Публикуется в авторской редакции

 

Книга  первая

Зимний поход

                  

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ХИВИНСКИЙ ПЛЕННИК

 

Месяц июнь 1835 года от Рождества Христова. Пятеро рыбаков на старой фелюге с обвисшим косым парусом выбирают сеть. Полный штиль. Нещадно палит солнце. Вдалеке, в жарком мареве, едва просматривается песчаный восточный берег Каспия.

– Робята, щось севодня нету рыбки! – с удивлением вздохнул Николай, лысый, рябой с торчащим ушами мужичок лет тридцати.

– Да, давно такого не бывало, – согласился с ним здоровенный детина по прозвищу Оглобля, – я уж и не припомню ….

–  Сон мне плохой вчерась привиделся, – перебил его невысокий крепкий мужик лет тридцати пяти с красным большим носом и странным прозвищем Морок. – иду вот я, а навстречу…

– Рот закрой! Твои сны пущай при тебе и остаются! – резко оборвал того  тридцатилетний Иван, старший их рыбацкой артели, – сеть надо выбирать, а не лясы точить.

– Дак я это как… – попытался оправдываться Морок, но увидев, как начала дёргаться правая щека с безобразным шрамом у Ивана, замолчал.

«Очень непонятно, рыбы совсем мало: почти нет. Как будто бы  вся передохла,» – подумал Фёдор Валуев, двадцатидвухлетний  голубоглазый крепыш с широкими плечами.

Он зачерпнул ладонью горсть каспийской водицы и вылил её  на свою  стриженную наголо голову. « И солнце печёт, мочи уже нет!» -Фёдор продолжил выбирать сеть.

Валуев уже второй год работал на рыбном промысле на Каспии. Здесь, на широких водных просторах, наконец-то, перестала ныть его душа, страдавшая по любимой жене, умершей во время родов. Долго мучился тогда он, не находя себе места. После тяжких раздумий решил  Фёдор покинуть мирскую жизнь и посвятить себя служению Богу. Бросил он свою бедное крестьянское хозяйство в Новгородской губернии и подался в Свято-Юрьев монастырь, что находится на берегу реки Волхов, неподалёку от её истока из озера Ильмень.

– Ты для чего в обитель явился? Небось хочешь спокойную и сытную жизнь здесь обрести? – спросил у него настоятель, архимандрит Фотий.

– Нет, владыко! Я душу свою пришёл сюда спасать! – кротко объяснил Валуев.

– Ну раз так, то оставайся! Посмотрим на тебя! – объявил Фотий.

За целый год своего послушничества чего-то только не пришлось делать Фёдору: он пас скот, доил коров, работал на огороде, колол дрова и топил печи. А ещё читал Евангелие и Жития Святых. Был Валуев не просто грамотным, а обладал  ещё цепкой памятью. После одного прочтения запоминал навсегда целые страницы текста.

До его пострига оставались несколько недель, когда ворвалась весна и выгнала остатки холодной и долгой зимы.

Запахи просыпавшейся после спячки природы, свежесть её красок   настолько взволновали душу Валуева, что он уже не мог находиться в мрачной тишине монастырских стен. Фёдора стали манить цветущие луга, зелень леса и просторы Ильмень озера.

«Не смогу я вести монашескую жизнь! Никогда не смогу!» – понял он и ушел из монастыря.

Через два месяца попал Валуев на Каспий в рыбацкую артель и сразу же влюбился в море. Тяжёлый, конечно, труд. Но зато какой простор! Запах водорослей и смоляных канатов…. Шум волны и наполненный свежим ветром парус фелюги. Многие из его товарищей проклинали свою судьбу, а Фёдор, наоборот, благодарил Господа за то, что он привёл его в эти места.

Все кто знал Валуева  уважали за его постоянную готовность помочь, за честность, доброту и силу.  За знание Священного писания и монашеский  свой опыт получил Фёдор прозвище Инок.

Иван оторвался от работы, бросил сеть и, приложив ладонь правой руки к своему лбу, начал смотреть север.

–  Чамра идёт! Не успеем вернуться! На берег надо! Сноровистее! Сноровистее! Давай, выбирай! Да быстрее! Чё замерли? – было видно, что Иван  занервничал, что случалось с ним очень редко. (Чамра – шквальный северо-западный ветер на Каспийском море. Примечание автора).

Валуев тоже приложил ладонь ко лбу, чтобы не слепили лучи солнца, и посмотрел на север.

 Оттуда, прямо на них, надвигалась чёрная туча. «Иван прав: чамра идёт. Сильный шторм, который сразу же утопит их старую хлипкую фелюгу. Поэтому и рыбы нет. Вся ушла в глубину», – подумал он и быстрее заработал руками, выбирая тяжёлую набухшую от воды сеть.

– Да шевелитесь вы! – у Ивана задёргалась щека со шрамом, – к берегу не успеем!

Треугольный парус сильно хлопнул и сразу же надулся от сильного ветра. На руле сидел опытный Иван. Его морщинистое лицо окаменело от напряжения.

– По бортам распределитесь! Воду! Воду черпайте! – кричал он.

Высокие волны захлёстывали фелюгу. Старая лодка со скрипом переваливалась с борта на борт и казалось, что  она стоит на месте.

Морок правой рукой мелко и часто крестился, а левой, плицей -деревянным черпаком, ловко загребал воду на дне фелюги и выплёскивал её за борт.

Скрылось солнце. Небо затянуло свинцовыми тучами. Иногда возникала очень высокая волна, ударявшая в борт фелюги с такой силой, что доски начинали сильно и страшно скрипеть.

Лицо Ивана стало белым как молоко. Оглобля потерял свою плицу и теперь черпал воду своими огромными ладонями. Губы у него тряслись: то ли от страха, то ли от напряжения.

– Не успеем! Потопнем! Потопнем! – вдруг завизжал тоненьким голоском Николай.

По его рябым щекам скатывались то ли слёзы, то ли капли воды. Иван промолчал.

В левый борт ударила волна, захлестнула фелюгу, мачта затрещала…

– Потопнем! – заорал Морок. – Потопнем!

–  О Пресвятая Владычеце Богородице, взыскание погибших! Призри милостивым Твоим оком на молящихся пред честной Иконой Твоею. Воздвигни нас из глубины греховные... –  Фёдор очень громко стал произносить слова молитвы, которая читается моряками во время шторма.

Его  спокойный голос был настолько сильным, что заглушал скрип досок и рёв ветра:

– …  Подай нам руку помощи, облегчи страдания.

Слушая молитву, перестали паниковать и товарищи Валуева. Все работали споро и сосредоточенно.

А вот и плоский песчаный берег.

– Морок, Николай! Парус опускайте! – закричал Иван, – Инок, в воду!   Тащи  фелюгу!

Валуев бросил читать молитву. Схватив носовой канат, он прыгнул в воду. Стал ногами на дно. «Неглубоко уже! Слава тебе, Господи!» – и начал тянуть  фелюгу.

– Морок, Оглобля – на берег с катками! – закричал Иван.

– Николай, помогай Иноку!

Фелюгу, наполненную водой, вытаскивали на берег долго. Трое тянули за канат, а двое подкладывали толстые брёвна ( катки) под днище.

– Подальше от моря! Подальше! Волной унесёт! – командовал Иван.

Наконец  фелюгу вытащили. Закопали якорь в песок. Вычерпали из неё  воду.

В песчаном овраге, где почти не было ветра, вкопали весла. Повесили на них парус.

– Вот и дом! Есть крыша над головой! – вымученно улыбнулся Оглобля.

– Вечер надвигается, дрова искать надо. Может деревья какие-нибудь найдём?  Но на берегу плавник  должен быть. Пойдём собирать! – приказал Иван.

«Откуда же здесь деревья? Пустыня  ведь вокруг. Только то, что море принесло,» – Валуев поднял тонкую ветку, потом ещё одну.

Плавника нашли очень мало.

– Для ухи хватит! – сказал Иван. – Бочонок с водой не смыло, рыбы тоже осталась. Хлеба вот только нет, пучина поглотила. Чё стоите? За дело!

Развели костёр. Налили  пресной воды из бочонка в большой медный котёл, подвесили его над огнём и занялись чисткой рыбы.

Уха из стерлядок получилась вкуснейшая.  А ещё взрезали севрюгу длиной в один аршин, выбрали из неё икру. Посолили да и  съели с луком репчатым, который нашли в фелюге.

– Чайку бы теперь выпить…. Да с сахаром! – сытно рыгнул Оглобля.

– Скажи ещё, что и с пряниками! – ехидно улыбнулся свои беззубым ртом Морок.

– А чё? Можно и с пряником! – согласился Оглобля, – я бы тогда сам целый самовар выдул.

 

Спали в шалаше из паруса, тесно прижавшись к другу. Над оврагом гудел ветер. Мощные волны выкатывались на песчаный берег:

– Шум-бух! Шум-бух! Шум-бух! Шум-бух!

 

Утром ветер немного утих. Иван долго ходил по берегу, прикладывал ладонь ко лбу, смотрел вдаль.

– К обеду уходить отседова будем! – объявил он.

– А чаво нам уходить?  Волна ещё высокая, может нашу фелюгу перевернуть. Потопнем тогда. Надо бы подождать. Рыбка у нас ещё есть, ушицу сварганим, – Морок поскрёб длинными ногтями свои давно небритые  щёки.

– Чаво, чаво… Расчавокался… А если туркменцы наскачут? – ехидно осведомился Оглобля.

– Туркменцы? А чаво им делать у моря? Они в пустыне кочуют, – отмахнулся Морок, опасливо озираясь вокруг.

– После обеда – уходим! – вновь повторил Иван.

«Прав артельный, нечего нам здесь делать», – подумал Фёдор.

  Пообедали  сваренной ухой. Вкус у неё был, конечно, не как у вчерашней. Рыба стала протухать.

Выкопали из песка якорь, погрузили на фелюгу всё имущество и принялись толкать её в воду. Сегодня, почему-то, она пошла по каткам быстрее и легче, чем вчера. Вскоре фелюга качалась на волнах.

–  Оглобля, Николай поднять парус! – крикнул Иван, – Инок и Морок – на вёсла!

Фелюга, сильно раскачиваясь на волнах, начала медленно отходить от берега. Парус надулся ветром.

– Морок, паскудник, ты почему каток в фелюгу не погрузил!  Смотри на песке вон лежит!  Раззява! Оглобля, Николай опускайте парус! – вдруг крикнул Иван, и щека у него задёргалась.

– Как это не … – Морок всмотрелся в берег, – а и вправду. Вот чёрт!  И чё делать– то? А?

– Прыгай и тащи его на борт! – рявкнул Иван.

Морок почему-то замешкался. Он смотрел то на воду, то на берег, где лежало бревно.

– Щас портки с рубахой сниму, –  глубоко вздохнул он.

– Уйди! – Фёдор легонько оттолкнул Морока и прыгнул в воду.

Проплыл саженей пять, стал на ноги и пошёл. На берегу поднял каток и легко, словно, лопату или косу взвалил себе на плечо.  Повернувшись, пошёл к воде. Когда ему было уже  по пояс, Валуев увидел, что на фелюге стали быстро поднимать парус.

– Вы что делаете? – закричал он и в это же время услышал за своей спиной странные звуки.

Обернулся и…. По песку гарцевали всадники в высоких бараньих шапках и халатах. Некоторые из низ натягивали тетиву  своих луков и пускали стрелы  в сторону фелюги.

– Вьють! Вьють! Вьють! – с тонким свистом пролетали они мимо Валуева.

  Фелюга быстро уходила в море. Всадники носились по берегу. «Туркменцы! Что делать? Плыть!  В море!» – Фёдор откинул бревно в сторону и бросился вплавь. «Подальше от берега! Подальше!» – стучало  у него в голове.

Вдруг что-то больно укололо Валуева в левое плечо, и рука тот час потеряла силу. Стала какой-то безжизненной. «Подранили меня, басурманы проклятые!»

– Урус! Урус! Ходить! Ходить! – кричал всадник в белой высокой бараньей шапке на гнедом коне и манил Фёдора  к себе.

Зажимая  пальцами правой руки рану на левом плече, Валуев вышел на берег.

Вокруг него, визжа как голодные собаки, крутились туркменцы.

– Ха-ха-ха! Урус, ты  есть мой пленник! – всадник в белой шапке спрыгнул с коня.

 

За барханами, в одной версте от берега, стоял караван. Валуеву намазали рану какой-то вонючей мазью, а затем перевязали чистой тряпкой. Затем его привязали к хвосту верблюда, и караван медленно двинулся. «Куда меня туркменцы ведут? В плен, конечно! Вот только куда?» – отрешённо размышлял Фёдор,  прислушиваясь к гортанной речи туркменцев.

Солнце стояло ещё высоко, но караван остановился  уже на ночлег у колодца. Разложили костёр. К Валуеву подошёл невысокий со злыми глазами парень, наверное лет шестнадцати. Увидел  шнур с нательный медным   крестом на  груди Фёдора.

– Шайтан! Шайтан! – туркменец с ненавистью сорвал его и бросил на землю. – Шайтан! Кяфир (неверный.) – ещё раз выругался он и ушёл.

Верёвка, которой его руки были привязаны к хвосту верблюда, была длинной, поэтому Валуеву удалось стать на колени. После этого он нагнулся и губами, вместе с песком, поднял крестик. Фёдор положил его под язык. «Отче святый благодарствую!» – с облегчением вздохнул Валуев.

Потом дни были похожи один на другой: палящее солнце, горячий песок, обжигающий босые ноги, и верблюжий зад впереди. Кормили Фёдора один раз в день, когда караван останавливался на ночлег. Давали половину твёрдой, как камень, лепёшки и вдоволь воды. Затем связывали ноги и разрешали ложиться. Так и спал Валуев рядом с верблюжьим задом. Ночами было прохладно, а днём он, иногда, терял сознание от невыносимой жары и падал. Тогда туркменцы поднимали Фёдора и усаживали на верблюда.

Он потерял счёт дням и ночам. Валуеву казалось, что так будет продолжаться вечно. Пустыня, горячий песок, верблюды, всадники в бараньих шапках. «Господи Иисусе Христе, помоги грешному рабу Феодору справиться с жизнью тяжёлой, душа моя грешная помощи просит. Помоги мне, Отец мой небесный, дай силы мне...» – шептали потрескавшиеся  от сильной жары губы Фёдора.

К вечеру одного из дней вошли в город. Узкие улочки, дома из кирпича и глины. Вокруг каналы и очень много зелени. Это произошло так неожиданно, что Валуев даже закрыл глаза: «Видение! Видение!». Когда он вновь их открыл, то начал смотреть по сторонам. На улицах много народа: женщины с открытыми лицами, мужчины в стёганных халатах и  высоких бараньих шапках. Полуголые дети бежали за  караваном и,  что-то крича, тыкали пальцем в Фёдора. Остановились у базара. К Валуеву подошли двое: хозяин каравана и невысокий толстый мужчина лет пятидесяти в новом  атласном халате лилового цвета и высоченной чёрной бараньей шапке. Он долго смотрел на Фёдора. Похлопал его широкой спине. Указал пальцем на перевязанное тряпкой плечо и что-то спросил у хозяина каравана. Тот засмеялся, показывая свои белые крепкие зубы, а потом долго что-то объяснял. Мужчина слушал внимательно, поглаживая свою седую маленькую бородку, а затем достал из кармана кожаный мешочек и вручил его хозяину каравана. Тот поклонился. «Важный значит человек этот мужик с бородкой и животиком, раз перед ним так «стелется» этот туркменец,» – понял Валуев.

– Урус, пойдём со мной! Теперь я твой хозяин! – вдруг по – русски произнёс мужчина в халате. – Иди за мной! Только не вздумай бежать или потеряться! Будешь наказан!

 Так они и шли: впереди мужчина в атласном халате, а за ним Валуев. Долго петляли по узким кривым улицам между глинобитными стенами и наконец – пришли. За высокими деревянными воротами находился просторный глинобитный дом с верандами, крытый камышом. Впереди  него был разбит сад. Такого красивого Фёдор ещё не видел. За домом – другой сад, с высокими красными розами и фруктовыми деревьями. Здесь тоже были веранды и небольшой круглый бассейн. Подошли к невысокому забору, сооружённому из камыша. За ним – крошечный дворик с двумя глинобитными конурами для собак.

– Вот это твоё жильё, урус! – пальцем ткнул пузатый в одну из них и ушёл.

 «Так какое же это жильё! Это же конура для собаки!» – Валуев откинул старую кошму, закрывающую вход, и на четвереньках забрался внутрь. На земле лежала ещё одна кошма. На ней – чайник медный, старая одежда, тарелка и несколько мешков. Фёдор открыл один из них. Там было зерно. «Живёт здесь кто-то? Не пойму я что-то» – подумал он и услышал, снаружи  сиплый голос, который по-русски возмущённо сказал:

– Кого чёрт сюда припёр! Персы, сволочи, залезли?! – в конуру, закрывая солнечный свет, кто-то заглянул. – Ох, ничего себе! Землячок! Землячок! Ты откуда это взялся тута?

Валуев на четвереньках, задом, вылез из конуры. Перед ним стоял худой, ниже его ростом, мужичонка лет тридцати пяти. На нём болтался старый рваный стёганый халат и засаленная тюбетейка. На груди на шнурке у него висел крестик. Лицом мужичонка был чем-то похож на цыплёнка: птичий маленький нос, глубоко посаженные маленькие глазёнки, острый подбородок и едва угадываемые губы.

– Здравствуй! –  Валуев протянул ему руку, – Фёдором меня величают. Привёл меня сюда толстый мужик с бородкой. Всю дорогу говорил, что он мой хозяин. А кому он хозяин? Ведь я не пёс!

– Земляк, – прошептал мужичонка, – не говори ты так громко! Усман ага русский язык понимает! Как бы чаво не случилось! Так он и есть твой хозяин! Ты же в Хиве, землячок! В Хиве! Он и мой хозяин!

 – Тебя как величают? – не понижая голоса, спросил Фёдор.

– Воробей я. Серёга Воробей. На родине фамилиё моё было Воробьёв, но все называли Воробьём. А здеся говорят Урус, русский значит. А наш ага меня кличет  Хоха. Это по ихнему значит птенец.

– Ясно, – ответил Фёдор, хотя ему ещё ничего не было  понятно. – Крест нательный носишь… Басурмане разве разрешают?

– Хан Хивинский разрешает нам, православным, и крест носить, и молиться. Препятствий не чинит. Только всё время советует перейти в их магометанство.

– А с меня басурман поганый крест сорвал да на землю его кинул! – со злостью в голосе произнёс Фёдор.

– Так это киргизцы или туркменцы! Чаво ты от них хочешь, Фёдор? Дикий народ! Я вижу – ты рынетый?

– Стрелой туркменец попал. Уже зажило почти. А ты, Серёга, живёшь в этой конуре собачьей?

– Тише! Тише! Ага услышит! Ты, Фёдор, ещё не видел, как другие пленники живут! – приложил палец к губам прошептал Воробей.

– А рядом конура. Она чья? – поинтересовался Валуев.

– Трое персов живут. Рабы…  Так себе людишки. Иногда у меня то дрова пропадают, то мука. Они, сволочи, крадут! Ворьё! – махнул рукой Сергей, – ну чаво стоим? Заходи!

Они заползли в конуру и улеглись на кошме.

– Щас я отдохну маленько и пожрать чего– нибудь придумаю, – пообещал Воробей.

– А хозяин разве не кормит? – удивился Валуев.

– А зачем ему нас кормить? Ага выдаёт иногда зерно. Его надо смолоть, а потом из муки лепёшки печь. Но для этого нужно ещё дровишек раздобыть. Это здесь очень нелегко.

– А ты, Серёга, сколько времени в плену томишься? – поинтересовался Фёдор.

– Я уже и счёт потерял…. Может восемь лет, а может уже и десять прошло. На наш торговый караван киргизцы напали. Многих поубивали, а меня Господь сберёг: живым остался, только вот в Хиве у басурманов в плену.

– Серёга, я тоже счёт дням потерял. Скажи хоть какой сейчас месяц да день! – попросил Валуев.

Воробей замолчал, долго думал. Чесал свой птичий нос пальцами, шевелил губами. Очевидно высчитывал.

– Ас-СулясА, третий день. Это по нашему будет значит вторник. А месяц…. – Сергей вновь замолчал. Долго думал, а затем произнёс:

– Раби аль-авваль.

– Это что такое? – Валуев приподнялся на локте, – я у тебя спрашиваю месяц по-русски какой будет?

–  Фёдор, а откуда я знаю? Я уже привык к ихнему счёту, мне тепереча  без надобности знать…

– Слушай, а год ты хоть знаешь какой сейчас на дворе? – возмутился Валуем  безразличием  Воробья.

– Год…. Год...1251 по ихнему календарю. Магометане его ведут от Хиджры. А что такое Хиджра я не знаю, – равнодушно ответил Сергей.

– Ты грамоте обучен? – пытаясь оставаться спокойным поинтересовался Фёдор.

– Не, я не … – Воробей заснул.

  Снаружи послышались голоса. Валуев с трудом выбрался из конуры. Рядом с ней стояли трое человек. Невысокого роста, грязные, измождённые, с волосами до плеч. «Персы, – сразу же понял Фёдор, – о них Воробей сказывал. Только вот один из них на азиата не похож: рыжий, борода почти красного цвета, глаза светлые. А скулы, прям как у меня, широкие».

– Здравствуйте люди добрые! – произнёс он улыбнулся.

Персы с удивлением посмотрели на незнакомца и что-то ответили, а рыжий даже улыбнулся. «Хорошие люди! Почему Серёга злится на них?».

Проснувшийся Воробей достал из-под кошмы припрятанные там  сухие ветки и быстро развёл костерок. Из бассейна набрал воды в  медный чайник и подвесил его над огнём. Потом быстро замесил тесто и на решётке, которая служила ему подушкой, испёк четыре лепёшки. Всё у него получалось ловко и споро.

– Приноровился уже! Дров мало, горят они быстро, надо успеть еду приготовить, – уловив восхищённый взгляд Валуева, объяснил Воробей.

  Они ели вкусные лепёшки и запивали их ароматным чаем без сахара. В пяти шагах от них персы жевали зерно и пили воду из глиняного кувшина без ручки.

– Бедные люди! Если каждый день зерно жевать, так и ноги с голоду можно протянуть, – вздохнул Фёдор.

– Не уворовали  они сегодня нигде дровишек, вот и давятся… Трое их, а ни одной ветки нигде добыть не смогли. У них так часто бывает… Никчемный народ! – презрительно махнул на соседей Воробей.

– Нельзя так!  Не по-христиански! Они  же живые души! – Валуев встал и, подойдя к рыжему, протянул ему свою лепёшку. – Бери, добрый человек! От зерна сыт не будешь, да и брюхо болеть будет.

Персы от удивления перестали жевать и молча смотрели на Фёдора. Только рыжий подскочил, поклонился ему и что-то залепетал по своему: по – персидски.

– Ты, землячок, чаво делаешь? На всех так не настачишься! – аж подпрыгнул от возмущения Воробей.

– Не по-христиански это! – ещё раз повторил Валуев, – я им свою лепёшку отдал.

– Как хочешь, благодетель! – ехидно усмехнулся Воробей.

 

Теперь, каждое утро, ещё до рассвета, Фёдора будили громкие крики муэдзина, которые доносились с ближайшего минарета:

– Б-исми-лляхи-ар-рахман! Б-исми-лляхи – ар – рахман!

Персы вылезали из своей конуры и, расстелив на земле тряпки вместо ковриков, начинали совершать свой первый намаз.

Фёдор тоже молился, только, как верующий православный христианин. Негромко произносил слова молитв, неторопливо осеняя  себя крестными знамениями.

 Позже всех со стоном вылезал из конуры Воробей. Долго зевал, кашлял, а затем перекрестившись, шёл к бассейну набрать воды в чайник.

– Сергей, ты хоть бы иногда слова молитвы произнёс, – укорял его Валуев.

– Перекрестился и хватя! Чай кипятить надо, пожрать да и работать опосля цельный день, – отмахивался Воробей. – Эх жисть моя! – всегда добавлял он и  тяжко вздыхал.

Русские пленные прозвали Хиву маятной землёй. Ведь работать здесь приходилось круглый год, без зимнего отдыха в полевых делах. Осенью сеяли пшеницу и заготовляли позем: смесь навоза, земли и песка. Ранней весной чистили каналы. На их очистку сгоняли не только рабов, но и всё население Хивинского ханства, за исключением богатеев, конечно. Это считалось настолько важным делом, что ленивых, отлынивающих от работы, надсмотрщики забивали насмерть палками.

Главные каналы здесь назывались ханскими, а остальные – общественными.

Во время частых разливов в реке Аму вода поднималась и заполняла эти каналы, которые покрывали всю территорию Хивинского ханства. Благодаря этому здесь  в изобилии росли абрикосы, инжир, гранаты,  виноград, арбузы, дыни, овощи. Выращивали также пшеницу, сарацинское пшено (рис), кунжут для производства масла, хлопок, кукурузу.

Фёдор всегда работал на совесть. Вот и сегодня он один поднимал за верёвку большую корзину, которую до краёв заполняли  илом двое сартов ( Узбеки называли сартами тюркоязычное население Хивы и других мест Средней Азии, которое обитало в этих местах до их прихода. Примечание автора). Рядом  с ним двое персов пытались вытащить на высокий  берег канала  кожаное ведро с грязью.

– Сейчас я вам подсоблю, басурманы! – Валуев  одним рывком перевернул корзину и высыпал липкий ил, а затем подошёл к персам и одной рукой вытянул ведро на берег.

– Кучли Одам! (Силач. Узбекский язык. Примечание автора.) – в восторге зацокали языками надсмотрщики и начали обсуждать силу русского пленника.

Валуев уже давно понимал узбекский язык, ведь уже прошло почти восемь месяцев, как он попал в эти чужие края. Но виду  не давал: старался делать глупое лицо, улыбался и ждал, когда ему объяснят всё на пальцах. «Не должны басурмане знать, что я их понимаю и говорить могу», – решил он для себя. Фёдор сразу же запоминал не только слова, но и целые фразы. Даже исламские молитвы, услышанные им однажды, мог повторить. Жил он по-прежнему в конуре с Воробьём, который знал как и где добыть дров, еды, а также  мог приготовить простую и сытную пищу. Валуев изменился. Если и раньше он был немногословным, то сейчас всё время молчал и говорил только  с Серёгой. Никогда в прошлой жизни Фёдор не обращал внимания на ветки и щепки лежавшие на его пути, а сейчас его глаза всё время выискивали дрова. Здесь они были редкостью и стоили больших денег. Подобрав какую-нибудь щепку, он прятал её под халат, чтобы потом принести домой.

Вечерами Валуев вёл разговоры не только с Воробьём, но и с персами, которые его очень уважали. Фёдор всегда делился с ними едой, дровами. Он уже понимал и их язык. Персы тоже звали его Кучли Одам.

Больше всего страдал Фёдор  в плену от того, что не мог  помолиться в православном храме да попариться в русской хорошей бане. А ещё Валуев мучился от того, что никак не мог понять какой месяц на дворе. «Господи прости меня, что не соблюдаю пост! Прости меня раба твоего за то, что не соблюдаю праздников наших православных! Не знаю, когда они! Не могу высчитать никак! Грешник я ! Грешник». Очень часто ему снилось, как он молится в храме. Вокруг люди.. поёт хор, запах ладана. Лампадки освещают лики Святых на иконах. В окна храма струится солнечный свет и делает пламя  свечей ярче и красивее.

После очистки каналов начали вывозить подготовленную позем на поля. От 300 до 1000 возов на участок, размером, как одна русская десятина ( Одна десятина равна 10 925.4 квадратных метра. Примечание автора).

Усман ага имел большое количество земли, поэтому всем его рабам и наёмным дехканам (крестьянам) приходилось работать каждый день до глубокой ночи. Когда не хватало лошадей, Валуев сам впрягался в телегу и тащил её до поля, а затем сбрасывал всю привезённую позем вилами.

– Какой работник! Ты должен быть правоверным, а не христианином! Принимай нашу веру,    Кучли Одам! – уговаривал его всё время Усман ага, – будешь хорошо жить! Подумай!

– Ага, я – православный и хочу умереть православным! – отвечал Валуев и крестился.

Участок, предназначенный под сарацинское пшено, надо было перепахивать десять раз, а потом заливать его водой. Усман ага стал даже выделять для своих рабов даже кишмиш и рыбу. Было видно, что он не хотел, чтобы кто-то из них умер от истощения.

После сева что-то, вдруг, загрустил Воробей. Всегда бойкий разговорчивый он ходил теперь задумчивый и хмурый.

– Серёга, ты случайно не захворал? – забеспокоился Валуев.

 Воробей молчал, но недели через две во время разговора, перед сном, признался:

– Два года увещевает меня ага, чтобы  принял я магометанство. Сопротивлялся я, Фёдор! Вот крест! – он перекрестился, – но уже моченьки терпеть такую жисть нету. Ага обещает меня смотрителем работ сделать, домик и, самое главное, жену подарить. Решил я перейти в магометанство.

Валуева от услышанных слов, как бревном по голове ударили. Лежал он молча, не зная что и сказать.

– А ещё ага поклялся, что через два года сделает он меня вольным человеком.

 У Фёдора сердце закипело.

– Как ты, Серёга, веру нашу отцовскую, православную предать можешь? Как? – возмущённо спросил он.

– Хватит мне бобылём столько лет жить! Каждому человеку свои радости полагаются! Тебе Фёдор легко говорить! А ты поживи  с моё в Хиве! Опосля и поговорим!

– Отступник ты, Сергей! Отступник!  В первое воскресенье Великого Поста в храмах наших совершается особый молебен, именуемый Чин Православия. Главная суть его – это прошение о сохранении церковного мира и об обращении заблудших на путь истины... – с горечью в голосе начал говорить Фёдор.

– Да, отступник!  Ну и чаво? Меня жисть так изломала, что…, – перебил его Воробьёв.

– Обрати всех отступивших от Святой Твоей Церкви, сотвори да и противящиеся Твоему Слову обратятся вкупе со всеми верным… начал громко читать молитву Валуев.

– Мы не в церкви! А ты не поп! Не хочу тебя слушать! – Воробей закрыл ладонями уши.

 На следующий день Серёга взял все свои пожитки и, не прощаясь, исчез.

– А что я на него серчаю? Слабый духом человек! Слабый! Господи, вразуми его! Поставь  его на путь истинный! – негромко произнёс Фёдор.

Его жизнь в плену продолжалась. Дни, наполненные тяжёлой работой, были похожи один на другой. Ночами Валуеву снилась служба в церкви: пение хора, лики Святых на старых, потемневших от времени иконах… Часто он просыпался с лицом мокрым от слёз…

Теперь Валуев ужинал с персами. Особенно ему нравился рыжий, которого звали Рузи. Был он грамотным, даже учился в медресе. Они степенно беседовали о религии, природе и нравах людей в Персии и России. Двое других: Хабир и Нариман были неграмотными забитыми крестьянами. Они с восхищением слушали их речи. Фёдор уже довольно легко мог выражать свои мысли на персидском языке, который как он потом узнал, назывался фарси.

Месяца через два неожиданно появился Воробей. Он сел перед конурой и молчал.

– Серёга, я на тебя не обижаюсь, хотя ты и отступник. Жизнь тебя просто измытарила. Не каждому дано выдержать испытания, которые посылает нам Господь. Я сейчас костерок разведу, чаю попьём. Вот смотри,что мне ага подарил, – Валуев показал старый бронзовый чайник, – хивинцы сказывают, что в нём самый вкусный чай получается.

– Да, вкусный! – согласился Воробей, – и халат у тебя другой. Ага подарил?

– Да! – подтвердил Фёдор.

Потом они долго и обстоятельно пили чай и разговаривали о погоде, урожаях. Воробей ничего не сказал о себе, а Валуев его и не спрашивал, чтобы ненароком не обидеть.

Прошёл ещё год, а может и больше. Фёдор уже и счёт месяцам потерял. В его жизни ничего не менялось. Работа с утра до ночи, а потом сон в конуре, где его кусали блохи. Дружба с персами продолжалась. Валуев очень много узнал об их стране и говорил уже на фарси почти без акцента, чему Рузи очень удивлялся.

– Я таких способных к иностранным языкам людей ещё никогда не встречал. Бог  наградил тебя Фёдор не только силой, но и необыкновенным талантом. Пророк Мухамад сказал  «Не осуждай и не укоряй Аллаха в том, что он предопределил тебе».

– А я моего Господа ни в чём не укоряю. Хивинский плен – это его для меня испытание, – согласился с ним Валуев.

 Иногда заходил Воробей. Всегда с гостинцами: рыбу принесёт или мешочек кишмиша, иногда урюка, или сладчайшую дыню.

И снова наступила весна….Чистка каналов, затем вывоз поземи на поля. Как-то уже поздней ночью, поужинав лепёшкой с чаем, Фёдор помолился перед сном, воздав Господу благодарность за прожитый день

 

А затем, прежде чем залезть в свою конуру, посмотрел Валуев на небо и вздрогнул. Над полем зависла звезда двухвостая. И, не двигаясь, застыла на одном месте. «Знак это? Знак! Ну какой только?» – перекрестился Фёдор.

 А через неделю, возле базара, нашёл он тиллу – большую золотую монету. Это было целое сокровище! «Вот это Господь мне точно знак подаёт!» – понял Валуев.

 Когда в гости к нему пришёл Воробей, то Фёдор нагнулся к его уху и прошептал:

– Серёга, я решил сбечь из плена! Господь меня на это благословляет!

– Ты чаво, землячок?! – в ужасе отшатнулся от него Воробей, – поймают тебя и за ухо гвоздём к стене прибьют! Будешь так стоять долго! Или взрежут тебе пятки на ногах и набьют раны рубленым конским волосом! Останешься на всю жизнь калекой! Ты, Фёдор, об этом даже не помышляй!

– Дурак ты, Серёга! Мне Господь знак дал! Понял? Мне бы только сапоги добыть. Поможешь? – спросил Валуев.

– Помогу, Фёдор! Ты уж только, когда тебя спымают и снова сюда приведут, меня не предай!

– Не предам! Вот тебе крест! – Валуев осенил себя крестным знамением.

  Через несколько дней Воробей притащил Фёдору старые, но ещё  крепкие  остроносые сапоги на высоком каблуке  и большую баклажку для воды.

– Ты хоть предупреди меня, когда уходить будешь! Попрощаемся! – попросил Сергей.

Валуев промолчал.

Он смолол всё зерно, которое у него было и напёк две дюжины лепёшек. Стащил несколько сладких луковиц из хозяйского мешка. «Прости меня, Господи, за воровство невольное!» – сгорая от стыда, перекрестился он. Зашил в подол халата крест свой нательный и золотую тиллу.  Заполнил баклажку и чайник водой, соорудил из мешка котомку  и одной тёмной ночью ушёл из дома Усман аги.  Переплыл на левый берег реки Аму и зашагал на юг. Ведь он знал, что все русские беглецы идут на север или запад. На юг убегают только персы. Фёдор решил добраться до Персии, но для этого ему надо было преодолеть  пустыню, где кочуют туркменцы, которые признают себя вассалами хивинского хана. Ни жара, ни скорпионы и ни ядовитые змеи  не пугали его. Валуев опасался именно туркменцев. Шёл он только ночами, а утром зарывался в горячий песок и спал. Несколько раз,  совсем рядом, он слышал топот конских копыт и ржание лошадей. Питался лепёшками с луком, которые запивал несколькими глотками воды. Ночами было холодно, а днём, особенно под слоем песка, Валуев задыхался от жары. Сначала закончился лук, потом лепёшки и вода. Два дня Фёдор не пил и не ел.

В горле  у него было сухо, голова кружилась, колени не сгибались.»

Богородица Царица Небес, смиренно прошу тебя прикоснуться животворящей рукой Твоей к моей жизни… Дай сил пройти все испытания и мучения, не сломившись...», читал он про себя молитву. Говорить  Фёдор уже не мог:  его язык распух и камнем застрял во рту.

При свете яркой луны Валуев увидел горы. Он шёл прямо к ним. «Если есть горы, то должна быть и речка. Рузи мне так рассказывал о Персии». Из трещин в его губах стала сочиться кровь, а глаза закрывались  сами от смертельной усталости. Валуеву хотелось лечь на песок и не двигаться. Силы у него  иссякли.... Вдруг лёгкий ветерок донёс до  Фёдора запах свежести. «Там вода! Вода!» – Валуев стиснул  зубы, ладони сжал в кулак и ускорил шаг.

Вскоре он явно слышал журчание воды. Оно усиливалось с каждым шагом. А вот и река… Валуев спустился  к ней и упал в воду. Пил… пил… пил. Умывался, затем разделся и выкупался в очень холодной воде. Сначала полегчало, но затем его стало тошнить, и Фёдор вырвал всё выпитую воду. «Брюхо не приняло. Надо было помаленьку, а я дорвался».

Светало. Валуев спрятался в расщелине и попытался заснуть, но не смог. Его трясло от холода. «Огонь надо развести, но нельзя! Буду ждать, покуда солнышко взойдёт да и согреет меня».

Неожиданно послышались громкие голоса. Фёдор замер. Оказалось, что он находился над тропой. По ней проезжали несколько человек на ослах. Одеты они были не как хивинцы или туркменцы.  На головах – белые тюрбаны, широкие свободные штаны и длинные толстые рубахи. Валуев прислушался. «На фарси  говорят! Персы! Дошёл я! Дошёл! Господь наш Бог, преклоняемся перед тобой в словах благодарности! Ты – Отец наш, Создатель всего живого, а мы рабы твои! Говорим спасибо Тебе за….», –  принялся он неистово молиться.

Потом  Фёдор выкинул свою тюбетейку в реку, снял с себя халат и спрятал его в котомку. Из утиральника (полотенца) соорудил тюрбан на голове. Осмотрел себя и остался  доволен: «Ничем от персов, которых я видел на тропе не отличаюсь: длинная рубаха, широкие штаны. Тюрбан. А что лицо русское да глаза голубые, так у персов таких мужиков очень много. Мне же об этом Рузи много раз сказывал. В персидской земли люди разных обличий живут».

Валуев шёл по тропе по течению реки, которая громко гремела внизу. Как раз в эту сторону проехали и персы на ослах. Вновь захотелось пить. Он спустился к реке. Вода была мутная от песка и глины. Фёдор стал на колени и сделал несколько глотков. Потом он увидел толстую сучковатую палку, бывшую когда стволом дерева. Валуев поднял её. «Тяжеловата, но надо её взять. Пригодится в дороге!»

К полудню он вошёл в какую-то бедную деревню. Домишки из камня с глиняными крышами. Дети возле них. Рёв ослов. Возле одного дома сидел древний старик.

Валуев приблизился к нему и остановился. Старик спал. Наконец он открыл глаза:

– Салямун алейкум, странник!

– Мир тебе и милость Аллаха, уважаемый!

– И тебе мир, милость Аллаха и его благословение! Ты хочешь что-то спросить, странник? – старик произносил слова очень тихо, но Фёдор его понимал.

– Уважаемый, я хотел бы купить еды, а потом следовать моим путём, – поклонился старику Валуев.

– Ты делаешь хадж, странник?

– Да, уважаемый!

– Каждый правоверный должен сделать хадж в своей жизни. Зайди в этот дом и скажи, что делаешь хадж. Тебя накормят и дадут еды в дорогу.

– Спасибо тебе, уважаемый!  Да вознаградит тебя Аллах за твоё доброе сердце!

В бедной хижине Валуева встретил мужчина с густой бородой до пояса.

– Салямун алейкум, брат! – он протянул руку Фёдору.

– Мир и милость Аллаха тебе и твоему дому, брат! – Валуев пожал руку хозяину.

Затем они уселись, поджав под себя ноги, на старый ковёр, лежащий на земляном  полу. Появилась  женщина в тёмных одеждах и в платке, закрывающим  нижнюю часть лица,  которая молча принесла им лепёшки, овечий сыр, сарацинское пшено  с укропом и бобами.

– С именем Аллаха! – произнёс мужчина обязательную фразу всех правоверных перед употреблением пищи.

– С именем Аллаха! – повторил Валуев.

У Фёдора от голода сводило живот, но он сдерживал себя и старался есть медленно и степенно.

– Хвала Аллаху, накормившему меня этим и наделившему меня этим, – торжественно произнёс после еды Валуев.

 Хозяин дома, как и полагается настоящему правоверному, повторил  эту же фразу, а затем спросил:

– Брат, а ты откуда будешь? Акцент у тебя какой-то странный? Наверное ты из Мазендерана?

 «Начал выспрашивать, басурманин! Любопытный какой!» – подумал Валуев.

– Да, брат! Я оттуда!  Да благословит тебя и твой дом Аллах за твою щедрость! Я должен продолжить мой путь. Валуев поднялся с ковра.

– Брат, тебе спасибо за то, что зашёл в мой дом! Это большая честь для меня принять паломника, совершающего хадж. – Бородатый пожал ему руку.

В дорогу Фёдору дали лепёшек, несколько початков кукурузы и твёрдого, как камень, овечьего сыра.

Валуеву надо было идти на запад, но тропа, превратившаяся вскоре в дорогу, уводила его на юг.  У Фёдора на душе было тяжело. «Это же большой грех православному представляться магометанином и совершать молитвы по их обрядам! Ну а что мне делать, Господи? Что? Моя рука сама тянется, чтобы сделать крестное знамение. Несколько раз хотел перекреститься в этой хижине. Вовремя остановился. Прости, меня Господи! Вынужденно всё это делаю я! Ради того, чтобы на земле русской оказаться. Как только попаду на родину, буду этот грех замаливать! Прости меня, Господи!» – всё время думал он.

К вечеру ему повезло: дорога раздвоилась. Широкая и наезженная уходила на юг, а узкая и еле заметная – вела на запад. Валуев, не думая ни одного мгновения, свернул на запад. Ночевал он у реки. С трудом нашёл несколько веток и развёл костёр. Сварил в чайнике кукурузу и поужинал ею. Ночь выдалась звёздная и очень холодная. Огонь погас, кончились дрова… Не дожидаясь рассвета, Фёдор вновь пустился в путь. К вечеру его приняли в одинокой бедной хижине, где напоили чаем со вчерашними лепёшками. Предлагали остаться на ночлег, но он вежливо отказался и ушёл. В этот раз ему повезло: Валуев нашёл хорошее сухое бревно на берегу бурной речки, огня от которого ему хватило до утра. Он даже немного поспал. Шли дни за днями.   Фёдор понял, что лучше всего останавливаться в самых бедных хижинах, где жили неграмотные крестьяне. Они не задавали вопросов почему он отправился делать хадж так рано, откуда он, и как его величают. Просто принимали, кормили и давали  ему в дорогу еды.

А потом у Валуева отлетела подошва правого сапога. Он привязал её верёвкой и продолжал идти. Через день порвался и левый сапог. «Надо что-то делать! Босиком по острым камням не находишься!» – решил он.

К полдню на его пути оказалось  большое селение  домов в пятьдесят. Здесь Фёдор разменял свою золотую монету, купив сапоги. Они тоже были уже ношенными, но очень мягкими и удобными. В той же самой лавке он купил себе и просторные белые штаны, и длинную рубаху из толстой ткани, а также два аршина белой хлопковой материи для тюрбана. Надел на себя новую одежду, повязал тюрбан. «Вот сейчас я больше похож на персидского паломника, чем раньше, а то некоторые персы на меня косятся. Слава тебе, Господи, что властям до сих пор не донесли!»

Прошло ещё несколько недель, пока Валуев не вышел на персидское побережье  Каспийского моря. Увидев с пригорка бесконечный водный простор, он даже прослезился. Преклонил колени и долго молился.

В рыбацкой деревушке  Фёдор купил вяленой осетрины, три дюжины лепёшек, сыру и два фунта кишмишу. А самое главное  – добыл десяток баклажек из высушенных кебек (тыкв продолговатой формы). Заполнив их водой,  он помолился:

– Благослови, Господи, и помоги мне, грешному, совершить начинаемое мною дело, во славу Твою», – и покинул деревушку.

Путь Валуева лежал на север, к бухте Кайдак, где находилось русское укрепление Новоалександровское. Сколько вёрст ему предстоит прошагать, чтобы дойти до него, он не знал. Ведал только Фёдор, что по пустыне, вдоль побережья, рыскали банды туркменцев, которые нападали на  русские караваны и рыбацкие лодки,  грабили их, а людей брали в плен, а затем продавали на невольничьих рынках Хивинского ханства.

 Шёл Валуев ночами, а днём зарывался в песок и  спал. Халат он достал из котомки и надел на себя. Так было теплее ночью и прохладнее днём.

Два  раза в день ел. Пил три – четыре раза, но по нескольку глотков. Шагал по песку и шептал молитвы. Благодаря им у него сохранялась сила духа и уверенность в том, что однажды вернётся он на родину.

Начинался рассвет. Валуев разломил лепёшку две части: одну он съедал перед сном, а другую – после заката солнца. У Фёдора оставались три лепёшки, и он понял, что идёт уже тридцать три дня.  – Уже совсем мало осталось… Господи, благослови! – произнёс   он и посмотрел на небо.

Прямо перед ним, на горе виднелись церковные купола с православными крестами. «Наваждение», – подумал Валуев и закрыл глаза. Прочитал молитву и открыл их. Всходило солнце, и его лучи отражались в золотых крестах на куполах церкви, которая пряталась за крепостными стенами, тянущимися по вершине горы.

– Новоалександровское укрепление! Господи! Господи! Дошёл! – зашептал он, разрывая подкладку истлевшего халата.

Нащупал крестик, надел его  и бросился  в гору, к крепости. 

У ворот  укрепления стоял караул: пятеро казаков в серых чекменях  и такого же цвета шароварах, заправленных в сапоги. В высоких бараньих шапках с красным верхом, вооружённых ружьями, с саблями на боку.

– Здравствуйте люди, добрые ! – поклонился им  Валуев и хотел было пройти.

– Стоять, рвань арестантская! – громко заорал высокий казак с длинными усами. – Ты кто такой? Беглый каторжанин?

– Я не… Я не като… – хотел объяснить им Валуев.

– Бум-бам! Бум-бам! Бам! Бам! – забили вдруг  к заутрене колокола на часовне.

 В  сердце Валуева  что-то  вдруг дрогнуло… Он упал на колени и начал неистово креститься.

– Бум-бам! Бум-бам! Бам! Бам! – звонили колокола.

К горлу  Фёдора подкатился ком, он хотел прочитать молитву, но не смог.  От рыданий затряслись его широкие плечи, а по густой бороде покатились крупные слёзы…

Казаки с удивлением смотрели на стоящего на коленях оборванца, который сквозь всхлипывания пытался прочитать молитву.

Смолк колокольный звон, а Валуев продолжал рыдать.

– Дядя, ты откедова будешь? – тронул Фёдора за плечо молоденький казачок.

– Пленный… пленник… я пленник. Сбёг из плену… Из Хиву иду. .. Иду из Хивы…. Дошёл, Господи! Дошёл, Господи! – неистово крестился он, продолжая стоять на коленях.

– Из Хивы? – с удивлением протянул высокий казак, – а сколько же ты идёшь?

– Не... не знаю…. Весной я сбёг! Весной! – Валуев поднялся с колен и, растирая слёзы по лицу своим огромным кулаком, попросил:

– Служивые, позвольте мне в храм пройти! МОчи уже нет… душа истомилась... А, служивые?

– Дак куды тебе в церковь? От тебя козлом воняет! В баню тебе сперва надо, уважаемый! – с сочувствием сказал высокий. – Васька, проводи страдальца в баню! – добавил он, обращаясь к молодому казачку.

От пара слезились глаза, горело в груди… Какой-то пузатый мужик усиленно хлестал Валуева ароматным берёзовым веником.

– Боже, хорошо-то как! Хорошо -то как, Боже! – стонал он от блаженства.

В предбаннике хромой старик, видно из отставных унтер-офицеров, протянул Фёдору утиральник:

– Держи, страдалец! Вытирайся!  А вот тебе ещё и бельишко исподнее. Ты, добрый человек, не обессудь, что оно старенькое. Зато чистое, выстиранное. Негоже православному без исподнего! Мы же не басурмане какие!

– Благодарствую! – поклонился старику Фёдор.

– А ещё, мил человек, вот возьми шаровары, рубаху да чекмень. Старенькое всё, но тебе подойдёт! Не пойдёшь же ты в храм православный  в своём басурманском наряде.

– Благодарствую! Благодарствую! – шептал Валуев.

 Гарнизонная церковь...Громкий, почти торжественный, голос дьякона, читающего молитву. Вокруг Валуева много людей. Поёт хор. Запах ладана. Лампадки освещают лики Святых на иконах. В окна храма струится солнечный свет и делает пламя свечей ярче и красивее.

– Господи наш, Бог, преклоняемся пред тобой в словах благодарности. Ты – Отец… –  Фёдор начал шептать слова благодарственной молитвы, но от великой радости, невероятного облегчения и нахлынувшего счастья у него прервалось дыхание. Тяжёлый ком вдруг вновь появился   в горле. Он не давал  Валуеву говорить… душил.  Фёдор, не выдержал и глухо зарыдал.

 

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

УГРОЗА С СЕВЕРА

 

18 Джумада ас-сани 1255 Хиджры (28 августа 1839 года от Рождества Христова). Дворец Хорезмшаха (Хивинского хана)  Аллакули в столице Хорезма городе Хиве.

Идёт заседание Дивана – государственного совета при монархе.

Все собравшиеся слушали сообщение кушбеги – главы всех беков страны (беки – руководители бекств, административных районов Хорезма. Являлся первым сановником в государстве. Примечание автора).

– Досточтимый хорезмшах! Да хранит тебя Аллах! – начал свои слова очень  влиятельный чиновник государства: высокий, очень худой человек, лет пятидесяти в белой бараньей шапке, – я продолжаю выполнять твою волю и записываю всё, что узнаю от посланников, приехавших в Хорезм из других стран, от караван-баши (начальников караванов), вернувшихся из страны урусов. Также  у меня бывают многие чиновники, именовать которых не стоит, чтобы не утомлять тебя, хорезмшах. – Здесь кушбеги сделал длительную паузу, наблюдая за выражением лица своего монарха.

Аллакули величественно кивнул головой, давая знать, чтобы тот продолжал.

– 19  Рабиус-ас-сани (1 июля) отряд  урусов полковника Геке в количестве около 600 нукеров и 1200 подвод прибыл к месту впадения реки Аты-Джаксы в реку Эмба. Здесь он оставил свой обоз с сильной охраной и двинулся к урочищу Донгуз – Тау. После чего его видели под  урочищем Чушка – Куль. Через двадцать дней Геке привёл свой отряд к  реке Ак -Булак, где они и начали там  строить крепость. К укреплению, которое уже почти готово, на месте впадения Аты -Джаксы в Эмбу, из Оренбурга тянутся вереницы караванов  с кормом для коней, запасами еды для урусов – нукеров и порохом… На всех своих базарах урусы только и говорят о походе на Хивинское ханство. Так неверные именуют наше государство Хорезм. Я закончил, досточтимый хорезмшах, да хранит тебя Аллах!

Сорокапятилетний хан Аллакули молчал. Его круглое лицо слегка побледнело.  Он о чём-то думал…

Кушбеги опустил глаза на красивый ковёр. Сидящий рядом с ним мехтар (министр финансов) стал нервно ёрзать своим толстым задом по атласной подушке.  Пузатый диванбеги (управляющий канцелярией) начал икать. Мирзабаши, ответственный за внешнюю политику Хорезма, тридцатипятилетний мужчина с красивым лицом, до крови прикусил  свою нижнюю губу.

– Надо готовиться к войне! Аллах нам поможет разбить неверных! – уверенно произнёс Аллакули. – Война против такого серьёзного противника, как Россия требует денег. Мехтар, ходят слухи что в Хорезме за последнее время появилось много должников. Мои подданные не хотят платить подати. Мехтар, ты  же знаешь, что это серьёзное преступление! Я не думаю, что ты покрываешь преступников, которые утаивают деньги, которые принадлежат их хорезмшаху? Я прав, мехтар? – Аллакули впил свой взгляд в министра финансов.

– Могущественный хозяин Хорезма, ты всегда прав! Я не сплю ночами, не ем и не отдыхаю. Все мои мысли только о том, как пополнить твою казну, досточтимый хорезмшах, да сопутствует тебе удача во всех делах! Дай мне десять дней и я выбью из должников деньги, которые они тебе должны, – стараясь выглядеть спокойным, заверил монарха мехтар.

– Я верю тебе! Даю  тебе ровно десять  дней для того, чтобы должники заплатили всё: вплоть до последней медной теньги. Помни, что тех, кто не сделает этого должна постичь суровая кара. – Аллакули вытянул свой указательный палец правой руки с большим перстнем в сторону мехтара.

– Всё! Уходите! Теперь я буду думать, – объявил хорезмшах.

Члены Дивана вскочили с подушек и принялись кланяться и целовать Аллакули руку.

По одному, они бесшумно покинули зал. Подушка, на которой сидел мехтар, оказалась насквозь мокрой от пота.

Огромный колыхающийся живот министра финансов не давал ему забраться в носилки. Его с трудом засунули внутрь, и четверо рабов, в сопровождении, охранников быстро понесли его домой. По установившейся традиции мехтар должен бы сейчас сытно пообедать, затем сладко вздремнуть до вечера. Но воля хорезмшаха изменила всё…

Брюхо министра финансов урчало от голода, но он не ел, потому что ждал закятчи ( главный собиратель налогов в Хивинском ханстве), за которым был послан гонец.

 Наконец тот явился. Высокий, жилистый с выбритой до блеска головой, на которой крепко сидела очень высокая чёрная шапка из овчины.

– Селям – алейкюм, благороднейший мехтар! – произнёс закятчи и поклонился.

– Алейкюм – селям! – недовольно пробурчал министр финансов и впервые не пригласил гостя присесть. – Слушай, Хаджи – Нияз, хорезмшаз повелел срочно взыскать все недоимки, даже самые малые.  Срок семь дней! На восьмой – я должен держать отчёт перед хорезмшахом, да благословит его Аллах! Надеюсь, Хаджи – Нияз, ты не хочешь, чтобы я сказал нашему повелителю, да хранит его Аллах, что ты не проявил усердия и не смог собрать недоимки?

– Благороднейший мехтар,  ты же сам дал  многим отсрочку по оплате налогов. Я тогда ещё тебе принёс благодарность тех людей, – по загорелому лицу закятчи пробежала судорога, – среди них есть очень уважаемые в Хорезме владельцы земель. Что теперь я им скажу?

– Ничего! Хорезмшах требует свои деньги! Немедленно! Кто будет продолжать увиливать от уплаты, будет бит палками, а затем отправлен в зиндан. – В заплывших жиром глазах мехтара появились искорки гнева.

– Я понял тебя, благороднейший член Дивана! – ехидно ответил закятчи, – да хранит тебя Аллах!

– Хаджи-Нияз, – перешёл на угрожающий шёпот мехтар, – ситуация очень опасная! Делай всё, что хочешь, но недоимки выбей! Не то сам будешь сидеть в зиндане!

– Я тебя понял! Да не оставит тебя, мехтар, Аллах своими милостями!

 

Когда закятчи ушёл, министр финансов, приказал, принести ему обед. «Ох и взгляд нехороший у Хаджи-Нияза! Ох и нехороший! На моё место метит, змея подлая! Забыл наверное, что своей должностью мне обязан. Память у людей очень короткая...» – думал он, – хлебая гуджу (кашу из джугары  с кислым молоком). (Джугара – сорт сорго. Примечание автора).

Вообще мехтар давно не чувствовал себя так тревожно, как сегодня. Спокойная его жизнь была нарушена волей хорезмшаха. «Это вина урусов! Они хотят завоевать Хорезм! Говорят, что  их страна огромна, а количество нукеров в десять или даже в двадцать раз больше, чем всё население Хорезма! Интересно правда это или враньё караванщиков?» – вздохнул он.

–  Неси чай и горячих лепёшек! – крикнул он он служанке.

«Со мной так всегда: когда одолевают думы, то живот всегда требует большое количество пищи,» – улыбнулся мехтар.

Закятчи в сильном раздражении вернулся домой. Ему очень не понравилось, что мехтар не пригласил его присесть! Но то, что тот угрожал ему тюрьмой, вообще выходило за рамки приличия. «Мехтар  только любит, когда я ему  делаю подарки в виде  кожаных мешочков с золотыми монетами. Тогда он превращается в источник лести. Грязный осёл! Ничтожество!»

– Созови в мой дом всех сборщиков налогов! Срочно! – приказал он своему помощнику.

– Слушаюсь! – поклонился высокий юноша и тенью выскользнул из комнаты.

Уже к вечеру стали прибывать  первые мухакассылы – сборщики налогов. Они входили в большую комнату, где на новой подушке красного цвета, брошенной на ковёр,  восседал их начальник.

– Селям-алейкум, благороднейший закятчи! – кланялись они ему до пояса.

– Алейкум-селям, уважаемый! –  Хаджи -Нияз обязательно именовал вошедшего по имени.

Он на память знал всех своих мухакассылов. Закятчи, не взирая на раздражение, душившее его, старался быть приветливым.  Он ведь знал, что Аллах любит тех, кто сдерживает злобу.

– За четыре дня вы должны выбить  все недоимки! Вы знаете, как это сделать. Палок не жалеть! Да, помните, что в зиндане ещё много места для тех, кто не хочет платить налоги хорезмшаху! Приступайте к работе прямо сейчас! Помните,  что у вас очень мало времени! Ступайте! Да храни вас всех Аллах!

К ночи собрались все остальные мухакассылы.  Хаджи– Нияз повторил им то же самое, а затем решил поужинать. Горсть урюка, зелёный чай и лепёшка. После еды закятчи не позвал к себе одну из четырёх его жён, а открыл толстую салгытную (налоговую) тетрадь и принялся её изучать. В ней был список налогоплательщиков высшей категории: владельцы больших участков земли от 30 танапов (один танап равен 0,2 гектара. Примечание автора), караван-баши, купцы… Люди, составляющие вторую и третью категорию Хаджи – Нияза не интересовали. Ими занимались его верные мухакассалы. Шевеля губами, он начал читать. Затем потребовал, чтобы пришёл помощник с чернилами, пером и бумагой. Юноша появился мгновенно.

– Мурад, устраивайся поудобнее за столик. Нам предстоит работать всю ночь, – задумчиво посоветовал закятчи.

– Как ты пожелаешь, могущественный Хаджи – Нияз! – согнулся тот в глубоком поклоне.

– Сначала пиши письма всем бекам и наибам. Сообщи им, что великий и мудрый хорезмшах требует в течение шести дней собрать все недоимки. Пусть вызовут мухакассалов своих бекств и наибств и те, не теряя ни мгновения, начинают исполнять волю хорезмшаха. Да хранит его Аллах! Уклоняющихся от уплаты нещадно бить палками и помещать в зинданы. Ты, Мурад, надеюсь помнишь имена и титулы всех беков и наибов?

– Да, мой господин! Я ещё не забыл, что в Хорезме существует 20 бекств и 3 наибства. Также я помню имена и титулы людей, которые их возглавляют и разумеется лица. Да покарает меня Аллах, если я когда-нибудь это забуду!

Наступило время фаджар намаза, (предрассветной молитвы) а закятчи и его помощник продолжали работать.

– Би-исми-ляхи-ах– рахман! – раздалось со всех минаретов Хивы. Муэдзины призывали всех правоверных на молитву.

Закятчи и Мурад расстелили коврики и принялись совершать  фаджар намаз.  А с восходом солнца во все концы Хорезма помчались гонцы с письмами.

После утренней молитвы Усман, собрался в баню.  Ведь сам пророк Мухаммед рекомендовал своим последователям принимать горячие бани: «Чистота – это половина веры». Усман следовал советам пророка и делал это один раз в неделю, в аль-Арбия, на четвёртый день недели. Несмотря на свою полноту и приличный живот, он довольно легко, правда с помощью слуги, забрался на своего гнедого жеребца.

Конь шагом шёл по узким пыльным столичным улицам. Высокие глиняные заборы, каналы, повсюду видны деревья урюка, инжира и граната. После бегства этого уруса Кучли Одама, Усман много дней чувствовал себя обманутым. Бывало так, что он даже заснуть не мог из-за душившего его гнева. «Этот кяфир пропал, не оставив следов! Сын змеи и осла! Будь он проклят! Кучли Одам растаял, как утренний туман зимой. Шайтан!»

Тогда Усман нанял кочевников киргизов, которые знали пустыню, как  внутреннее убранство своих убогих кибиток. Заплатил им целых 7 тиллей! Киргизы шастали по пустыне много дней и вернулись ни с чем.

– Ага, – сказал их главный, – ты можешь быть уверен, что уруса сожрали дикие звери.

– А кости? Кости этого кяфира вы нашли? Или его сожрали вместе с костями? – возмутился Усман.

– Конечно, ага! – ответил главный и достал из кожаного мешка, притороченного к седлу человеческий череп и несколько костей. – Возьми их!

Усман-ага долго рассматривал их и никак не мог успокоиться. «Слишком маленький череп. Похож на детский. У Силача уруса голова была гораздо больше, – терзали его сомнения, – но в тоже время он не мог выжить в пустыне! Без воды и еды! А может его Бог помог ему?  Может урус сейчас пьёт в своей  кибитке чай и насмехается надо мной?»

В небо упёрся минарет Ак-мечети, а рядом с ней располагались самые знаменитые в Хорезме бани Ануш-хана. На поверхности виднелись только их круглые кирпичные купола, а сами они находились глубоко под землёй для лучшего сохранения тепла.

Банщик помог Усману слезть с жеребца и проводил почётного посетителя по каменным ступеням вниз. В тёплом помещении было светло от солнечный лучей, которые попадали сюда через окна куполов. Сухие каменные скамьи. Шкафчики для одежды… Другой банщик помог Усману снять одежду и проводил того в купальню. Здесь уже находились его друзья: учитель медресе Хал-хаджи и купец Ильтузер.

Хал-хаджи  уже весь был в мыльной пене, а Ильтузер лежал вниз животом на каменной лавке и невысокий жилистый массажист ходил по его спине ногами.

– Ах – ах! – хрипел он.

– Садись, уважаемый! – любезно попросил банщик, указывая на свободную каменную лавку.

 Усман сел на приятно-горячий кирпич. Банщик поправил повязку ткани на  своих бёдрах, а затем медленно вылил на голову клиента медный таз тёплой воды и принялся быстрыми движениями растирать   на его теле густую мыльную пену. Снова таз тёплой воды, но уже одним хлестком… Ещё…

– Уважаемый ага, а теперь я тебе помогу пройти в комнату с горячим воздухом? – плоское, жёлтого цвета, лицо банщика растянулось от вымученной улыбки.

– Не надо… Я сам… – Усман с трудом встал на ноги.

  А после комнаты с горячим воздухом банщик положил его животом вниз  на лавку и начал делать массаж. Сначала он щипал ему спину своими маленькими сильными пальцами. Затем звонко хлопал по ней ладонями… Но а потом, неожиданно, прыгнул Усману на спину и начал по ней ходить, надавливая на поясницу пятками. Сначала  ему было немного больно. Затем глаза Усмана стали закрываться от блаженства. Он хрипел, стонал, а затем, совершенно неожиданно для самого себя, заснул.

  Сколько времени прошло Усман не понял, очнулся от того, что банщик вытирал его тело сухим и горячим полотенцем.

Потом он, Хал-хаджи и Ильтузер сидели на мягких подушках на ковре и пили ароматный зелёный чай.

– Уважаемый Хал-хаджи. – Усман заискивающе посмотрел в глаза своему другу, – ты – мудрец и знаешь всё. Скажи мне почему меня в последнее время преследуют несчастья?  Неудачи мне не дают спокойно жить.

– Несчастье входит в ту дверь, которую ему открыли! – медленно произнёс Хал-хаджи  и сделал маленький глоток чая из тяжёлой глиняной чашки.

– Ты прав! – с восхищением воскликнул Ильтузер. – Ты -великий мудрец!

– А знаешь кого можно считать мудрым человеком? – Хал-ходжи поднял вверх свои красивые чёрные глаза и погладил бороду пальцами левой руки.

– Нет! – пожал плечами Ильтузер.

–  Я тоже не знаю, – признался Усман.

–  Мудр тот, кто умеет отличать доброе от злого.

«Как он просто и понятно излагает мысли! – с завистью подумал Усман. – Это потому, что Хал-хаджи грамотный человек. Я, как и Ильтузер, не умеем ни читать, ни писать. А он – преподаватель в медресе!»

Когда Усман вернулся домой, муэдзины уже призывали правоверных к очередной молитве. Он мечтал что-нибудь съесть, а затем поспать. Тело Усмана требовало после бани хорошего отдыха. Но его старшая жена вручила  ему кусок плотной бумаги, на которой было что-то написано.

– Что это такое, Айкиз? – устало поинтересовался Усман.

–  Я не знаю! Но гонец, который принёс это послание, объяснил, что тебе надо срочно ехать к  закятчи, – объяснила ему жена.

– Хорошо, Айкиз! Иди! Меня клонит в сон. Высплюсь и поеду. А может даже и завтра с утра! Помоги мне снять халат!

–  Мой любимый муж, ты не понял! Гонец сказал, что это очень важно и срочно! Моё сердце ноет в предчувствии какой-то беды, – с тревогой произнесла Айкиз.

– Сказал, что срочно? Ну хорошо… Я поеду. – Усман вынул из тайника в земляном полу, который был прикрыт ковром, шкатулку. Отсчитал пять золотых монет. Потом подумал, вздохнул и добавил ещё три: «Закятчи, наверное, будет вымогать деньги. Его  жадности нет пределов. С этими чиновниками  – кровопийцами  мне никогда не разбогатеть».

У новеньких деревянных ворот дома главного сборщика налогов Хорезма стояла длинная очередь. Среди них Усман увидел и некоторых своих знакомых, хотел было спросить для чего их пригласил такой важный человек да так срочно, но потом передумал. У всех ожидающих были очень тревожные лица. Они стояли молча, смотря на редких прохожих и всадников, проезжающих по узкой пыльной улице.

Приглашал в дом  высокий юноша с вкрадчивыми манерами – помощник Хаджи– Нияза. Почти у всех, кто выходил из него, почему-то дрожали губы. Они что-то шептали и, ничего не говоря, садились на своих лошадей и исчезали в клубах уличной пыли.

– Входи, Усман-ага! – вежливо обратился к нему юноша.

Хаджи-Нияз сидел на атласной подушке и смотрел куда-то в потолок.

–  Селям-алейкюм, благороднейший закятчи! Да не оставит тебя Аллах своими милостями! – согнулся пополам Усман перед важным чиновником.

 – Алейкюм– селям! У меня много работы. Меня ждут люди, поэтому, Усман, я не буду разбрасываться моим столь дорогим временем, – сухо произнёс Хаджи – Нияз.

– Я тебя слушаю, благороднейший закятчи!

– Усман, за тобой числятся недоимки: первая – улюк тутув (пошлина за владение лошадьми) – одна тилла. Вторая – мирабона (налог на содержание мирабов – распределителей воды) – две тилли. Третья – олгут ( единовременный взимаемый налог_ – шесть тиллей. Ты должен заплатить до заката солнца завтрашнего дня. Всё – иди!

– Благороднейший закятчи, но я же в прошлом году сделал тебе подношение для того, чтобы  уменьшить или хотя бы отсрочить… – начал лепетать до смерти испуганный Усман.

– Уходи! Плати или будешь бит палками! Выбирай! Кто там следующий?

«Во всём виноват этот беглый урус! После его побега на меня обрушились все несчастья! Сколько я потерял денег!!!  Будь он проклят! Уруса сожрали в пустыне дикие звери… Аллах лишил меня удовольствия видеть это! – из глаз Усмана потекли слёзы. Ему было жаль денег.

Только к ночи он немного успокоился: «Ведь пророк Мухаммед сказал, что за каждой тягостью наступает облегчение».

Уже через день на всех базарах Хорезма слышались крики и вопли. Это били палками тех, кто не заплатил недоимки. Почти все они были бедными дехканами или мелкими торговцами. Кто-то из них получал 25 ударов, а особо злостные должники – по 75. После экзекуции окровавленных людей тащили в зинданы. А ещё через одну неделю на рынке скота поставили несколько виселиц. На них скоро будут болтаться тела тех, кто кого объявят государственными преступниками из-за неуплаты налогов.

Предки  хорезмшаха Аллакули  жили и принимали гостей  во дворце, который отличался  от  строений, которыми владели высшие  придворные сановники, только лишь бОльшими размерами.  Такие же толстые стены из глины да деревянная крыша.  Но именно Аллакули решил, что хорезмшах должен иметь  такой дворец,  чтобы у любого, увидевшего его, должны кружиться голова  и слепнуть глаза от величия и красоты этого строения! Каждый должен поневоле воскликнуть:

– Хорезмшах – это величайший правитель мира!

В месяце Шавваль 1245 года Хиджры (апрель 1830 года от Рождества Христова) Аллакули призвал лучших зодчих Хивы и потребовал выстроить для него самый красивый дворец на Востоке.

–  Через два года в южной части Хивы я хочу увидеть чудо современной архитектуры! – поднял палец вверх хорезмшах.

Зодчие понурились и молчали… Только один, говорят великий специалист по росписи стен и потолков, вдруг резким тоном заявил:

– Досточтимый хорезмшах, да прославит Аллах твоё имя на все времена! То что ты хочешь увидеть на этом пустыре – невозможно построить за два года. Для этого понадобятся восемь, а может быть даже и двенадцать лет.

– Стража, взять этого смутьяна и посадить на кол! – приступ злобы чуть не задушил Аллакули.

Через короткое время с улицы послышались жуткие  вопли  художника.

– Кто ещё думает, что дворец нельзя построить за два года? – недобро ухмыляясь, спросил у зодчих Аллакули.

В ответ была тишина.

Дворец, который получил название Таш-Хаули,  построили, но за восемь лет. Это был архитектурный бриллиант Средней Азии. Четыре жилых комплекса – айванов – для гарема, а пятый для  самого хорезмшаха. С маленькими башенками по бокам. Светлые разрисованные потолки, изобилие майолики, ажурные медные решётки. Кроме айванов во дворце  находились мехмонхона (зал для официальных приёмов) и арзхона ( зал суда).

Раннее утро  12 Раджаба 1255 года Хиджры ( 20 сентября 1839 года от Рождества Христова) Аллакули  встал с подавленным настроением. Уже третий день его беспокоили тревожные мысли. «Урусы приближаются к границам Хорезма. Строят укрепления. Ясно, что они готовятся к нападению на мои владения. Что делать? Россия, как я знаю, огромная страна с многочисленным населением и бесчисленным войском с пушками. Что может сделать маленький Хорезм против неё? Что?»

После долгих раздумий Аллакули послал за диванбеги. Управляющий канцелярий прибыл незамедлительно. Он хотел очень низко поклониться, но его большой живот помешал ему сделать это.

– Селям-алейкум, повелитель мира! Да сделает Аллах твою жизнь долгой и счастливой! – хорошо поставленным голосом торжественно произнёс диванбеги.

– Слава Аллаху! – сухо ответил Аллакули. – Слушай моё повеление: после полуденной молитвы я хочу видеть здесь всех членов Дивана, а также эмир-уль умара и закятчи.

– Я понял, досточтимый хорезмшах! Да прославится твоя мудрость на все времена! – диванбеги упал на колени и задом выполз из зала.

 «Надо готовить войско к войне!  Не только готовить, но уже пришла пора отправлять несколько тысяч навкаров ( всадников) туда, где урусы строят укрепления. Иначе будет поздно! Поздно! Поздно!» – Аллакули устроился на большой атласной подушке и налил себе из бронзового чайника зелёного чаю в чашку из китайского фарфора. Добавил один кубик сахару. «Война – это, прежде всего большие затраты. Денег в казне очень мало. Строительство  Таш – Хаули съело все мои запасы… Содержание всех моих верных слуг также требует денег. И не малых! Только одному эмир -уль умару (главнокомандующему) надо платить 500 тиллей! Кушбеги – 550! Бекам по 400 тиллей! Аталыку ( воспитателю наследника )– 150 тиллей! А ещё диванбеги, мехтару…. А музыканты, повара…. Аллах, скажи мне почему ртов, которые требуют еды, да ещё и хорошей еды, всегда гораздо больше, чем денег? – хорезмшах поставил на низкий столик пустую чашку. – Теперь надо будет платить и туркменским навкарам! Аллах, подскажи мне, где взять такое количество денег? А может всё таки обратиться за помощью к инглисам, как они предлагали? Они ведь враги урусов! Но инглисы ведь тоже кяфиры! Если я приму их помощь, то как мне придётся с ними потом рассчитываться? Нет, надо повременить! Надо повременить!

Аллакули выпил ещё чашку чая. Вынув из неё  большие распаренные листья, взял щепотку и начал жевать. Это стало успокаивать хорезмшаха.

– Диванбеги доставить ко мне! Не медлить! Срочно! – приказал он начальнику своей личной охраны, – и эмира -уль умара, тоже.

У начальника канцелярии было бледное лицо от страха. Ведь такого ещё ни разу не было, чтобы личная охрана хорезмшаха грубо   посадила  его на жеребца и сопровождала до самого порога покоев Аллакули.

– Диванбеги,  я передумал собирать Диван. Ты сам пригласи к себе мехтара и зякятчи и обсуди с ними вопрос о насыщении моей казны деньгами. Завтра после аср – намаза (послеполуденной молитвы) доложишь!

– Слушаюсь, мой повелитель! Да хранит тебя Аллах! – облегчённо вздохнул сановник.

Главнокомандующий был высоким стройным мужчиной ровесником  Аллакули.

– Урусы у наших границ, ты это хорошо знаешь, – без всяких предисловий сказал хорезмшах.

– Да, мой повелитель! – кратко ответил  эмир – аль умар.

– Сколько  навкаров (всадников),  из числа моих туркменских подданных, ты можешь поднять против них и за какое время?

– Десять – двенадцать тысяч, великий хорезмшах! – не раздумывая, ответил тот, внимательно наблюдая за Аллакули, – за тридцать дней.

 – А две-три тысячи всадников?

– Три тысячи навкаров за десять дней. Может быть за двенадцать, – подумав, ответил главнокомандующий.

– Хорошо! Жди моих повелений, а сейчас ступай! – бросил Аллакули, оборачиваясь спиной к эмиру -аль умару.

  Хорезмшах долго ходил по толстым коврам своего зала. Думал, тёр пальцами лоб, шевелил губами.

– Найдите мне Абд аль Муталлиба и доставьте во дворец! Доставьте, как дорогого гостя: со всеми почестями! В любое время дня и ночи! – приказал Аллакули начальнику своей личной охраны.

Самого известного дервиша Абд аль -Муталлиба нашли в одной из столичных ханак (ханака – жилище, где останавливались и некоторое время жили дервиши).

Аллакули поднялся с подушки и подошёл к высокому старику с бородой до самых колен. Он был одет в  широкий  чёрный халат с застёжкой на груди. На длинных его рукавах были пришиты полосы зелёного цвета с изречением из Корана. На широком поясе  виднелись дорожки маленьких буковок –  вышитые цитаты также из священной книги для всех мусульман. На голове – высокий войлочный колпак из четырёх клиньев, обшитый хлопчатобумажной тканью синего цвета, исписанной словами из Корана.

– Я рад тебя приветствовать, ата ( Отец. Так почтительно обращались к дервишам. Примечание автора.)  Это большая честь видеть тебя  в моём доме! – Аллакули протянул гостю свою руку для пожатия.

– Да хранит тебя и всех твоих близких Аллах, хорезмшах! – с достоинством пожал руку хозяина Абд аль Муталлиб  и замолчал.

– Прошу тебя, ата, присесть! – Аллакули показал рукой на подушку рядом с  низким столиком на котором стоял кувшин с холодной водой и блюдо с фруктами, – утоли свой голод!

– Я не голоден! Для чего ты меня пригласил, хорезмшах? – дервиш пронзил взглядом своих колючих глаз Аллакули.

  Аллакули растерялся. Никто не имел права разговаривать с ним, как это делал дервиш! Но это же был великий Абд аль Муталлиб – посредник между пророком Мухаммедом и земным миром! Ему нужно было угождать…

– Ата, дело в том, что урусы подходят к нашим границам. Ясно, что их целью является завоевание Хорезма. Я тебе побеспокоил только для того, чтобы ты попросил совета у Аллаха или у пророка Мухаммеда, что мне делать. Ведь урусы и…

– Я знаю! – резко оборвал дервиш хорезмшаха. – Пусть  меня  отведут в маленькую комнату без окон и оставят одного с двумя кувшинами чистой воды!

– Хорошо, ата! – я сейчас прикажу мои слугам, и они сделают это.

 

Аллакули не находил себе места. Спать ему не хотелось. Читать Коран? Нет!

– Приведи мне, Гульнару! – приказал он евнуху.

Невысокий человек с головой выбритой наголо, в халате-тунике молча поклонился и исчез.

Гульнаре, четвёртой жене Аллакули, недавно исполнилось шестнадцать лет. Она пришла к нему в новом калтаче (халате) из красивых ярких тканей. Его рукава сужались к запястью. Калтача не имел воротника, поэтому впереди у него был большой вырез, едва закрывавший небольшие упругие груди Гульнары.

– Я счастлива видеть тебя, мой повелитель! – поклонилась она мужу.

 При этом её груди вырвались из халата, и Аллакули увидев их, задрожал от желания. «Она невероятно красива! Губы, как свежие алые розы, лёгкий румянец на круглых щеках, миниатюрный носик. А голос Гульнары тихий и чуть хрипловатый сводит  меня с ума».

– Подойди ко мне! Садись рядом! – приказал  ей хорезмшах.

Жена села на атласную мягкую подушку. От её тела пахло спелой дыней и розовом маслом.

Аллакули хотел прикоснуться к её груди, но вдруг одёрнул руку:

– Подожди! Я сейчас вернусь, – он резко встал и вышел из комнаты.

В одной из самых маленьких комнат своего айвана хорезмшах нашёл  лежащего на ковре дервиша. Аллакули поднёс светильник к его телу и сразу же невольно отшатнулся. Всё лицо Абд– аль Муталлиба было покрыто то ли пеной, то ли блевотиной. « Не дышит! Неужели умер?»  – хорезмшах поднёс светильник прямо к глазам дервиша. Они были закрыты. «Точно умер! – забеспокоился Аллакули, – что теперь с ним делать?» – подумал он и в это мгновение уловил лёгкое дыхание дервиша. «Живой! Слава Аллаху!». Хорезмшах вернулся к жене.

Абд-аль Муталлиба  появился  перед Аллакули сразу же после фаджер намаза (предрассветной молитвы). Он был настолько слаб, что не мог стоять. Его поддерживали за руки двое слуг.

– Селям – алейкум, ата! – Аллакули поднялся  с подушки и приблизился к дервишу.

В нос хорезмшаху ударила вонь мочи, блевотины и ещё чего-то жутко кислого.

Дервиш, не открывая глаз, начал что-то шептать. Аллакули ничего не услышал. Тогда он ещё ближе приблизился к Абд-аль Муталлибу и только после этого стал разбирать отдельные слова из рваных, зачастую лишённых какого-либо смысла, фраз:

– … не бойся… ведь черепаха не может бегать, но она… она.. может прятаться. Пророк Мухаммед сказал, что…. Что… Аллах закрыл Хорезм для кяфиров… Кяфиры умрут по пути в Хорезм… У них выпадут все зубы и облезет… облезет вся … вся кожа. Кяфиры не дойдут. Такова воля Аллаха! Оставайся спокойным… Будет холодно… очень холодно… зима будет жестокой… Кяфиры усеют своими трупами степь, но не дойдут. Так хочет Аллах! Пусть меня отведут туда, откуда забрали… – дервиш замолчал.

– Может ты, ата Абд-аль Муталлиб, хочешь выпить чаю и с лепёшкой и … – Аллакули не успел закончить фразу, потому что дервиш потерял сознание и безжизненно повис на руках у слуг.

– Доставить Абд-аль Муталлиба в ханаку! Помочь ему прилечь на его ложе и рядом с ним оставить мой новый халат, две лепёшки и три золотые монеты! – приказал Аллакули начальнику своей охраны.

– Слушаюсь, великий хорезмшах! – согнулся в поклоне двадцатипятилетний гибкий и сильный воин с холодными, как лёд глазами.

  Наконец-то на душе у Аллакули стало спокойно! Он почувствовал невероятный голод и повелел, чтобы ему принесли рис сваренный в молоке с сахаром. «Аллах меня защищает от урусов! Проклятые кяфиры!»

После еды Аллакули вздремнул, а после аср-намаза принял диванбеги.

–  Великий повелитель Хорезма, да пошлёт тебе Аллах ещё много лет здоровья и благоденствия! –  сановник упал на колени на пороге зала, не решаясь войти.

– Чего ты там застыл? Занимай своё место и рассказывай! – приказал ему Аллакули.

 Диванбеги на четвереньках вполз в зал, волоча свой живот по  ковру, и уселся на подушке.

– Великий хорезмшах, я выполнил твою волю: обсудил с мехтаром и закятчи все возможности насыщения деньгами твоей казны. Твои поданные, повелитель, да хранит тебя Аллах, платят 23 налога. Если ты хочешь, то они будут платить ещё столько налогов, сколько ты пожелаешь, – смотря в ковёр, сообщил начальник канцелярии.

– Так это же прекрасно! – нарочито обрадованно воскликнул Аллакули, – вы втроём придумали ещё один налог, чтобы мои подданные начали платить его уже завтра?

– Нет, великий хорезмшах! – грустно вздохнул диванбеги, и лицо его стало бледным, – у людей нет денег. Все зинданы забиты должниками, у которых нет денег. Если ты повелишь всех их повесить, то денег у них всё равно не появится…  Мехтар предложил ввести налог на…

– Пошёл вон! Не показывайся на мои глаза, пока я сам тебя не позову! – заорал на сановника Аллакули.

Диванбеги мгновенно слез с подушки и на четвереньках задом, быстро  перебирая ногами и руками, вылетел из зала.

Потом Аллакули пожелал видеть и говорить со своим  главнокомандующим.

– Слушай меня, эмир-аль умар, собери три тысячи навкаров и пусть ясаулбаши (начальник войска) их лично ведёт к реке Ак-Булак, там, недалеко от урочища  Чушка -Куль,  кяфиры строят свои укрепления. Пусть сделают так, чтобы урусы бросили всё и бежали в свои земли. Также пусть ясаулбаши по дороге сжигает все кибитки киргизов, которые признают себя вассалами царя урусов. Пусть ясаулбаши, также, перекроет все пути на Бухару, по которым движутся караваны кяфиров. Караваны грабить! Забирать  всё! До последней верблюжьей ворсинки. Урусов брать в плен и гнать на продажу в Хиву. Только ты, эмир-аль умар, не забывай о моей доле! Ты помнишь её размер? Или забыл?

– Мой величайший полководец! Хозяин Хорезма! Да не оставит Аллах тебя своими милостями! Я никогда ничего не забываю!  Я всегда помню, что десятая часть военной добычи навкаров принадлежит тебе, – главнокомандующий сполз с подушки и стал на колени перед Аллакули.

 

Сергей Воробьёв, которого теперь звали Сардор, был  почти счастлив. У него была низкая мазанка, расположенная между оросительным каналом и рисовом полем его хозяина. В ней лежали два старых, затёртых до дыр ковра, две кошмы, две пары сапог, несколько засаленных до липкости халатов, чайник, пиалы… Когда у него выпадало немного свободного времени, он мастерил ручные жернова. С их помощью Сардор мечтал улучшить своё материальное положение: молоть муку для рабов Усман-аги, а возможно даже и для других. Но для полного счастья ему не хватало какой-нибудь бабёнки, даже самой некудышней. «Пусть будет рябая или костлявая, а может и на один глаз слепая. Или косая! Самое главное, чтобы работящая да и не  старуха совсем!» – мечтал он,  ночами ворочаясь на кошме и мечтая о женских ласках.

Работал Сардор как всегда: с рассвета и до заката, но уже не рвал своих жил  на севе или на уборке урожая. Он теперь выполнял волю Усмана-аги, давая задания на день всем его рабам и наёмным работникам, а затем проверяя их исполнение. При этом Сардор не жалел бранных слов.

– Чё стоите, псы тощие! – кричал он по-русски и замахивался палкой на измученных  непосильной работой  персов. – Чё буркалками своими меня сверлите? Ишь хари какие кислые сделали! Работать! Знаю я вас, шатунов магометанских!

Воробьёв делал всё, чтобы стать для своего хозяина незаменимым человеком, и при каждой возможности вновь и вновь обращаться к Усману с  просьбой найти для него бабу. «У него в служанках давно уже ходит башкирка. Страховидная, правда, но ничего зато работящая. И  горячая... Наверное? Кто-то мне когда-то сказывал, что башкирки  бабы ох какие горячие!» – мечтательно облизывал  он свои тонкие губы.

Вчера из рисового поля спустили воду.  Сейчас  персы ходили там по колено в грязи и руками удаляли сорняки. Приближалось время жатвы, но Воробьёв уже думал и о севе, поэтому ремонтировал на дамбе деревянный омач (плуг). Одним глазом Сардор посматривал за персами. «Дохлые! Облезлые! Огреть бы их кнутом, шоб шевелились. Дак карачуна дадут! Хозяин и так на убытки жалуется. Он, правда, всегда стонет: то урожай плох, то денег у него нету.  Плуг новый купить не может! Вот это разве омач Это же проклятик какой-то! Из него огонь развести да лепёшек напечь, а я его по кускам опять собираю...» – грустные размышления прервал топот копыт.

По дамбе на своём гнедом жеребце к ним ехал Усман.

– Селям-алейкум, благородный ага! – кинулся ему навстречу Воробей.

– Алейкюм-селям, Хоха! – ответил Усман и остановил коня.

Воробей стал на четвереньки для того, чтобы хозяину было удобно слезать  с седла. Усман вынул ноги из стремян и опустил их на спину Сардору. Встал, вытер подошву о грязный халат своего раба, а затем спустился на землю.

– Когда убирать думаешь, Хоха? – Усман приложил ладонь правой руки, чтобы не слепило солнце, и осмотрел на рисовое поле.

– Через два дня, мудрый ага! Через два! – согнулся перед хозяином Воробей.

– Хорошо! Правильно! А что ты делаешь, Хоха?

– Омач ремонтирую, ага. Новый бы купить, а?

– Денег нет, Хоха…. Совсем нет! Не знаю даже как и дальше жить! – вздохнул Усман, – в этом и  твоя вина есть, Хоха!

– Ага, а моя вина в чём? – Воробей выпрямился и с удивлением посмотрел на лоснящееся от пота лицо хозяина.

– Хоха, почему ты мне не донёс, что Кучли Одам, твой земляк, готовится к побегу? Ты же знал! Знал, Хоха! А мне ничего не сказал. Ты даже и представить не можешь какие я потерпел убытки! Сколько денег потерял! Ой – ой – ой ! – покачал головой в тяжёлой бараньей шапке Усман.

– Справедливый и мудрый ага, да разрази меня Аллах, если я тебе говорю неправду! Как я мог не донести тебе, великодушному и мудрому? Я не ведал, ага! Не ведал! – из глаз Воробья потекли слёзы. – Да пусть я сгнию заживо…

– Ладно, Хоха, не затягивай с жатвой риса! Я поехал! – Усман подошёл к жеребцу.

  Воробей метнулся вперёд, упал на четвереньки перед хозяином. Усман наступил на его спину, как на ступеньку, а затем ловко уселся в седло.

– Мудрый ага, скажи мне ты справедлив? – Воробей быстро встал на ноги и побежал рядом с правым стременем хозяина.

– Чего ты хочешь, Хоха? – хитро усмехнулся Усман.

– Ага, ты мне ведь обещал женщину! Уже прошло много месяцев, а я всё один. Неужели я не заслужил иметь хоть какую-то радость в моей тяжёлой жизни?

– Будет  у тебя женщина, Хоха! Будет! – Усман хлестнул нагайкой жеребца.

Тот встал на дыбы, а потом понёс наездника…

Воробей от неожиданности чуть не упал. «Врёшь, пёс поганый! Шоб тебя скрючило!» – он плюнул от обиды в след Усману.

 

Продолжение следует.

 

Художник: Владимир Лаповка

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование