В мою память навсегда впечатано чувство катастрофы, хотя за давностью должно было потерять остроту. Оно вспоминается неожиданно, чаще всего бессонной ночью, события выстраиваются в памяти так отчётливо, словно случились недавно, а не сорок лет назад.   

После окончания института я попал по распределению на Крайний Север в геологоразведочную экспедицию глубокого бурения. Для начала меня направили помощником дизелиста в бригаду бурового мастера Сафонова.

Первая вахта тянулась долго, без привычки тяжело пробыть целый месяц посреди тундры – бледно-зелёного болота с редкими небольшими озёрами. Зачастили туманы, характерные для сентября. Выйдешь утром из балка, взглянешь на буровую вышку, а кронблока не видно, даже верхние полати с трудом различимы, – и безнадёжное одиночество, потерянность охватывают душу.  

Но работе туманы не были помехой, бурение шло, как полагается, по плану, но из-за них не летали вертолёты, и с продуктами на буровой были проблемы. Дожили до того, что повариха Надежда Сергеевна стала готовить исключительно манную кашу на завтрак и макароны по-флотски на обед. Сафонов хмурился, фыркал и оставлял половину макарон в тарелке. Хорошо ещё, что муки было достаточно, Надежда Сергеевна пекла из неё вкуснейший хлеб с поджаристой корочкой. Но одним хлебом сыт не будешь, и однажды Сафонов, не выдержав, сказал:

– Всю жизнь в тундре работаю, но такой буровой бригады ещё не видел. Среди вас рыбаков, нет, что ли? Или рыба в озёрах перевелась? Неужели вам макароны поперёк горла ещё не встали?

Рыбаки были, и озеро было в километре от буровой, из него качали воду для бурения. Вполне внушающее доверие озеро, в таком обязательно должна была водиться рыба – пелядь, сиг, хариус, щука. Любой маломальский рыбак, едва взглянув на это озеро, сказал бы, что в нём не может не быть рыбы. Вот и Сафонов был в этом убеждён, считал, что проблема лишь в неумении и лени рыбаков.    

Я поступил на работу в сентябре, а скважину забурили в конце июля – самое время для рыбалки. Из досок была изготовлена и надёжно просмолена лодка-плоскодонка. На рыбалку ходили каждый день после вахты, но, сколько ни ставили на озере сетей и перемётов, сколько ни делали забросов спиннингом с самыми различными видами блёсен, – рыба попадалась редко. Разве что заморённый хариус длиной в ладонь, или мелкая щучка на полкило. Рыбаки были избалованы иными уловами, поэтому энтузиазм их стал гаснуть, пока не угас совсем.

Николай Павлович Сафонов – страстный рыболов, не раз порывался лично попасть на озеро, но у него болели ноги в коленях и спина, поэтому поход откладывался. Он не мог обязать кого-то пойти на рыбалку, чтобы обеспечить котлобак рыбой, поэтому и воззвал к совести подчинённых.

Первым откликнулся слесарь Гулевич:

– Рыба будет.

Этот был странный человек. Есть люди, живущие с торопливой жадностью, с неоправданным риском, без него им скучно, словно еда без перца и пряностей. Для тридцати восьми лет Гулевич выглядел несерьёзно: по-мальчишечьи вертлявый, суетливый, худой; утомительно говорливый, с неподдающимся расчёске хохолком волос на макушке, с тлеющей сигаретой в углу рта. Специалист он был посредственный, но с претензией на подвиг: рассказывали, как однажды осенью, когда уже лежал снег, не побоялся нырнуть в ручей, чтобы зацепить трос за форкоп утонувшего бульдозера. Рутинный производственный процесс был ему скучен, но, когда требовалось выполнить какую-нибудь отвлечённую работу, скажем, помочь в столовой, брался за дело с азартом. Любил рассказывать о своей героической жизни, врал при этом так безыскусно, что не верилось никому, даже мне, но рассказы звучали забавно, слушать их было интересно.  

 

– Ты дорогу на буровую забыл, целыми днями околачиваешься в жилом городке, – ругался на него Сафонов, но готовность Гулевича обеспечить столовую свежей рыбой, оценил:

– Снасти есть у тебя? 

– Найдём. Напарник нужен.

– Это, пожалуйста. Вон, Гену возьми.

Гена – это я. Он мог бы добавить: на буровой от него всё равно толку нет, но он не добавил.

Толку от меня тогда действительно не было: нас не учили в институте эксплуатации и ремонту дизелей, я набирался знаний по ходу работы, и пока что мало чему научился. Вспоминал институтские лекции, но ничего полезного из них извлечь не мог: какие-то формулы, графики, расчёты на прочность – сплошная дребедень, к чему она мне здесь? В первый день работы дизелист Иван, у которого я числился помощником, попросил пойти на палубу и запустить третий дизель. Я спросил:

– А как?

– Что как? – не понял он.

– Как его запускать?

– Ты не умеешь?

– Не умею.

Иван укоризненно покачал головой, но не поленился подняться со мной на палубу и объяснить, каким образом заводится дизель. Он был удивлён, но не подал виду.

У Ивана круглое, всегда улыбающееся, лицо, он никогда не ни с кем не ругался, даже, когда надо было ругаться, молчал и тяжело вздыхал.

Решение бурового мастера меня, конечно же, обидело: досадно чувствовать себя ни к чему серьёзному не пригодным, но я пошёл вслед за Гулевичем готовить рыболовные снасти.

Я никогда не увлекался рыбалкой, не мог понять фанатического пристрастия некоторых людей «замерев, часами глядеть на неподвижный поплавок», но в любом случае не стал бы Гулевичу что-то советовать, он в советах не нуждался. Я знал, что месяца через три меня переведут на базу экспедиции, на инженерную должность, не для того меня учили пять лет, чтобы помогать раздолбаю-слесарю нести на озеро рыболовные снасти.

Мы стали распутывать сети, разложив их на земле. Гулевич, желая выглядеть для меня подавляющим авторитетом, сначала негромко ворчал, потом стал недовольно покрикивать. Но я сказал:

– Будешь хамить, пойдёшь на озеро без меня, – и он примолк.

Часа за полтора, утопая сапогами в вязкой болотине, мы пробрались к озеру, поставили в протоках три сетки, натянутые на каркасы, называемые телевизорами, и два перемёта. На следующее утро пришли и проверили снасти: попалось два средних размеров хариуса. Ещё два дня утомительного хождения на озеро дали примерно такие же результаты. После этого я заметил, что Гулевич стал задумчив, он что-то замыслил.

Бессмысленное хождение по раскисшей тундре мне надоело, я стал подумывать, каким образом можно от этого отказаться. Например, заболеть: простуда – повышенная температура, слабость. Или боли в желудке. Ради такого случая стоило даже не пойти на обед и с мучением на лице сообщить об этой проблеме Сафонову.

Очень жаль, что я не реализовал этот план.

 

Серое, пасмурное небо отражалось в подёрнутой лёгкой зябью поверхности озера. Ветер усиливался, я надеялся, что пойдёт дождь, и рыбалка не состоится. Но Гулевич не собирался ставить сети. На этот раз он зачем-то взял с собой мелкокалиберную винтовку – «мелкашку». Возможно, решил заодно, и поохотиться, хотя ни зверей, ни птиц возле озера не было заметно. Вопросов я задавать не стал: отношения так и не налаживались, мы почти не разговаривали. Мне не нравился человек, который к тридцати восьми годам оставался никчёмным клоуном, и не было надежд, что он станет другим.

На берегу озера был настлан фундамент в два наката брёвен, скреплённых скобами, на нём сооружено дощатое, обтянутое тёмно-зелёным брезентом укрытие, в котором располагалась небольшая электростанция и насос для подачи воды на буровую. Под стеной укрытия лежал кислородный баллон, забытый монтажниками, сооружавшими водонасосную. Баллон наполовину утонул в мягкой почве.

Гулевич попытался вытащить баллон, но ничего не получалось.

– Чего стоишь, помоги! – раздражённо крикнул он мне.

Вдвоём мы одолели баллон. Гулевич открутил колпак, напрягшись, открыл двумя руками кран, мощно пшикнув газом.

– Живой, – удовлетворённо сказал он.

– Зачем он тебе? – спросил я.

– Вырастешь, поймёшь.

Не знаю почему, но мне тайный его замысел сразу же внушил опасение: я был убеждён, что этот человек выдумать что-нибудь дельное не способен.

Он отыскал на берегу несколько брёвен и стальных скоб, стал сооружать плот. Так и не понимая, в чём состоит его секрет и какое отношение он имеет к ловле рыбы, я помогал ему. На плот был водружён баллон с кислородом.

– Объясни, что ты хочешь сделать, – попросил я.

Он не ответил, стал молча бродить по берегу озера, отыскивая ещё какой-то, необходимый ему, подручный материал. Нашёл три коротких бревна и куски досок.

– Всё будет отлично, – с уверенностью сказал Гулевич, – и навялим рыбы, и посолим, и для столовой хватит, пусть Сафонов не переживает.

– Что ты меня за дурака держишь, – не выдержал я.

– Ты в институте учился?

– Ну, и что?

– Если на дизельное масло кислородом подуть, что получится?

Я не знал, что получится, если подуть кислородом на дизельное масло. Может быть, на лекциях в институте об этом когда-то и шла речь, но я не запомнил.

Гулевич выждав время, необходимое для ответа, с сожалением взглянул на меня и открыл секрет:

– Взрыв будет, студент. Такие вещи надо знать.

– А зачем нам взрыв?

– Чтобы рыбы наловить.

 

Пока мы возились с брёвнами, погода совсем испортилась, небо грозно нахмурилось, словно было заранее возмущено прогрессивным методом ловли рыбы слесаря Гулевича.

Из трёх брёвен был сооружён ещё один плот, и на нём установлена трёхлитровая банка с дизельным маслом. Два плота – большой с кислородным баллоном, у которого будет приоткрыт вентиль, и малый – с трёхлитровой банкой масла, предполагалось пустить по озеру навстречу друг другу. Когда они встретятся, Гулевич выстрелит в банку.

После того, как я понял смысл затеи, она мне разонравилась окончательно. Гулевич видел это, но моё слово решающим не было. Как все люди, которым редко выпадает случай принимать ответственные самостоятельные решения, он проявлял удивительную энергию и сообразительность, и чем энергичней он был, тем сильнее зрела во мне уверенность, что всё это кончится плохо.

Сначала всё шло по его плану: большой плот и маленький плотик двигались навстречу друг другу и должны были оказаться рядом почти на середине озера, но ветер вдруг сменился, и плотик с банкой масла постепенно прибило к противоположному от нас, крутому берегу. Гулевич занервничал:

– Если кислород из баллона уйдёт, всё сорвётся.

Он столкнул в воду лодку-плоскодонку, ловко орудуя коротким самодельным веслом, пересёк озеро и, зацепив плотик рукой, отбуксировал его, расположив напротив большого плота, так, чтобы он двигался в нужном направлении. Гулевич не учёл того, что возвращаться ему придётся против ветра. Поняв, что можно не успеть, принялся грести изо всех сил, но лодка почти не двигалась с места. Оставалась надежда, что банка после столкновения плотов не опрокинется или не плеснёт маслом, горлышко её Гулевич, второпях, заткнул куском тряпки, но тряпка провалилась внутрь банки.

Гулевич не успевал. Поняв, что катастрофа неизбежна, я упал лицом в траву, закрыв затылок руками. Страшной силы взрыв потряс воздух, и мне стало ясно, что суетливого человека, которым я был так недоволен, больше не существует. Этот факт никак не умещался у меня в голове, потому что я был мальчишкой, который считал себя взрослым человеком. Я лежал, не шевелясь, не в силах ни о чём думать, жизнь впервые столкнула меня с гибелью человека.

Я не представлял, что теперь делать. Идти на буровую? Но придётся объяснять, где Гулевич, и я не смогу объяснить.

Лежал я довольно долго, пока не услышал, что кто-то идёт. Я поднял голову и увидел совершенно мокрого, сгорбленного, незнакомого мне человека. Судя по одежде и внешности, это был Гулевич, но это был не он: глаза были пустыми и отрешёнными, у Гулевича не могло быть таких глаз. Я вскочил, подбежал к этому человеку, стал лихорадочно его ощупывать, словно проверяя, всё ли на месте: руки, ноги, голова. Я что-то спрашивал, не понимая, что спрашиваю. Человек молчал, иногда по всему его телу пробегала волной крупная нервная дрожь.

Поверхность озера была густо усеяна рыбой, всплывшей вверх брюхом, озеро действительно было рыбным, буровой мастер Сафонов не ошибся, но мы не обращали на это внимания.

 

Художник: Константин Коровин

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование