Горькая радость / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

В автобусе не было мест. Настя упросила шофёра взять её.

– Мне очень надо.

Водитель мельком взглянул на её скорбное лицо, хотел отказать, как это уже сделал всем остальным, но раздумал.

– Ну, давай, лезь, быстро только.

Настя взобралась в салон под людской ропот за спиной, и автобус тут же поехал.

Раннее утро отсвечивало на лицах пассажиров сквозь лёгкие занавески розовыми бликами. В салоне было тихо. Людей клонило ко сну. Водитель покосился на стоящую возле его кабины пассажирку, буркнул:

– Перелезай сюда, на служебное.

Когда она устроилась рядом с водителем, тот снова буркнул:

– Смурная чего? Случилось что?

Она кивнула, но ничего говорить не стала.

– Ну, понятно. Беда она такая… – сказал водитель.

Какое-то время ехали молча. Асфальтированная дорога петляла между гор, автобус забирался всё выше. Яркое солнце прыгало по синему небу внутри зелёных лесов. Казалось, деревья вырастали из белых облаков, а дорога бежала уже по небу.

– А ты, знаешь, не поддавайся этому, ну, горю своему. Ты лучше, скажу тебе, знаешь, что сделай… Ты молитву читай. Точно помогает, – сказал водитель.

Настя искоса взглянула на него.

– Читаю, – сказала она.

– Во-от. Это и правда помогает, – снова повторил он.

Ему было скучно молчать, да и пассажирка не спала, как другие. Чего не поговорить. Он любил говорить с людьми. Чужой человек не был для него чужим, когда откликался на его вопросы и соглашался тем самым скрасить примелькавшуюся за многие годы шофёрской службы юркую, как заяц, дорогу. Бывало, и в сон клонит, но если собеседник под боком, так это самое лучшее средство от сна.

– У меня, видишь, Николай Угодник здесь, – он кивнул на маленькую икону на лобовом стекле. – Так многие наши делают. Давно замечено, в дороге без святого Николая – это не правильно.

– Да, – сказала она.

Он остался доволен её ответом. Хоть что-то сказала, а это значит, получится разговорить. Так оно всегда. Сначала одно слово, потом другое, а там, глядишь, и всю свою жизнь люди рассказывают. Хорошо слушать чужую жизнь. Есть чему поучиться у других людей. Он любит слушать людей. Мир чужих настроений, надежд, радостей, обид… Лучше всякого кино. Впрочем, он и кино-то не смотрит. Не любит. Пустое. Да и некогда. А вот живой человек – это ему кажется важным в жизни. Человек – это вселенная, кто-то сказал. Но к этому можно добавить – не просто вселенная, а человек – это то, что вообще непонятно и никому не разгадать. Вот что такое человек.

– Ты в монастырь, небось? – сказал он.

– Да.

– В такую рань больше и некуда. Тут многие по утрам в монастырь ездят.

– А вы там бывали?

– А то. Конечно. Как без монастыря. Есть люди, говорят: Бог в душе, а ходить по церквям нет времени. Но по мне вот – нет. Без храма – это не жизнь.

– А вы давно в церковь ходите?

– Давно. Матушка приучила. С детства. А я потом своих детей приучил, а сейчас уже и внуки мои в церкви, так друг от дружки и научились за Бога цепляться.

– Это хорошо. Когда с детства. А я вот своих так и не смогла к Богу прилепить.

– Это кого, своих?

– Дочь с сыном.

– А муж?

– Мужа моего убили, давно. Сыну ещё года не исполнилось. Родственник зарезал. По давней вражде.

– Ишь ты… А детей своих что, в церковь не водила?

– Пробовала, да не нравилось им там.

– Видно, мало ты за них молилась.

– Может и так…

– Молитва матери со дна морского достаёт. Знаешь ведь?

– Знаю.

– И где твои дети теперь?

– Дочь со мною живёт. На рынке торгует. В девках засиделась. Уже ей скоро тридцать, а всё жениха найти не может. Был один, но слишком богатый. Я отговорила. Нам олигархов не надо.

– А сын?

– Сын… Скоро год, как нет его.

– О… – водитель перекрестился. – Ну, царство ему небесное.

– Нет ему царства небесного.

– А это не нам знать. Это только Богу знать.

– Самоубийцы царства небесного не наследуют.

– О… Как же это его угораздило?

– Дело тёмное. Но не верится мне, что самоубийца он. Не верится. Да, жил непутёво. Втянулся в азартные игры. Без игры уже не мог. Проиграл и свою машину, и всё, что можно. Первая жена прожила с ним меньше года, и детей не успели нажить. Она видит – на игрока напоролась, прогнала его из своей квартиры. Потом сколько у него ни было женщин (а женщины его любили, прямо липли к нему), так он всем первым делом объявлял: я игрок, ни кола, ни двора, жениться не женюсь, чтобы чужую жизнь не портить, только свободные отношения, и всё. И находились те, что любили его. И длилась его такая жизнь много лет. А потом познакомился с женщиной из какого-то украинского села, она его к себе забрала. Уехал. Как ни позвоню ему: мам, у меня всё хорошо. Не любил говорить о себе. А как-то звонит мне его подруга: повесился Юрка. Я отпросилась у хозяина, я тоже, как и дочка, на рынке торгую, и поехала на Украину. А что делать. Там мне соседи рассказали, у Ирки, так звали Юркину подругу, два брата. И эти два брата ненавидели моего Юрку, не давали ему прохода. Знали, что он игрок, из-за этого. Говорили ему, чтобы убирался обратно в свою Россию, нечего на Иркиной шее сидеть. Хотя он к тому времени вроде уже почти победил эту свою пагубную страсть. Всё старался Ирке по хозяйству помогать. И как-то вечером по случаю дня рождения Ирки напились всей компанией, и начали братья ссору с Юркой. Драка пьяная была такая, что слышало всё село. И вот после этого нашли Юрку в сарае, в петле. Никто в селе не поверил, что он по своей воле из жизни ушёл. «Это его в драке-то и убили, а потом следы замели», – но предположения соседей к делу не пришить. Милиция дело заводить не стала. Самоубийство. И всё.

– Так ты теперь, значит, по монастырям мотаешься, за сына молишься?

– По монастырям я специально не езжу. Мне работать надо. Хожу в свой храм, в городе, по воскресеньям.

– А сегодня надумала в монастырь, значит.

– Старец туда из Москвы приехал на несколько дней. Так мне сказали. Известный на всю Россию. Прозорливый. Вот мне к нему надо.

– И зачем он тебе?

– Хочу узнать, самоубийца Юрка или нет. Это для меня сейчас самое важное в жизни. Сердце не на месте, что до сих пор не отпетый он. Нельзя ж самоубийц отпевать.

– Ну да, нельзя…

– И как подумаю, что душа его там мучается без молитв церкви, и будет мучиться вечно, так аж в глазах темнеет. И скажу честно: нет для меня сейчас большего счастья – это узнать, что Юрка не самоубийца, а – убиенный он. И что можно за него подавать в церковь записки. Вот тогда я костьми лягу, но вымолю Юрку. Обязательно вымолю.

– Конечно, вымолишь, – согласился водитель.

– А вас как звать?

– Костя. Да что ты мне выкаешь. На «ты» надо. Мы же христиане, как-никак. Братья и сёстры.

– А меня Настя. Вот, приехали. Спаси тебя Господь.

– Да ты постой, я тебя заберу на обратном пути. Когда домой поедешь?

– Ой, не знаю. Как удастся. Мне старца надо повидать.

– Да это я понял, что старца. Ну, через три часа, думаю, должна освободиться. Как раз успеешь на мой рейс. Расскажешь, чем дело закончилось. Мне ведь тоже интересно.

Настя, как он и предполагал, и правда успела на его рейс, и когда заполненный пассажирами автобус тронулся, стала рассказывать ему свою историю.

– Как только служба закончилась, я выскочила из храма, вижу, толпа идёт, старца приезжего сопровождает, каждый норовит своё спросить. Я попробовала протиснуться, да куда там, тесно, народу много. Но как-то умудрилась, чудом подобралась поближе, меня теснят, того гляди, обратно окажусь в хвосте. Я кричу поверх чужих голов: отец Илий, помогите, скажите, моего сына убили или не убили? Тут как-то все примолкли, а старец замедлил шаг, оглянулся, взглянул на меня и говорит: «Убили твоего сына. Закажи отпевание. Он не самоубийца». И всё. Дальше пошёл. А у меня, веришь, Костя, будто гора с плеч и свалилась.

Он кивнул и перекрестился.

Дальше ехали молча. Настя уснула.

И снова солнце ныряло перед глазами водителя то в лес, то в облако, то прыгало в самые глаза.

Костя хотел включить музыку, но вспомнил, что рядом спит Настя.

Художник: Эдуард Панов