В областном городе Верный, неподалёку от каменного храма в память святых мучениц Веры, Надежды, Любви и Софии, было по субботнему оживлённо. К церкви вели все улочки Большой Алматинской станицы, а дальше, в западном направлении, был разбит сквер для гуляний. Раньше церковь окружала еловая роща, но теперь этот сквер, с широкой улицей в середине, вёл к дому военного губернатора и городской управы в район нового города, выстроенного жжёным кирпичом.

Праздные верненцы по-прежнему избирали для гуляний Казённый сад, разбитый в южном направлении, с оранжереями, кустарниками, цветниками и плодовыми деревьями. В той же стороне, по направлению к горам, дороги вели к предместьям и дачам купцов, чиновников и промышленников. Здесь же, у церкви, сновал больше деловой люд.

Возле храма христарадничали несколько нищих, а напротив, в тени осиновых ветвей, прямо на земле расположился старичок. Он сидел по-киргизски, скрестив ноги, а под зад подложил свою сумку. Рядом с ним не то сидела, не то лежала крупная собака с шерстью непонятного окраса и отвисшей кожей. Казалось, они облокачиваются друг на друга, будто стенки двускатной крыши, и тем держатся.

Непонятно было и занятие старичка с редкими седыми волосами. Один глаз его был закрыт, а другой пристально глядел на прохожих, белесый и остекленевший. Он не шевелился вовсе, и зевакам могло показаться, будто он спит. Но трубка торчала из его беззубого рта твёрдо, как хвост боевитого пса. Иногда он жамкал тонкими губами, видно, пытаясь раскурить погасший табачок, чем выдавал своё бодрствование.

Жара давила нещадно. Пахло спелыми плодами, ведь помимо площадной рощи и городских аллей, почти каждый дом в центре станицы был заключён в плотные кольца частных садов. Отовсюду веяло свежеструганной древесиной. Слышался хруст пил по брёвнам и равномерное тюканье топоров. Неугомонный город расширялся во все стороны, и стройки не прекращались никогда.

Вот мимо старика с собакой прошла колонна арб и телег, гружённых кирпичом и досками. От поднятой пыли старик закашлялся, а его старая собака чихнула, едва не выплюнув последние зубы.

Лёгкий порыв ветра усилил журчание арыков, этих кровеносных сосудов города, оплетавших своей паутиной все четыре части города: Большую и Малую станицы, Новый городок и Татарскую слободу, и веял хоть какой-то прохладой. От этого порыва старичок, в белой холщовой косоворотке и истёртых кожаных чембарах, всё-таки всхрапнул. Трубка осталась неподвижной, но вот фуражку сдуло. Она упала неподалёку.

Мимо уснувшего старичка проходили разные люди. Старая собака не спала, из последних сил охраняла покой своего хозяина. Вокруг прыгали казачата с палками и играли в сабельную рубку.

Рядом проехал какой-то важный киргиз на аргамаке в сопровождении грозного алабая. Мырза посмотрел на старика бессмысленным взором, а его мощный пёс даже не удостоил взглядом полумёртвую псину старика.

Какой-то хмурый лавочник, выгуливавший мускулистую борзую, презрительно сплюнул, едва не попав слюной на высокие сапоги старичка и помянув его плохим словом. Пёс его безжалостно облаял обвисшую суку.

Молодой офицерик, истекая потом, опаздывал в штаб, и в спешке наступил на фуражку старичка, вдавил в землю, но даже не обернулся. Следом за ним шла полная купчиха, укрываясь зонтиком от жары. Она не сделала разницы между нищими у церкви и старичком, и с возвышенной горделивостью кинула в измятую фуражку пять копеек. Померанский шпиц, которого она несла на руках, так зарычал на старую дворнягу, как если бы увидел дохлую крысу.

Нищие отозвались на благородство дамы волчьими взглядами, устремлёнными на старичка.

Мещане и лавочники спешили по своим делам, приезжие комиссионеры и степные торговцы дышали свежим горным воздухом, старожилы крестьяне и кочевники-скотоводы поглаживали сытые животы, а дамы, обмахиваясь веерами, чинно следовали по благотворительным делам в Семиреченское православное братство. Все они были счастливы под мирным небом города Верный, и принимали это счастье за естественный ход событий, за безусловное следствие своей славной жизнедеятельности.

 

Старая собака наконец не выдержала и склонила голову на ногу старичка. Увечную, перебитую лапу она положила на пустой сапог хозяина. Уши её, давным-давно оглохшие, повисли, и следом за своим хозяином она отправилась в волшебный мир снов и чудесных воспоминаний.

А снился им братский быт в солдатских бивуаках и весёлые песни походных колонн. Им снились лихие вылазки и строгая дисциплина строя. Отважные, стремительные атаки и глухая, непробиваемая оборона.

Приснилось старику, как пятнадцать лет назад, году в 1868 от Рождества Христова, в обгорелой, высушенной донельзя степи к первому туркестанскому линейному батальону пристала стая бродячих псов. На третью неделю безводного похода от колодца к колодцу, истомились солдатики от солнечного марева и приласкали этих степных бродяг – таких же, как они сами. Поделились с безродными четвероногими скудными запасами воды и последними кусками засоленного мяса. Вскоре несколько сук ощенились, и солдатики повзводно разобрали пёсьих дитяток.

Старику тогда было за сорок, и как ветеран туркестанских походов, герой сражения при Узун-Агаче, награждённый медалью «За храбрость» после штурма Ташкента, участник битвы под Ирджаром, он получил щенка на своё попечение.

Приснилось старой собаке, как черноусый солдат посадил её подле себя, назвал Дианкой и велел служить Богу, Царю и Отчизне так же, как служил и он сам: храбро, безропотно и лихо. Солдат зачислил её в рядовые, а после стал воспитывать в ней русский дух, неумолимую твёрдость и решимость. Днём он натаскивал её на врагов России, дрессировал дисциплину, а вечерами отдавал долю ласки и тепла, столь необходимую простым воинам в дальних походах.

Снилось им, как делился солдат с собакой водой и как Дианка привносила дополнение в однообразие солдатского пайка, принося с охоты бобров и сусликов.

Как взводные псы лаем предупредили роту о приближении коварного врага в тёмной ночи горного ущелья Агалык.

Как Дианка загрызла притаившегося лазутчика и тем спасла уснувшего часового от удара кинжалом по горлу близ реки Зеравшан.

Как под неприступным Ургутом конница неприятеля окружила оштыкованную роту. Всадники забрасывали русских пехотинцев стрелами, оскорбляли и бранились, джигитовали вокруг и подстрекали солдат нарушить строй и атаковать. И тогда измученные вынужденным бездействием солдаты натравили на врага своих косматых однополчан, не меньше их стремившихся в ближний бой. И псы покарали зазнавшегося неприятеля, погрызли ноги коням, а тех, кто не выдержал и рухнул с седла, ждала страшная погибель в зубах четвероногих бойцов линейного батальона.

Как погибали товарищи и однополчане и как хоронили их вместе, людей и собак, в братских могилах под Самаркандом.

Как взорвалась граната и порвала ушные перепонки Дианы и как батальонный врач отпилил израненную ногу солдата.

Так воевали храбрые туркестанцы и их верные товарищи, почитавшиеся солдатами наравне с собою. Так, в бесчисленных походах по горам и степям, в городах и аулах, в сражениях и преследованиях, в осадах и штурмах, на переправах и в разведках, завоёвывалось право на мирное небо над областным городом Верный…

 

– Дедко! Дедко! Просыпайтесь. Вы уснули! – пропищал голосок.

Мальчишка протянул старичку кружку с водой, набранной в арыке, а перед Дианкой поставил полный котелок. Он поднял фуражку, на которой уже не было военных нашивок, отряхнул её и протянул старичку. На пять копеек он уставился недоуменно.

– Это что? Это кто вам… Милостыню подал?! Ух, я его так-растак! – разозлился мальчишка, внук героя туркестанских походов, имевшему прибавку к пенсии за безупречную службу и знаки отличия.

Но старичок угомонил мальчишку и велел отдать монету нищим. Потом поднялся и, опираясь на костыли, они захромали вместе с Дианкой по скверу. Внук проводил старичка до дома, а потом вернулся на площадь, чтобы допрыгать свою игру с соседскими казачками.

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование