К сумасшедшим у нас относятся со снисхождением и даже любят их. Петя – первый сумасшедший, которого я видел в жизни – маленького роста, хромой, голова в уродливых буграх, левое ухо оттопырено. Выглядел он забавно и не внушал отвращения.

Петя постоянно посещал матчи местной футбольной команды, контролёры знали его, пропускали на стадион. Почему именно футбол привлекал его? Ему, как и нам, не казалось странным то, что двадцать мужиков полтора часа бегают что есть силы за мячом, а тысячи зрителей на трибунах увлечённо за этим наблюдают. Быть может, он был не более сумасшедшим, чем мы?

Когда мне было лет двенадцать, я попадал на стадион через высокий, из литых острых пик, забор, мне не приходило в голову покупать билет, да и денег на него не было. Я штурмовал забор, с разбегу прыгая на литые пики, цепляясь за них, затем, осторожно минуя торчащие острия, оказывался на другой стороне. Однажды милиционер, подпрыгнув, протянул меня по заду деревянной дубинкой – было нестерпимо больно, но при этом смешно.

Арена, залитая светом прожекторов, с ослепительно-зелёной травой, распахивалась волшебно и желанно, сердце билось в ожидании футболистов нашей команды, – стремительных и красивых, в белых трусах, красных футболках, полосатых гетрах.

Таинственно и необъяснимо пристрастие людей к футболу, внятно объяснить его невозможно. Дело в непредсказуемости результата матча или в неповторимой эстетике самой игры, не знаю и сейчас, а тогда даже не думал об этом. Мы рвались на стадион и сами ежедневно гоняли мяч во дворе до темноты.

На футбол ходили многие взрослые, ходил мой отец вместе с дядей Мишей Ермолаевым из соседнего подъезда. Дядя Миша – массивный, с большим животом, туго натягивавшим узкий ремень, с папиросой «Беломорканал» в крупных жёлтых зубах, всегда спрашивал у отца перед матчем прогноз, отец отвечал с неохотой, но ошибался редко.

Взрослые болели сосредоточенно, обречённо сжимая кулаки, когда наша команда пропускала гол. Когда она проигрывала матч, Ермолаев по дороге домой обиженно басил:

– Э-эх, продули!

 

Петя сидел в первом ряду, с кленовым листиком в руке, который без конца крутил пальцами, голова, чересчур крупная для его тела, склонялась на плечо. Иногда Петя загадочно и вполне осмысленно улыбался, и мне казалось, что он вовсе не сумасшедший, только прикидывается им.

– Как живёшь, брат? – каждый раз спрашивал его Ермолаев. – Не женился ещё?

Ермолаев был могуч и широк, как трёхстворчатый бабушкин шифоньер-гардероб. Петя восторженно мычал, – он был ещё и немым, – ему нравилось, когда Ермолаев с ним разговаривал.

Мужики хлопали Петю по спине, сажали рядом. В перерыве между таймами они выпивали под домашние пирожки, редиску и малосольные огурцы, которые, на мой взгляд, были восхитительны и без водки.

– Петя, выпей с нами!

Он пил, но не пьянел, мужиков это удивляло:

– Чего ему пить, он и так дурак.

– Ты не обижайся, Петя, – утешал Ермолаев, – они шутят.

Петя улыбался, кивал, Ермолаев обнимал его, Петя доверчиво приникал к его груди, к светло-серому джемперу с цветным орнаментом. Они выглядели, как отец и сын. Своих детей у дяди Миши не было.

– Ведь, понимает! – мужики грозили Пете пальцами. – Всё понимает.

Я повзрослел, поступил в институт, а Петя почти не изменился, только поседел. Отец стал смотреть футбол по телевизору, на стадион мы отправлялись теперь вдвоём с Ермолаевым.

Наша футбольная команда, оттеснённая в ту пору в самый низ турнирной таблицы, часто проигрывала, мы переживали, подолгу обсуждали ситуацию, спорили, кого из футболистов тренер выпустит сегодня на поле, кто выйдет на замену, всё это звучало столь заинтересованно, словно являлось важнейшей жизненной проблемой. К нам подсаживался Петя, Ермолаев что-то говорил ему на ухо, Петя улыбался, счастливо блестя глазами.

 

Однажды случилось вот что: Петя вдруг порывисто поднялся, выскользнув из рук Ермолаева, и поковылял по бетонным ступенькам вниз. Он перелез через металлическое ограждение, оглянувшись на беседующих неподалёку милиционеров, вышел на поле. Знакомый футболист – Петю все знали, – дал ему пас. Он неуклюже подпрыгнул, головой мяча не достал, лишь задел его кончиками пальцев. Футболист по-свойски подмигнул ему и побежал разминаться дальше.

Вдоль кромки поля давно уже бродил долговязый фотограф с кожаным чёрным ящиком на заду. Он наводил страшенную трубу объектива то на футболиста, который «чеканил» мяч подъёмом ноги, то на собаку, кусающую отскочивший мяч, то на тренера, кричащего что-то игрокам из-за ворот. В движениях фотографа чувствовалась досада, он искал удачный кадр, его не было: всё не то, не то.

Вдруг он увидел Петю. Оживился, подхватил мяч, подошёл к Пете, что-то сказал, сунул ему мяч в руки, стал пятиться, прицеливаясь ужасной трубой.

Ермолаев, недовольно засопев, встал и чересчур поспешно для его габаритов заторопился вниз по лестнице.

– Послушайте, товарищ, – он нерешительно тронул фотографа за плечо, – не надо этого делать.

Тот с неохотой оторвался от объектива – моложавый, улыбчивый, с лучиками глубоких морщин возле левого глаза.

– Почему? «Любимец зрителей». Попробую дать в субботний номер.

– Не надо, нехорошо это.

– Всё нормально, – пробормотал фотограф, вновь припадая к объективу.

Ермолаев взял его за плечо, легко развернул и так сильно толкнул в спину, что кожаный ящик, приударив фотографа по заду, съехал на ремешке с плеча.

 

Жизнь непредсказуема. Я не мог знать, что через десять лет буду работать с этим фотографом, Борей, в одной газете, он окажется беззлобным, душевным человеком, будет подбирать фотографии к моим материалам; я не мог знать, что дядю Мишу сразит инсульт и перекосит ему лицо, не следовало ему злоупотреблять портвейном в продовольственном магазине на улице Урицкого, который продавщица с мясистым, красноватым лицом наливала в стакан половником из большой эмалированной кастрюли; я не мог знать, что Петю однажды найдут в кустах возле стадиона жестоко избитым, и он умрёт от побоев.

Никому бы не пришло в голову избить его, кроме звероватых юношей в огромных фуражках, за которые их прозвали «фургопланами» или «фурагами». Юношам хотелось быть похожими на блатных: специально сутулясь, они допоздна бродили стаей по улицам, в чёрных пальто с поднятыми воротниками, плевались сквозь зубы, шманали деньги у младших школьников и допоздна пели в нашем дворе заунывными голосами воровские песни. Придёт время, и эти песни начнут называть «шансоном», а исполнителей будут показывать по телевизору и присваивать им звания заслуженных артистов.

«Фураги» «тренировали удар», для этой цели выбирались на улице либо пьяные, либо беззащитные. Не сомневаюсь, что Петя стал жертвой «фураг», но доказательств, что именно они его убили, у меня нет.

 

Дядя Миша сказал Пете:

– Пойдём, браток. Да брось, ты, мяч-то!

Петя, замычав, ещё сильнее прижал мяч к груди.

Подбежал боковой судья – лысоватый, упитанный, с флажком подмышкой.

– Что за шутки? Верните мяч!

– Отдай-отдай, – Ермолаев погладил Петю по спине.

Появился милиционер, молодой, решительный, он вырвал мяч у Пети и передал судье. Судья пнул мяч в сторону центрального круга. Петя проводил его обиженным взглядом. Тогда я впервые заметил, что глаза у Пети не туповато-бессмысленные, какие должны быть, по моему мнению, у сумасшедшего, но детские – наивные и чистые. Глаза были полны слёз.

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование