из природных своих здоровых элементов и из обстоятельств своей жизни и своего дела, то есть долга и труда. Он простой, честный, нормальный человек, понимает и любит своё дело, к которому поставила его жизнь. Природа дала ему талант быть человеком – и ему оставалось не портить этого, оставаться на своём месте.

Тушин давно уже хозяйничает у себя в имении на рациональных началах хозяйства и строгой справедливости, и он любит своё дело, и все новые идеи и преобразования застали его готовым».

Гончаров явно лукавит! Россия всегда стояла и стоит на таких тушиных. Они живут и работают на родной земле, и благодаря их труду Россия была, есть и будет не только одной из великих мировых держав, но и оригинальной, отличной от Запада и Востока цивилизацией, источником и вдохновителем Русского мира. Тех персонажей, которых Гончаров показывал читателю в своей «трилогии» в качестве отсталых и ленивых представителей русского дворянства (Адуев-младший, Обломов и Райский), нельзя сравнивать с Тушиным, а тем более ставить в один ряд. Они оторвались от земли, никогда не работали на ней и не желают работать. Они только числятся помещиками, но живут в городе, в столице. То же самое относится и к Адуеву-старшему и Штольцу-младшему. Да и что может понимать в российском сельском хозяйстве немецкий бюргер Штольц-старший? Но Гончаров без тени сомнения сделал его управляющим имения, очевидно считая, что представитель западного мира знает и умеет всё. Но «оставшийся на своём месте» Тушин работает сам! И вполне успешно. Ему не требуется немец-управляющий. И бабушка Райского управляет его имением сама, давая возможность внуку беспечно прожигать жизнь в столице. Как же можно было Гончарову этого не замечать, выставляя в качестве примеров русского дворянства явных бездельников и дармоедов, а не тружеников? И это, к сожалению, не только его слепота, а и всех западников Российской империи, Советского Союза и нынешней России. Они изо всех сил стараются переделать Россию на европейский манер, а та упорно сопротивляется. И западники громко сетуют на то, что народ им, дескать, достался не тот! Уж они и само название народа (русские) отменили, заменив его на безликое «россияне», и в паспорте графу «национальность» убрали, учебники на западный манер переписали, историю русскую и героев наших оболгали и культуру русскую испохабили. Надо признать, западники достигли в своей разрушительной деятельности многих успехов, усиленно насаждая в России культ Золотого Тельца и всячески извращая и даже осуждая суть патриотизма и национализма. Остаётся нам, русским, только вслед за Чацким из пьесы Грибоедова «Горе от ума» «воссылать желанья»:

«Чтоб истребил господь нечистый этот дух

Пустого, рабского, слепого подражанья;

Чтоб искру заронил он в ком-нибудь с душой,

Кто мог бы словом и примером

Нас удержать, как крепкою вожжой,

От жалкой тошноты по стороне чужой».

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование