Шумоизоляция – это актуальное явление для современного города, особенно мегаполиса. Когда вокруг автомобильные пробки, железные дороги, наземный пассажирский транспорт, аэропорты и прочие «производители» шума, то потребность в защите от шума становится одной из самых насущных. Но с подобного рода проблемой сталкиваются и сами водители автомобилей, поскольку шум от дороги и от собственного двигателя – это ощутимая помеха комфорту вождения. Вот в этом случае стоит обратиться в компанию КИБЕРКАР, занимающуюся шумоизоляцией премиальных марок автомобилей. Подразделением КИБЕРКАРА является компания ДЕЦИБЕЛОВ.НЕТ, ориентация которой тоже шумоизоляция. Мазда, Мерседес, Ауди... Любые премиальные автомобили могут получить защиту от шуму. Узкая специализация мастеров, занимающихся исключительно шумоизоляцией автомобилей, контроль и проверенная технологическая карта выполнения работ гарантируют прекрасный результат.

 

 

 

 

 

1

 

Трудно поверить, что скоро я не смогу всё это видеть: намокшие от осеннего дождя берёзы в перелеске, быстрый промельк электрички, низко нависшее над микрорайоном небо, забрызганный грязью автобус, медленно причаливающий к остановке, людей, озабоченно бредущих под мелким дождём. Как убедить себя в том, что уход неизбежен, что это естественно и необходимо?

Мысль о неизбежности смерти может свести с ума. Особенно в старости. Но если я это понимаю, то с ума ещё не сошёл. Это успокаивает.

Я прожил шестьдесят девять лет, это немного, но я отлично помню времена, когда ни у кого не было телевизоров и холодильников, когда все слушали радио, когда продукты зимой хранили в сетках-авоськах за окном, а о компьютерах не было и речи.

Мы жили в бараке, неподалёку от проходной номерного завода, «почтового ящика», где трудились мои родители. Весь пригород был в «почтовых ящиках», с высокими заборами, опутанными колючей проволокой, военизированной охраной и надписями: «Стой! Стреляют!».

Родители никогда не говорили при мне о работе, иногда шептались поздно вечером на кухне, я прислушивался, но всё равно ничего не понимал. Я не мог себе представить, что доживу до тех времён, когда все эти секреты окажутся, если не смешными, то не вполне серьёзными, а в бывшем заводоуправлении откроют боулинг, сауну и торговый центр «Весёлая акула».

В длинном коридоре барака всегда уютно пахло чем-то съестным – жареной картошкой, варёным мясом или горячим борщом. И двери хлопали по-разному, я отличал каждую на слух. Нижняя ступенька на крыльце была высоко над землёй, когда мне было совсем мало лет, я боялся с неё спрыгивать, ложился животом и отыскивал ногой твердь. Если мимо проходил кто-то из взрослых, то помогал мне, подхватив подмышки. Перегородки в бараке были тонкими; когда я учился в школе, то, готовя домашнее задание, без труда перекликался с друзьями по поводу задач по алгебре или характеристик литературных героев.

Я учился в университете, когда нам дали двухкомнатную «хрущёвку». Кое-кто теперь презрительно называет эти дома «хрущобами», но это тот, кто не знает, что такое холодный туалет на шесть очков во дворе.

Человек не всё может осознать и принять. Например, собственную ненужность. Если б ничего не изменилось, я так же, как и родители, проработал бы всю жизнь на этом секретном заводе. Теперь же, со своей редкой, востребованной лишь в советское время, профессией, оказался вынесенным за скобки, мне платят пенсию и просят не мешать. Я пока ещё жив, но этого стараются не замечать. Такова примета времени. Может быть, и раньше так бывало, просто не бросалось в глаза, поскольку я был нужен.

 

Я живу один и с этим смирился. Иногда приезжает дочь от первой жены, но редко. Иногда бываю на даче, оставшейся от второй, но никакого удовольствия мне это не доставляет: работать там я не люблю, да и не могу, а бродить по ветхим комнатам с пожелтевшими, отставшими от стен обоями, скучно.

Часто думаю о том, предначертана ли нам судьба, или всё можно объяснить случайностями, игрой обстоятельств, и не могу найти ответа. Я не жалуюсь на судьбу, может ли быть что-то бессмысленнее, но любопытно, как бы повернулась жизнь, если б случилось не так, а вот так? Неужели ничего не изменилось бы: те же самые намокшие от осеннего дождя берёзы в перелеске, быстрый промельк электрички, низко нависшее над микрорайоном небо, забрызганный грязью автобус?

Трудно согласиться с тем, что даже любовь не смогла бы ничего изменить, если допустить, конечно, что она была.

Девочка жила на соседней улице, я был в неё влюблен, во всяком случае, так мне казалось. Мне исполнилось восемь лет, я носил её портфель от подъезда до школы и пристально разглядывал на уроках завитки русых волос на её высокой, с ложбинкой, шее.

Мы вновь встретились лет через десять весенним вечером, в парке. Встреча была неожиданной и радостной для обоих. Портфель и завитки не вполне изгладилось из памяти, они были как бы фоном к нынешним, почти взрослым, отношениям. Я учился на втором курсе университета, она – в музыкальном училище.

Мы стали встречаться, каждый вечер допоздна бродили по улицам города, по парку, незаметно переходящему в лес. Она рассказывала, как трудно исполнять ноктюрны Шопена, и мне это было интересно. Мне было интересно всё то, что волновало её.

Довольно долго мы обходились без поцелуев, этого не требовалось, было хорошо и так, но однажды переступили порог, и остановиться оказалось невозможно. Мы вошли во вкус, и вскоре стало ясно, что дальше так продолжаться не может: торопливые поцелуи выглядели унизительно по отношению к тому, что мы испытывали друг к другу.

И вот однажды я не пошёл на занятия в университет, позвонил ей и объяснился. Я думал, что она обидится, вспылит, и наша любовь закончится, но она сказала, что сама об этом всё время думает, что мне следует немедленно приехать к ней домой и всё обсудить.

Её отец работал в горкоме партии. Они жили в роскошной по тем временам квартире с высокими потолками и красивой мебелью, не то югославской, не то финской, в серванте было множество безделушек, которые её родители привезли из загранпоездок. Не решаясь говорить о главном, она показывала мне эти безделушки, но они не были мне интересны. Хотелось поскорее перейти к вопросу, волнующему нас обоих. Она поняла это, поставила на место безделушки и сказала, что обсуждать нечего, она любит меня, нам незачем тянуть время, нужно немедленно пойти в её комнату.

Мы так и сделали. Она была решительна, решительность эта покоряла меня и заставляла любить её ещё сильнее. Мы забыли обо всём на свете, тем более о том, что её отец иногда приезжает домой на обед, с трудом расслышали звонок в дверь. Я мгновенно пришёл в себя и обомлел от страха: сейчас в эту комнату войдёт человек, чью дочь я только что лишил невинности.

Она схватила халат и бросилась открывать.

Влюблённая женщина способна на многое, но уровень того лицедейства меня потряс. Я знал потом много женщин, но ни одна из них не была способна на такое.

Открыв дверь отцу, она спокойно сообщила ему, что у неё в гостях однокурсник из музыкального училища, они занимаются сольфеджио, он не может выйти поздороваться, потому что упражнение очень трудное, отвлечься нельзя ни на секунду.

Она была так строга и убедительна, что отец даже не заглянул в комнату. И правильно сделал, он увидел бы оцепеневшего любовника на кровати, едва прикрывшего наготу одеялом. Я был готов ко всему, любое наказание не показалось бы чрезмерным.

Отец отобедал и ушёл. Она вернулась в комнату и спросила, продолжим ли мы занятие сольфеджио? Но я ни на что не был способен, не мог победить в себе страх, может быть, в тот момент в её любви ко мне появился первый изъян.

 

Я стал официальным женихом. Отношения с её отцом были прекрасными, и всё было прекрасно до тех пор, пока не выяснилось, что после окончания университета мне предстоит уехать по распределению на Север. Её отец сказал, что этот вопрос решит легко, ему не впервой было менять чужие судьбы. Я воспротивился: такая помощь виделась мне унизительной. Он не привык к возражениям, всё могло закончиться скандалом. Она вмешалась и сказала, что ехать мне нужно обязательно, она прибудет позже, месяца через три-четыре, максимум через полгода, когда я устроюсь и обзаведусь жильём.

Отец возражать не стал.

Она не приехала. Ни через три-четыре месяца, ни через полгода, ни позже, и писать прекратила. Я строчил ей пылкие письма, чувствуя их бессмысленность. Я садился в дребезжащий автобус, ехал в одноэтажный, убогий, похожий на большой сарай, аэропорт. Пил кофе в буфете, шёл в зону прилёта, дожидался выхода возбуждённо галдящей толпы пассажиров: объятия, поцелуи, цветы, радостные возгласы, – всё это было не для меня, чудес не бывает.

Я не верил в то, что она забыла меня, хотелось выяснить, в чём дело, я купил билет, но в последний момент, уже перед посадкой в самолёт, выбросил его в урну.

 

У меня что-то болит в правом боку, боль не острая, но тревожная. Я уверен, что от визитов к врачам бывает только хуже, и давно не хожу к ним. Временами боль усиливается. Однажды стало невмоготу, я принял несколько обезболивающих таблеток и оказался возле дома, где жила когда-то та девушка. Мне надо было успеть увидеть её.

Шёл лёгкий снег, я присел на скамейку напротив её подъезда, таблетки подействовали расслабляюще, я задремал. Я сразу же узнал её, едва она подошла с тяжёлым пакетом в руке к двери подъезда и стала нажимать кнопки на домофоне.

Я подошёл и спросил:

– Почему ты не приехала?

– Потому что чистый лист жизни люди умеют уродовать отвратительными каракулями. Я именно так и сделала. О чём теперь жалеть? О случайном знакомстве? Он был весёлым и остроумным, отлично играл на фортепьяно. Я рассказала ему, что собираюсь уехать к тебе, но он продолжал ухаживать, умело и настойчиво. Мне не давала покоя мысль: «Почему должен быть в жизни всего один мужчина? Пусть будет хотя бы два. Никто не узнает». Всё произошло лишь однажды, потом тот парень исчез, как-то растворился в пространстве, но я поняла, что быть с тобой уже не смогу. Пусть ты мне тоже с кем-то изменял, я это допускала, но это не имело значения. Что-то переломилось…

Отец слёг с инсультом, его парализовало. Он не мог самостоятельно ни пить, ни есть. Лежал сначала в больнице, потом дома. Я дежурила одна, мама сказала, что ей тяжело. Мне было ни до чего, тем более не до писем. Я жила в непрерывном кошмаре, путала день с ночью, я стала любить отца больше, чем любила его родная мать, только от моей любви теперь зависело, заберёт его смерть сегодня или, всё-таки, завтра. Дни складывались в недели, недели в месяцы, он был жив, и это была моя победа. Он умер снежным январским утром. Снежинки, планируя, мягко ложились на подоконник, я вышла на кухню, чтобы подогреть завтрак, когда вернулась, он не дышал. То, что случилось в те четыре месяца, показалось мне настолько значительнее наших с тобой отношений, что мысль о приезде отпала сама собой, завяла, словно слабая веточка на дереве Судьбы…

Никогда не думала, что найдётся человек, которому я захочу посвятить жизнь. Я всегда считала унизительной роль второго плана. Но такой человек нашёлся. Мама была влюблена в него. Мы с тобой были на равных, это плохо, такие семьи нежизнеспособны. Я поняла это, когда вышла замуж. Ни о каких письмах тебе, разумеется, не думала, всё постороннее исчезло само собой. Детство и юность закончились, и ты ушёл вместе с ними.

Женщина с подозрением посмотрела на меня:

– Кто вы такой? Что вам нужно?

Это была не она. Или она не узнала меня. Или не захотела узнавать. Неважно. Свидетелей нет, будем считать, что в квартире на шестом этаже этого подъезда ничего не произошло, это плод моего воображения, неуклонно приближающегося сумасшествия.

Зачем я пришёл? Чтобы услышать сожаление о том, что нам не удалось прожить жизнь вместе? Но даже, если б она так сказала, что бы это изменило? Прибавило сладости горькому пирогу судьбы?

Хорошо, что это не она. Не нужно было сюда приходить.

 

2

 

Он очень раздражал меня, этот старик. Курил трубку. Экое пижонство. От этой трубки наверняка воняет хуже, чем от урны. Но дело не в том, пусть курит, сколько хочет, но как же он кашляет по ночам! Его до рвоты выворачивает. Потом отплёвывается мокротой. Мне кажется, что он плюёт прямо на пол, не вставая с кровати. Идеальная слышимость, будто всё происходит в нашей квартире. Потом начинает ходить, скрипеть половицами. Полы лет пятьдесят не перестилались. Из комнаты в кухню, из кухни в туалет. Что-то бормочет под нос. То ли ругается, то ли молится. Спускает воду в унитаз, потом в кухне гремит посудой. С ума можно сойти. Наконец ложится, вроде бы, засыпает, но во сне стонет.

Жена мне: пойди, скажи, пойди, скажи! Скажу, и что? Он что, спать крепче станет или кашлять будет меньше? Я уважаю старость, но мне на работу с утра, и жене тоже.

Я, всё-таки, сказал ему. Он выслушал, даже не взглянув: седые брови, очки, горбатый нос, дурацкая трубка. Я старался быть немногословным, но всё равно получилось длинно, неубедительно и как-то глупо оттого, что он молчал. Когда человек не отвечает, это выглядит оскорбительно. Я был не вполне уверен, что он услышал меня, и спросил: вы поняли? Он кивнул и стал спускаться по лестнице мелкими, осторожными шагами.

Как и следовало ожидать, ничего не изменилось.

Мы переставили кровать в другую комнату. Но у соседей справа своя проблема: маленький ребёнок ночами плачет. Беспокойное дитя, можно посочувствовать. Сочувствуем, но спать при этом всё равно хочется, есть такое скромное желание. Нам-то кто посочувствует?

В нашей квартире раньше жила бабушка жены, Елизавета Николаевна, но она была глуховата, кроме того, со стариком дружила. Старик очень переживал, когда она умерла. Мы не бессердечны, но трудно хорошо относиться к человеку, если по его милости полночи не спишь.

В начале лета всё разрешилось. Целую неделю за стеной было тихо. Мы забеспокоились, сообщили в домоуправление. Приехала дочь старика, открыла дверь и нашла его мёртвым. Нам стало немного стыдно за наши претензии, но это быстро забылось. И ребёнок у соседей справа подрос и перестал плакать по ночам.

Мы стали спать спокойно, но однажды мне пришла в голову странная мысль: когда соседский ребёнок вырастет, мне будет немногим меньше лет, чем было старику, и этого выросшего ребёнка будет точно так же раздражать мой кашель и мои стоны по ночам.

Но разве я буду таким?

 

Художник: Абрам Архипов

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование