Яблоки / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Не знаю, как в наши дни, а в начале семидесятых прошлого века город Петровск, что в Саратовской области, имел в своих окрестностях замечательный фруктовый сад. Знаю об этом потому, что служил в том самом Петровске, и как раз в тех окрестностях, где располагался тот самый замечательный сад.

Наш славный военно-строительный батальон был передислоцирован сюда осенью из костромских лесов, где мы завершили решение одной важной военно-строительной задачи – строительство и сдачу ракетной площадки, и приступили к реализации другой, не менее важной, на этот раз в саратовских степях. А именно – мы должны были построить военный городок для авиаторов.

И часть наша расположилась как раз на окраине Петровска, между уже обозначенной строительной площадкой для жилых и прочих объектов и аэродромом, на котором в летнюю пору учились летать курсанты авиаучилищ на серебристых военно-транспортных самолётах АН (номера этой серии АН не помню, но сзади у них из хвостовой кабинки торчали пушки).

В общем, всё такое серьёзное и важное. Но мы при всём при том оставались девятнадцати-двадцатилетними пацанами, многие из которых так и не осознали до конца меру своей ответственности как военнослужащие и не прочь были побеситься, покуражиться, свалить в самоволку и т.д.

Сразу за взлётной полосой военного аэродрома виднелась невысокая ярко-зелёная стена петровского фруктового сада. Был уже жаркий август, если говорить о времени, о котором я веду рассказ, и до нас дошли слухи, что деревья этого сада буквально ломятся от созревшего урожая самых различных фруктов. Правда, каких, мы не знали. А хотелось не только узнать, но распробовать этот урожай.

И вот я, сварщик той самой стройки военного городка, и мой помощник-слесарь рядовой Петров, в этот день работавшие в ночь, после завтрака были свободными как птички, и потому решили совершить вылазку в сад. Авиаторы начинали свои полёты ближе к обеду, самолёты мирно дремали на своих стоянках и вдоль них неспешно прохаживался часовой, поблёскивая примкнутым штыком автомата за плечом.

Мы с Петровым успешно, но не спеша, чтобы не привлекать чьего-либо внимания, пересекли взлётную полосу подальше от самолётов, пролезли через проволочное заграждение и дальше двинулись уже дробной рысью.

Сад со стороны аэродрома никак не был огорожен, не считая пропаханных какой-то техникой неглубоких рвов, и мы с Петровым вскоре углубились в его тенистые, благоухающие фруктовым ароматом аллеи. Матерь Божья, у меня было такое ощущение, что мы попали в рай! Яблони были усыпаны созревающими крупными, с одной стороны ещё зеленоватыми, а с другой уже застенчиво румяными яблоками. Их было так много, что ветви гнулись под их тяжестью и, казалось, вот-вот надломятся.

А на соседней аллее другие деревца, также не очень высокие, но раскидистые, были разукрашены множеством алых шариков. Какие-то были покрупнее и посветлее, какие-то помельче и светились тёмно-алым оттенком. У висевших напротив солнца этих как бы покрытым лаком шариков можно был разглядеть на свет дробинки косточек. Множество таких алых плодиков уже валялось на траве. Это были черешня и вишня.

Я, выросший на северо-востоке Казахстана, впервые видел такой грандиозный сад, такое буйство цветов созревших плодов, вдыхал такие божественные ароматы. Не знаю, видел ли такое у себя в Удмуртии Петров, но мы, не сговариваясь, тут же начали срывать с низко висевших ветвей черешню горстями и заталкивать в рот.

Раздавленные нашими нетерпеливыми солдатскими зубами плоды орошали нам языки и нёбо прохладным сладким и чуть-чуть кисловатым (если это была черешня) и терпко-сладким (вишня) соком, и казалось, что мы не просто взахлёб глотаем эти изумительно вкусные мякоть и сок алых плодов, а впитываем их даже внутренними стенками наших щёк и пищеводов.

А затем мы принялись грызть крупные яблоки. Накануне прошёл дождь, и крутобокие румяные плоды были ещё покрыты капельками прохладной влаги. С каждым надкусом яблоки брызгались сладким соком, и мы с Петровым хрустели ими, неутомимо двигая челюстями и довольно подмигивая друг другу: какие, мол, мы молодцы, да, братан?

И когда мы уже насытились и кусать плоды стало несколько некомфортно от образовавшейся на зубах оскомины, мы расслышали приглушённые голоса и смех из глубины сада. Похоже, это вышли на работу сборщики урожая. Нам вовсе не хотелось, чтобы нас застали за несанкционированным поеданием плодов в государственном саду, и мы торопливо стали набивать яблоками пазухи гимнастёрок под самый ворот (от них нашим вздувшимся животам сразу стало зябко и щекотно), а также карманы солдатских шаровар и даже загрузили ими пилотки с предварительно отвёрнутыми клапанами – ну, надо же было угостить пацанов из нашего взвода! Затем наши обезображенные раздувшимися животами и карманами фигуры торопливо, насколько это было возможно, поковыляли из сада.

Выбравшись наружу, мы в нерешительности замерли недалеко от взлётной полосы: слышался рокот прогреваемых моторов самолётов. У летунов начинались учебные полёты. Обойти аэродром и при нормальной ситуации было бы непросто – надо было бы сделать крюк более чем в километр, а для нас с Петровым, каждому нагруженным с пяток килограммов яблок, этот крюк вылился бы в долговременный поход.

И мы решили пересечь взлётную полосу – авось, успеем до начала полётов. Но когда мы были уже на середине поля, первый из выруливших со стоянки самолётов грозно взревел всеми своими четырьмя двигателями, прибавил газу и лихо подкатил к нам. Мы с Петровым застыли на месте, не зная, что делать: то ли поковылять обратно в сторону сада, то ли поднырнуть под тускло блестящее дюралевое брюхо рычащего самолёта и рвануть на ту сторону, к родным казармам. Но для этого надо было сбросить весь груз, а нам очень не хотелось расставаться с яблоками.

Пока мы размышляли, раскрылась дверца самолёта, и из его чрева по трубчатому трапу к нам спустился рослый офицер в рубашке с короткими рукавами и в фуражке с голубой тульей. На плечах его красовались погоны с майорской звездой. Это, видимо, был инструктор лётчиков-курсантов.

– Кто такие, почему гуляете по взлётной полосе? – проревел он, силясь перекричать работающие двигатели самолёта.

Майору положено было отдать честь, но мы были без головных уборов, так как в наших пилотках с развёрнутыми клапанами лежали яблоки, и мы просто вытянули руки по швам. Пилоток, однако, при этом не выпуская.

– Дак мы это… в часть к себе идём… яблоки вот… – вразнобой залепетали мы с Петровым.

– А? – приложил руку к уху и, ничего не поняв, с досадой махнул рукой.

Он, конечно, знал, что за воины перед ним стоят.

– А ну, поехали! – неожиданно скомандовал майор. – Залазьте, залазьте в салон!

Он встал за нашими спинами и стал нас подталкивать к раскрытому дверному проему самолёта. И мы, совсем очумев от такого поворота, застучали каблуками сапог по трапу. Взобравшись в сумрачное, неярко освещённое через небольшие иллюминаторы чрево транспортника, мы с Петровым уселись на продольные жёсткие лавки, расположенные по борту вдоль иллюминаторов, и стали с любопытством озираться по сторонам. Майор прошёл к открытой пилотской кабине, откуда на нас насмешливо посматривали курсанты-летуны в шлемофонах на головах, и что-то им скомандовал. Самолёт заревел и, качнувшись, тронулся с места.

Не знаю, как Петров, но я второй раз в жизни сидел в самолёте. Первый раз это случилось в 1967 году, когда я после Пятерыжской восьмилетки продолжил учёбу в Иртышской средней школе и после весенних каникул полетел из Железинки в Иртышск на кукурузнике – из дома через Иртыш туда перейти было нельзя, так как лёд на реке уже основательно подтаял и можно было провалиться под него. И все 15 или 20 минут лёту я тогда не мог оторваться от иллюминатора, вот так же неловко сидя боком на продольной лавке и влипнув носом в стекло. Сверху, с километровой высоты, я узнавал и не узнавал родные места – плавные извивы заснеженной реки, луга, пока ещё тоже белые от снега, серые крохотные дома соседней Моисеевки на обрывистом берегу Иртыша и за ней – родного Пятерыжска. Помню, как у меня раз за разом всё ухало внутри, когда Ан-2 то и дело нырял в воздушные ямы над поймой реки.

Но сейчас-то мы не летели, а просто ехали. Прокатив метров с триста и подрулив к краю аэродрома, самолёт сбавил обороты ревущих моторов и остановился. Майор открыл дверку и жестом велел нам выйти из самолёта. Мы с Петровым неловко, стараясь не растерять выпирающие практически по всему телу из-под нашего обмундирования яблоки (они даже закатились за спину и удерживались туго затянутыми поясами), спустились по невысокому трапу вниз.

– Пошли, – скомандовал майор. Не знаю, почему он к нам так прицепился. Не так уж часто наши пацаны разгуливали по аэродрому – нам там просто нечего было делать, у нас были свои объекты, совсем в противоположной стороне. Ну да, мы попались. Но чтобы кто-то ещё до нас – не помню такого. Хотя я просто мог и не знать. А майор, видимо, просто хотел раз и навсегда покончить с вольных хождением бойцов стройбата по действующему военному аэродрому, хоть и учебному.

Мы было прибавили с Петровым шагу, завидев родные казармы и намереваясь удариться в бега. Но майор цепко взял каждого из нас под руку и, оставаясь посередине, пошёл с нами к нашей казарме, к которой мы и вели его с удручённым видом и понурым шагом. Сопротивляться офицеру у нас, вымуштрованных хоть и в стройбатовской, но учебке, даже и в мыслях не было. Мы оба с Петровым провели полгода в Нижнетагильской ШМС (школе младших специалистов), где нас выучили – меня на сварщика, его на слесаря. Эта учебка славилась железной дисциплиной и зверской муштрой. Хотя зачем она была нужна, мне до сих пор остаётся непонятным, если оставшиеся полтора года мы элементарно вкалывали на военных стройках, причём – за зарплату, в чём и заключалась наша основная служба

Вот и казарма. Наличный состав роты в это время находился на объектах, и к счастью, нашего позора почти никто не видел, за исключением дневального Зыкова, скучающего у тумбочки с телефоном, да нескольких освобождённых от работ заболевших солдат, валяющихся на койках. Глухо топая стоптанными каблуками кирзачей и распространяя вокруг себя аромат яблок – дневальный аж закрутил носом, – мы вели чужого майора к канцелярии нашего командира роты и молили Бога, чтобы его не было.

Дневальный неуклюже козырнул сопровождающему нас офицеру, тоже мотнувшему кистью руки у тульи своей высокой фуражки.

– Вы к кому?

– Рядовой, доложите вашему командиру, что я привёл нарушителей полётного режима, – сообщил майор.

– Чего? Какого режима? – в изумлении уставившись на нас, не по-уставному ответил Зыков.

Майор посуровел лицом и хотел, видимо, сказать что-то тоже суровое, но тут распахнулась дверь кабинета нашего комроты, и из неё вышел сам Срухов, наш командир. Это был красавец-кабардинец, горбоносый, с лихими усами, кудрявым чубом смолистого цвета, непокорно выбивающимся из-под козырька заломленной набок чернотульей фуражки.

Срухов тоже носил майорские погоны, как и наш комбат Федин. А дальше командования ротой его не продвигали из-за скверного характера. Срухов любил горькую, говорили, что именно из-за этого его турнули из ракетной части в стройбат. Он не признавал никаких авторитетов и однажды даже двинул по морде самому комбату (чего уж там говорить про солдатские?). Чем и обрёк себя сидеть веки вечные на капитанской должности даже при погонах майора.

Сегодня Срухов был пьян лишь слегка (ну так, ещё обеда не было), а потому почти учтив. Гневно сверкнув в нашу сторону белками своих чёрных, навыкате глаз в мелких кровяных прожилках, он вежливо предложил пройти майору-летуну в канцелярию, а нас остановил тем же неприязненным взглядом, в котором читалось: «Стоять, бояться!». Вслух же буркнул:

– Ни шагу отсюда, пока не позову!

Ну, нам с Петровым что? Велено стоять под дверью, вот мы и стоим, благоухаем ароматом яблок, распирающих наши карманы и пазухи гимнастёрок. А поскольку время было уже к обеду, народ возвращался с объектов в казарму, чтобы, слегка приведя себя в порядок, идти обедать. А тут мы стоим и сумасшедше пахнем яблоками.

Один подошёл: «Чё это у вас такое, а?», другой, ну мы и стали с Петровым раздавать уже нагревшиеся от долгого контакта с нашими разгорячёнными туловищами садовые плоды всем, кто проходил мимо, так как смекнули: у нас их всё равно отнимут в канцелярии и потом сожрут Срухов со старшиной Пасюком и взводными командирами. И уже через несколько минут яблок не осталось даже в наших пилотках, которые мы, как вы помните, использовали в качестве подручных носильных средств.

А за дверью канцелярии между тем разговор уже шёл на повышенных тонах: два майора орали друг на друга как резаные. Тут дверь распахнулась, на пороге показался майор Срухов с красным лицом.

– А, ну войдите! – приказал он нам.

Мы с Петровым напялили опустевшие пилотки на головы, поправили сбившиеся гимнастёрки, дружно шагнули в канцелярию и, вскинув руки к виску, вразнобой отрапортовали:

– Товарищ майор, рядовой имярек по вашему приказанию прибыл!

Другой майор, который летун, хмуро посмотрел на нас и скривил лицо, как будто мы его угостили кислым, незрелым яблоком.

– Прибыли они… – хмыкнул Срухов. – Красавцы! Что в саду делали, кто вам разрешил туда пойти, э?

В это вопрошающее междометие «э?», в зависимости от ситуации, наш комроты вкладывал удивление, пренебрежение, угрозу. Сейчас Срухов нам явно угрожал.

Мы быстро переглянулись с Петровым, и я сказал:

– В каком саду?

– Как в каком? – изумился не наш майор. – В том, где вы яблок наворовали и с ними потом ковыляли по взлётной полосе, как беременные ишаки!

– Какие яблоки? – теперь эстафету «дуракаваляния» подхватил Петров.

Срухов, опытным глазом оценив обстановку, понял, что мы успели избавиться от вещдоков (хотя и сделали мы это не специально), и спросил, пряча улыбку в свои густые усы:

– Ну вот, а товарищ майор говорит, что вы шли с яблоками из сада и чуть ли не под его самолёт попали!

«Не даст нас в обиду этому летуну Срухов» – окончательно понял я, и с убеждением сказал:

– Да мы просто с краю взлётной полосы стояли. У нас с Петровым смена в ночь, до вечера мы свободные, вот и решили сходить посмотреть, как самолёты взлетают и садятся. Какие красивые самолёты у вас, товарищ майор! Как серебряные, прямо горят на солнце. В жизни таких не видел. Скажи, Петров!

Я толкнул в бок стоявшему с задумчивым видом Петрову.

– Ага! – поперхнулся он. – Прям как эти… как гуси-лебеди…

– Какие, к чёртовой бабушке, гуси, какие лебеди? – вспыхнул чужой майор и обвёл нас всех поочередно недоумевающим взглядом. – Вы что меня, за дурака держите? Я самолично задержал на середине лётного поля этих двух гавриков, у них все карманы штанов и пазухи гимнастёрок, даже пилотки были забиты яблоками! Где, кстати, яблоки? Уже скинули, да? А вы их покрываете, товарищ майор… Эх!

И столько досады и обиды было в голосе, во всей обескураженной фигуре этого летуна, что мне даже стало немного жалко его. А с другой стороны – ну какого чёрта он к нам прицепился? Ну, проехал бы мимо на своем задрипанном аэроплане, а мы бы прошли дальше, в свою часть, и всем было бы хорошо. Так нет же, нашёл в нас диверсантов. Яблоками мы бы его керосинку закидали…

– Ну как, будем считать, что инцидент исчерпан, товарищ майор? – примирительно кашлянул, разглаживая крендельком согнутого указательного пальца свои смоляные усы комроты Срухов. – Никто по полю вашему не ходил, яблок по нему не таскал, да?

И он протянул руку летуну.

Авиамайор подумал с полминуты, снова оглядел нас всех троих изучающим взглядом, потом расхохотался и пожал Срухову руку.

– Ну вы, ребята, и молодцы! – только и сказал он на прощание и, козырнув Срухову, развернулся и вышел из канцелярии.

Мы с Петровым переглянулись и разулыбались, весьма довольные собой.

– Смирно! – гаркнул майор Срухов, как только за летуном закрылась дверь. – Да я вас!.. Да я ваших!.. Да вы у меня!..

Ошеломлённые, мы стояли, кинув руки по швам, и минут пять, не меньше, выслушивали, как разгневанный комроты словесно носил нас «по кочкам», ни разу не повторившись. Выдохшись, он завершил свою гневную филиппику почти миролюбиво:

– Ну, чёрт с вами, топайте в роту! А чтобы вам было чем заняться в свободное от работы время, кроме как яблоки в садах околачивать, каждому – по три наряда вне очереди!

– А… – хотел было я что-то вякнуть в наше оправдание и тут же поплатился.

– По пять нарядов вне очереди! – рявкнул комроты, да так, что в окнах задребезжали стёкла.

– Есть по пять нарядов вне очереди! – дружно гаркнули мы в ответ в один голос. – Разрешите идти, товарищ майор?

Срухов уже шёл к столу и вяло махнул нам рукой – мол, валите к чёртовой бабушке, и мы поспешили покинуть сей негостеприимный кабинет, памятуя, что наш комроты Срухов – личность непредсказуемая, и вместо вполне безобидных (хотя и противных) нарядов вне очереди вполне мог закатать нас на «губу» (гауптвахту).

Конечно, про походы в сад мы забыли. Но когда только-только отпахали свои наряды вне очереди на кухне, на уборке казармы – в общем, куда нас направлял дежурный по роте или старшина, почти весь наш батальон в одно прекрасное воскресенье после завтрака отцы-командиры построили и повели… в тот самый сад. Где мы с огромным удовольствием помогли петровским садоводам убрать богатый урожай и привезли в часть несколько десятков ящиков честно заработанных, отборных яблок. И казармы наши несколько дней буквально благоухали яблочным ароматом!