***

 

Осень – это вторая весна,

как сестра, что не Ольга, – Татьяна.

Та была весела и ясна,

а другая из слёз и тумана.

 

Но вторая умела любить,

и грустить, и раскрашивать слово,

молча нежность в печали топить,

и горстями разбрасывать снова.

 

Каждый лист – это тоже цветок,

только знающий больше, чем надо.

И дожди – это новый виток

от капели до хляби и хлада.

 

Осень – это убийца весны,

но – на миг, не всерьёз, понарошку,

чтоб понять, как дороги грязны,

и прокладывать к солнцу дорожку.

 

Жизнь весной голосит петухом,

день людским половодьем запружен.

Осень – то, что в остатке сухом.

То, что жизнь преподносит на ужин.

 

Осень с нами мудра и честна,

как последняя жизни попытка.

Осень – это прощальная нам

 

 

***

 

По стёклам мокрым течёт непрерывно вода...

Сентябрь, ненастье…

Какое счастье, что мне не надо идти никуда.

Какое счастье.

 

На крыше деревце, кажется, ветер порвёт –

так худосочно.

Но стойко держится, и мне пример подаёт –

растёт без почвы.

 

А в лужах голуби, и им дожди нипочём.

Подброшу хлеба.

Ах, осень, всё открывает своим ключом,

ключом от неба.

 

Она хозяйка в этом городе-терему,

умоет листья,

затеет с ними детскую кутерьму,

раскрасит кистью.

 

Пока ещё не вымела всё из углов

души подчистую,

пока не беден ещё мой улов из слов –

не протестую.

 

Пока дожди, и ветер, и слёзы из глаз,

пока в любви я...

О, лишь не пустошь, не безлюдь и не коллапс,

не энтропия.

 

 

***

 

Как дерево, слова роняю

и отпускаю их на ветер,

как будто осени родня я,

как будто Бог меня приветил.

 

И он стихи мои читает,

а после втаптывает в землю.

Дожди над ними причитают,

а по весне пробьются стебли.

 

Люблю в туманную погоду

идти по свету безымянной,

не помечаемая кодом,

не попадая в базы данных,

 

не завитой и не привитой

ни от любви, ни от разлуки,

листвой увядшею увитой,

 

 

***

 

Читатель мой, советчик, врач,

в ответ хотя бы мне аукни.

Искала б днём с огнём, хоть плачь,

но от огня остались угли.

 

Уставший к вечеру денёк

прилёг, не вымолив отсрочки.

Вид на помойку как намёк,

где кончат жизнь живые строчки.

 

А где ж им быть потом ещё?

Забыты, выплюнуты, жалки,

от жарких душ и мокрых щёк –

прямым путём к дворовой свалке.

 

Как ни крути и ни крои,

альбомы, письма, посвященья,

слова в невысохшей крови –

в одно стекают помещенье.

 

Дожди легко их смоют след.

Бросаю, как бутылку в море...

Вдруг кто-то через сотню лет

прочтёт мою любовь и горе.

 

 

***

 

Мусоровоз, стена напротив,

внизу шеренга из машин...

Как трудно в городе-уроде

разжиться пищей для души.

 

Я выражаюсь нетактично,

но коль таким окружена –

жизнь без поэзии токсична,

бездушна, опустошена.

 

Деревьев жалкие обрубки

и вполнакала фонари.

Химеры радости так хрупки

и греют только изнутри.

 

Недостижимая потреба,

унылых будней марафон...

И остаётся только небо,

а всё земное – это фон.

 

 

***

 

Стараясь быть замеченным, поэт

рискует превратиться в шоумена.

Из всех измен, каких не видел свет,

страшнее самому себе измена.

 

А те, чей непритворен разговор,

кого неброский облик отличает –

те вымирают, уходя в затвор,

поскольку их в упор не замечают.

 

Всё подлинное не прельщает глаз,

обречено в неравном поединке.

В пустыне тонет одинокий глас,

скользят в толпе поэты-невидимки.

 

Легко убить нечтением певца,

на строки наложить глухое вето.

Обходится без яда и свинца

опасная вакансия поэта.

 

 

***

 

Когда жизнь припирает к стенке –

на всё способен человек, –

и прорубить туннель в застенке,

и отыскать любой отсек.

 

Когда жизнь загоняет в угол –

он сможет то, чего не мог,

ни убоясь ни пуль, ни пугал,

сорвёт любой с двери замок.

 

Пусть из орбит вылазят зенки –

он даст отпор любому злу...

А я живу у этой стенки.

А я сижу в таком углу.

 

 

***

 

Утром выпиваешь чашку кофе –

вот ты и уже не на голгофе.

Ночью выпиваешь чашку чая,

жизнь себе хоть чем-то облегчая.

 

Сладкое с несладким чередуя,

обжигаясь и на воду дуя,

так перехожу я, маракуя,

 

 

***

 

И не считаю я грехом,

чтоб выпить по одной...

Мне рюмка словно микрофон

иль кубок наградной.

 

Я с нею хорошо смотрюсь

на фоне алых губ.

На радость выменяю грусть,

коль Бог на это скуп.

 

И Баратынский пил один

до утренней зари.

Не дожил, правда, до седин

и умер в сорок три…

 

Но я не буду умирать,

хотя горит нутро.

Ах, где-то тут моя тетрадь

и верное перо.

 

Дано: стихи, тоска, вино...

И надо доказать,

 

 

***

 

Я лежу, пишу свою песнь песней,

возвожу глаза под потолок.

«Мне уютно в этой мрачной бездне», –

как писал в семнадцатом А. Блок.

 

Где-то за окном струятся люди,

по дорогам дождь бежит рекой.

Мне уютно в этом неуюте,

в непогоде нахожу покой.

 

Обживаю каверзную бездну,

вышиваю строки на листке.

Будет день, когда и я исчезну.

А пока я с ней накоротке.

 

Нет её уютней закуточка...

Здравствуй, Блок, аптека и фонарь.

Я стучу сердечным молоточком,

Ваших душ будила и звонарь.

 

Будущее утонуло в прошлом.

Все они явились нам сюда.

Нет времён плохих или хороших.

 

 

***

 

Вам выходить? – Меня спросили.
Нет, мне попозже, не теперь.
Мне кажется, что я осилю
свой путь бесчасья и потерь.

Что мне Мальдивы и Гавайи,
и очарованная даль?
Запрыгнув в лодочку трамвая,
я уплываю в никудаль.

Я буду ехать вечно, вечно,
чтобы с катушек не сойти,
до остановки бесконечной,
до нескончания пути.

И сквозь ночей моих кромешность
сигналить будут вновь и вновь
и неисчерпанная нежность,
и неушедшая любовь.

Я буду ехать мимо, мимо,
на билетёра уповать,
и имена своих любимых
названьям улиц раздавать.

 

 

***

 

Безымянной улица звалась.

Не хватило для неё названья.

Средь домов тропинкою вилась,

спотыкалась, прячась в котловане.

 

Сколько из углов чужих голов

в мир с утра выплёскивала снова

улица Невысказанных Слов

или Неуслышанного Зова...

 

Где-то там обрёл и свой ночлег,

наблюдая, как закат пылает,

незнакомый миру человек,

что однажды улицу прославит.

 

Словно в предвкушении сего

улица дневала-ночевала

и ждала лишь имени его,

а чужих имён не признавала.

 

Безымянность… стёртые черты...

словно отрицательные числа...

Жизнь учила ради красоты

не искать практического смысла.

 

Улица неназванных имён

и неоправдавших ожиданий,

словно многоточие, намёк,

место неназначенных свиданий.

 

Тонет в человеческой реке

улица, поблёскивая млечно,

безымянным пальцем на руке,

 

 

***

 

 

 

***

 

Облака прикидывались тучами –

но лишь так, валяя дурака, –

я-то знала, под смурными кучами

прячутся лишь только облака.

 

Радости глаза порой зажмурены.

Надо их открыть, и все дела.

Слышу, как сквозь голос твой нахмуренный

нотки пробиваются тепла.

 

Улыбаться старику и отроку,

в снах летать и верить, что расту.

И любить, что подвернётся под руку –

 

 

***

 

 

 

***

 

Я разжигаю памяти костёр,

запечатлеть пытаюсь наше Нечто.

У моего таланта нет сестёр.

Я говорить готова бесконечно.

 

Как мир старо, что я твоё ребро...

Как ночь зарницей разрывает утро,

так строчка разрывает мне нутро,

которую рождаю у компьютра.

 

Не думать, почему или зачем,

не вырвать это с корнем или с кровью.

Любовь моя не лечится ничем,

ни временем, ни новою любовью.

 

Каштана ветка машет мне в окно

с застрявшим на конце кусочком ткани.

На белый флаг похожее сукно

беду мою разводит как руками.

 

Балкон укрыт листвою что бронёй...

Грудное я вынянчиваю слово,

и всё живое кажется роднёй,

 

 

***

 

Мне неловко пред моим каштаном –

писем треугольнички всё шлёт,

думал, я читать их не устану,

я же их в обратный шлю полёт.

 

Но сначала ласково погладя

золотую в крапинках печать...

Я читаю письма те, не глядя,

даже не пытаясь отвечать.

 

Мне неловко пред дождём и ветром,

что стучатся, сотрясая дом.

Я ж их оставляю без ответа,

уши в доме затыкая том,

 

щели окон затыкая ватой,

чтоб в тепле не слышать плач и вой,

и себя невольно виноватой

пред стихией чувствую живой.

 

Потому что надо бы руками

листья те ловить и обнимать,

без зонта стоять под облаками,

 

 

***

 

 

 

***

 

Каждый предан – кому-то иль кем-то,

каждый явно иль тайно любим.

Даже если кто прожил аскетом –

он хотя бы в мечтах был другим.

 

Европеец, еврей, украинец –

сатана мы одна и семья.

Цирк мирской, человечий зверинец…

Но была в тебе счастлива я.

 

Пусть всё больше здесь чёрных полосок,

но бурлит человейник земной.

Жанны Д’Арк вспоминается лозунг:

«Все, кто любит меня – за мной!»

 

Как прекрасно быть целого частью,

когда знамя – не просто лоскут,

в бой за счастье любимых – вот счастье!

Пусть потом предадут и сожгут.

 

 

***

 

Старуха-смерть, процентщица-старуха

идёт к нам с топором наперевес.

Я попытаюсь стать её прорухой,

вооружившись крутизной словес.

 

Она отмстит и каждого накажет,

за кровь свою, за жалкое житьё.

Раскольников заваривал ту кашу,

а нам века расхлёбывать её.

 

Да, смерть гадка. Жалеть ли мерзость эту?

Не судят победителя в венце.

Но с нею вместе гибнет Лизавета

с улыбкой беззащитной на лице.

 

Давно уж стихли отголоски спора,

но душу нам терзает до сих пор

добро без кулаков и без укора,

ладонью отводившее топор.

 

О смерть, твоё темнейшество старушье,

тебе идёт глазвыколотый мрак.

Ты поднимаешь на меня оружье.

Я попытаюсь обойтись без драк.

 

Бессильны все советы и заветы.

В свой час – не чертыхнусь, не побожусь.

С блаженною улыбкой Лизаветы

 

 

***

 

Уж если мы больше не вместе –

не нужен сценический грим.

Союз с одиночеством честен,

естествен и неоспорим.

 

Без туши, румян и помады

легко обойдутся стихи.

Их бледному лику не надо

насильственного хи-хи.

 

Стихи, обвинённые в грусти, –

что им благолепный совет,

ведь их не находят в капусте,

а в муках рожают на свет.

 

Но если мне на люди выйти –

глаза нарисую и рот,

пусть хочется на небо выти,

а сделаю наоборот.

 

Живите же жизнью отдельной,

в толпу посылая заряд,

пусть радует мой рукодельный –

чужой невзыскательный взгляд.

 

Но вам я открою секретик –

запомните этот совет:

слезам – и невидимым – верьте,

глазам нарисованным – нет!

 

 

***

 

 

 

***

 

В этот парк не ступала нога дровосека.
И не пела ещё здесь электропила.
Здесь скучали скамейки, дремала беседка,
и непугано птица из лужи пила.

Этот парк был запущен, и в том его счастье,
что его не открыл ещё местный колумб,
что стволы его не распилили на части,
не наставили памятников и клумб.

Там дорожки аллей заплелись прихотливо,
и так девственно спутаны были кусты.
И ещё я запомнила травы с отливом,
и как гривы деревьев там были густы.

Но я адрес вам тот ни за что не открою,
а не то налетит мастеров вороньё,
всё круша, совершенствуя, строя и роя,
и повырубят хрупкое счастье моё.

 

 

***

 

Солнце жеманно смотрится в лужу –

есть кто румяней и кто милей?

Хочется просто молчать и слушать

шорох прохожих, шум тополей.

 

Вправду молчание – знак согласья

с миром, с совестью, с красотой...

Дальше – беззвучие и безглазье,

прах, энтропия, души отстой.

 

Может быть, завтра жизнь меня слижет,

и замолчат любви голоса...

Выживем, если будем чуть ближе,

сердце к сердцу, глаза в глаза.

 

Если любовь или любованье

вечной свечою согреет жизнь,

если прошепчет существованье:

 

 

***

 

Деревья шумят навстречу...

О, как их понятна речь.

Как будто хотят приветить,

утешить, предостеречь.

 

Не нужен нам переводчик

и даже не нужно слов.

Их зов материнский, отчий

сильнее колоколов.

 

Зимой они в нежном тюле –

чтоб радовать сердце, глаз.

А после дождя в июле –

как будто плачут о нас.

 

Когда я среди деревьев –

мне грохоты не слышны,

я к миру полна доверья,

душа полна тишины.

 

Сердечки их на ладони

так молодо-зелены.

Всё тонет в пастельном тоне.

 

 

***

 

Тучки, деревья, птички –

кодовые слова.

Стоит назвать – и тихо,

солнце и синева…

 

В небе глазами тонем.

Где-то вдали – бои...

Топота нет погони.

Тут лишь одни свои.

 

Снова душа свободна,

вольная, словно дичь.

Цивилизации подлой

нас уже не настичь.

 

Пусть уж в года лихие

если возьмут в полон –

истинные стихии,

 

 

***

 

Не надо мне большого счастья,

оно бывает только раз.

Я буду рада малой части

того, что радовало нас.

 

Тем, чем когда-то дорожили,

тащили в милую нору,

тем небом, под которым жили

и любовались поутру,

 

и лесом в посвистах и росах,

что нам шептал своё люблю,

и вазами в огромных розах,

что покупал, пока я сплю,

 

и книгами в твоих пометках,

намёками о тех деньках,

и праздником в сосновых ветках

в весёлых детских огоньках...

 

Все неприятности отринув,

иду, гляжу на белый свет,

и отражения в витринах

мне улыбаются в ответ.

 

И знаю я, что где б ты ни был,

ты освещаешь горизонт

и надо мною держишь небо,

как будто разноцветный зонт.

 

 

***

 

Наши ангелы-хранители –

это сгусток той любви,

что давали нам родители,

что дарима нам людьми.

 

Та энергия из космоса,

что пропасть нам не даёт,

звук таинственного голоса,

что в душе у нас поёт.

 

Это то, что неподдельное

и незыблемое в нас,

ближе крестика нательного

и в ночи любимых глаз.

 

Наши ангелы-хранители –

наши верные друзья.

В счастье, в горе ли, в обиде ли –

 

 

***

 

Жить и жить себе внутри тумана,

вместо денег звёздочки считать...

Вынет месяц ножик из кармана –

разрезать страницы и читать

 

в книге судеб, писанной вселенной,

чей глядит на нас печальный глаз,

чтобы в жизни, немощной и тленной,

стало легче нам от лунных ласк.

 

Плыть и плыть бездумно по теченью,

пока кто-то руку не подаст,

не напоит чаем нас с печеньем,

не обнимет в самый чёрный час.

 

Я не повторяю имя всуе,

писем не пишу тебе я, но

всю себя тебе я адресую –

прочитай хоть строчку перед сном.

 

Словно дети, друг от друга прячась,

прячемся от счастья – не беды...

Ведь любовь – единственная зрячесть,

всё другое – формы слепоты.

 

И куда судьба опять заманит,

где рассвет неясен и белёс...

Мы плывём, как ёжики в тумане,

 

 

***

 

Луны золотая брошка

на чёрном бархате ночи…

Чем дальше моя дорожка –

тем мельче и одиноче.

 

Любовь же моя всё старче,

становится раритетом,

но только с годами ярче

горит негасимым светом.

 

Пишу я… чего же боле?

О боль моя, не боли ты,

стань былью, былинкой в поле,

моею немой молитвой.

 

Прохожие-одиночки,

деревья, автомобили,

узнайте в нехитрых строчках

всех тех, кто меня любили.

 

А вы, кто в беспечном ланче

смакуете вина-пива,

услышьте в надгробном плаче

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование