Для полного счастья / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Война. В ней не только погибшие и живые, но и потерянные, чью жизнь повернуло к трагическому стоянию, а то и смешению с теми, кто изо всех сил цеплялся за радость остаться рядом с порядочными людьми.

Время от времени вспоминаю Гришу Завалина, когда-то жившего, как и я, в посёлке Белый ручей. Наш лесопункт входил в состав Белозерского леспромхоза. Гриша прибыл сюда с артелью сезонных рабочих. И сразу попал на строительство лежневой автотрассы, где я был мастером, и Гриша с первых же дней подружился со мной. Однажды, пережидая под ёлкой осенний ливень, Гриша мне рассказал о войне, в какую он окунулся ещё мальчишкой. У меня была слабость выслушивать тех, кто мог часами рассказывать о себе. Как сейчас вижу длинного, с ожогами на лице сутулого человека, который где-то вдали, но я его чувствую рядом. Он и поведал мне о былом:

«Коровякино. Я оттуда. Это моё родовое село. До осени 41-го было оно Советским. И вдруг на крыше нашего дома затрепетал флаг с фашистским крестом. С утра гестаповцы вместе со старостой ходят по нашим дворам, абы мы, кто живой, выходили немедленно на работу. В ближнее поле. Под стернёй его при отступлении наших войск были зарыты пехотные мины. И надо их удалить. Как это сделать, гестаповцев не касалось. Разделили нас на две группы. По 10-12 искателей в каждой. Сами охранники где-то сзади. Держатся на расстоянии. Так, чтоб мина, если и загрохочет, кто был ростиком до колена, их бы оставила в целом виде.

Мы, это мальчики, дедушки и младенцы, шли от шоссейной дороги справа. Такая же группа, однако, из женщин и девочек, слева. Пять вёрст предстояло пройти. Впрягаемся в конные бороны.

Наши соседи сразу мину и зацепили. Взрыв такой, что и нас, хотя были мы шагах в сорока, в разные стороны покидало. Мы растерялись. Хотели было туда, где наши девочки и старушки. Понять: может, кто и живой? Но нас не пустили. Погнали опять. Как сейчас слышу, скрип комочков земли под зубьями бороны. Слышу и вздохи встревоженных дедов. И то, как у нас, у мальчиков, от волненья взломало зубы. Это, наверно, от понимания, что наша жизнь не стоит уже ничего.

Сбежать бы. Да некуда. Чисто поле. Да два конвоира при автоматах. Идём, и не чувствуем тверди под каблуками. Дошли до опушки леса. Здесь нам велено развернуться. Идти в обратную сторону. Туда, где взлетела мина. Потому и мы теперь можем взлететь. Тут слышим мы бряканье, грохот и визг. Оглянулись. Танки с крестами. Вот для кого мы прощупывали дорогу. Вот кто способствовал гибели наших односельчанок, оставшихся в поле, как отработавшие своё.

Разбрелись по домам. Живём – не живём. Только время расходуем на печали. И всё-таки, не смотря ни на что, веруем в Красную армию. В то, что она обязательно возвратится.

Верой, кажется, и спасались. Ждали, когда колыхнутся сиреневые мундиры. Заблещут пуговицами на запад. И побегут от нас, как поганцы.

И что же? Кажется, дождались. Германия снова у наших ворот. Идёт и идёт. Теперь не к востоку, а к западу. “Не видеть бы вас никогда!” – думаем мы. Однако у немцев своё на уме. Если и уходить, то уходить не с пустыми руками. Вместе с нами. Мы бы годились у них как товар, который можно выгодно сбыть.

Однако с отправкой нас на запад что-то у немцев не получилось. О, как досадовали они. Терпение нас, как расы, которая им ничего не дала, даже обидела их, отправив туда, откуда они явились, лопнуло, как пузырёк. И фашисты, осатанев, всех, кто жил на селе, погнали к глубокой силосной яме. И женщин, и бабушек, и девчушек, не говоря уж о нас, подростках и тех, кто был ростиком до колена, столкнули туда и начали зарывать, закидывать досками и камнями.

Как побег с ладошками человека, там и сям, торчала вскинутая рука. Против этой руки, против тех, кто шевелится сквозь завалы, тут же и выстрелы, как по цели. Смешались и мёртвые, и живые. Наступил запредельный покой.

Апрель 43-го. Ночью, при свете пылающих изб прошли наступающие бойцы Красной армии. А что же село? Ничего. Все, кто в нём был, остались лежать, если не около дома, то в силосной яме.

Оттуда из ямы, кажется, я один и ушёл. Уже на рассвете, с трудом развалив почвенные завалы, выбрался вверх. Куда я попал? – спросил у себя, не веря в то, что я нахожусь в родимом селе. Коровятина, как такового, не было и в помине. Справа и слева развалы сгоревших домов. Всюду пепел, горечь и смрад. Кое-как подобрался к родному дому. А где же он сам? Дом с палисадом? С яблоней под окошком? Где же мама моя? Где бабушка? Где сестрёнка? Нет ничего. Нет никого. В сохранности только большая, с подгарами русская печь. Подождав, пока она поостынет, в неё и залез. Неделю, поди, в ней и жил. Ну, а после? После, как погорелец, – туда, куда глаза поведут.

12 лет скитаюсь, как неприкаянный. Вербуюсь, куда попало. Хоть в экспедицию, хоть на шахту. Изъездил весь Советский Союз. Теперь вот у вас…»

Последний раз я виделся с Гришей, когда мне шёл 21-й год. Грише же – 23-й. Расстались навеки. Каждому пала собственная дорога. Я хотел уехать в отроги Тянь-Шань, искать там вместе с геологами алмазы. Гриша мечтал стать писателем. И первый рассказ, какой бы он написал, был бы о Коровякине. О тех, кто так трепетно жил. Для чего непременно увидеться с Богом, попросить у него: всем его землякам дать ещё одну жизнь. Во имя большой справедливости. Для полного счастья.

Художник: Борис Неменский